Глава II.

Флогерг

«Мир»  большая руководящая газета, и Флогерг является ее издателем. Штаб-квартиру свою он устроил в парадном новом особняке, принадлежащем этой газете, на углу больших бульваров и улицы Лепелетье.

Я немедленно был введен лакеем, наряженным как негритянский король, и нашел былого моего товарища восседающим за великолепным письменным столом, который блистал золотом и инкрустациями... Он усадил меня в глубокое и уютное кресло.

Флогерг ликовал.

 Вы не могли бы попасть более кстати, славный мой Гедик,  сказал он мне, трепеща от внутренней радости.  Мне дорого стоило бы ограничить мой триумф этими четырьмя стенами; а с другой стороны, то, что вы услышите,  нельзя доверить первому встречному. Вы будете моей публикой, и я буду играть свою роль, пока не получу полного удовлетворения. Но не ошибитесь, развязка этого спектакля будет реальной, и труп, который заключит ее, не встанет на ноги после падения занавеса. Как это чудесно  поставить свою жизнь на ставку, чтобы дожить до подобной минуты, дотронуться до нее рукою!

 Неужели вы хотите сказать, что человек кончит самоубийством?

 Очень рассчитываю на это! Не здесь, конечно, будьте спокойны... Ему еще понадобится время, чтобы высидеть эту мысль. Но когда он выйдет сегодня отсюда, то нравственно он будет уже настолько же мертв, как будто проглотил здесь стакан стрихнина, чтобы уйти сдохнуть на улице. Для этого, однако, я всего лишь расскажу ему одну историю.

Флогерг протелефонировал по домашнему телефону:

 Это вы, Ковель?.. Пришлите мне этого господина.

�, повесив легкую телефонную трубку, он охватил голову руками и провел по потолку взглядом, полным невыразимой жестокости и радости.

 Наконец-то!..  прошептал он.

 Господин главный прокурор Магуд.

Вошел высокий старик, очень представительный, важный и суровый, желавший придать себе походкою, жестами и откинутой головой еще более суровости, важности и представительности. Черная, несомненно крашеная борода оттенялась густыми седыми волосами на голове; красные губы его, точно разрезанные сабельным ударом, открывали за собой очень белые и очень острые зубы, и это придавало всей его фигуре вид холодной жестокости.

В петлице сюртука виднелась лента Почетного легиона.

Но в эту минуту он, если можно так выразиться, просто пенился от ярости, то есть старался скрыть под суровой вежливостью признаки переливавшего через край гнева.

 Я очень счастлив, сударь,  сказал он,  что наконец принят вами. Вот уже два часа, как мне каждые пять минут сообщают, что очередь моей аудиенции у вас приближается. Звание, которое я ношу, не приучило меня к такому ожиданию, и если бы факты, являющиеся причиною моего посещения и могущие... (он повысил голос) иметь юридические последствия... (Флогерг принял огорченную позу), если бы факты эти не были такой чрезвычайной важности, то достоинство мое...

 Может ли это быть, господин главный прокурор,  прервал Флогерг,  чтобы вам у меня... (последнее слово было сказано резко и противоречило своим тоном примирительному смыслу фразы) не оказали всего должного вам уважения?.. (Он снова взял в руки трубку домашнего телефона). Ковель!.. Господин главный прокурор жалуется, что прождал два часа... Как? Но вы должны были предупредить меня... Вы мне просто сказали: господин Магуд; я знал когда-то Магу да, который был небольшим чиновником исправительного суда в Лудеаке. Я подумал, что это был он...

 Это был я,  отрезал главный прокурор.

Сбитый с толку Флогерг повесил трубку.

 Ах, это были вы, господин прокурор? Простите меня: такое быстрое движение по службе, начатое с такого незначительного места!.. Поздравляю вас. Не откажите также, прошу вас, принять мои искренние извинения. Во всем этом виноват я один. Будьте добры присесть: я вас слушаю.

Прокурор, слегка смягченный таким почтительным подчинением, сел и овладел собою:

 Прежде всего, действительно ли с издателем газеты «Мир» я имею честь?..

 С ним самим.

 В таком случае мне хотелось бы, в общих интересах, чтобы разговор наш происходил... как бы это сказать... среди четырех стен.

Флогерг позвонил, вошел лакей:

 Я никого не принимаю. Пусть не мешают нам ни по какому поводу.

Лакей поклонился и вышел. Прокурор недовольно поморщился:

 Разве я выразился недостаточно ясно?.. Мне хотелось бы, чтобы разговор наш происходил наедине, между четырех глаз.

Флогерг рассыпался в извинениях:

 Что же вы мне не сказали этого раньше?  потом он обернулся ко мне:  Дорогой собрат, извините меня, пожалуйста. Желание господина главного прокурора для меня  приказ... кстати, я вас не представил?.. Жан Гедик, издатель «Солнца» и «Вечерней газеты».

