Сан Саныч

Наталья Петровна очень дружила с Александром Александровичем Вишневским. Дамы с Егором приехали к нему в институт. Вошли в его диковинный кабинет, больше похожий на музей, чем на место работы руководителя крупнейшего медицинского учреждения. Вишневский оказался невысокого роста, подтянутым, совершенно лысым человеком в военной форме. Он принялся оживленно болтать с Натальей Петровной, а Наташа с сыном рассматривали бесчисленные подношения от пациентов со всего Советского Союза. По стенам висели аляповатые ряды картин, когтистые лапы чучел декоративно цеплялись за любую свободную поверхность, рядом с ними тревожно вздымались рога оленей; вазы, часы настенные, часы настольные дополняли убранство кабинета.

Наконец Наталья Петровна сказала: Сашенька, посмотри Егорушкин животик.

Александр Александрович осмотрел Егора.

Это грыжа — ерундовая операция! Но сейчас я этим заниматься не могу! У меня съезд.

В Москве тогда проходил 24-ый съезд партии, и Наталья Петровна знала, что Вишневский делегат съезда. “Ты понимаешь, Наташенька”, — говорила она невестке — “Саша делает сложнейшие операции на сердце, для него пупочная грыжа — пустяк. Пусть лучше ее сделает какой-нибудь молодой, хороший хирург. Он отнесется с большим вниманием к Егорушке”. Вот хитренькие дамы и подгадали прийти прямо накануне съезда.

— Нет, нет и нет! — сказал Александр Александрович — Я сейчас занят. Приходите через две недели. Всех Михалковых я буду резать сам!

— Сашенька, — вкрадчиво начала Наталья Петровна — Наташа должна уезжать на съемки, и она хотела бы сделать операцию побыстрее.

— Нет, нет и еще раз нет! Через две недели я освобожусь и все сделаю, — И вдруг до него дошло — А, может быть, вы не хотите, чтобы оперировал я? У вас есть на примете какой-нибудь другой хирург?

— Ой, что ты, что ты, Сашенька! Мы будет счастливы, если ТЫ сделаешь нашему Егору операцию. Для нас это такая честь! — говорила Наталья Петровна, пятясь из кабинета.

— Тогда приходите через две недели!

— Вот, чертяка, догадался! — отойдя от его кабинета на безопасное расстояние, сказала Наталья Петровна, — Ничего не поделаешь, придется ждать две недели! Но не волнуйся — он блестящий хирург. Саша — гений!

Через две недели пятилетнего Егора положили в институт Вишневского. В день операции пришел врач, сделал ему укол. Егорушка очень беспокоился: “Мамочка, ты будешь здесь? Ты никуда не уйдешь?”. И вдруг его глазки закатились, сознание затуманилось, и он уснул. Его повезли на высокой каталке в операционную. Наталья бежала следом, ее сводил с ума тонкий скрип колес. Женщина незаметно проскользнула в операционную. С сыночка сняли пижаму, неестественно растянули на столе голенькое тельце, густо намазали йодом животик. Наташа громко заревела, и ее выставили вон.

Плача, она стояла за дверью, наблюдая в щелочку за отлаженным операционным процессом — Вишневского одели, резиново обтянули его тонкие руки, повязали повязку. Хирург взял скальпель. Наталья зарыдала еще сильнее

— Ты чего так убиваешься? — спросил, только что подошедший Андрон.

— А-а-а... Я чувствую, как ему режут животик, чувствую каждое движение врача.

Ну, да? Интересно, — изумился Андрей — А я ничего не чувствую.

Он потоптался несколько минут и уехал на работу.

Минут через сорок из операционной вышел Вишневский, увидел Наташу.

Чего, ревешь? Все прошло хорошо. Я сделал такой малюсенький разрезик! — сказал он, отмерив пальцами несколько сантиметров — “Ювелирная работа!”.

Повернулся и ушел, оставив растревоженную мать.

