«...А друзей искать на Востоке. Православие и Ислам: противостояние или содружество?»

      Отдельные частности могут соблюдаться или нет — сущность Ислама не в этом.
      Действительно фундаментальным, то есть воплощающим суть мусульманства, был просвещенный Ислам халифатов с его открытым и веротерпимым общественным устроением, со стремлением воспринять лучшие достижения науки, искусства, ремесел со всех концов света.
      Некоторые журналисты в своих статьях путают фундаментализм с ваххабизмом, но это следствие их неосведомленности, абсурдная постановка знака равенства между явлениями противоположными.
      Ваххабизм, при всей демагогии его последователей о «четырех праведных халифах», — это появившаяся в XIX веке модернистская секта, исламское «диссидентство».
      Фундаменталисты же действительно пытаются вернуться к мусульманской старине, беда их лишь в том, что возрождать они пытаются не лучшее и неотъемлемое, а второстепенное и мешающее развитию. А экстремисты, фанатики или политиканы, прикрываясь буквой шариата, начинают попирать дух Ислама, и в этом не только нет ничего фундаментального — это не мусульманство вообще. Однако необходимо сказать, что подобные извращения совсем не обязательно сопровождают фундаментализм: стремление фундаменталистов к изоляции от западной цивилизации вызвано отнюдь не агрессивностью, а глубокими духовными причинами. Шведский социолог Л. Йонсон с некоторым недоумением констатирует: «Одним из основных вопросов является взаимодействие исламских традиций с принципами модернизации общества. С одной стороны, многие исламские государства претерпели существенные изменения, подвергаясь влиянию научно-технического прогресса и осуществляя коренные преобразования в общественном устройстве, но с другой стороны, нет ни одного примера успешной, завершенной модернизации исламского государства. Достигнув определенного уровня модернизации, государство сталкивается с мощным организованным сопротивлением со стороны части населения, призывающей к возвращению к истокам, к чистому Исламу, что приводит к конфликтным ситуациям».
      Наблюдение в общем-то верное, только западный специалист не уточняет, что именно в «модернизации общества» вызывает протест мусульманского мира. Неужели религия Ислама всегда, всюду и неизбежно становится «тормозом на пути прогресса»? Отнюдь нет.
      Современные мусульмане, подобно своим предшественниками эпохи халифатов, с готовностью и радостью перенимают новейшие достижения науки и техники. Однако в приложение к этим благам цивилизации и как непременное условие для их передачи Запад не просто предлагает, но навязывает мусульманским странам свои представления о «демократических свободах» и «правах человека», добавляя к этому и пропаганду «западного образа жизни» через «культурную» продукцию весьма сомнительного свойства. Некоторые из этих «свобод», «прав» и «культурных явлений» с точки зрения Ислама не просто неприемлемы, а преступны.
      Мусульманская религия в первую очередь является Законом (тогда как Христианство — это прежде всего Завет). Ислам требует, чтобы грех карался не только в вечности, но и на земле: согласно шариату, контролирующему все поступки мусульманина, преступления против веры и нравственности есть преступления уголовные. Нужно заметить, что и законодательства христианских стран до сравнительно недавнего времени предусматривали наказания за оскорбление религии и аморализм. В средневековой Европе прелюбодеяние и содомия карались смертью. Никакой мусульманский шариат не вырабатывал таких свирепых мер борьбы с религиозным инакомыслием, как римо-католическая инквизиция. Что касается России, то Петр I ввел закон, по которому за богохульство следовало «губы отсечь и язык прожечь». Еще в начале XX века в Австрии виновную в убийстве ребенка в своей утробе (аборте) ожидала казнь через повешение. В новейшие времена на Западе законы по охране религии и нравственности все более смягчались, пока многие из них не исчезли вовсе. Действия уголовных кодексов сузились до сугубо материалистических пределов, ограничиваясь наказаниями за телесные насилия и покушения на чужую материальную собственность.
      Оскорбление религии, кощунства и богохульства, извращенный разврат, проституция, порнография все увереннее претендуют на вхождение в состав «демократических свобод» и «прав человека». Вкупе с пропагандой наживы и насилия эти «свободы» начинают доминировать в так называемой западной массовой культуре.
      Со времен пресловутых крестовых походов главным аргументом в развернутой римо-католиками антиисламской пропаганде было обвинение мусульман в развращенности на том основании, что Коран допускает многоженство. Но вот парадокс: абсолютное большинство современных мусульман по доброй воле избирают для себя единобрачие и создают крепкие многодетные семьи. (Когда Президент Ингушетии Р. Аушев вознамерился узаконить многоженство, это вызвало у его народа только усмешку.) А вот на вроде бы «христианском» Западе процветает «свободная любовь», то есть свобода разврата, включающая содомско-гоморрские его формы.
