Праздничный голос ведущего объявил: ““Золотого льва” получает картина “Битва за Алжир”, режиссер Джино Понтекорво!”. Зал взорвался свистом, криками: “Кошон”, треском заранее запасенных трещоток. А молодой, красивый, в белом костюме, Понтекорво взлетел на сцену, не обращая внимания на поднявшийся гам. Из Франции специально прибыли патриоты, чтобы испортить ему праздник — он снял антифранцузскую картину.

Наташа была в смятении: “А если и мне начнут свистеть! Господи, я же сразу умру”. И вдруг по залу, как гром среди ясного неба, раскатилась ее фамилия.

Ноги подняли ослабевшее тело и понесли к сцене. На идущую актрису были устремлены сотни глаз, у Натальи стучало в голове: “Только бы не упасть!”. Неожиданно элегантно подхватив свой шлейф, она поднялась на сцену. Сахарно-красивые ведущие вручили ей золотой кубок “Вольпи”, оказавшийся довольно тяжелым. Наташа ничего не видела, ничего не слышала. Ее подвели к микрофону, попросили сказать несколько слов итальянским телезрителям. На каком языке и что она говорила, девушка вспомнить не могла. Взволнованный успехом жены, Андрон сказал — “Все было хорошо!”.

Призеров — Джино Понтекорво, Жака Перана, Наталью Аринбасарову без конца снимали. Наташа кружил какой-то вихрь, все ее чувства, мысли были растревожены, спутаны. На берегу моря давали огромный прием — небо взорвалось фейерверком, его блеск отражался в воде. От успеха, восторга, красоты на глаза наворачивались слезы: “Господи спасибо тебе. Так все прекрасно!”.

Рано утром советская делегация улетала в Рим. Знакомый продюсер Андрея прислал с поздравлениями билеты — Милан-Париж. Андрону так хотелось показать Париж Наташе! Делегация была очень недовольна своеволием молодых. Билеты из Рима в Москву Андрей Сергеевич планировал обменять на билеты Париж-Москва.

Прилетев в Рим, Андрон с Наташей устроились в маленькой, скромной гостиничке. Ее хозяин — толстый румяный итальянец выскочил к ним навстречу и, громко поздравив с успехом, преподнес Наталье огромный пахучий букет и смешную керамическую пепельницу. Сначала Наташа очень удивилась такому неожиданному подарку, но потом сообразила — обычно туристы воруют в гостиницах пепельницы, а милый держатель отеля не хотел вынуждать новоявленную кинозвезду поступать так некрасиво, поэтому подарил сам.

Остаток дня и всю ночь молодые гуляли по Риму. Это была уже вторая бессонная ночь. Самым удивительным было то, что можно прикоснуться руками к памятникам, которые раньше видела только на картинках. Рим поражал своей имперской мощью, и в то же время романтичностью, витавшей в густом южном воздухе. На следующий день поехали на поезде из Рима в Милан. Дорога занимала несколько часов, но Андрон с Наташей радовались этому, из окошка можно было увидеть пол-Италии. Наталья надела новые белые джинсы, которыми она безмерно гордилась, и вот их-то она умудрилась тут же залить кока-колой. От досады на себя и на итальянские железные дороги девушка уснула.

И вот, такими липкими, чумазыми, смертельно уставшими в десять часов вечера они прилетели из Милана в столицу мира — Париж. Андрон расположился с чемоданами в зале ожидания, ища глазами своего английского друга. Рядом, стоя, безмятежно спала его замарашка-жена. Ждали минут двадцать, но никто так и не появился. В ужасе Андрон бросился звонить всем парижским знакомым — нигде не отвечали. Денег нет, один в чужом городе со спящей женой — от волнения он покрылся испариной. Уставшая Наташа ничего не соображала, ничего не воспринимала, и ничто ее не волновало, рядом был Андрон, и она полностью полагалась на него.