Я бросил изумленный взгляд на Флогерга, который ответил мне быстрым незаметным подмигиванием.

 А, это господин?..  сказал прокурор, снова нахмурившись.  Ну что же, я рад, что встретил вас обоих, господа, так как все то, что мне надо сказать редактору «Мира», мне также надо сказать и редактору «Солнца» и «Вечерней газеты», потому что обе эти газеты повторяют, как эхо, утверждения, печатающиеся в «Мире».

 Не редактору,  вежливо поправил Флогерг,  я  издатель одной газеты, а приятель мой  издатель и главный пайщик двух других газет. Редакторы наши  совершенно автономны, и мы вмешиваемся в их дела только по чисто административным вопросам, касающимся наших газет.

 Милостивый государь,  возразил прокурор,  я, как судейский чиновник, хорошо знаю цену этой автономии. Она, если можно так выразиться,  величина бесконечно малого порядка. Но я хочу верить, что та совершенно неслыханная травля, которая ведется против меня в ваших газетах вот уже полтора месяца и немедленного прекращения которой я пришел требовать,  я хочу верить, что травля эта внушена не вами. Зачем бы вам делать это? Я вас не знаю. Но я знаю, что именно вы можете прекратить все это, и я не потерплю в этом вопросе никакого...

 Вы говорите  травля?  прервал Флогерг.  Мне об этом в редакции не сказали ни слова. Кто же это посмел?.. Высшего судейского чиновника!.. Вы знали про это, Гедик?

Я вполне искренне мог ответить только, что не знал.

 Простите нас, господин прокурор,  продолжал Флогерг,  но дело в том, что...  (каким конфиденциальным тоном сказал он это!),  мы очень редко читаем в подробностях наши собственные газеты. Это кажется невероятным, но это так. Мы пробегаем более внимательно газеты враждебного нам лагеря, чтобы наметить общее направление наших возражений. Что же касается текущего материала наших столбцов, то этим занимаются наши редакторы, и мы очень редко бываем осведомлены в нем.

Хотя эта речь Флогерга была произнесена весьма добродушным тоном, но, не говоря уже о ее неправдоподобии, к ней примешался и чуть заметный оттенок вежливой насмешки. Прокурор с минуту сурово изучал его лицо, а затем продолжал:

 Хочу верить вам, милостивый государь... Должен вам верить, потому что без этого... (он сдержал гневный жест). Так вот, господа, факт таков: вот уже полтора месяца, как против меня ведется систематическая травля, чтобы очернить...

 Странно, очень странно,  сказал Флогерг.  Как раз полтора месяца тому назад я приобрел эту газету. �зумительное совпадение! Разрешите мне приказать, чтобы сюда подали нам все номера газеты за это время.

 Не к чему!  оборвал прокурор.  Я в двух словах познакомлю вас с делом, и я рассчитываю, что после этого... Но не буду забегать вперед. Это началось и с тех пор продолжается под одним и тем же заголовком, который, как лейтмотив, повторяется в разных газетах: «Под красной мантией».

Сперва я только презирал всю эту желчь, я презрительно отталкивал ногою бессильные стрелы клеветы, отскакивающие от брони моей репутации, которая является ценою целой трудовой и неподкупной жизни.

Но гнусный наемник, сквернивший своими грязными ногами честную жизнь, подбирал эти стрелы, собирал их мало-помалу в пучок, который с каждым днем все увеличивался...

 Простите,  с восхищением перебил Флогерг,  но какой чудесный полет красноречия! Какая сила слова! Позволив мне, господин прокурор, записать теперь же эти периоды, чтобы напечатать их в предстоящем опровержении. �так, вы сказали: стрелы клеветы... броня репутации... гнусный наемник... увеличивающийся пучок стрел.Какие образы, какие удачные обороты фраз! Продолжайте, милостивый государь, я буду стенографировать.

Но на этот раз Флогерг перешел  слегка, чуть заметно, но все-таки перешел  границу правдоподобного лиризма, и прокурор насторожился.

 Не к чему, милостивый государь,  сухо сказал он, вставая.  Я был публично оскорблен в ваших газетах. Я требую публичного извинения, я требую, чтобы оно было принесено немедленно, в первом же номере, на первой странице и под прежним заголовком. Если я не получу этого законного удовлетворения, то мне придется обратиться к суду и выступить на нем частной стороной. Надо ли напоминать вам, что я главный прокурор...

 � что судьи заимствовали у волков похвальный обычай  не поедать друг друга?..  прервал Флогерг.  Не к чему, господин прокурор, ваши желания будут удовлетворены, если только...

 Если только?  повторил прокурор.

Флогерг делал вид, что чрезвычайно затрудняется ответом.

 Если только... о, это, конечно, очень невероятно, но... а если факты окажутся обоснованными?..