      Поскольку Запад величает себя «христианским», у мусульман нет формальных оснований для обвинения его в «кафр» (неправоверии, то есть безбожии или язычестве), зато есть полное право для обвинения в «ширк» (нечестии). И когда правительство мусульманской страны вместе с модернизацией экономики начинает внедрять «западный образ жизни» — возмущение мусульманских масс растет. Приверженцы Ислама не могут спокойно смотреть, как поток «ширка» — пропаганда всех видов смертного греха — затопляет их страну и разлагает общество.
      Ислам — религия строгая, для нее недопустима не только порнография, но и полупорнография, считающаяся на Западе уже совершенно безобидной. С точки зрения просвещенного мусульманства женщину не обязательно упаковывать в паранджу и запирать, но ее одежда и поведение должны быть скромными — это непреложное требование любой школы шариата. Совершенно неприемлема для Ислама западная «рок-поп-культура», вполне точно идентифицируемая как реанимация языческих оргий. Среди навязываемых Западом «демократических свобод» значительное место занимает «свобода совести», что на деле означает для мусульманской страны появление в ее пределах миссионеров всевозможных сект и религиозных движений. Ислам вообще болезненно реагирует на вербовку прозелитов в своей среде, а деятельность заезжих проповедников обычно отличается навязчивостью, крикливостью, спекуляциями на человеческих нуждах (уже не говоря о тоталитарных сектах, использующих преступные методы зомбирования личности). Во всей этой «модернизации» мусульмане видят разгул беззакония и покушение на их религию. Реакцией на это становится полное отторжение всего, что идет с Запада, и стремление утвердить Ислам в наиболее строгих его формах: сурового ханбалитского махзаба или средневековых персидских адатов. Тогда мусульманский Закон принимает жестокие меры для пресечения «ширка»: содомитов побивают камнями, ворам отрубают руки, мужчину, заговорившего на улице с незнакомой женщиной, сажают в тюрьму... Это и есть исламский фундаментализм: восстановление древнемусульманского уголовного права, жесткими мерами охраняющего не только материальные интересы, но и мораль общества и его религиозные устои.
      Вышеназванные аморальные «свободы» одинаково противны как Исламу, так и Православию. Но там, где человек Завета — православный христианин просто отвернется и, сдерживая приступ тошноты, пройдет мимо, там человек Закона — мусульманин в гневе сожмет кулаки. На чудовищный по богохульству фильм режиссера Скорсезе «Последнее искушение Христа» Православная Церковь ответила только письмами протеста. На книгу Салмана Рушди «Сатанинские стихи», оскорбляющую основоположника Ислама Мухаммеда, мусульманский мир отозвался объявлением писателю джихада, поклявшись уничтожить его в любом месте, где он будет застигнут. Таково различие реакций, обусловленное различием мировоззрений.
      Видится, что фундаментализм с его попытками «возвести каменную стену вокруг Ислама», не приносит пользы мусульманству. Дело даже не в том, что на нем паразитируют такие по сути антиисламские явления, как фанатизм, экстремизм, а порой и терроризм. Ничего фундаментально мусульманского, как уже говорилось, в фундаментализме нет. Это ошибка, может быть — ошибка трагическая. Не только Арабский халифат, но и все известные в истории мощные мусульманские государства — Персидское шахство, Египетский и Турецкий султанаты — имели достаточную степень открытости. Современные фундаменталисты пошли по простейшему пути отсечения всех воздействий извне вместо строгой фильтрации иностранных влияний в социальной и культурных сферах. Такая фильтрация (то есть недопущение наиболее грубых видов «ширка») возможна и в рамках соблюдения демократических принципов. Но еще больший эффект для защиты духовно-нравственных ценностей мусульманства имеет противопоставление проникновению западной «масс-культуры» широкого исламского просвещения и поддерживаемой государством талантливой пропаганды национальных традиций и национальной истории, развитие на этой основе национальной культуры и искусства. Это путь просвещенного Ислама, наиболее соответствующий классическому Исламу халифатов. Предлагаемая же фундаментализмом под лозунгами защиты религии самоизоляция есть путь тупиковый, ведущий к застою.
      Тем деятелям Запада, которые действительно заинтересованы в модернизации исламских государств и плодотворном сотрудничестве с ними, следовало бы не навязывать мусульманам «западный образ жизни» в стиле вульгарных голливудских «идеалов», а с уважением отнестись к общественным устоям и традициям, которыми мусульмане не желают жертвовать ни за какие «пряники» западной цивилизации.
      Теми же причинами, что и фундаментализм, вызвана активизация мусульманских общин уже на самом Западе. Численность мусульман, поселившихся в западных странах, резко возрастает, и в их рядах все громче звучат лозунги «дауа»: призывы к обращению в Ислам окружающего мира. (Доходило до прозвучавшего из Алжира требования, чтобы мусульманство принял Президент Франции.)