Андрей решил ехать по адресу, где жил английский продюсер. И вот советская процессия из Андрея Сергеевича, сцепившегося в схватке с двумя огромными чемоданами, Наташи с портфелем, набитым водкой и икрой — в одной руке и авоськой с кубком — в другой, втиснулась в метро. Коварные лабиринты парижской подземки пугали Наталью, сквозь сон ей мерещилось, что вот-вот на нее выскочит кентавр и утащит в свое темное царство.

Наконец, они пересекли полгорода, в надежде, что милый англичанин готовит им сюрприз. Они вошли в светлый нарядный подъезд, и консьерж самым разлюбезным тоном сообщил: “А ваш друг сегодня улетел в Лондон!”. Он исподтишка разглядывал девушку, которая, как только останавливалась, тут же отключалась. Шел двенадцатый час ночи.

Долго блуждали они по ночному Парижу, стучась в отели и отельчики. Сначала выбирали подешевле, а потом стали заходить во все гостиницы, чтобы хоть где-нибудь преклонить чугунные головы. Сентябрь — время, когда все съезжаются в Париж, везде на дверях висели таблички: “complet”. Зашли в какое-то кафе — по радио страстно рыдала Эдит Пиаф, за столиками сидела неприбранная парижская молодежь. Отчаявшийся Андрон, подсев к молодым людям, начал что-то объяснять, показывая на Наташу и на кубок, покоившийся в авоське. Не подействовало! Тогда он вытащил водку и икру, хозяйка заведения поспешила предупредить, что в ее кафе нельзя пить принесенные с собой спиртные напитки. Но на одного парижского молодца соблазнительный вид икры и водки произвел должное впечатление, и он вызвался проводить русских до гостиницы.

Молодой, удивительно прыщавый парижанин с примесью арабских кровей довел Наталью и Андрона до отеля, за что и получил обещанное вознаграждение. Но увы, и на этой двери белела ненавистная надпись “complet”. Андрей, приглядевшись, вспомнил, что в этой гостинице они сегодня уже были, тем временем молодой прыщавец быстренько растворился в парижских улочках.

Андрон тихо стонал: “Ненавижу Париж, ненавижу французов! Хочу домой, к маме, на Николину Гору!”. Теперь этот некогда прекрасный город со стройными готическими зданиями представлялся Андрею Сергеевичу проклятым местом — коварные узкие улицы гоняли путешественников по заколдованному кругу, и они все время возвращались к одному и тому же месту. Выбившись из сил, он остановил такси, и уговорил водителя за бутылку водки и банку икры отвезти их на ближайший вокзал. Сев в машину, Андрон развлекал таксиста рассказами об их горестной судьбе. Француз, молча, сочувственно сопел.

На вокзале Наташа устроилась со всеми удобствами, положив под голову портфель с подарочным провиантом и нежно обняв авоську с кубком. Пока она сладко почивала на лавочке, деля ее с клошарами, Андрон дозвонился до своей приятельницы Мариз — когда-то между ними был кратковременный роман. Мариз сообщила, что улетает из Парижа, и что они могут остановиться в ее квартирке. Андрей съездил к ней, забрал двадцать долларов, оставленные бывшей возлюбленной, и вернулся на вокзал к жене. Растолкав Наталью, он сказал: “Все, никакого Парижа, летим в Москву. Никого нет, отозвалась только Мариз, но я не хочу останавливаться у нее. Она нам дала двадцать долларов. Едем в авиакассы, обменяем билеты и домой, к маме!”.

В кассе их отменно-вежливо встретил усатый француз, равнодушно уверив, что на две недели вперед билетов на Москву нет. Караул!!! Обессиленный в неравной борьбе с заколдованным городом, Андрон набрал телефон “Совэкспортфильма”. Трубку взял Сергей Аполлинарьевич Герасимов, в то время он снимал в Париже фильм “Журналист”.

— О-о-о, Андрон, я читал, читал. Поздравляю! — радостно кричал Сергей Аполлинарьевич, — А где Наташа?

— Она рядом, еле живая, — и Андрей обрисовал их безнадежное положение.

— Сейчас же приезжайте ко мне! И не волнуйтесь, все будет хорошо!

