�з скромности я не посмел говорить с нею о Корлевене, ее любовнике, но она сама предвосхитила мою мысль:

 Бедный капитан найдет дом пустым. Но он поймет, что в такую погоду я спряталась там, где меня застало торнадо. Теперь все дороги обратились в непереходимые потоки, и вода залила равнину. Завтра все это будет дымиться под лучами солнца, а в полдень уже ни о чем этом не будет и помина. Это у нас неудобства зимнего времени.

 Но, может быть, не найдя вас, он вздумает вернуться сюда?

 Неправдоподобно! Куда я отправилась  никто не знает, и если бы даже он пожелал вернуться сюда, то сама погода отсоветует ему это. Я очень боюсь, господин Гедик, что должна до завтрашнего утра обеспокоить вас своим присутствием. Но по крайней мере я не помешала этим никаким вашим планам?

Забавляясь моим смущением, она взглянула на меня. � внезапно острая мысль пронзила мой мозг: Эдидея!..

Эдидея! Знает ли она, что существует Эдидея? Без сомнения, знает, так как обе они, хотя и в разное время, воспитывались у миссионеров. Но в таком случае, отчего не сказала она об Эдидее, когда старый Кодр спрашивал ее, существует ли на острове другая раса? Какая ненависть разделяет этих двух женщин? Что произойдет от их случайной встречи?..

У пояса прекрасной всадницы висел тяжелый хлыст, шрамы от которого мы видели на лицах туземцев. Я мысленно сравнил твердую уверенность этой амазонки с мягкой нежностью моей маленькой подруги. Несомненно одно: если Эдидея придет, то мне не придется остаться в стороне. Но тогда страшная мстительность губернатора острова может дорого обойтись нам.

Я приподнял один из камней, которые навалил на низ полотняной двери, закрывающей нашу пещеру. Гигантская рука урагана вырвала из моих рук полотно и стала щелкать им по ветру точно бешеными ударами хлыста. Дождь лил по скалам с шумом бурунов. Вся эта страшная ярость стихий успокоила мою тревогу: нет, Эдидея не может прийти сегодня ночью, а значит, все обстоит благополучно.

Я снова укрепил полотняную дверь. Корето, кончая свой ужин, смотрела на меня с двусмысленной улыбкой.

 Не будет ли с моей стороны злоупотреблением вашим гостеприимством, если я попрошу у вас чашку кофе, господин Жан... Ведь, не правда ли, ваше имя Жан? Для испанки обед без кофе все равно, что жаркое без соли. Вы будете так любезны?

Я стал тихонько подогревать, чтобы не взболтать гущи, уже приготовленный для завтрашнего утра кофейник. Она повернулась спиною к огню и потрясла своей густой гривой, как красивое неукрощенное животное. Я почувствовал на своей спине ее тяжелый внимательный взгляд.

 Жан?..

Я обернулся: перед огнем с пылающими углями черным силуэтом вырисовывался ее бюст; распущенные волосы окружали голову светящимся ореолом; черные глаза блистали в тени с непередаваемым выражением насмешки или лукавства.

 Жан, вы курите? Да? Тогда дайте мне сигаретку, можно?

Среди наших припасов были только сигары и листовой табак.

Я сказал ей это.

 Я не умею скручивать их... Сделайте мне сигаретку.

Пока я свертывал между пальцами тонкий коричневый цилиндрик, она, сидя на земле с протянутыми ногами и опершись ладонями на землю за своей спиной, потянулась, как красивая кошка, готовая выпустить когти. Я протянул сигаретку, придерживая пальцем тонкую бумагу.

 Но склейте же ее,  сказала она, не делая ни малейшего движения, чтобы взять сигаретку.

Под ее взглядом, пробегавшим по мне, я стал испытывать стеснение. Я провел бумагу по губам, склеил сигаретку и протянул ей, отвернув свои глаза от ее глаз.

 Зажгите ее.

Я колебался; глаза наши встретились; я повиновался...

Медленно поднесла она к своим красным устам бумажный мундштук, только что бывший в моем рту; она глубоко затянулась, упорно продолжая смотреть на меня. Я весь ушел в хозяйственные хлопоты. Тяжелое молчание нависло между нами. Прервала его она.

 Вы не очень разговорчивы. Быть может, мое общество стесняет вас?

 Как вы можете думать это, сударыня?

 Почем знать?..

Она засмеялась насильственным смехом, обернулась лицом к огню и, обращаясь к нему, стала спрашивать меня.

 Сколько вам лет, Жан?

 Тридцать лет, сударыня.

