без имени, но все-таки родная.
      Воспоминаний вычурный коллаж
      и кровь текущая из женщины, парная
      преследовали только наяву.
      Во сне же - никогда не докучали,
      и в море женщин я держался на плаву,
      хоть волны запах бездны источали.
      * * *
      Я встретил женщину, что некогда ебал,
      она, естественно, с другим стояла.
      Я ей рукой махнул, она мне свой оскал
      в ответ продемонстрировала вяло.
      Она меня в те дни не захотела вдруг,
      и я не докучал с тех пор ей больше,
      но долю львиную писательских потуг
      я посвящал лишь ей. И похоть облапошил,
      в текст спроецировав. Роскошная пизда
      её уже моей мечты не занимала.
      А ведь была сия задача не проста,
      достичь сего в любви - совсем не мало.
      * * *
      Она сидела напротив,
      будучи женой другого.
      Я не растворялся в народе,
      счастливом от вина дармового.
      Она сидела, раздвинув ноги,
      между которыми были брюки.
      Я утешал себя, что в итоге,
      я доберусь до её подруги,
      у которой были дырявые джинсы,
      а из дырки сияла ляжка.
      Нет опьяненья сильнее в жизни,
      когда от женщины мне поблажка.
      * * *
      Я тебя держу за пизду рукой,
      и влагой пропитаны губы, как губка,
      я в печи её шевелю кочергой
      а угли очей прикрывает юбка,
      задранная. Вот она, зарубка.
      Здесь меж стволами, бесценный клад,
      подрагоценней медали, кубка,
      с ним не в тягость любая кладь
      долга, ответственности, поступка.
      Я тебя за пизду держу - без неё
      я тебя прогнал бы иль уничтожил.
      У неё мы добро и зло познаем,
      жизни множим и жизнь итожим.
      * * *
      Делов-то - ноги развести,
      ты на таблетках, я - здоровый,
      ан нет - препоны возвести
      не преминула - взор суровый.
      Ведь самый страшный твой ущерб,
      который понести не хочешь,
      что возбудишься ты вотще,
      что в первый раз со мной не кончишь.
      Но ведь последует второй,
      потом без промедлений третий,
      а уж тогда оргазм горой
      взойдет и вознесет над твердью.
      Но ты хватаешься за ложь,
      она суть в трусики оденет.
      Ты потому мне не даюшь,
      что жаждешь времени иль денег.
      Делов-то - ноги развести,
      но нет - на хуй заводят дело,
      коль смог он выгодно расти,
      пускают в дело, то есть, в тело.
      Залог раскрытых ног не страсть,
      а вычисления рассудка.
      И греет тело у костра
      в холодном Риме проститутка.
      * * *
      Вот тебе и конец любви,
      адреналин так упал в крови,
      что отослал тебя с глаз долой,
      чтобы не спать с твоей мордой злой.
      Ты ослепила меня пиздой,
      но пред глазами твой взгляд пустой,
      не закричу я тебе постой,
      был я простак, а теперь простой
      не для меня слова "навсегда"
      и "никогда" - на меня наседал
      общий обычай восторженной лжи.
      Ты мне теперь вот тут полижи.
      * * *
      На каблуках, как на ходулях,
      и в тесном лифчике, как в сбруе,
      девицы шествуют к добру ли,
      ко злу - но речи нет о дулях,
      показываемых в карманах
      раздутых тел грудо-ногастых.
      В Евангелиях и в Коранах,
      и в разноцветных расах, в кастах
      везде, всегда, во всём ночное
      людское месиво, дневные
      гримасы массы, заливные
      луга телес - для всех ручное
      блаженство рядом, под рукою
      торжествовало над мечтою,
      гипертрофированной страстью.
      Я жил на даче, за рекою,
      и я спускался в сад с террасы
      и розы поливал мочою.
      * * *
      Вымучивал слова, что мучили меня,
      они боялись света, упирались
      в сознание, в язык, в традиции, виня
      преграды нравов, что не убирались.