Наташа выскочила на ходу из урчащей “Волги”, испугав своей прытью Пана Игналика. Взбежала по тяжелым ступеням лестницы, оставляя позади свекровь. “Егорушка! Миленький мой”, — уткнулась Наталья в ножки сына. Медсестра меняла повязку, и показала матери шов. Наташа не смогла оценить ювелирной работы знаменитого хирурга Вишневского — по всему животику извивался огромный багрово-бугристый змей. Александр Александрович, как большой хирург, резал, не мелочась. “Вот тебе и “разрезик”!” — сказала подоспевшая Таточка.

В институте отношение к Сан Санычу было благоговейное, разве что не прикладывались к его лотосным стопам. Когда он шел по коридору, поблескивая пуговицами своего генеральского мундира, гордо неся венчанную очками лысую круглую голову, никого не замечая и ни с кем не здороваясь, больные и медперсонал жались к стеночкам. Он был царь и бог. Михалковым, как приближенным к его святейшей особе, разрешалось оставаться на ночь. В мужской палате, где, кроме Егора, было еще двое мужчин, Наталья, сидя на стуле возле сына, коротала ночи. Уходила домой, чтобы приготовить ему поесть и принести чистое белье.

Как-то утром, проводя осмотр больных, Сан Саныч застал Наташу в палате: “Ну, видишь, как я красиво все сделал!” — сказал он, осматривая Егоркин живот — “А ты даже не зашла меня поцеловать”. От смущения Наталья крепко обхватила его руками и громко расцеловала. “Ой, а я сегодня не побрился!”. Щеки у него были гладкие, благоухающие французским одеколоном от “Carven”.

Егор быстро поправлялся, и на третий день он уже ходил с медсестрой по палатам и помогал ей делать уколы. Иногда в своей зелененькой пижамке он стремительно шел через огромную приемную, мимо нескольких секретарш, прямиком в кабинет Вишневского. “Куда ты, Егорушка?” — в ужасе шептали женщины — “Туда нельзя”. “Я к самому главному!” — отвечал Егор и, ничуть не робея, входил в заветный кабинет. Там он проводил некоторое время, рассматривая чучела зверей, потом дисциплинированно возвращался в палату. Удивительно, как дети безошибочно чувствуют, что они могут себе позволить!

Андрон давно закончил “Первого учителя”. В Москве картина прошла незаметно. Начальству не нравилось, что бай показан в фильме красивым, сильным, работящим, симпатии зрителей невольно отдавались ему, а главный герой — учитель выглядел истеричным, чумазым, безграмотным. Раньше такой непозволительной вольности советским кинематографистам не разрешалось, но спасало всемогущество фамилии.

Уже вовсю шли съемки картины “История Аси Клячиной”, и вдруг радостная весть: ““Первый учитель” будет показан в Венеции!”. Предполагалось, что супружеская чета прибудет не к открытию фестиваля, а ко дню показа их фильма. “Никаких приготовлений, пока не выяснится точно — летим мы или нет! А то сглазишь!” — сказал Андрей.

За десять дней стало известно, что поездка их состоится. Две Наташи помчались по комиссионным магазинам на поиски ткани для вечернего туалета. В те, не обремененные выбором, времена что-нибудь красивое можно было добыть только в комиссионном магазине. Дамы нашли чудную тонкую парчу серебристую, как иней. “А еще я тебе дам свой отрез лионского бархата!” — воскликнула Наталья Петровна. Не каждый день приходится собирать невестку на международный кинофестиваль, поэтому Матенька приложила всю свою изобретательность, перетряхнула весь свой гардероб, чтобы Наташа выглядела: “Comme il faut!”. Она нашла портниху, которая за десять дней сшила два вечерних туалета, правда, за работу взяла немыслимые для тех времен деньги. “Ничего, не поделаешь”, — сказала Наталья Петровна, — “Платим за срочность!”.

Серебристое платье было длинным, красиво задрапированным на груди, а сзади концы ткани лились роскошным шлейфом. К нему Наталья Петровна выдала драгоценную брошь в стиле “рококо”, прихотливо украшенную изумрудами, рубинами, сапфирами, к ней прилагались изумительные серьги, свисавшие очаровательными бульбочками. Второе платье из черного лионского бархата сделали коротеньким, 66-ой год щеголял в мини. К нему Наталья Петровна подобрала бриллиантовую звезду и жемчужные серьги.