 Мы с вами одного возраста. Капитану, кажется, сорок четыре?

 Кажется.

Молчание.

 Вы его друг?

 Мы знаем друг друга слишком мало времени, чтобы я мог так назвать себя, но я хотел бы, чтобы он мог считать меня достойным быть его другом.

Новое молчание среди порывов урагана.

По-прежнему сидя ко мне спиною, обращаясь к огню, она сказала мне другим голосом, более глубоким, более трепещущим.

 А знаете ли вы, что все они очень ошиблись бы, если бы стали строить предположения насчет того, как вы и я, вдвоем, проводим время?..

�, резко повернувшись, она посмотрела мне в глаза своими огромными глазами.

 Но кто бы имел право строить такие предположения?  сказал я.  Мой товарищ? Но это значило бы наносить ему оскорбление, а также и нам с вами, сударыня, если бы полагать, что он может думать, что между вами и мною происходит что-либо другое... чем то, что происходит.

Она опустила голову, не отвечая; потом вдруг резко поднялась.

 Вы, вероятно, мало спите в этой вашей пещере,  сказала она мне отрывистым тоном.  Какую кушетку вы предоставите мне?

 Вот это его кушетка, сударыня.

 Спасибо.

Она бросилась на нее, не говоря ни слова, и лежала с широко открытыми глазами.

 Если вы желаете, сударыня, я могу удалиться, чтобы вам было удобнее.

 О, вы слишком любезны, спасибо. Торнадо продолжается, а вы только что высохли. Я и так злоупотребила вашим гостеприимством. Я буду спать одетая.

Я поклонился, не отвечая на отрывистый и насмешливый тон, каким все это было сказано.

 Быть может, вы потушите лампу?

Пещера наполнилась густым мраком, среди которого слабо вспыхивали потухающие угли.

Невыносимо медленно протекали бессонные часы, один за другим.

Огонь погас, и в пещере царил полный мрак. Ее насыщал жаркий самум, и среди мрака я слышал прерывистое дыхание Корето.

Наверное, она не спала. Я слышал, как она поворачивалась, как скрипела кушетка, как глубокие вздохи  нетерпения или усталости?  прерывали ритм ее дыхания. Я чувствовал, как невидимые глаза давят меня взглядом презрительного гнева; члены мои отяжелели, грудь старалась задерживать дыхание, и я не двигался, делая вид, что я глубоко сплю, а сон упрямо бежал от меня.

Который был час?.. Не знаю. Но вдруг в плотном воздухе прокатилось глухое ворчание, похожее на отдаленный взрыв снаряда очень большого калибра.

Я услышал, как при этом звуке Корето приподнялась на своем ложе. Она прошептала тихим голосом:

 Гром!

Ураган смолк, и дождь прекратился. Атмосфера вдруг ожила и вся сотрясалась от какого-то неведомого флюида. Я почувствовал, как все мускулы мои содрогнулись, неподвижность стала больше невыносимой. Сдавленная грудь поднялась от глубокого вздоха.

Глухое ворчание стало приближаться, расширяться, стало величественнее, могущественнее. Воздух стал таким плотным, что его, казалось, можно ощущать и пить как жидкость. Вибрирующие волны сотрясли меня, и, казалось, что нервы мои  где-то вне меня, настолько чувствительность их обострилась. � вдруг  властно, охватывающе, неодолимо родилось во мне желание  обладать женщиной...

Я угадывал во мраке очертания роскошного раскинувшегося тела. Мое возбужденное воображение раздевало его, открывая его гармонические очертания. Аромат тяжелых волос и влажной кожи ударял мне в голову и опьянял меня, уничтожая всякие другие мысли. Гром прокатился еще ближе, а я лежал, распростертый, в неистовом ожидании невозможного...

Оно пришло.

Кушетка шевельнулась под более резким движением; потом раздался шорох тела, ползущего по земле и скользящего ко мне, и вдруг совсем близко, так близко, что, протянув свою расслабленную руку, я коснулся бы рта, произносившего это, вдруг имя мое раздалось в прерывистом дыхании глубокого и волнующего голоса:

 Жан?..

Все мое содрогавшееся в ожидании тело окаменело, как в каталепсии. Голос, более умоляющий, повторил:

 Жан?.. Вы не спите? Ответьте мне!

Всеми силами своей ослабевающей воли держался я за молчание и неподвижность. Она прошептала еще тише:

 Мне страшно!

Женские ловушки устроены из невидимого и невесомого. � я попался в эту ловушку, ринувшись в нее с головою:

 Страшно  чего?  сдавленным голосом спросил я.