      Но я их вытолкнул на обозренье дня,
      до самых до корней раздетых страстью.
      и чашу бёдер я не мог испить до дна
      их расплескал на водяном матрасе.
      * * *
      Пизда является тупиком,
      в который я всегда прямиком,
      но в нём образуется выход в рожденье,
      и я напяливаю снаряженье,
      чтобы биться головкой о стенки,
      но не разбрызгать мозги. Чтоб зенки
      через полгода не пялить на пуп,
      явно мельчающий под напором
      жизни, сервирующей суп
      с мясом и на меня с прибором
      стол положившей опера
      ционный (вот и пришла пора),
      на коем ты наконец даёшь
      выход своей материнской страсти
      из тупика и горло дерешь,
      жизнь исторгая из мокрой пасти.
      * * *
      Оргазм прошел по телу, как гроза,
      и молнии конвульсий освещали
      природу счастья. И твои глаза
      моим глазам закрыться запрещали.
      И влага наша затопляла лес
      волос дремучих, в тропиках обоих.
      Когда же рассвело, в глаза полез
      растительный рисунок на обоях.
      * * *
      Закрыв глаза, ебу свою мечту,
      пока в пизде кончаю близлежащей,
      с которой я умышленно молчу
      слова нейдут. Ты просишь их всю чаще,
      ты думаешь, с тобой я нарочит,
      поэт, в себе убивший дух Ростана.
      Но я с мечтой своей красноречив,
      и её восхищаюсь непрестанно.
      Ты о мечте сказала, что она
      не на Земле. - Неправда, их навалом.
      Я ёб и не одну. Но ни одна
      во мне своей мечты не узнавала.
      Проститутке
      Любимая! Столь многими, что ты
      нас перестала различать по лицам,
      ты на земле супружеской четы
      привязана к столбу, как кобылица.
      Ночами муж отвязывал тебя,
      и на тебе, а не на старой кляче,
      по саду райскому скакал, трубя
      иерихонски, чтобы стены дачи
      упали бы и раздавили быт,
      который не любовь - ведь он до гроба
      продлится. Вид подброшенных копыт
      на каблуках высоких и утроба,
      как на ладони, всякому видна,
      кто, раздобыв монетные бумажки,
      в обмен получит чудо не вина,
      не хлеба, а святые вверх тормашки.
      Одним движеньем обойдя хребет,
      извергнутый завистливой моралью,
      ей сырный шлю, цедя слова сквозь марлю,
      из проститутки пламенный привет.
      * * *
      Я тогда не верил собственным глазам,
      а лишь верил собственному хую.
      Но тебе не помогал его бальзам,
      а здоровье духа я ведь не страхую.
      У тебя была прекрасная пизда,
      с запахом настойчивым, но нежным.
      И когда приоткрывались все уста,
      брак мне не казался безутешным.
      Как бывает сильный и прекрасный дух
      всунут Богом в немощное тело,
      так он втиснул чудо между толстых двух,
      над которым твоё сердце холодело.
      * * *
      Хуй - пизда!
      Хуй, хуй - пизда, пизда!
      Хуй, хуй, хуй - пизда, пизда, пизда!
      Любовь!
      Сергей Халый
      Родовое Окончание
      Когда я пришел в офис Боба, я с первого взгляда увидел, что он гомосексуалист, чего он не только не скрывал (наверно, потому, что скрыть это было бы трудно), а даже афишировал. Он сразу объявил мне, что он гей. Я же признался, что я лишь обыкновенный мужчина. Несмотря на свою терпимость, я ёжусь, когда вижу двух волосатых и мускулистых мужчин, целующихся взасос. Что-то противоречит во мне этому явлению, будто это фальшивая нота, а у меня идеальный слух. Но я-то знаю, что у меня нет идеального слуха, и поэтому у меня не появляется желания это явление прекратить. Пусть себе целуются, коль им нравится, а я останусь с женщинами.
      "Меньше конкуренции", - утешаю я себя от неприятного ощущения.