 Милостивый государь! Вы осмеливаетесь предполагать...

Флогерг, очень спокойный, а потому и очень уверенный в себе, как будто снял с своего лица любезную маску и выразил на нем только ледяное безразличие.

 Я ничего не предполагаю, сударь, потому что я ничего не знаю. Будьте добры еще раз присесть на минуту; я сейчас велю подать досье.

Вытребованное по телефону досье было подано, быть может, только-только пятнадцатью секундами раньше, чем это позволяло правдоподобие версии Флогерга; и я заметил, как при виде этого досье еще более побледнело и без того уже бледное, окаймленное черной бородой лицо высокого старика; я ясно увидел, что он почувствовал ловушку и вооружился для твердого отпора.

Флогерг небрежно открыл досье и стал пробегать документы:

 Магуд, Франсуа-Тибо, родился в Лавале, в 1866 году... это именно вы?.. Доктор прав в 1892 году, тема диссертации: «Право смерти в течение веков». Прекрасное заглавие! Мне кажется, оно вдохновило вас на вашу деятельность... Вот здесь подсчет осуждений, вырванных у присяжных вашим ужасным и великолепным красноречием: 1220 лет тюрьмы, 775 лет вторичного заключения, 166 лет каторжных работ, 190 лег бессрочной каторги; наконец... о, это апофеоз: двадцать шесть казней, двадцать шесть голов, и среди казненных  пять женщин!.. Какой страшный успех!.. Вот здесь помечено, что этим числом вы побили все рекорды... на три головы!.. Здесь только не сказано, женщинам ли принадлежали эти головы?..

Прокурор вскочил:

 Милостивый государь, эта зловещая шутка...

По-прежнему холодный, Флогерг одним жестом снова усадил его:

 Вы называете это шуткой  двадцать шесть голов? Черт возьми!.. Вам могли бы дать прозвище, данное когда-то члену Конвента Барреру-де-Вьезаку: «Анакреон гильотины».

 � в этом все обвинение, которое мне бросают?  с горечью сказал прокурор.  Обвинение в том, что я твердо исполнял свой долг, защищая священные права оскорбленного общества! Я считаю это за честь.

 Разумеется... разумеется,  по-прежнему спокойно продолжал Флогерг,  но я вижу несколько пробелов в этом длинном списке. По-видимому, вы не всегда были столь непреклонны в своих обвинениях. Вот здесь написано: отказ от обвинения;какой красивый жест! Но кто же был этот обвиняемый?.. Ах, вот и пометка: Дело Марии Лекеллэ, судебная сессия в Ренне. Отравление.Вы были тогда уже прокурором департамента.

Прокурор едва заметно содрогнулся.

 Она была воспитательницей в одном замке,  сказал он.  Владелец замка и мальчик, сын его, внезапно умерли, отравленные ядовитыми грибами. Все обвинение основывалось на доносе старой и глухой няни, которая будто бы слышала, как господин ее перед смертью обвинял в отравлении воспитательницу. Я счел своим долгом не придавать значения такому слабому доказательству. Что же в этом дурного?

 Боже мой, да кто же говорит, что в этом есть что-нибудь дурное? Простое совпадение! Воспитательница, бывшая также и любовницей владельца замка, а в то же время и любовницей видного чиновника департамента... да, все это есть в досье... после оправдания предъявила завещание покойного, делавшее ее наследницей  простое совпадение! Через некоторое время она вышла замуж за этого чиновника, вашего друга... совпадение! Он уступил вам за смехотворно малую сумму, уплата которой вами остается к тому же сомнительной, земли, расположенные по берегам Ранса, где в скором времени должна была пройти линия железной дороги, удесятирившая первоначальную цену земли... чистейшее совпадение! Но зато постоянный доктор этого замка, живший в соседнем городе, был вызван только после смерти отравленных. Старая няня утверждает, что когда она хотела вызвать его, то ей сказали, что это уже сделано, и сказала ей это  воспитательница. Печальное совпадение, только и всего.

По мере того как Флогерг говорил, прокурор терял свое величие. Однако он еще попробовал бороться:

 Жалко видеть, милостивый государь, как интеллигентные люди вынуждены копаться в грязных уличных сплетнях, чтобы, не знаю и не хочу знать, с какой бесчестной целью, поддерживать свои диффамации и травлю.

 Позвольте, сударь,  холодно сказал Флогерг,  где во всем этом видите вы травлю? Досье только сообщает факты. Если они ложны, вам легко их опровергнуть. Досье не делает никаких выводов, а только сопоставляет факты и координирует их, больше ничего. А вот предубежденный читатель может вложить в них свою предвзятую мысль.

 Я знаю, милостивый государь, что факты можно предъявлять в различном освещении, чтобы в глазах читателя стало достоверным являющееся в действительности сомнительным!