Услышав восклицание, вырвавшееся у меня при виде ее лица, она прыгнула, как зверь, попавший в ловушку; но на этот раз я был более ловок, чем она, я быстро отрезал ей отступление.

Она стала пятиться до стены неприступной скалы и прижалась к ней; в ее глазах был безумный ужас, ужас пойманного животного. Электрический факел, зажженный мною, залил ее светом и ослепил ее. �, не обращая внимания на ее ужас, я смотрел... я смотрел на нее с каким-то чувством безумного испуга.

Да, это ее чистый лоб и продолжающий его прямой нос, как на античном профиле греческих статуй; да, это дрожащий венчик ее ноздрей, ее благоуханный рот ярко-вишневого цвета, с нижней губой, как бы слегка разделенной легким холмиком на две части; это неясная волна ее волос, убранных на ночь; ее подбородок, выражающий упрямство и твердую волю; это ее тонкая круглая шея. Да, это ее прекрасные серые глаза, окаймленные длинными изогнутыми ресницами. Одним словом, это она, это та, от которой я хотел уйти, положив между нами непереходимую пропасть небытия!

Я потушил свой фонарь, который пугал ее, и совсем близко подошел к ней. Она позволила мне взять себя за руку, и в глазах ее погасло выражение трагического испуга. Она взглянула на меня, и слабая улыбка полураскрыла ее губы...

Но нет, однако, это не она, не та, проклятая подруга, которую я оставил там, в Париже, куда она меня привлекла. Нет! Природа могла, играя, дать тебе, красивое дикое дитя, ее глаза, лоб, нос, рот, волосы, но доверчивая и обезоруживающая улыбка, с которою ты меня узнала, улыбка, слегка робкая, слегка упрямая, слегка насмешливая,  это твоя улыбка и не имеет ничего общего с изученным движением рта той, оставшейся в Париже.

Я не смею ни говорить, ни сделать движения, боясь спугнуть этого красивого зверька, который понемногу приручается; очень медленно, почти не сжимая, я поднимаю к своим губам ее маленькую руку, лежащую в моей ладони, и только слегка касаюсь ее губами. Своей свободной рукою она касается моего лба и говорит мне, улыбаясь:

 Выздоровел?

 Так это, значит, тебя, маленькая фея, я держал, в своих руках в ту ночь?

Она еще больше улыбается:

 Вы тогда очень меня напугали!

Она говорит по-французски с очаровательным акцентом, одновременно и носовым и слегка шепелявым, произнося «р» как «ль» и заканчивая слова нараспев.

 Кто научил тебя нашему языку, милая дикарка?

 Святые отцы, воспитавшие меня.

 Как твое имя? Где ты живешь?

Под легкими шагами катятся камешки по южному склону хребта. Она прикладывает палец к губам.

 Тише! Я слышу  идет Атитлан. Возвращайся в свою пещеру. Я уйду.

 Ты, значит, знаешь, где мой лагерь?

 Знаю, а также и то, что сегодня ночью ты в нем будешь один.

 Ты, значит, все знаешь, маленький демон?

 Да, господин Веньямин.

 Ты знаешь даже имя, которое они мне дали?

Лукавая улыбка освещает ее лицо.

 Через вашу полотняную дверь слышно очень хорошо.

 Ты подслушивала?..

 Вот Атитлан. Беги.

 Ты придешь?

 А разве я тебе уже не сказала?

Теперь шаги приближаются. Я целую маленькую ручку, оставшуюся в моей, и убегаю по тропинке, спускающейся к нашей пещере.

Ни малейший шорох не предупредил меня об ее приближении, когда ее красивая голова показалась в рамке звездной ночи, за приподнятым полотном палатки, закрывающим вход в пещеру; я еще ждал ее, но уже не надеялся, что она придет.

Я ожидал, вытянувшись на низкой складной кровати. Легким прыжком вошла она в пещеру и уселась рядом со мною.

 Как ты запоздала, ясная зорька!

 Надо было, чтобы Атитлан заснул.

 Кто это Атитлан?

 Атитлан?..

Она, по-видимому, была удивлена моим вопросом, как будто бы ставила его сама себе в первый раз, и, раздумывая, она ответила на него:

 Атитлан?.. Это тот, который всегда был со мною, с тех пор как я себя помню. Это мой водитель, мой слуга, моя поддержка, мой друг. Он стережет меня, кормит меня, защищает, бранит, любит...

 Любит тебя?..

Проведя пальцем по моему лбу, она, разгладила на нем морщину и улыбнулась мне.

 Не морщи так лба, ты станешь похож на Атитлана. Он стар, очень добр...

 Значит, это твой отец?

Она выпрямилась с внезапной гордостью, сверкнувшей в ее ясных глазах.