      Мне ещё понятно, когда женственный юноша может привлечь, и влечение это происходит за счет его женственной части. Впрочем, не мне судить, поскольку я здесь мало что понимаю, и осознание этого вновь напомнило о себе, потому что, сказав об их женственной части, я тотчас словил себя на мысли, что ведь и член - чисто мужская часть - играет далеко не последнюю роль во влечении, которое все эти части к себе вызывают у мужчин. Короче, дебри непролазные.
      Боб оказался прекрасным адвокатом и провернул мои дела скоро и ладно.
      Однажды он предложил обсудить кое-какие бумаги во время ленча. В ресторане, где он заказал столик, его знали по имени все, от метрдотеля до мальчика, убирающего посуду. У меня мелькнула мысль, что люди вокруг, наверно, принимают меня за гомосексуалиста, видя в обществе Боба, облик которого откровенней всякой исповеди. Но на совести у меня было спокойно. Конечно, я в мыслях примерился, как бы это было, окажись мы с ним в постели, но мысль эта завяла на корню.
      После обсуждения дел, речь зашла о личной жизни. Он с готовностью разоткровенничался и рассказал, как женщины ему всегда были чужды, что мужчин, предпочитающих женщин, он называет "производителями", поведал он мне также о том, что до недавнего времени он был безудержно неразборчив в связях, а вот теперь он с помощью групповой терапии вышел из этого состояния и ведет высоконравственный образ жизни. Это прозвучало для меня смешно с точки зрения привычной интерпретации морали: как гомосексуализм, какого бы поведения он ни был, может считаться нравственным? Я поделился своим наблюдением с Бобом, и мы посмеялись над этим парадоксом.
      Он сказал, что для избежания лишнего соблазна он сдаёт часть своего дома не мужчине, а женщине по имени Карен. Очень красивой, кстати, добавил он, многозначительно взглянув на меня.
      К счастью, я либо не привлекал его, либо он, из-за своей новоиспечённой нравственности, держался по отношению ко мне нейтрально. И он предложил столкнуть меня со своей знакомой, если не лбами, то гениталиями.
      Я живо отреагировал, сказав, что не прочь познакомиться с ещё одной красивой женщиной. Чтобы не откладывать знакомство в долгий ящик, он предложил после ленча заглянуть к нему, так так Карен должна была быть в тот день дома.
      Жил он, как оказалось, в двух кварталах от ресторана.
      Когда мы вошли в дом Боба, я увидел в её спальне, дверь которой оказалась открытой, черный лифчик средних размеров, брошенный на кровати. Карен дома не было. На столе в гостиной стояла ваза с роскошным букетом алых роз.
      "Ого", - произнес я, глядя на их двусмысленные лепестки. Боб объяснил, что вокруг Карен, толкутся поклонники. "Конкуренция, - усмехнулся я, слишком мало ещё на свете гомосексуалистов".
      - Для Вас это не конкуренция, - польстил мне Боб.
      Мне, естественно, стало любопытно взглянуть на женщину, которая получает букеты роз. Не Бог весть что - получить розы. Но их свежесть, обилие, сочащийся запах сразу связали меня в воображении с той, кому они предназначались. С той, которая тоже имеет розу, которая сочится, которая источает. Моё женолюбство, жаждущее добраться до каждой смазливой женщины (причем понятие смазливости я применял не по отношению к лицу) вселяло в меня радостное чувство отмежевания от гомосексуализма, которым так жадно до прерывистости дышал Боб.
      Я уже было собрался уходить, но входная дверь открылась и вошла высокая стройная женщина с простоватым, прохладным, не шибко ярким лицом. С прямыми рыжеватыми короткими волосами. Боб представил нас, и мы прошлись друг по другу быстрыми оценивающими взглядами. Она не произвела на меня впечатления красивой женщины, да и сердце не ёкнуло, что всегда случается, если видишь женщину своей мечты, или хотя бы ту, что вызывает резкое по силе желание.