— А вот это будешь накидывать на плечи, — сказала она, укутывая невестку в шелковистый палантин из голубой норки.

Молодая женщина очень боялась потерять украшения. В прессе писали, что на прошлом Венецианском фестивале у Софи Лорен были украдены все драгоценности. Они придумали сшить маленький мешочек на веревочке, чтобы Наташа могла носить на груди уникальные вещи свекрови. Настя, бывавшая за границей, дала Наталье массу полезных советов.

Наконец долгожданный день наступил. Андрон с Наташей, набив целый портфель баночками с черной икрой и водкой, нагрузившись двумя огромными чемоданами, отправились покорять Италию. В первый раз Наталья ехала за границу, в первый раз ее пригласили на фестиваль, в первый раз ей предстояло увидеть море.

Самолет прилетел в Рим. Наташу поразили итальянки — с чистой солнечной кожей, ухоженными, роскошными волосами, южно-веселые, в них было столько обаяния, грации, жизни! Наталья долго провожала взглядом одну блондинку в коротком платьице. Ее ноги далеко не идеальной формы, были сплошь усыпаны веснушками. Но как она шла! Она шагала так раскованно, сексуально покачивая бедрами, вся, искрясь благодарностью природе, расстаравшейся, творя столь чудный экземпляр.

Из Рима Андрон с Наташей полетели в Венецию. Как и полагается, их встретил сотрудник посольства в сером югославском костюме. На катере честная компания отправилась на остров Лидо, где собственно и проходил международный Венецианский кинофестиваль.

Было пасмурно, легкий катерок рассекал воду, лагуна гостеприимно раскрывала свои бирюзовые просторы. Наталья села на самый краешек кормы. Со всех сторон девушку окатывали пьянящие волны. Наташа, одетая в белый непромокаемый плащ, могла безбоязненно отдаться новым ощущениям. Столько было языческого, первородного в гуле ветра, в соленых брызгах, в мокрых летящих волосах! Ей казалось, что она прекрасная нимфа на носу корабля аргонавтов.

“Наташа”, — окликнул ее Андрон — “Смотри!” — Венеция стояла в живописной дымке. Волшебный город, неожиданно возникший из тумана, чтобы поразить Наталью своей мечтательной красотой. Ей вспомнились картины Тициана. “Как точно он передал этот чарующий свет! Господи, как хорошо жить! Боже мой, спасибо тебе за все!”. Она была счастлива, счастлива до слез.

Встретивший серый сотрудник посольства с опаской поглядывал на экзальтированную особу. Он боялся, как бы юная дева не совершила антипатриотической акции, случайно соскользнув в морскую пучину. Он беспокойно следил за актрисой: “Зачем сидеть на самом краю? Она же вся промокнет. Надо сказать — а то свалится, утонет, скандал выйдет, место потеряю”.

“Эксельсиор” — огромный пятизвездочный отель предстал перед советскими гостями во всей своей помпезной красоте. Вежливый служащий гостиницы, одетый в синюю униформу, проводил чету в их роскошный номер, богато обставленный мебелью красного дерева. Когда Наталья открыла стенные шкафы, она была несколько озадачена, ее взору предстал бесконечный ряд вешалок: “Боже мой, что же я буду на них вешать?”. Милая девушка стала редко развешивать немногочисленные вещи из своего гардероба: “Кофточку на одну, юбочку на другую, шарфик на третью. Вот так!”. Как Наташа ни старалась, она не смогла заполнить и трети шкафа. Предупредительный портье сообщил, что завтрак можно заказывать в номер. Молодые люди, последовав его совету, каждое утро наслаждались капуччино, круассанами и поджаренным беконом. Ужинали в огромном сверкающем ресторане отеля, одежда предполагалась вечерняя.

На первый выход Наталья облеклась в черное бархатное платье, наградив себя бриллиантовой звездой. Сотрудник посольства, увидев странную девушку в таком шикарном виде, уверился в ее благонадежности.