� мне показалось, что я среди мрака вижу ее торжествующую улыбку.

 Грозы,  сказала она.  Это в первый раз на памяти людей, что на нашем острове гром.

Это была правда. Я знал от Кодра об этой особенности острова.

 Хотите, я зажгу лампу?  спросил я, бесконечно взволнованный близостью ее дыхания, ласку которого я чувствовал на своем лице.

 Нет!  сказала она, и рука ее стала ощупью искать во мраке мою руку и нашла ее. Она взяла ее, медленно и с уверенностью сжала.

 Я так и знала, что вы не спите!  прошептала она так близко от меня, что дыхание наше смешалось.

Величественный голос грозы окружил нас бесконечным глухим шумом. Затем последовало молчание, среди которого я имел силу только молчать.

�з руки ее, тесно прижатой к моей, ладонь к ладони, исходил всемогущий источник, он заливал мои жилы, поднимался к мозгу и парализовал его. Другая рука ее ощупью во мраке коснулась моего лба; дыхание вдруг приблизилось, и вдруг, обвив меня безумными руками, она бешено приникла своими устами поперек моего воспаленного рта; и я жадно пил этот поцелуй, пока руки мои замыкались вокруг ее полуобнаженного тела...

...Яркая молния, страшный треск разорванных туч, пронзительный вскрик... Мы резко оторвались друг от друга и уставились блуждающими взорами в еще более сгустившийся мрак.

При свете кратковременной фиолетовой молнии я успел заметить в приподнятом углу полотняной двери треугольник неба и вырисовавшийся на нем скорбный силуэт...

Одним прыжком я освободился и кинулся за дверь, схватив электрический факел. Как безумный бежал я по тропинкам, на которых блестели лужи и бросал жалобные призывы дальним эхо:

 Где ты?.. Ответь мне... Отвечай, маленькая моя подруга?

Ветер снова засвистел вокруг меня, бросая мне в лицо больно бьющие дождевые струи. Я спотыкался, падал, снова вставал, тащился, поднимался, искал, разыскивал, умолял... В ночи раздавались только завывания спущенного с цепи урагана, и короткие вспышки огня, на мгновение освещавшие этот небесный поток, сопровождались тяжелыми раскатами страшной артиллерии, яростно катившимися среди скал и камней.

Тут передо мною встала непроходимая стена восточного гребня вулкана. Я не нашел Эдидеи!..

Черев два часа, промокший, изнуренный, я вернулся в грот; Корето, растянувшись на своей кушетке, глубоко спала... или по крайней мере делала вид, что спит.

Когда занялась заря, серые тучи стали таять; над горизонтом, в светлой части неба нефритового цвета поднялся солнечный шар. Я вышел из пещеры, оставив прекрасную амазонку в ее мнимом сне.

Я чувствовал в себе неизлечимую рану, что-то непоправимое и был готов на все, лишь бы найти наконец убежище, в котором и Эдидея скрыла рану своей души. Я снова обошел все тропинки, по которым, спотыкаясь, бежал ночью, и ощупывал каждую скалу, каждый камень, каждую извилину. Нигде не было ни малейшего следа бедной птички, прибитой к земле грозою.

В моей воспаленной от бессонницы голове сталкивался хаос беспорядочных мыслей. Почему она решилась прийти так поздно? Вероятно, из-за грозы, неведомой ей? Сколько времени она следила за нами? Что видели во мраке ее глаза, видящие ночью? Смогла ли она достигнуть своего убежища среди яростных порывов урагана? Быть может, в глубине какой-нибудь пропасти ее бедное красивое тело теперь содрогается в агонии? Всеми этими вопросами без ответов терзал себя мой измученный мозг.

Под жаркою ласкою солнечных лучей все влажные скалы стали дымиться легкою дымкою. Я дрожал в своей измокшей одежде, испарение которой леденило мою кожу. Я снова вернулся к неодолимой восточной стене, как вдруг большая круглая тень стала описывать круги над освещенным солнцем местом. Кондор острова, �киль, внезапно пал с зенита и отбрасывал эту тень, широкими своими крыльями медленно и мощно рассекая воздух и описывая постоянные круги перед утесами.

Одно мгновение я готов был подумать, что он меня считает своей добычей, настолько близко от моего лица несколько раз проносились взмахи его крыльев; но взгляд его, его длинный и плоский череп хищной птицы все время был устремлен на одну и ту же точку среда утесов, невидимую для меня.