      - Так вот кто получает такие живописные цветы, - сказал я, пожимая её протянутую руку, с длинными пальцами и свежим маникюром.
      Карен вяло улыбнулась, обнажив хорошие зубы, и сказала: "Рада познакомиться".
      Её глубокий голос коснулся моего сердца.
      Я не хотел специально затягивать свой уход, чтобы подольше с ней пообщаться - много чести, да и меня ждали дела, которые надо было в тот день закончить.
      Теперь я мог позвонить ей по телефону и продолжить наше знакомство, коль возникнет нужда.
      Я всегда держал в запасе минимум двух женщин, которые с готовностью раздвигали для меня ноги. Одной женщины мало, поскольку если что-то с ней случается, то ты оказываешься без пизды. Бросаешься в поиск, который ставит тебя в ущербное положение. Переговоры с незнакомкой относительно её тела нужно вести с позиции силы, а не с позиции голода, когда, во имя его удовлетворения, ты вынужден идти на уступки. Когда же у тебя имеется в запасе пизда, то есть прожиточный минимум (который, кстати, должен гарантироваться правительством, а ещё лучше - конституцией), ты добиваешься новой женщины с уверенностью, поскольку прекрасно защищен с тыла. Если соблазнение не удаётся - ты всегда можешь утешиться поджидающей тебя пиздой. И если первая занята или больна, то вторая оказывается к твоим услугам.
      Двух пизд тоже может оказаться недостаточно, если вдруг две одновременно закобенятся. Но вероятность этого мала. Самое лучшее было бы поддерживать в состоянии готовности три, четыре, а ещё лучше пять-шесть, но на это требуется слишком много времени, и его вовсе не останется на поиск новых пизд.
      Конечно, время можно сэкономить с помощью денег, но их у меня не было в нужном для того количестве.
      Все мои перипетии с женщинами сводятся к усилиям добиться того, чтобы они с вожделением раздвигали ноги тогда, когда я этого хочу и не докучали мне собою, когда я хочу быть без них.
      Поэтому я смотрел на Карен, как на возможную кандидатку для замены одной из двух, которая мне уже изрядно надоела. Но в течение месяца я так и не удосужился позвонить Карен, поскольку был слишком занят другими женщинами.
      Вскоре мои дела с Бобом успешно завершились. Мы договорились сходить вместе в бар и отметить это событие. Я позвонил ему вечером.
      - Куда пойдем? - спросил я.
      Боб предложил бар, что поблизости от его дома, и сказал:
      - Может, Карен присоединится к нам. Мне нужно будет
      съездить в аэропорт, встретить моего приятеля. А потом я вернусь.
      И он обратился к Карен:
      - Хочешь составить компанию двум обаятельным мужчинам?
      Я не услышал её ответ, но Боб, сказал:
      - Она пойдет с нами.
      "Что ж, - подумал я, - если в баре ничего не окажется лучше, то можно будет приударить и за Карен".
      Я заехал к Бобу. Они уже были готовы и ждали меня. Карен выглядела на этот раз броско - то ли от яркой косметики, то ли от яркости белых зубов, которые она с готовностью обнажала в чарующей многообещающей улыбке. На ней был черный берет, с околышем, обтянутым шелковой черной лентой, которая создавала отчеркивающий голову ободок. Над ним расходился в стороны сам берет, украшавший её неимоверно.
      На Бобе был шелковый черный пиджак, который я бестактно принял за женский, на что у него в голосе появились обиженные нотки. Но я быстро исправился, сказав, что под женским я подразумевал, изящность и тонкость работы, с которой он сделан, что якобы редко бывает у мужских пиджаков. Как будто сошло.
      Бар оказался длинным и узким, как коридор, и мы уселись у оконного столика, я с Бобом с одной стороны, а Карен - напротив. Полбара было их знакомыми - приветствия, объятия, помахивания руками, улыбочки. Узость бара казалась умышленным архитектурным трюком, чтобы посетители, проходя из одного конца в другой, терлись бы друг о друга. И чем горячее было время, тем больше собиралось народу и тем больше люди терлись друг о друга, накопляя электростатические заряды желания, ждущие только благоприятно расположенного тела, чтобы на него разрядиться.