Сергей Аполлинарьевич жил в фешенебельном отеле. Наталья приняла душ, переоделась, подкрасилась, и Сергей Аполлинарьевич повел их в небольшой, ресторанчик. Вкусно позавтракав, они вернулись в номер и сели пить чай.

— А ты поспи, деточка, — ласково сказал Сергей Аполлинарьевич.

— Наташа мечтает учиться у вас.

— А я как раз набираю в этом году курс. Я тебя приму. Приходи.

И Наташа уснула сладким сном на постели своего будущего учителя. Ей снился всемогущий спаситель — мохнатый, бородатый старец с живыми острыми глазами Сергея Аполлинарьевича. Герасимов помог им и с билетами, и на следующий день они могли улететь в Москву. Из его счастливого номера Андрон сразу же дозвонился до нескольких знакомых, все предлагали жилье, деньги, помощь, но было поздно. Андрей Сергеевич смертельно обиделся на равнодушный город, который ради баловства, так поиздевался над ними. Он только и мечтал, как прильнуть к маминому теплому плечу.

Остаток дня они наносили визиты. Посетили одного армянина — владельца парфюмерного магазина. Армянин с симпатичным смеющимся лицом очень обрадовался, увидев молодую пару. Когда-то Сергей Владимирович помог ему отыскать в Армении родственников, благодарный человек считал себя обязанным Михалкову по гроб жизни. Андрон вручил ему всю оставшуюся икру и водку, а восторженный армянин заполнил опустевший портфель самыми большими флаконами дорогих духов. У Натальи была литровая и пол-литровая бутылка туалетной воды “Chanel № 5”. Молоденькой девушке не очень-то нравился этот респектабельный запах. Поступив во ВГИК, она, не жалея, разливала душистую воду по маленьким флакончикам и дарила своим однокурсницам. Армянин преподнес Наташе и ее любимые духи — “Madam Rocha”, “Femme”, “Ма Griff”. Также были посланы роскошные подарки славным родителям, впрочем, они так и не были вручены маме с папой. Через какое-то время Наталья Петровна узнала про бесстыдное зажимательство сына: “Они, наверное, были нужны ему для подарков!” — объяснила себе Таточка. Она многое прощала своим детям.

Последнюю ночь в Париже провели у Сандро Джанишвили — друга семьи Михалковых. Сандро был владельцем антикварного бутика. Его огромная квартира, обставленная старинной мебелью, имела некоторое сходство с магазином. В прихожей гостей величественно встречала мраморная статуя Екатерины Великой. В благодарность за прием молодые люди подарили Сандро дивной красоты старинный русский костюм, весь расшитый золотыми нитями. Этот купеческий наряд Андрон купил в селе Безводном, где проходили съемки “Асиного счастья”.

Утром по дороге в аэропорт “Орли” Сандро показывал гостям достопримечательности города, но Наталья была так измучена, что ее глаза не желали глядеть на парижские красоты. Напрасно Андрон толкал ее, возбужденно крича

Смотри, Собор Парижской Богоматери.

Гляди — Лувр.

Эйфелева башня!

Париж Наташе не нравился.

Вернулась в Москву казахская девушка звездой. Она раздавала интервью, ее фотографии продавались в киосках. Андрон уехал в Горьковскую область продолжать съемки “Истории Аси Клячиной”. Вскоре Наташа навестила мужа в селе Безводном, после иноземных, пышных прелестей тихий поселок пленил девушку своей спокойной, родной красотой. На берегу Волги просторно раскинулись добротные избы с резными ставнями, похожие на терем, посуленный бабке золотой рыбкой. Старые, кирпичные лабазы радовали глаз своей основательной прочностью, по улочкам хозяйски гуляла разная живность — утки, гуси, поросята. Казалось, что между собой они ведут неспешную беседу. До революции это было богатое купеческое село.

На съемочной площадке все заняты работой. Наталье с ее азиатской внешностью не нашлось роли в этой картине, от этого ей было ужасно грустно и тоскливо. Девушке хотелось быть все время с мужем, но она чувствовала себя лишней. А дома, на даче остался с няней и Татой маленький Егор. Душа разрывалась между двумя любимыми существами.