 Атитлан не моей расы. Атитлан только жрец.

 Как твое имя?

 Эдидея. Но ты ничего не знаешь. �ностранка не сказала тебе?

 Какая иностранка?

 Та, раса которой ограбила мою расу: Корето!

При имени Корето глаза ее полузакрылись; в них сверкнуло бурное пламя.

 Корето знает тебя?

Она углубилась в какие-то далекие воспоминания.

 Святые отцы могли учить нас одному и тому же; но они не смогли заставить наши сердца забыть кровь, которая их питает.

 Что она сделала тебе, Эдидея?

 Она? Ничего. Мать ее матери все отняла у отца моей матери. Что еще могла бы сделать мне она?

 Значит, твой отец был начальник?

 Начальник?

В ее голосе зазвучало презрение, гордость, а в ее ответе  величие:

 Я  дочь �нти.

Дочь �нти... Внезапное волнение охватило меня. Я вспомнил о гноме, о цели, которую он преследует, об обязанности, которую он мне предписал, о своем обещании, о власти его ужасных глаз, которые заглядывают в мою душу... и уже стал думать о неизвестном средстве, которое могло бы избавить меня от его власти. Я не хочу... Я не хочу...

Она ошибочно истолковала омрачившую меня заботу.

 Не бойся ничего,  сказала она.  Скалы не обрушатся больше над вашими головами. Я запретила.

 Так, значит, это твой голос, раздававшийся на вершинах, слышал я в тот первый вечер, маленькая моя царица?

 Не надо сердиться на Атитлана. Увы, для нас иностранцы всегда были врагами. Он защищает мое убежище и не знает...

 Чего же это Атитлан не знает?

Внезапная краска разлилась по ее щекам, и густые шелковые ресницы опустились на ее глаза. Она колебалась:

 Не знает... что... я тебя уже видела...

 Но как же ты увидела меня, Эдидея? Что ты делала в тот вечер?

Она улыбнулась.

 Я выхожу только ночью, так как Корето запретила мне бывать в ее владениях, а слуг своих она бьет хлыстом, когда узнает, что они говорили со мною. Я узнала от них, что четверо белых высадились на острове, что это были французы, и что они никого не обидели. Французы когда-то спасли моих предков. Я хотела увидеть вас и спряталась ночью около миссии. Ты вышел...

 Но как ты могла увидеть меня, Эдидея? Было совсем темно.

Смех ее прозвучал, как журчание ручья:

 Темно для твоих слабых глаз, но не для моих.

Да, правда! Я вспомнил. Люди ее расы  никталопы, видят ночью. Доктор Кодр знал также и про это.

 А что же случилось потом, злая шалунья?..

Она снова засмеялась.

 Быть может, ты лучше слышишь, чем видишь. Ты меня схватил...

 Ты трепетала в моих руках...

 Я отбивалась...

 Рука моя скользнула...

 Святые отцы говорили, что это очень дурно. Ты будешь впоследствии гореть в огне Гугатое. Твои руки ослабели...

 Ты вырвалась; я бежал за тобою...

 Ты упал! Вот тут-то я больше всего испугалась. Красный цветок разрастался на твоем лбу. Твои глаза были закрыты, руки повисли.

 Что же ты сделала тогда, Эдидея?

 Вот что,  сказала она,  дай твой лоб.

Я послушно предоставил свою голову в распоряжение ее ловких пальчиков. Она обвязала мою голову платком, положила ее на подушку, стала на колени около меня; я видел, как сквозь розовые губы просвечивают ее зубы при ярком свете лампы. Я смотрел на ее матовую кожу, нежную и тонкую, цвета розово-желтых жемчужин. Нагие круглые руки ее, передвигавшие мою голову, издавали нежный аромат.

 Эдидея, оставь мою голову. Ты меня опьяняешь, дитя.

Она завязала последний узел.

 А потом вот что,  сказала она,  закрой глаза.

Я послушался. Сквозь закрытые веки я различал только красно-оранжевое пятно рефлектора лампы. Между светом и моими глазами появилась тень, уста прильнули к моим устам...

Быстро открыв глаза, я увидел только, как упало полотно, прикрывавшее вход. Я вскочил на ноги и бросился во мрак... Лукавый удалявшийся голосок прошептал со смехом:

 Ты упадешь здесь с гораздо большей высоты, чем в миссии, и я не пойду искать тебя.

 Вернись, Эдидея...

 Завтра... если ты будешь один. Отдыхай.

� напрасно вопрошал я ночную тишину, чтобы та показала мне путь, куда ушла она своею поступью феи.