      Я наблюдал за Карен, и она мне всё больше нравилась: смело и горячо смотрит в глаза, плавные движения рук, головы, языка. Мы говорим о вступительных мелочах, о работе, об общих знакомых. Я уже мечтаю, чтобы Боб поскорее отправился в аэропорт. И хоть он явно ожидал, чтобы я приударил за Карен, мне всё-таки не хочется начинать в его присутствии. Мне всё трудно представить, что мужчине можно быть абсолютно безразличным к женщине. Что он не является её любовником, что я его не задену, где-то глубоко. Боб зыркает вокруг в поисках мужчин. Это меня лишь подбадривает, подтверждая, что Боб и Карен не претендуют друг на друга.
      Карен извиняется и идет в туалет - она трётся о толпу. Я хочу быть каждым, об кого она трется. Когда она исчезла в дверях, я живо представил её витую струйку, вырастающую из волос.
      Боб и я быстро теряем тему для разговора. У нас нет общих тем, кроме бизнеса. А о бизнесе разговаривать не хочется. Спорт нас не интересует, женщины не интересуют его, а мужчины - меня. Кроме того, с мало знакомыми мужчинами мне редко есть о чем говорить. С женщинами всё проще - даже с едва знакомыми женщинами говорить легко - поскольку любой разговор направлен так или иначе к постели. Когда же с ними познакомишься поближе, вот тогда уже часто становится не о чем говорить. Но женщин хоть можно ебать, а мужчины - вообще никчёмны, за исключением редчайших истинных друзей. Мужчины в лучшем случае - конкуренты, а в худшем - враги.
      Карен, возвращаясь, остановилась на полпути у стойки бара и разговорилась с каким-то мужчиной. Я с нетерпением ждал, когда она вернется, во-первых, я хотел её, во-вторых, я не хотел вымучивать разговор с Бобом. Чтобы не молчать, я поделился с ним мыслью, которая пришла ко мне недавно в спортивном клубе, где в душевой передо мной было множество обнажённых мужчин. Я подумал о чувствах гея в мужской душевой. Это всю равно, как если бы я оказался в женской душевой. Поистине, козёл в огороде. Все усилия общества, направленные на сегрегацию между полами, сводятся к нулю в ситуации гомосексуализма. Ведь чтобы потрафить потугам общества в притеснении гомосексуализма, лесбиянки должны содержаться среди мужчин, а геи - среди женщин. Но эта сегрегация, изолирующая геев и лесбиянок, внесла бы только сексуальную панику в большинство гетеросексуальных людей: женщины, реагировали бы на геев, как на обыкновенных мужчин, и мужчины реагировали бы на лесбиянок, как на обыкновенных женщин. Но так как общество ориентируется на большинство, оно предпочитает не ввязываться в половую сегрегацию гомосексуалистов и лесбиянок, и они наслаждаются всеми благами бесстыдства, законно находясь среди обнаженных объектов своего вожделения.
      Наконец Карен вернулась, а Боб наконец в последний раз посмотрел на часы и сказал, что ему пора ехать. Он встал и начал пробираться к выходу, по длинному коридору сквозь скопище галдящих людей.
      Карен обняла ладонями стаканчик, в котором, подражая свече, горел фитиль. Я снял её руки со стаканчика и взял в свои.
      - Живое тепло согреет лучше, - объяснил я свои действия.
      - Но оно не такое горячее, как огонь, - улыбнулась она.
      - Зато оно не может обжечь, а лишь только согреть.
      Ею пальцы нежно шевелились в моих ладонях. Они хотели меня. Я поднёс её ладонь к моим губам, и поцеловал ребро ладони. Карен заметно вздрогнула и сказала:
      - Вам с Бобом совсем не удалось пообщаться.