“Историю Аси Клячиной” не приняли, фильм положили на полку. Андрон тяжело переживал за судьбу картины, на нервной почве у него высыпала на руках и ногах экзема, началась бессонница. “Ася” нравилась всем, кому он успел ее показать, но даже просмотры для друзей, приходилось делать тайком.

Не могу, не могу жить в этой стране! Все нельзя! Не могу, — часто восклицал он.

Андрон все сильнее замыкался в себе. Вечерами он слушал “Голос Америки”, Би-Би-Си. Через невообразимый треск маленькой спидолы еле-еле прорывались вражеские голоса. Потом Наташа долго не могла уснуть, не понимая, что происходит, но, чувствуя, что муж несчастлив.

В 67-ом году начался Международный Московский кинофестиваль. Андрей уехал с Ежовым писать сценарий “Дворянское гнездо”, и на открытие фестиваля Наташа пошла с Натальей Петровной. В зрительном зале Матенька заметила интересного молодого человека в костюме китайского покроя:

Смотри, смотри, как похож на Гоголя!

Кто?

Да вон тот высокий блондин с пушистыми усами.

Позже, когда Андрон вернулся, они познакомились. Это был молодой французский режиссер — Паскаль Обье.

— Я специально прилетел в Москву, чтобы познакомиться с вами. В Париже я видел “Первого учителя”. Я был потрясен! — от этих слов Андрон приятно порозовел, и усатый красавец очень ему понравился.

С французской делегацией прибыли знаменитая актриса Анна Карина и Маша Мериль.

— Ты знаешь, что Мериль урожденная княжна Гагарина! — благоговейно прошептал Андрон в Наташино ухо.

— Наверно, князь Гагарин согрешил с дворовой девкой. Уж больно крестьянское лицо у княжны.

— Т-с, т-с!

Княжна Гагарина пристально посмотрела на Наталью холодными стальными глазами.

Пробыв в Москве несколько дней, Андрей опять уехал. Он просил жену уделить внимание французской делегации: “Поводи по музеям, пригласи на дачу”. Наташа, измучив французов культурной программой, привела их к Мише и Вике Ромадиным, чтобы гости увидели, как работают современные, советские художники.

Перед отъездом в Париж они пожелали купить русские сувениры. Наташа видела, как французы потешаются над унылостью и нищетой обычных московских универмагов, над уродливостью их витрин. Она придавала своему лицу безразличный, непонимающий вид, но эти французские фырки оскорбляли ее патриотическое чувство. Наталья повела их в “Березку”, тогда в Москве были такие магазины для иностранцев и советских дипломатов, последние отоваривались за чеки. В “Березках” — небогатый выбор самых различных, дефицитных товаров, простым советским людям казавшийся райским изобилием. Наташа терпеть не могла эти закрытые магазины, ничего более оскорбительного для гражданского и человеческого достоинства и выдумать нельзя.

Войдя в Березку, Маша Мериль долго смотрела на выставленную обувь. Вдруг она обернулась и сказала Наталье:

Я хочу подарить вам туфли. Какие вам нравятся?

Спасибо, но у меня есть туфли.

— Но вы уделили нам так много времени, мне бы хотелось сделать вам подарок.

В результате уговоров Наташа стала обладательницей красивых лаковых туфелек.

Много позже Наталья узнала причину острого желания француженки одарить ее обувью. Все было банально, в то время у нее с Андреем был романчик. Через несколько лет Паскаль Обье, смеясь, рассказал Наташе: “На том фестивале Маша крутила роман и со мной, и с Андроном. Она хотела создать киностудию “Машафильм” и таким древним образом пыталась заполучить молодых, талантливых, а главное — недорогих режиссеров!”. Но тогда Наталья ничего не знала, ее только удивил внезапный припадок щедрости и холодный оценивающий взгляд Маши Мериль.

Пригласить на дачу французскую делегацию не удалось. Наташа обратилась с просьбой в оргкомитет фестиваля, чтобы ей выделили машину — отвезти иностранных гостей на Николину Гору. Дама с фиолетовыми волосами, клубящимися над розовым рубенсовским лицом, строго сказала: “Дальше, чем на сорок километров вывозить иностранцев из Москвы — категорически запрещено!”.