      После арабских походов, утвердивших Ислам в странах Востока, мусульманская «дауа» была практически прекращена. Возобновлялась «дауа» лишь в редких частных случаях, когда мусульмане сталкивались с остатками язычества (пример: «дауа», осуществленная узбекским мусульманским духовенством среди язычников Казахстана, проходившая, между прочим, при поддержке властей Российской империи). «Дауа», по мусульманскому вероучению, есть дело не частных лиц, а государства, и остановка исламского миссионерства была вызвана тем, что в возглавляемых мусульманскими правителями странах стало некого обращать: язычество было побеждено, а «дауа» в отношении «людей Книги» (христиан и иудаистов) противоречит Корану. В этом отношении Ислам наиболее толерантная из мировых религий.
      В наши дни проповедники недавно народившихся на свет сект каких-нибудь мунитов или иеговистов чуть не за горло хватают вербуемого прозелита: иди только к нам мол, больше нигде не спасешься! Ислам же, считая указанный Мухаммедом путь веры наиболее правильным, одновременно признает право людей Книги на свой путь к Всевышнему. Всякая община будет призвана к своей Книге (сура 45. «Коленопреклоненная», аят 27/28/); Пусть судят обладатели Евангелия по тому, что низвел в нем Бог... Поистине те, которые уверовали и которые исповедуют иудейство и христианство, кто уверовал в Бога и Судный День и творил благое, нет страха над ними, и не будут они печальны! (сура 5. «Трапеза», аяты 51/47/, 73/69/) — подобных высказываний в Коране и хадисах более чем достаточно. С точки зрения классического Ислама «дауа» среди «людей Книги» просто абсурдна.
      Турецкая империя, владевшая значительной частью Европы, была несравненно более жестким, чем Арабские халифаты, государственным образованием, однако и султанское правительство не вело никакой «дауа» среди подданных-христиан. Переход в мусульманство из «райя» (христианской общины) означал для прозелита лишь налоговые льготы и возможность сделать карьеру на государственной службе. Искажения в мусульманско-христианских отношениях в Турецком султанате относятся только к сфере политики или суеверий. Среди турецких мусульман была довольно широко распространена мода крестить своих детей у христианских священников — отнюдь не для того, чтобы воспитать их в христианстве, а вследствие поверья, будто крещеный ребенок будет расти красивым, послушным и добрым. С другой стороны, некоторые турки проявляли «частную инициативу» в переводе христиан в мусульманство (причем нужен был только один прозелит). Эта «дауа» носила характер плачевного анекдота: исламский рай сулит верующим изобилие чувственных удовольствий, но в их списке не хватает одного: поскольку там нет огня, невозможно удовлетворить страсть к курению табака. А если мусульманин обратит в Ислам христианина, тот также попадет в рай, но и там как изменник своей (христианской) веры будет гореть вечным огнем — и об него обративший его мусульманин сможет раскуривать свою трубку.
      Кстати, сквозь это суеверие тоже достаточно четко просвечивает мусульманское убеждение: отказ человека Книги от своей веры (даже ради Ислама) есть предательство и грех перед Богом.
      Откуда же взялись попытки возобновления «дауа» со стороны современных мусульман?
      Оказавшись в западной стране, мусульманин попадает в окружение «ширка» («нечестия»), оскорбляющего его религиозные убеждения и вызывающего желание привести окружающую среду в соответствие с требованиями Корана. Формального права на обвинение «христианского» Запада в «кафр» (безбожии или богопротивном язычестве) Ислам не имеет (впрочем, еще во времена пресловутой крестоносной агрессии мусульмане стали называть римо-католиков «кафирами»). Однако приверженцы Ислама делают не формальные, а сущностные оценки, истина же в том, что современный Запад уже очень далеко ушел от Евангелия Христова и по сути стал языческим, поклоняясь «золотому тельцу» наживы и кумирам похоти плоти, похоти очей и гордости житейской. Отсюда становится понятным стремление мусульман обратить на западных язычников и безбожников свою «дауа».
      После перестройки Россия успела перенять с Запада отнюдь не новейшие технологии и материальное процветание, но аморальную «масс-культуру», заполнившую средства массовой информации и разлагающую общество. Если эта вакханалия «ширка» будет продолжаться, нетрудно предвидеть негативную реакцию российских мусульман, и необходимо предупредить, что в связи с этим могут возникнуть тяжелейшие конфликтные ситуации. Если же русский народ возродится в родной вере — Православии, тогда проблем в отношениях с мусульманами не предвидится никаких.
      В средние века Ислам противостоял глобальным агрессиям со стороны римо-католиков и несториан, в позднейшие времена имел немало конфликтов с протестантскими миссиями. Но на всем протяжении истории противоборства между Исламом и Православием никогда не возникало.