      - Признаться, при всем моем дружеском отношении к Бобу, я все-таки предпочитаю общество красивой женщины.
      Карен понимающе и поощрительно улыбнулась.
      Я поманил её пальцем, будто хотел что-то нашептать ей на ухо.
      Она приблизила мне свою красиво очерченное, но не маленькое ухо. Я обнял губами мочку и провел по ней языком.
      - Я не поняла, что вы мне сказали, - сказала она мечтательно.
      - Хорошо, я поясню, - ответил я и опять поманил её.
      На этот раз я залез языком ей в ухо. Она мурлыкнула и сказала, поманив в ответ меня:
      - Не это ли вы мне хотели сказать?
      Я с готовностью подставил ухо, и почувствовал её жаркий, влажный язык и нежнейшие губы.
      Когда она отодвинулась, я признался:
      - Это как раз тот секрет, которым я хотел поделиться с вами.
      Мы рассмеялись, и наши руки продолжали вести сладкие речи.
      Речь зашла о любви, прошлой и настоящей. На сегодня мы оба оказывались без любви. Что воодушевляло. Что же до прошлого, то у нас обоих был изрядный опыт.
      Ей 32. В 25 лет у неё была серьезная операция, какая, она не сказала.
      Почему-то за ней последовала длинная череда всевозможных любовников. После каждого у неё оставалась рана. Так она выразилась.
      - Я по-прежнему люблю каждого, кого я когда-то любила, - сказала Карен.
      - Мы всегда продолжаем любить тех, кого когда-то любили, - ответил я. И сказал я это больше из желания романтически закруглить мысль, нежели из веры в справедливость сказанного.
      Я не преминул также произнести трюизм, что лучшее средство от ран любви..., но Карен опередила меня и закончила - "новая любовь". Наши взгляды во всю совокуплялись.
      - Разве нам обязательно оставаться здесь и дожидаться Боба? - спросил я.
      - Нет, не обязательно. Что ты предлагаешь?
      - Оказаться там, где мы будем одни.
      - Это было бы прекрасно, но в другой день. Я должна спать свои восемь часов, ведь завтра мне на работу.
      - В пятницу?
      - Хорошо, в пятницу.
      - Послушай, да пятница ведь завтра, я совсем и забыл.
      - Да, - радостно улыбнулась Карен, - меньше ждать придется.
      Вскоре пришел Боб, и она пересела на стул рядом со мной, освобождая место Бобу напротив.
      Он одобряюще смотрел на нас.
      - Что ж ты мне раньше не сказал, что он такой милый? - шепнула она Бобу, но так, чтобы я услышал.
      - А чего говорить - у тебя ведь глаза, уши, да и всё остальное имеется, - с женскими ревнивыми интонациями сказал он.
      Я пошел провожать Карен, а Боб решил остаться. Как только мы поднялись со стульев и пошли к выходу, на наше место быстро подсело к Бобу двое мужчин.
      По улице несся холодный ветер. Скомканная газета, науськиваемая ветром, бросалась нам в ноги, как собака. Я отбросил её ногой. Карен взяла меня под руку и прижалась. Она выше меня. Один мой приятель, который был невелик ростом, говорил, что не любит женщин выше его, потому что его внимание рассредоточивается. Я же в женщине, что выше меня, видел лишь большее количество желанной плоти, которая с такой же легкостью пронзается оргазмом, как миниатюрная фигурка, что аксиоматично доказывает безразмерность любви, которая к тому же и безмерна.
      Карен пожаловалась, что она замерзла - её дом уже был виден, и мы побежали, взявшись за руки. Вбежав в теплый дом, мы стали целоваться, и когда я полез к ней под юбку, она отвела мою руку и, вытянув мою рубашку из брюк, наклонилась к моему животу. Нет, не к хую, как я было обрадовался, а лишь к животу.
      Поцеловала.
      - У тебя красивый живот.
      Тут и я решил ответить взаимностью и полизал её пупок на стройном животе.
      Я стал опускаться ниже, но она меня остановила.