В эту ночь мне снилась каменная кошка, сидевшая на груди Эдидеи и душившая ее своей тяжестью. Я хотел освободить отдалявшуюся девушку... но быстрый удар тяжелой когтистой лапы раскроил мне лоб. Гибкая, хрупкая девушка перевязывала мою рану и склоняла к моим лихорадочным устам свои прохладные губы...

Тогда появлялся гном, насмешливый и страшный, вооруженный гигантской сеткой для бабочек; он накрывал ею Эдидею, потом прикалывая ее булавкой к пробке, как бабочку, восклицая: «Образчик!.. Вот он, единственный образчик! Невежды! Набитые ослы!» Его серо-зеленые глаза, его ужасные глаза, делали мои руки бессильными, сковывали мой язык.

Большие рубины текли из маленькой ранки, из серых глаз беспрерывно катились жемчужины. Маленькая ослабевшая ручка дрожала... дрожала... и сжималась в агонии...

Черт бы побрал Флогерга со всеми его рассказами! Я плохо спал.

 Ну, что, товарищ, позднее утро?

Волна дневного света влилась из-за поднятого полотнища. Корлевен, нагруженный как мул, разгружался.

 Хорошо ли прошла ночь? Не было ли приключений?

Сказать ли ему? Ведь он мой друг, этот человек...

 Приключений не было, капитан, но я поздно заснул.

Он изучал меня внимательным взглядом.

 Значит, вы видели хорошие сны, на лице вашем написано счастье.

Я содрогнулся.

 Ошибаетесь. Мои сны были кошмарами.

Я не лгал; прекрасным сном была действительность.

 Что вы это там привезли, Корлевен?

 Несколько бутылок. Сеньорита была в прекрасном настроения духа. Она посылает вам эти бутылки, чтобы ускорить ваше выздоровление.

Это были вина, которые мы уже пробовали у нее. Они из Австралии и носят марку «Большая Лоза» с разными подзаголовками: сотерн, бордо, кортом и т.д., но подражают этим винам весьма посредственно.

 А эти фрукты, эти овощи?

 О, вот они так другого происхождения: кража и, боюсь, святотатство. Да помогут мне боги! Чтобы немного разнообразить наше обычное меню из консервов, я по дороге ограбил идол.

Он заботливо разложил на складном столике сладкие бататы, сахарный тростник, бананы.

 Помните этого скверного черного дядю, статую, которая как будто охраняет выход из ущелья, ведущего сюда? Я нашел все это в чем-то вроде ниши около ног идола. Это, конечно, жертвоприношение, а я  то орудие, которое заставит черных уверовать, что Бог был милостив к ним. Благодаря мне сегодня в какой-нибудь хижине будут царить радость и вера, и благодаря Богу за обедом у нас будет зелень. Все к лучшему.

 Нет новостей из других отрядов?

 Есть, мне рассказал Торомети: Кодр  у Торомети симпатия к Кодру, с тех пор как он считает его каннибалом  закончил свои переводы, которые, по-видимому, произведут революцию в Академии надписей и искусств. Гартог и Флогерг копают землю в одной из пещер, и уже выкопали немало золотых орудий и украшений. Гартог открыл, как кажется, счет по всем правилам двойной бухгалтерии и вписал в кредит каждого из нас соответственную ценность этих предметов. Таким образом, только мы с вами ничего не приносим предприятию. Надо будет прикрыть здесь лавочку и поискать чего-нибудь в другом месте.

Нет, я не скажу Корлевену, что я тоже нашел здесь что-то... что-то, что уже сейчас мне дороже всего золота, но это «что-то» нельзя разделить, и оно по праву должно было бы принадлежать доктору.

Непослушное сердце, против которого я безволен,  ты опять умчалось в страну химер!

Пришла ночь, товарищ мой уехал, и я снова поднялся на западную площадку. Эдидеи там не было.

Я вернулся в грот, боясь, что Эдидея придет туда в мое отсутствие. Воспоминание о ней уже овладело моими мыслями. Как волновался я, ожидая ее!

 Ты ждал меня?

Я бросился к ней и схватил ее за руки.

 Тебя, маленькая горная цикламена! Можешь ли ты сомневаться?

 Веньямин!

 Зови меня Жаном; Веньямин  это только мое прозвище.

Она повторила: «Жан».

Я склонился над нею. Она вернула мне мой поцелуй.

 Кто же научил тебя тайне поцелуя, Эдидея?

Она удивилась.

 Как кто... святые отцы!

� в ответ на мой тревожный вид, она сказала:

 Опять эта складка на твоем лбу! У них был идол, пригвожденный ко кресту. Они научили меня целовать его.

РЇ РІР·РґРѕС…РЅСѓР» СЃРІРѕР±РѕРґРЅРѕ.

 Ты поклоняешься их богу?

