Глава II.

Один знает  пять желают

 Смирно, Табаро! Смирно, старый пес! Это еще не твой хозяин; это только ветер стучится в окно.

Плохо убежденный этими словами, громадный пес обнюхивает порог, за которым тяжелая дубовая створка двери обита гвоздями, нетерпеливо визжит, нервно зевает и медленно возвращается греться, растянувшись на каменных плитах перед огромным очагом, где огонь пожирает толстые поленья каштанового дерева.

 Если в такую погоду нотариус приедет, то это будет значить, что у него возвышенное понимание своих обязанностей,  говорит Корлевен, протягивая к огню длинные ноги в гетрах и пуская к выступающим балкам высокого потолка облако табачного дыма из своей трубки.

Сказав это, Гартог вновь погружается в тщательное изучение газеты, которую он широко развернул на старинном столе с массивными ножками, на одном углу которого еще стоят остатки нашего ужина.

 На вашем месте, Флогерг, я бы просто сел в печь,  шутливо возобновляет разговор Корлевен.

Флогерг примостился на низком табурете перед поджаривающим его огнем, бросающим на его угловатое лицо пламя пожара. Плечи его передергивает дрожь.

 В этой большой казарме замерзнешь,  говорит он низким и слабым голосом.  Все старые камни, из которых она сложена, излучают холод и ипохондрию. Если доктор Кодр будет еще медлить употребить нас в дело, то, право, мне очень хочется начать течение дел с той самой точки, на которой я остановился, когда встретил его.

Он бросает в очаг тяжелый обрубок, и в очаге поднимается вихрь пламенных искр. Язык пламени подымается вверх и делает прозрачными худые и длинные руки, которые протягивает к огню Флогерг. Под укусами огня дерево свистит, шипит, ноет, трещит и выплевывает раскаленный уголь, разлетающийся на части и выбрасывающий из себя миниатюрную дымную ракету. Собака приподымается и ворчит.

 Смирно, Табаро!

Животное полузакрывает свои стекловидные глаза под ласкающей рукой Корлевена, пальцы которого запутываются в густой и жесткой шерсти; потом собака снова ложится.

� снова молчание в обширной зале, каменные стены которой оживлены увеличенными тенями, пляшущими при свете огня. Снаружи ветер воет среди приподнятых веток деревьев, проносясь через лес. Яростное кипение реки Церы прибавляет к этим звукам мощные и низкие звуки своего бурного падения.

 Они должны были бы уже быть здесь: поезд из Бельё проходит через станцию Ганьяк в девять часов. Теперь уже десять.

 Будьте справедливы, Гедик,  замечает мне Корлевен,  до вокзала отсюда два лье, а лесные дороги в такую погоду вряд ли похожи на шоссе.

Флогерг, достаточно прожарившись спереди, поворачивается на своей табуретке.

 Что это вы читаете, Гартог?  спрашивает он обычным возбужденным голосом.

Гартог заканчивает какие-то действия, начатые карандашом на полях газеты, и отвечает, не оборачиваясь:

 Газету.

 А что же так увлекает в ней вас?

 Биржевой курс.

Флогерг смеется, и от смеха его делается жутко.

 � это вас интересует? Держу пари, что вы рассчитываете, как поместить вашу будущую часть сокровища.

 Поместить  о, нет; употребить  да. Биржа может пригодиться и на другое дело, чем помещение своих денег.

 На какое же?

 Поглотить деньги тех, которые меня разорили,  глухо отвечает Гартог.

 Когда мы дойдем до такой возможности,  говорит Корлевен,  вы скажите мне, Гартог. Я назову вам тогда одно морское акционерное общество, с акциями которого надо будет проделать недурную игру на понижение.

Гартог пристально смотрит на Корлевена.

 Запомню,  говорит он просто.

Смех Флогерга звучит еще более горько.

 Так, значит, вы все верите в это предназначенное нам богатство, которое снова придаст вкус к шалостям жизни четырем ее обломкам, какими являемся мы?

Гартог резко поворачивается к нему.

 А если вы сами, Флогерг, не верите в это, то что же вы делаете здесь?

 А вы, Корлевен?  спрашивает Флогерг, не отвечая.

 Я,  философически отвечает Корлевен,  я думаю, что когда не осталось уже терять ничего, кроме жизни, то всегда можно сделать попытку.

 А вы, Веньямин среди отчаявшихся?

Я значительно моложе всех их, младший из четверых, и они прозвали меня Веньямином.

 Я верю. Если бы у старого Кодра не было уверенности, то для чего бы ему принимать нас здесь, и при том, надо признаться, весьма гостеприимно.

 Как это чудесно  еще иметь возможность надеяться!

 Замолчите, зловещая птица,  говорит Корлевен.  Со всеми своими ужимками скептика, вы среди нас четверых, бить может, самый верующий.

Флогерг поднялся; на лице его выражение беспощадной и яростной ненависти.

 Веры нет! Есть желание, да, есть, желание всеми силами души! � я думаю, что для некоторых людей, которых знаю, лучше было бы, чтобы на головы их пал огонь, пожравший Гоморру и Помпею, чем если в этом кармане будет лежать моя часть этого богатства. Да, Корлевен, вы правы, я хочу верить в это.