      - Завтра, - пообещала она.
      Я колебался, давить на неё или нет, но что-то говорило мне, что она действительно решилась на завтра. И я выпустил её из рук. На прощанье она дала мне свою визитную карточку. Там подтверждалось, что она Marketing Specialist, но что самое главное, там был её рабочий телефон. Было решено, что я заеду за ней завтра в семь вечера, и мы вместе пообедаем.
      Утром я позвонил Карен на работу - не выдержал.
      - Я хотел услышать твой голос, чтобы убедиться, что ты мне не приснилась.
      - Я не приснилась, и мы сегодня встретимся.
      - Прекрасно. Но я поверю в это только когда я прикоснусь к тебе.
      Ненавижу предвкушение, основанное на вынужденном ожидании. Так как нам не принадлежит будущее, и так как владеем мы только данным мгновеньем, то предвкушение всегда омрачено для меня вездесущей возможностью несвершения того, на что уповаешь. Потому намеренное оттягивание, во имя продления предвкушения, мне омерзительно.
      Я еле дождался часа, когда мне нужно было ехать за Карен.
      Я въехал в её квартал и вдруг забыл улицу, на которой она жила, и на мгновенье засомневался в повороте. Я возмутился собой и от этого сразу вспомнил и узнал дома вокруг.
      Карен ждала меня. Боба дома не было.
      Как только я переступил порог, Карен поцеловала меня. Она призналась, что голодна, не уточняя по еде ли, по мне ли.
      Однако я решил обед совершить после нашего совокупления. Мне было невозможно представить, что мы будем сидеть в ресторане и опять ждать.
      Поэтому я привез её к себе домой и сразу повел в спальню. Там лежала тарелка с фруктами. Я дал ей персик и сказал:
      - Съешь его, чтобы заморить червячка. А пообедаем мы через пару часиков.
      Надеюсь, ты продержишься.
      Она послушно взяла персик и стала его есть. Я тоже взял персик и пока рассказывал ей о картинах, которые висели на стене, стоя позади её и прижимаясь к её небольшому, но округлому задику.
      Я взял из её рук косточку от персика и положил на стол рядом со своей.
      Языки наши заскользили друг по другу, а руки взялись за пуговицы, молнии, крючки. На Карен был черный лифчик тот ли, что я уже видел, и красные трусики. А под ними остренькие грудки и плотный слой волос лобка. Но чтобы оказаться обнаженной, женщине не достаточно скинуть одежду, ей ещё необходимо раздвинуть колени.
      Она попросила потушить свет и зажечь свечи. Мы легли. И горели. Она села на меня, но я был ещё не готов, и я развернул её в 69. Клитор её был большим и посему особо живо откликался на каждое прикосновение. Благоуханье пизды и её сказочная нежность наполнили меня трепетом, а хуй кровью.
      И мы снова оказались лицом к лицу.
      - Пока я не забыл, - приостановил я свою движение, - ты предохраняешься?
      Она кивнула.
      - Теперь садись, - сказал я, и она радостно опустилась на меня. Карен стала двигаться медленно, насаживаясь глубоко и покачиваясь на острие. В то же время она одной рукой ублажала клитор. Голова её склонилась на грудь - Карен вперила взгляд на зрелище проникновения. У меня мелькнула мысль, любуясь ею на мне, что женское падение вовсе не обязательно происходит навзничь или плашмя, а может проходить и в сидячем положении.
      Карен стала стонать высоким голосом. И оргазм пронзил её, и она легла на меня всем телом, причитая, и завывая и целуя меня в благодарности.
      И вот она устало сползает с меня и ложится рядом на спину, и я теперь со спокойной совестью пекусь о себе. Я погружаюсь в неё и кончаю легко, лишь представляю одну из любимых любовниц, Су, которая, когда наклонялась, стоя, то растягивала сначала обеими руками себе ягодицы, и открывалась её пизда с действительно большими губами, уходящими вперед. Когда же я погружался в неё, не отрывая глаз от её ануса, маленького без всяких следов геморроя, который я, между прочим, обнаружил на ощупь у Карен, Су левой рукой продолжала оттягивать ягодицу, а правая рука устремлялась к клитору и делала там свою славное дело. Мне же нужно было двигаться быстро, тогда Су сразу кончала.