В зале ресторана клубился сизый дым дорогих сигар, чинно сновали вышколенные официанты, мужчины призывно улыбались, дамы поблескивали изысканными украшениями. Наташа увидела советскую делегацию, возглавляемую Львом Александровичем Кулиджановым. В ее состав входил Всеволод Васильевич Санаев, а членом жюри от советской страны был приглашен Лев Владимирович Кулешов — старейший режиссер, оказавший большое влияние на развитие мирового кинематографа. Рядом с ним царственно восседала его супруга — Александра Сергеевна Хохлова. Она с любопытством оглядела девушку:

— Это у вас настоящие бриллианты?

— Да, — скромно потупив взор, ответила Наталья.

— А вы знаете, Наташенька, сейчас настоящие драгоценности не носят, а носят их копии. Настоящие держат в сейфе.

— Копий у меня нет, поэтому приходится носить настоящие.

Наташа посмотрела на нее, Александра Сергеевна Хохлова — звезда немого кино, худая, очень экстравагантно одетая женщина скрываемого возраста. В ее рыжие, убранные под сеточку, волосы было вколото великое множество заколочек, бантиков, цветочков.

К Наталье подошел официант, приятно улыбнулся. Она замотала головой: “Je n, ai pas faim”, есть девушка ничего не могла, ее мутило, в глазах рябило от пестрой суеты, от пережитой впервые морской качки.

На следующий день утром состоялся показ “Первого Учителя” для журналистов. Зал был полон, Наталья и не подозревала, что на свете так много журналистов! Они тихо смотрели картину, а Андрон с Наташей старались отгадать, что им сулит эта непроглядная тишина. После показа вся советская делегация была приглашена на сцену, началась пресс-конференция. Наталья страшно волновалось: “Вдруг мне зададут какой-нибудь сложный вопрос о кино, и я не сумею ответить”. Но в течение двух часов терзали Андрея Сергеевича и Кулиджанова, а вокруг молодой актрисы прыгали обезьянками фоторепортеры, окликая ее со всех сторон. Наташа милостиво оборачивалась, чтобы ее сфотографировали.

Через два часа вопросы иссякли, и все спустились со сцены. Только Наталья облегченно вздохнула, как началось! Вся жадная стайка набросилась на нее. Про кино Наташу не спрашивали, прессу волновали ее драгоценности, есть ли у них с мужем машина, вилла, какая квартира??? Наталья гордо отвечала, что все у них есть, что живут они в очень хорошей однокомнатной квартире, но скоро получат трехкомнатную. Потом Санаев укорял девушку:

— Ты что, не могла сказать, что у вас пятикомнатная квартира.

— Разве можно врать?

— А ты думаешь, что они в Москву поедут проверять, какая у тебя квартира?

На закрытии фестиваля на нее наскочил какой-то противный, потный господин и, выпучив жабьи глаза, спросил:

— Сколько у вас вечерних туалетов?

— Ну, я не могу так сразу подсчитать! — имея уже некоторый опыт, ответила Наталья, твердо знавшая, что в ее шкафу висит только два вечерних платья.

— А в каком доме вы предпочитаете одеваться?

— У Christian Dior, — небрежно кинула она.

Больше всего журналистам понравились изысканные, серебряные украшения — браслет и кольцо с лунным камнем. Их Наташа купила у старенького ювелира, который иногда приносил вещи редкой красоты.

В результате вопросительной атаки — в газетах был дан подробный отчет, во что одета советская актриса, что у нее на руках, на ногах. Писали, что синьора Аринбасарова очень элегантна, и что она шьет туалеты на заказ!

Вечером того же дня был фестивальный показ “Первого учителя”. Наташа серебристо облачилась в длинное платье, старательно убрала хорошенькую голову, накинула норковый палантин. Во всем параде отправились в кинотеатр. По дороге от “Эксельсиора” до дворца, где шли фестивальные показы, за загородками стояла толпа симпатичных зевак. Со всех сторон неслись восторженные крики: “Кель белля синьора!”. Справедливости ради, надо сказать, что итальянцы очень любят делать комплименты. Корреспонденты попросили молодую актрису приблизиться к зрителям, чтобы сделать фото на живом фоне. Пока фотографировали, жизнерадостные итальянцы с удовольствием пощипывали Наталью за разные приличные и неприличные места. Ей было щекотно и смешно.