 Так, значит, спора нет!  отвечает Корлевен.  Я предпочитаю видеть вас таким, чем видеть, как вы в нерешительности изводите свою желчь. �так... Вы подпишете сегодня вечером?

 Подпишу.

 А вы, Гартог?

 В принципе я согласен. Но я хочу еще раз послушать чтение договора и формулировать некоторые поправки. Если они будут приняты, я подпишу.

 В вас говорит деловой человек,  шутит Корлевен.  А вы, Веньямин?

 Подпишу.

 Ну, и я, клянусь мачтой, я подпишу, будь эта подпись хоть последней на моем жизненном листе, и заставь она меня плавать хоть по Ахерону!

Собака тонким слухом уловила мягкое движение колес по снежному ковру дороги. Она царапает когтями дверь и нетерпеливо визжит.

В каменной раме открытой двери, откуда врывается вихрь белых хлопьев, показывается засыпанный снегом силуэт сторожа, закутанного в шинель; он отступает, чтобы пропустить нотариуса:

 Смирно, Табаро! Да, это я, красавец ты мой. Дай пройти господину Бикокэ.

Дверь снова закрыта; снежный вихрь за дверьми, и два человека отфыркиваются и отряхивают на широкие каменные плиты покрывающую их снежную пыль.

 Господа,  говорит нотариус, вытирая жемчужинки растаявшего снега, усеивающие его усы,  господа, я к вашим услугам.

Потом он обращается к сторожу.

 Будьте добры, Гаспар, оботрите мое ружье замшей.

 Позвольте мне только распрячь лошадь, и я займусь вашим ружьем, господин нотариус.

 Черт побери!  говорит Гартог.  Я не знал, что министерские чиновники должны вооружиться, чтобы исполнять свои обязанности. Разве в лесу есть разбойники?

Нотариус  толстый рыжий человек, одетый в бархатную куртку, на ногах бурые гетры. Добродушная улыбка освещает его лицо, обросшее щетиной.

 Нет, не разбойники; но в такую погоду с гор спускаются кабаны, а я большой любитель окорока с хорошим маринадом.

� он точно нюхает лакомый запах, в то время как, стоя перед очагом, стряхивает с себя снег и обволакивается туманным паром. Пахнет прачечной.

 Utile duici, приятное с полезным,  шутит Корлевен.  Но я думал, что зимою и ночью охота запрещена. Не хотите ли стаканчик коньяку?

 Не откажусь,  отвечает нотариус.  Правила охоты вы знаете, многоуважаемый; но кто же будет применять их в этой затерянной стране? Это место браконьерства по преимуществу; попасть сюда можно только через мост в Ганьяке, в расстоянии одного лье. А потому браконьеры охотятся здесь, сколько их душе угодно, и в лесу, и на воде; в хорошую погоду нередко можно видеть, как они ловят форель с вязанкой пылающей соломы вместо фонаря, несмотря на все декреты префектуры.

 А жандармы?

 Ну, они больше не страдают иллюзиями. Курьезное совпадение: каждый раз, когда они переходят мост, извозчик, хижина которого рядом с мостом, испытывает необходимость побывать в своем саду и зажигает для этого фонарь, который виден издалека. � немедленно огни, бороздившие реку, потухают, а ружья становятся на свои места, в ружейные козлы. Терпя постоянные неудачи, жандармы наконец отказались от облав. Вот и мне случается  что делать, слабость!  пользоваться этим, когда представляется случай.

 Есть у вас новости от доктора Кодра, господин нотариус?  спрашивает Гартог.

 За последние дни нет. В последний раз это было в тот день, когда я получил его инструкции насчет составления договора. Я даже надеялся встретить его здесь. Как бы то ни было, но он, вероятно, не замедлит прибыть.

 Ведь это именно сегодня вечером договор должен быть засвидетельствован вами, если я хорошо понял ваши объяснения?  снова спрашивает Гартог.

 �менно сегодня вечером,  отвечает нотариус.

 Таким образом,  продолжает Гартог,  если мы его подпишем, то мы будем связаны обязательством, а он нет. Контракт был бы тогда односторонним.

Жизнерадостный сельский нотариус хмурится.

 Разве вы, сударь, склонны усомниться в слове моего почтенного клиента?  спрашивает он.

 Нисколько,  возражает Гартог,  но если господин Кодр счел нужным связать нас с собою договором, то я считаю, что связь должна быть взаимною, иначе акт не имеет никакого значения.

Нотариус смерил взглядом своего собеседника:

 То, что вы говорите, сударь, вполне справедливо, и я вижу, что вы знаете толк в делах.

 Эти дела были когда-то моей профессией.

 Это и видно. Так вот, если вы не считаете возможным доверить моему клиенту на те несколько дней, быть может, несколько часов, которые пройдут до его прибытия, то вместо него подпишу я: у меня есть на это полномочия от него.

 Это разрешает все вопросы, дорогой господин нотариус, и мы вас слушаем,  решает Гартог.

Нотариус, очевидно, шокирован тем, что он считает как бы признаком недоверия, и, вынимая из своего портфеля бумага договора, он не может удержаться, чтобы не высказать своего неудовольствия.