� вдруг огромный могильщик взмыл вверх, как на воздушном трамплине, поднялся двойным ударом крыльев на тридцать футов выше и неподвижно повис в воздухе, поддерживая себя постоянным трепетом крыльев и устремив глаза на добычу, которую я не видел.

Страшное сомнение пронзило мой мозг: а что, если это было тело Эдидеи?..

Доведенный до безумия, бессильный проникнуть через скалистую стену, над которой гнусный хищник остановил свой воздушный полет, не имея под рукою оружия, которым мог бы его убить, я бесновался, как дикий зверь в клетке и бил стену кулаками.

� вдруг  птица нырнула в воздухе. Я, точно коза, прыгнул на скалу и очутился у низкой и узкой впадины, углублявшейся в скалистую стену. Я пополз в нее на коленях, в состоянии полубезумия.

� едва я вполз в нее, как увидел, что в другом конце дыры мрак бледнеет и снова уступает место дневному свету. Это был простой, природный проход сквозь всю скалу. Десятки раз Корлевен и я видели его, и всегда считали за глухую впадину, каких много на острове и в каких чайки вьют свои гнезда.

На площадке у выхода из этого туннеля лежало недвижное бедное тело Эдидеи, насквозь промоченное дождем. Мерные волосы прилипли к бедному бескровному лицу еще более оттеняя его смертельную белизну: закрытые ее глаза были обведены фиолетовыми кругами. В трех шагах от нее, сжимая когтистыми лапами скалу, хищная птица, ростом с человека, смотрела на нее круглым глазом с золотистым ободком и, протягивая голую морщинистую шею, щелкала своим серпообразным клювом.

Я сам не знаю, как я вернулся в лагерь, неся на руках хрупкое любимое тело...

Корето ждала меня и была уже одета, причесана, совсем готова. С выражением непобедимой ненависти посмотрела она на это бледное лицо и проронила сквозь зубы:

 Вот это объясняет все.

Потом она вышла с хлыстом, висящим у пояса, и свистнула свою свиту. Она хорошо поступила. Я не был в настроении выносить ее сарказм. Сердце Эдидеи билось очень слабо. Когда я убедился, исследовав ее члены, что Эдидея не ранена нигде и что только страх и гроза привели ее в такое состояние, я стал медленно вливать из своего рта в ее уста маленькие глотки крепкого вина, потом стал тереть ей виски и согревать ее руки в своих руках.

Бледно-розовая краска поднялась к ее лицу. Губы ее стали шептать неслышные слова, ресницы приподнялись, и под ними блеснула лазурь ее глаз.

 О! Жан!  сказала она мне, открыв глаза, и обвила мою шею руками, вся под властью нежности и страха.

�менно в эту минуту Корето вернулась в пещеру. � я увидел, как в испуганных глазах дикого ребенка при виде ее воскресло воспоминание о ночном видении, и руки ее оттолкнули меня с такою же силой, с какой только что обнимали.

Приподняв полотняную занавесь, испанка концом своего хлыста указала Торомети на невинную виновницу ее ненасыщенного ночного каприза.

 Взять ее,  сказала она с презрением,  запереть в пещере Оруту вместе с господином Синдикатом. Этому парню будет развлечение.

Но пора для моего вмешательства еще не настала. Под презрительным, бичующим взглядом �ностранки маленькая царица выпрямилась. Высокомерно и холодно прошла она мимо Корето, которая нерешительно отступила.

Там, на площадке, став перед канаками, ослабевшими от страха при одном ее виде, Эдидея сказала непередаваемым тоном царственного вызова:

 Ну что же, чего вы ждете?

Ни один из черных не шевельнулся. Корето, опьянев от ярости, щелкнула тяжелым хлыстом.

 �ли мне придется повторить мое приказание вот этим?  указала она на хлыст.

Угроза хлыстом заставила черных посереть и задрожать в несказанном страхе, но они остались стоять, точно прикованные к земле.

 Торомети!..  в последний раз угрожающе приказала амазонка, и тяжелый ремень хлыста дрожат в ее руке.

Черный чиновник сделал шаг по направлению к девушке, и уже я сделал два шага к нему, когда Эдидея остановила меня:

 Должна ли я сделать движение, от которого разрушится остров?

Прекрасные ее глаза  я их знал только мягкими, нежными  блистали твердым, металлическим светом; тонкие ноздри дрожали от холодного гнева; уста ее были только тонкой трепещущей полоской; и мстящая рука ее, протянутая к вершине Раотагаи, готова была, казалось, низвести с нее апокалиптическое видение. Торомети склонил голову и стал на колени.