      Но для себя я предпочитал двигаться медленнее, тогда я ощущал её нутро более отчетливо. Интересно, что о Су я вспоминаю с омерзением из-за подлостей, которые она мне сделала, но по-прежнему люблю её пизду, её роскошный образ и запах. Не подтверждает ли это опять и опять независимое существование пизды от её носительницы?
      Я спрашиваю отходящую от переживаний Карен, любит ли она вибратор.
      Любит, говорит, но он не заменяет хуй. Не спорю. Но Карен подтверждает неподражаемость вибратора. Я рассуждаю в унисон, что изобретение вибратора самое гуманное изобретение двадцатого века, которое значительно гуманнее, чем, например, открытие теории относительности. Ибо вибратор принес женщинам небывалое наслаждение, тогда как теория относительности дала человечеству небывалую по своему ужасу смерть.
      Вдруг мне приходит смешная мысль, и я сразу спешу её поделиться, не задумываясь, стоит ли, поскольку я горю разделить все свои восторги с любимой любовницей:
      - Знаешь, о чем мечтает каждая женщина?
      - Ну, расскажи мне обо мне, - улыбнулась Карен.
      - Чтобы каждая палка была о двух концах.
      Карен на мгновенье задумалась, а потом её лицо просветлилось, и она засмеялась. Вот оно подобие мышления половому акту, раздумья над проблемой напоминают возбуждение, а эврика решения подобна оргазму, и конвульсивные движения смеха - это радость освобождения от проблемы. Продолжая эту аналогию, тугодумы подобны людям, с трудом достигающим оргазма.
      Второй раз я ебу Карен и размышляю, чтобы оттянуть оргазм, итак, я выеб Карен за 60 долларов: 20 долларов вчера в баре за коктейли, и сегодня будет не больше долларов 40 за обед после нашего постельного триумфа. Выгодно, если считать, что проститутке такого же качества надо отдать минимум сотню за скорый первый раз. Но зато какая экономия времени. Если считать, что я зарабатываю 60 долларов в час, то на Карен я потратил в общей сложности часов пять, что вовсе неплохо, плюс треволнения - даст-не даст, от которых радости никакой, и которые приравнивать по времени можно часам к четырем. итого, девять часов, что равно 60 х 9 = 540 долларов. А за эти деньги я могу купить прекрасную проститутку на ночь. Итого, получается так на так. Карен, кончая, сжала меня в объятиях так крепко, что мои кости хрустнули.
      В третий раз она стояла на четвереньках, а я на ней сидел, не касаясь кровати ногами. Ладонь Карен поджидала, когда мой член выныривал из пизды, и тогда она ласкала его, не позволяя ему оказываться на воздухе без соприкосновения с её плотью.
      Мы обедали в мексиканском ресторане. Официантки были в платьях с обнаженными плечами. Смотрятся, как хуй влезающий из залупы - увиделось мне.
      Зашел разговор о новом телевизионном шоу и его ведущем. Я предсказывал, что оно скоро прогорит. Карен предсказывала, что оно продлится по меньшей мере два года. Решили затеять пари.
      Она: - Значит нам придется встречаться два года.
      Я скривил лицо, якобы от слишком длительного срока, но потом улыбкой показал, ей, помрачневшей на секунду, что на деле я счастлив такому прогнозу, исходящему от неё.
      - Как всю необычно произошло, - сказала Карен задумчиво.
      - Ты имеешь в виду обратную последовательность событий - сначала занятия любовью, а потом ресторан?
      - Да.
      - Так и должно быть, чтобы не покупать женщину обедом, а чтобы обедать любовниками, что в тыщу раз приятнее, чем обедать и думать, даст или не даст.