Паскаль Обье, с которым Наталья успела подружиться, был вне себя от негодования. Энергически поднимая брови, он долго кипятился, возмущаясь идиотизмом советских порядков. Чтобы его хоть как-то утешить, Наташа испекла французам в дорогу румяную гору пирожков. Тающие пирожочки с капустой и мясом! Паскаль Обье, выхватив у девушки ароматный пакет, поскорее унес его в самолет, забыв даже попрощаться. По приезде в Париж, он позвонил Наталье. Сначала в трубке раздалось урчание, потом О-О-О-О-О, а после из этих звуков сложились слова. Бархатистый голос Паскаля заверял, что пирожки так ему понравились, что он никому их не дал. Съел все сам!

Паскальчик был очень симпатичен Наташе. Странно, как среди современных, холодных, расчетливых французов мог родиться человек с такой страстной, любящей, нежной душой. В этом большом лощеном парижанине со смягченным жизнерадостностью гоголевским лицом — так много доброты, шалости, и невероятной искренности.

В честь 50-летия советской власти ЦК Комсомола проводил в Ленинграде международный форум демократической молодежи. Были приглашены делегации из 117 стран. Наталья представляла творческую молодежь Москвы.

Андрон провожал жену. Стоя на скользком беспокойном тротуаре, он был напряжен и не смотрел ей в глаза. Вокруг сновали люди, едко пахло бензином. Наконец, всех пригласили в автобусы. Андрей, поцеловав Наташу, сказал: “Смотри, не изменяй мне в Ленинграде. Мне все донесут”. Она натянуто засмеялась.

В Ленинграде начались бесконечные заседания, экскурсии по городу, а вечерами молодые люди собирались в баре — знакомились, общались, танцевали. Наталья пользовалась большим успехом среди лощеных комсомольских мальчиков.

В один из вечеров Наташа попала в узкую компанию, в которой был художник Илья Глазунов. Шумно, весело, комсомольцы становились все раскованнее, их галстуки сами собой развязывались. Они ухаживали за актрисой, делали комплименты. Вдруг кто-то за спиной сказал:

— А мы думали, что ты сволочь, а ты, оказывается, очень славная девушка!

Наташа обернулась, но так и не поняла, от кого исходила эта фраза.

Разве можно быть в девятнадцать лет сволочью?

Мы думали, что ты вышла замуж за Михалкова по расчету. Михалковским сы-

ночкам очень хорошо живется, за них все делает их папа, — сказал зализанный на косой пробор молодой человек и скривил рот в гаденькой ухмылке, — Вот Илья Глазунов — он молодец! Он всего в жизни добивается сам, ему никто не помогает! Ненавижу мальчиков, родившихся с “золотыми зубами во рту”.

Но ведь они и сами талантливые, — возразила Наталья, — Ведь не папа же за них

кино снимает и в фильмах играет.

Она посмотрела на Глазунова. Он молчал и тонко улыбался. От этой улыбки Наташе стало не по себе. Глазунов часто бывал у Сергея Владимировича, неприлично заискивал перед сановитым поэтом.

Пусть им полегче, чем другим, но, они и сами чего-то стоят, — раздраженно сказала девушка.

Наталья, тяжело дыша, вышла в фойе. Открыла окно, на нее пахнуло свежим сырым воздухом. “Какой кошмар! Мерзкий слизняк! Фу, надоело, завтра же еду в Москву. Голова болит”.

Сзади раздался какой-то шорох, женщина обернулась. Перед ней стоял полный лысоватый человек, робко моргал ресницами:

Можно мне с вами познакомиться. Я из Югославии, профессор социологии.

Зовут меня Музафер Хаджагич, — сказал он на хорошем русском языке, — Вы знаете, я весь вечер наблюдал за вами, от вас идет какой-то свет. Вокруг вас все время были люди, и я стеснялся подойти. Не могли бы вы мне помочь купить пластинки классической музыки, у меня в Москве нет никого знакомых

Наталья коротко кивнула, дала свой номер телефона и ушла.