Она засмеялась, точно я сказал глупость:

 Разве я не сказала тебе, что я из рода �нти? Разве внешние знаки могут изменить кровь и расу? �х бог  только замученное, беспомощное изображение, руки и ноги его пригвождены. Мой бог  Солнце, податель тепла, света, жизни. Достаточно появиться ему, чтобы все стало прекрасным и плодоносным. �м все рождается, растет, производится, радуется. Он все зародил на этой нашей земле, даже самую землю, и если бы он перестал возрождаться каждое утро, то все бы умерло. Разве все вы, которых называют «учеными», не знаете всего этого?

 Но что же ты делала в миссии, маленькая язычница?

 Училась. Миссионеры знают знаки, которые говорят на бумаге. У них есть книги; они изучили тайны излечений, они знают французский язык  язык тех людей, которые спасли сына наших царей, замученных пленниками в каменоломнях острова Чипчи, под кнутом проклятых поработителей. А кроме того  они были добры, очень добры, очень мягки, и оставить их в убеждении, что веришь в их идола  было одним удовольствием. Я очень часто молилась �нти, чтобы он открыл им глаза.

Говоря все это, она жевала кругловатые полусухие листья, похожие на те, которые покрывали кустарники на острове; пожевав, она их отбрасывала. Странно было видеть, что ее красивый ротик занят этим.

 Что ты это жуешь?

 А разве ты не знаешь? Листья кока. Это питательно.

 Ты разве голодна?

 О, да!  сказала она с улыбкой.

 Что же ты не скажешь об этом, милая девочка?

Я торопливо встал, но она меня остановила.

 Нет,  сказала она,  я не могу есть то, что ты ешь,  мясо. �нти запрещает проливать кровь.

Такая разборчивость удивила меня: в этой душе наша цивилизация и тысячелетний инстинкт расы уживались вместе, не смешиваясь.

 Вот фрукты. Удостоите ли вкусить их, ваше величество?

 О, да!  воскликнула она, с удовольствием, и я был взволнован при виде аппетита, с каким она принялась за фрукты.

 Чем живешь ты, Эдидея, на этой бесплодной вулканической земле?

 Чем живут жрецы: жертвоприношениями, приносимыми богам. Атитлан ежедневно собирает их в том месте, в которое каждый день тайком от �ностранки кладут их верующие. �ногда, в зимние ночи, когда бешеные торнадо, вихри, проносятся над островом и делают невозможным передвижение, иногда случается, что в течение нескольких дней никто не приносит даров богам. Тогда Атитлан кормит меня молоком моей козочки и листьями кока. Сегодня он почему-то ничего не нашел у подножия статуи. Вечером он отправился попросить пищи у туземцев. Без тебя я не ела бы до завтра.

Я вспомнил о том, что Корлевен и я без злого умысла лишили это маленькое величество его скромного обеда...

 Хочешь вина?

 Я пила его однажды, это было очень давно, из священных сосудов святых отцов. Оно опьяняет; оно вкусно!

 Вино рождено солнцем; ты можешь выпить его.

Она омочила губы в бокале, и когда выпила глоток, то пурпуровые капельки блестели на уголках ее рта. Она засмеялась.

 Это течет по жилам, как нежный огонь. Еще!

Я подумал о скалистых дорогах, по которым ей придется добираться до ее таинственного убежища, о пропастях, об острых скалах.

 Нет, маленькая вакханка. Вино делает шаг неверным и затемняет зрение.

 Еще чуточку?..

Она просила с гримаской балованного ребенка. Я взял бокал и дал ей немного выпить из него. Она опрокинула голову, открыв шею воркующей горлицы, выпила глоток, закрыла глаза и молча прислушивалась, как жидкое солнце разливается по ее жилам.

 Теперь выпей ты,  сказала она мне.

Я докончил бокал и пил из того места, которого касались ее губы; потом я вытер ее губы моими. Она задрожала и прижалась ко мне.

Я держал в своих руках это прекрасное тело, такое гибкое, что, казалось, в нем не было костей. Я чувствовал сквозь тонкую ткань, как билось ее сердце около моей груди. Одна из ее голых ножек лежала, подвернувшись, на моих коленях, другая покачивалась в воздухе, и высокая юбка открывала круглое колено.

Медленная истома охватила мои нервы, кинулась в голову и ослепила меня. Рука моя проскользнула под ткани к ее правой груди... нервная волна сжала мои объятия...

Она не сделала ни одного движения для защиты. Голова ее лежала на моем плече, глаза были полузакрыты. Она только сказала:

 Жан!..

Мускулы мои ослабели, и я закрыл глаза, чтобы она не могла прочесть в них желания. Нервы мои стали успокаиваться, разгоряченный мозг утих и освободился... Все это совершило чудо ее прекрасных прозрачных глаз.