Кинозал был почти полон. Андрон держался молодцом, его голова гордо неслась впереди него, а у Наташи от страха похолодели даже пятки. Их проводили на балкон, где располагались почетные места. Просмотр начался. Постепенно в зале нарастало напряжение, в середине картины раздались хлопки, что предвещали эти звуки, они не знали. Когда фильм закончился и вспыхнул свет, весь зал поднялся и, стоя, безудержно аплодировал. Андрон был счастлив, а Наташа была счастлива за двоих — за мужа и за себя. Теперь ее пятки горделиво горели.

Когда счастливая пара спустилась в фойе, там тоже толпились люди, громко хлопавшие в ладоши. А восхищенная индийская делегация преподнесла молодым огромную красивую банку чая.

Успех — оглушительный. На следующий день была большая пресса о новом советском фильме. Газеты бранились друг с другом. Одни писали, что русские привезли картину с революционной пропагандой, другие называли Кончаловского — русским Куросавой. Последнее было особенно приятно для Андрея Сергеевича, ведь именно у этого великого режиссера, он многому учился. Андрон был уверен, что “Первый учитель” получит какую-нибудь награду.

Наталья с Андреем провели несколько волшебных дней в Италии. Каждое утро они уплывали с суетного Лидо в ирреальность Венеции. Этот дивный город, воспетый поэтами, состоит из таинственных дворцов, целомудренно прячущих за роскошными фасадами прелестные внутренние дворики. Наташа наслаждалась, наблюдая за совершенно особенным народом — венецианцами. Эти любимцы судьбы, казалось, созданы для праздника. По улицам гуляли нарядные люди с хорошенькими веселыми детьми, гондольеры заманчиво приглашали прокатиться на красивых лодках.

Накануне закрытия фестиваля, на площади святого Марка к ним подошел приятный господин Войтех Ясный — режиссер, который был членом жюри от Чехословакии. Войтех, смешно озираясь по сторонам, тихонечко сказал: “Наталья — одна из четырех претенденток на лучшую женскую роль, но ее конкурентки — Джейн Фонда, Джулия Кристи и Ингрид Тулин”. Наташа, не верившая в возможность своего успеха, постаралась поскорее забыть его слова. Свой приз она уже получила, приехав на фестиваль с любимым человеком, увидев другую яркую жизнь. Но Андрей после слов чеха почему-то помрачнел.

Наталья была самой молоденькой актрисой на фестивале. Когда ее знакомили с каким-нибудь именитым режиссером или продюсером, от смущения ее разбирала немилосердная икота. “Это, наверное, Матенька обо мне волнуется. Лучше бы она не волновалась”, — думала про себя Наташа, продолжая громко икать. Юная девушка так всем нравилась, что ее икание только всех умиляло.

Обеды проходили в открытом ресторане на берегу Средиземного моря, куда дозволялось приходить прямо с пляжа в шортах и босиком. Щедрый шведский стол предлагал гостям огромные горки коралловых креветок, свежесть салатов, ароматные фрукты… От жары, от морской качки Наталья ничего не могла есть, ее постоянно мутило, даже соблазнительный вид кушаний был ей противен.

Может быть, эти маринованные корнюшончики я смогу съесть, — подумала де-

вушка, кладя себе огурчики величиной с детский мизинчик. Наташа села за стол к советской делегации и, попробовав огуречных гномов, отодвинула тарелку.

Ой, деточка, что это у вас на тарелочке? Можно мне попробовать? — спросила Александра Сергеевна.

Возьмите, пожалуйста, я больше не хочу, — сказала Наталья — за что сразу же под столом получила пинок от Андрона.

Ты что, с ума сошла, разве можно так говорить старой даме, — прошипел он ей в ухо. Но старая дама не погнушалась малютками и съела всех до единого.

Только Наташа решила обидеться на нравоучительный пинок, как ее глазам предстало восхитительное зрелище. К ним, вальяжно перекинув полотенце через загорелое плечо, в белоснежных шортах, шел босиком призрак Леонардо да Винчи — высокий, красивый, венчанный седыми, чуть голубоватыми волосами.