В Москве Музафер позвонил, Наташа съездила с ним в магазин “Мелодия”. Югославский гость был вне себя от восторга: “Я очень люблю классическую музыку, но у нас в Югославии бедный выбор. Хочу жить в России, на родине Лермонтова, где много пластинок!” Он скупил полмагазина, поцеловал девушке руку, и они распрощались.

Через какое-то время пришло письмо из Сараево, где жил Музафер. Он писал: “Я шел по улице и увидел в витрине магазина красивую фотографию. Это было ваше фото. Оказывается, вы кинозвезда, а я и не знал. Так бесцеремонно попросил Вас сопровождать меня в магазин. Простите”.

Наталья видела Музафера всего два раза, но в этом милом, печальном человеке было что-то щемяще-одинокое, неустроенное. Они стали переписываться. Потом из Сараево он уехал в Париж преподавать в Сорбонне и продолжал часто присылать Наташе письма и нарядные открытки.

… В 70-ом году, когда Наталья с Андроном расстались, ее вызвали в КГБ. Она вошла в унылую комнату, от ее стен сквозило чем-то пугающим. У кагебешников особенный пронизывающий взгляд, по которому их всегда можно распознать. Напротив Наташи сидел, буравя ее глазами, человек в сером костюме. Он начал задавать вопросы:

Наталья Утевлевна, объясните, пожалуйста, почему вы ведете переписку с иностранцами? Вы переписываетесь с Китаем, дали свой домашний, алма-атинский и дачный адреса.

Наташа вдруг поняла, что все ее письма прочитывались:

— Я переписываюсь со своей подругой Ван-Мэй, с которой мы росли и жили в одной комнате шесть лет. Она мне как сестра. Но, как вы знаете, последний раз я ей написала в 67-ом году, ответив на ее длинное письмо, в котором говорилось, что в Китае культурная революция, и что она изучает труды Мао-цзе-дуна и что это очень интересно. Тогда-то я и поняла, что писать Ван-Мэй больше не стоит. Это может быть для нее опасно.

Да, да, — подхватил человек в сером, — Вы могли ей очень навредить. Вы же

знаете, что делают хунвэйбины с теми, кто учился в Советском Союзе. — И внезапно спросил — А почему вы переписываетесь с Югославией и Францией? С неким господином... — и он смешно перековеркал имя Музафера.

С кем, с кем? — вытаращилась Наташа и, воспользовавшись его ошибкой, сказала, — У меня таких знакомых нет.

И он продолжил задавать свои казенные вопросы…

Вы должны доверять тем, кого посылаете за границу. Вы что думаете, я ничего не понимаю?! — неожиданно для самой себя закричала девушка. На следующий день у нее был экзамен по марксизму-ленинизму, и она была, прями-таки, начинена идеологическими фразами, что придало ей революционного духа.

Он уставился на Наталью бараньими глазами и, тушуясь, сказал:

— Я-то вам доверяю и вообще очень хорошо к вам отношусь, но вдруг кто-то другой придет на мое место, прочитает ваше досье и скажет: “Хватит ей ездить за границу!”.

Ну, я думаю, у вас служат умные люди!

Потом Наташа разговаривала еще с каким-то человеком. Этот напротив, был приторно ласков, вежлив, улыбался, но и он также пронзал девушку своими белесыми глазами, от чего леденели ноги.

Домой Наталья вернулась с неприятным ощущением, не понимая, чего собственно от нее хотели? Тут же позвонила Сергею Владимировичу, рассказала все подробно. “Так ты орала н-н-на них?” — весело спросил Михалков — “Молодец! Так и надо, они сразу хвосты поджимают!”.

После поездки в Ленинград, Наташа несколько раз работала от ЦК комсомола на каких-то фестивалях, форумах, съездах. Иногда сидя в коридорах вышеназванной организации, она наблюдала, как снуют с самым озабоченным видом молодые комсомольцы — “Вот бездельники, что они здесь делают?” — злилась девушка. Если бы партийное будущее страны распознало, какие крамольные мысли таятся в этой хорошенькой головке, они бы вырвали из своих рядов “лицемерный” сорняк. Но Наталья продолжала общественную работу, что, впрочем, не помешало ей получить строгий выговор по комсомольской линии.

Как-то Наташе позвонила женщина из райкома комсомола и, не стесняя себя подбором выражений, начала орать на актрису. Смысл ее негодования заключался в том, что Аринбасарова уже два года не платит комсомольские взносы. Наталья, выслушав ее гневную тираду, спросила: “Как ваша фамилия? С кем я говорю?”. Голос, сразу став тише и вежливее, сообщил: “Вас вызывают на бюро райкома”.

Наташа пришла в назначенное время. Комсомольцы, расположившись за длинным столом, не предложили ей сесть:

— Думаете, если ваше личико печатается на обложках журналов, вы можете не платить комсомольские взносы? Вы очень ошибаетесь! По уставу мы должны исключить вас из комсомола!

Наталья, стояла перед ними, понурив голову, смиренно отвечала:

Понимаете, я снялась с комсомольского учета еще в хореографическом училище, потом год снималась, потом у меня родился ребенок. Я просто забыла, что мне надо встать на учет и платить взносы, но я все время активно участвовала в комсомольской жизни. Работала от ЦК комсомола.

Райкомовские работники смилостивились и постановили:

— На этот раз, мы вас не исключаем! Ограничимся строгим выговором.

Позже за свои роли Наталья станет дважды лауреатом премии Ленинского комсомола.

На смену сложным прическам, начесам, величественным “халам” на голове, пришла мода носить волосы распущенными. Наташа тоже стала распускать свои длинные волосы. Наталье Петровне не очень-то нравились новомодные веянья: “Ты так красиво убирала головку. Ну, причеши волосики, как я люблю”. Девушка корчила недовольную рожицу, придававшую ей очаровательное сходство с обезьянкой, но расстраивать свекровь не хотела. Она, стоя перед старинным зеркалом, старательно зачесывала свои черные волосы в балетную головку.

Ой, потанцуй, пожалуйста. Потанцуй! — просила Наталья Петровна, усаживаясь на диван, — Как я люблю, когда ты дурачишься!

Девушка надевала длинную в красный горох юбку с пышными оборками и изображала знойную испанку. Свекровь приходила в детский восторг — брала маленькое Наташино лицо в свои руки и, целуя, говорила: “Ах, ты мое блюдечко любимое!”

Однажды невестка рассказала, как ее папа, сильно рассердившись на Танечку, долго выискивал слово пообидней. И вдруг яростно выкрикнул: “Тарелка!”. Наталья Петровна очень смеялась. Так и получилось ласковое — “блюдечко”.

Летним вечером по правительственной трассе ехала машина, ее вел Пан Игналик. Две Наташи возвращались из Москвы на Николину Гору. Склонив голову, Наталя Петровна сидела на переднем сидении, правила свой новый рассказ. Девушка смотрела на спину Матеньки, на завитки ее мягких, душистых волос. От нахлынувшей нежности и любви, ей хотелось плакать... Наталья Петровна тоже любила невестку.

Войдя в дом, они увидели, полный разгром. Егор со Степой, сцепившись, катались по полу, яростно мутузя друг друга.

— Никакого сладу с ними нет! — пожаловалась Мотя.

Если вы сейчас же не прекратите, я не расскажу вам… из чего сделана скрипка! — Пригрозила Тата.

Внуки, разинув рты, тут же перестали драться. Возведя умоляющие взоры на бабушку, возжелали немедленно узнать, из чего же сделан сей плаксивый инструмент. Дама, выдержав паузу, начала рассказывать. Эта была вдохновенная ода в честь скрипки, красноречию которой позавидовали бы греки!

— Вот видишь, — смеясь, сказала она Наташе — Как их можно угомонить!

Да, но для этого надо знать, из чего сделана скрипка.

Импровизируй. Важно заинтриговать! Не надо ничего запрещать, главное переключить внимание.

У свекрови был сильный и властный характер, она всегда говорила своим внукам: “Я сама главная. Меня надо слушаться”. Внуки обожали и слушались ее, ласково называя Таточкой.