Джерри! — Андрон с Натальей бросились к нему навстречу.

А я специально прилетел, чтобы повидать вас и поздравить, — обнимая их, ска-

зал крестный Егорушки, — Я уже наслышан о вашем успехе. Вот, Наташа, тебе подарок, — и он вложил в ее руку тяжеленький сверточек, — Я пошел на пляж, еще увидимся.

Наталья развернула бумажный пакетик, в нем лежал красивый золотой браслет. Советская делегация принялась разглядывать и хором восторгаться чудным украшением.

— После обеда пойди на пляж, поблагодари его, — сказал Андрон.

Для гостей фестиваля был отдельный пляж, гостеприимно раскинувший большие лежанки с белыми махровыми простынями. Наташа увидела Джерри, сидящего в шезлонге, подойдя к нему, она заметила, что американец спит. Девушка быстренько переоделась и пошла купаться. Когда она вернулась, Джерри радостно приветствовал ее. Он с олимпийским спокойствием принял Натальину растроганную благодарность и начал расспрашивать о Егоре. И вдруг подъехала огромная телевизионная фура, из которой высыпалась орда журналистов.

Они были повсюду, выпрыгивали чертями из-под земли, пламенея вспышками. Безобразно кривляясь, знаками клянчили, чтобы актриса поднялась попозировать им в купальнике. Наташа, придя в ужас об бесовского неистовства, с головой спряталась под полотенцем, затаилась, проклиная все на свете. И вдруг, как глас божий, она услышала голос Джерри, спокойно что-то говоривший журналистам. Когда они уехали, он сказал: “Я дал им маленькое интервью. Все про тебя рассказал!”.

С этой минуты Натальина жизнь стала невыносима — куда бы она ни шла, за ней шуршали репортеры, в номер все время стучались, просили выйти на минуточку, дать себя сфотографировать. За день до закрытия кинофестиваля начали настойчиво шептаться, что приз за лучшую женскую роль получит советская актриса. Наташе все не верилось.

Если ты получаешь приз, то вряд ли фильму дадут еще один. Ну ничего, тебе это важнее, — сказал Андрон.

В том году почему-то было только три приза — за женскую и мужскую роль, и “Золотой лев” за лучший фильм. Ни серебряного, ни бронзового льва не присуждали.

При голосовании международное жюри разделилось на два неравных лагеря. В одном был Кулешов с проамериканским настроением — Льву Сергеевичу очень понравилась Джейн Фонда, пленившая его в картине Роже Вадима “Добыча”, а остальные члены жюри проголосовали за Наталью. Все это рассказал Андрону Войтех Ясный, но мудрый Андрей Сергеевич сказал жене: “Все-таки надо пойти и поблагодарить старика”.

Как не хотелось Наташе лицемерить, но она послушалась Андрея. Девушка робко постучала в номер к Кулешовым, дверь тут же распахнулась. Перед ней стояли два заготовленных радостных лица, дружно растянувшихся в единой улыбке. Войдя в номер, Наталья с удивлением оглядела Александру Сергеевну, на ее мини-платьице красовались огромные изображения Бриджит Бордо — одно лицо на животе, другое на спине. Александра Сергеевна — верная Бавкида ринулась на Наташу с рассказами, как ее супруг бился за приз для нее. Девушка умилилась вранью уважаемой пары, поблагодарила и, не удержавшись, расцеловала их щечки, после чего ретировалась.

Настал день закрытия фестиваля. Утро гремело ожиданием чего-то важного, могущего изменить всю жизнь.

Не накладывай макияж, не пудрись. Надо работать на контрасте. Они размалеваны, как куклы, а ты будешь совершенно естественной! — наставлял Андрон.

На своем белом от волнения лице Наташа подвела только глазки.

Церемония закрытия Венецианского кинофестиваля начиналась парадом звезд. Опять раздавались восторженные крики — “Кель белля синьора!”, опять с удовольствием пощипывали Натальины стройные бока. После торжественного шествия публика набилась в большой, клубящийся бархатными драпировками, зал. Стали ждать официального подтверждения фестивальных слухов.