Иногда, будучи в хорошем настроении, Наталья Петровна, налепляла мякиш черного хлеба на зуб и начинала изображать страшную Фердупу Кукусьевну. Мальчишки визжали от восторга, хохотали, пугались… А потом просили попугать их еще. Таточка была самой артистичной бабушкой на свете.

Наташа, не чувствуя себя хозяйкой в доме, на все спрашивала разрешения. Наталья Петровна обижалась, даже сердилась: “Что ты все спрашиваешь? Это твой дом! Бери все, что хочешь”.

И вот однажды Наташа отправилась в сад погулять, увидела на яблоне два маленьких красных яблочка. Ох, уж эта женская тяга к яблокам на дереве! Легкомысленная девушка протянула перламутровую ручку и сорвала два неказистых плода. Поднесла яблочко ко рту и съела. Откуда ни возьмись, как в старинных преданиях, налетел ветер, с неба тяжко закапал дождь. Наталья побежала в дом.

Вечером она спустилась в гостиную, весело мурлыча себе под нос: “Помню, я еще молодушкой была”. Андрон и Никита сидели за столом, Настя разливала чай. Вдруг входит Наталья Петровна с трагическим лицом:

— Кто сорвал два красных яблочка в саду?

— Я.

— Ах, какая жалость! Я наблюдала за этими яблочками, как они зреют. Я хотела оставить их на семена.

— Ой, я не знала, извините, пожалуйста.

Наталья Петровна села на свое место во главе стола, трагическая мина не покидала ее лица. Она, молча, пила чай. И вдруг снова начала причитать по поводу безвременно сорванных чудесных плодов. Наташа покраснела и потупила глаза, а свекровь все не успокаивалась.

— Ах, я так берегла их! Каждый день проверяла, не поклевали ли птицы. И надо было тебе сорвать именно эти яблочки! — она расстраивалась все больше и больше, тяжко вздыхая. Наташа, не выдержав, вскочила:

Ну, что такого в том, что я съела эти два несчастных яблока. Откуда я знала,

что они вам так нужны. Вот всегда все спрашивала, а тут не спросила. Вы мне сами говорили: “Бери, что хочешь. Это твой дом!”. Это не мой дом! Я уезжаю отсюда! — И она бросилась наверх собирать вещи.

Сквозь слезы девушка слышала, как в столовой идет какой-то разговор на повышенных тонах. Двое сыновей упрекали мать. Вдруг из общего гула выделился голос Андрона: “Все, я забираю Наташу! Мы уезжаем с ней на “Аэропорт”! Невозможно так жить!”.

Наталья стала еще энергичнее кидать вещи в сумку…

Лестница заскрипела под грузными шагами. Вошла Наталья Петровна и села на кровать:

Наташенька, прости меня, пожалуйста, старую дуру. Умоляю, не уезжай, а то

все скажут, что со мной и жить нельзя! — И она заплакала. Наташа совсем расстроилась и зарыдала еще сильнее:

Я же не знала, что эти яблочки вам нужны. Ну, съела я их, не спросила!

Потоки слез грозили обрушить дом.

Да черт с ними, этими яблоками! Ну что, ты прощаешь меня? — спросила свекровь, целуя Наташины руки, — Прощаешь?

Они крепко обнялись, и долго хлюпали друг у друга на плечах, клянясь в своих самых искренних чувствах.

После великого потопа Наталья Петровна спустилась вниз. Зашла к Насте с Никитушкой, хлопнула в ладоши и весело сказала:

Вот, поплакала немножко, попросила прощения и семейный конфликт улажен!

8-ое сентября, праздник — Натальин день. Наташа маленькая вошла в уютную светлую спальню Натальи Петровны. Свекровь сидела за столом, что-то писала. В клетке надрывалась канарейка, стараясь усладить слух своей хозяйки.

Поздравляю, Матенька, с праздником! — сказала Наташа, любуясь своей свекровью.

И я тебя поздравляю. Давай, поедем в церковь, причастимся, исповедуемся. Батюшка нам грешки отпустит, — предложила Наталья Петровна.