      Коран называет христиан («насара») ближайшими по любви к мусульманам (сура 5. «Трапеза», аят 85/82/). Единственное требование, которое Коран предъявляет к людям Книги, — это действительно следовать их собственному учению: О люди Книги! Вы ни на чем не держитесь, пока не установите прямо Торы и Евангелия! (сура 5. «Трапеза», аят 72/68/).
      История православно-мусульманских отношений есть косвенное, но весьма яркое свидетельство того, что в отличие от западных конфессий только Православие сумело установить Евангелие прямо: соблюсти в чистоте веру Христову.
      И уже в новейшей истории уникальный, образцовый для всего мира полуторавековой опыт не просто мирного соседства, а содружества Православия и Ислама был накоплен в Центральной Азии.
 

Глава VI
Центральноазиатский опыт содружества

      В 1839 году Казахский Большой Жуз в поисках защиты от кокандско-афганских нашествий принял решение о присоединении к Российской империи, а затем восставшие против власти Коканда киргизы Таласской и Чуйской долин тоже призвали на помощь Россию. За этим мирным продвижением в Центральную Азию последовала военная авантюра императора Александра II, затеявшего соперничество с Великобританией за сферы влияния на Востоке. Русские войска захватили остальные государства региона, из-за своей раздробленности и взаимных распрей не сумевшие устоять против завоевателей (независимость сохранил только Бухарский эмират). Этот грех интервенции, совершенный имперской Россией, требует покаяния — и в трудах честных русских историков, и в историческом самосознании русского народа. Однако нужно сказать, что дальнейшие действия российских властей в этом краю никак не вписывались в схему колониального захвата.
      «Лев» британской разведки С. Рэйли называл политику Российской империи в Центральной Азии «странной, но эффективной». Действительно, привычным к административным и миссионерским насилиям над завоеванными странами могла показаться непонятной позиция российских властей: не покорять, а просто присутствовать, не навязывать своих взглядов и традиций, а поддерживать местную религию и культуру. В неприкосновенности оставались не только имущественные права населения, но и привилегии центральноазиатской аристократии, представители которой вдобавок к прежним званиям получили дворянские титулы. В немногочисленном тогда высшем военном командовании для генералов-мусульман были предусмотрены специальные вакансии, на местах имперские представители осуществляли только контроль, а реальная власть оставалась у прежних правителей.
      Генерал-губернаторы «российского Туркестана» строго следили лишь за тем, чтобы повсюду в крае сохранялись мир, закон, порядок. Можно отметить, что до российского вторжения Центральная Азия находилась в прискорбном положении, подобном состоянию Древней Руси во времена княжеских удельных междоусобиц. После блистательного «мусульманского ренессанса» эпохи Темуридов здесь разгорелась кровавая игра властолюбии и началось дробление на все более мелкие государственные образования. В течение трех веков Центральная Азия не знала ни одного мирного года: то в одной, то в другой области региона вспыхивали локальные войны. Особую роль играло Кокандское ханство (к восстановлению которого призывают некоторые современные экстремисты). Военные силы Коканда составляла афганская гвардия. Это было государство-хищник, «бизнесом» которого являлись грабеж соседей и продажа в рабство захваченного при набегах мирного населения. Даже когда российские войска вступили на территорию Маверроунахра (среднеазиатского Междуречья), там еще длилась междоусобица. Но, услышав о приближении сильного противника, афганские наемники предали Кокандского хана и ушли в свою страну. По Промыслу Божию, «странные завоеватели» явились в Центральную Азию как миротворцы, и местные народы не могли не оценить благодетельность их присутствия.
      Имперские власти в этом краю не просто демонстрировали веротерпимость, но стремились покровительствовать мусульманам. В инструкциях направлявшимся в Туркестан чиновникам сразу же за призывом к верности Отечеству и Царскому престолу следовало требование: «проявлять справедливость к нуждам и интересам мусульман». Полностью были сохранены привилегии, доходы и владения («вакуфы») исламского духовенства, не облагавшиеся налогом; вдобавок преподавателям мусульманских заведений — медресе и мектебов стали выплачивать государственное жалованье. За счет имперской казны массовым тиражом был издан Коран, весь тираж был безвозмездно передан исламскому духовенству. Крупные дотации выделялись на реставрацию старинных мечетей. На личные средства императора Александра III была восстановлена из развалин знаменитая ташкентская мечеть Джами. В обращенной к «белому царю», как здесь называли российского императора, благодарственной речи казий ташкентских мусульман Мухаммед Мухитдин-Ходжа говорил: «Хвала Аллаху! При белом царе ничто не мешает нам следовать адату и шариату. Повсеместно у всех народов наиболее почитаются два предмета: религия и знание. И правитель, оказывающий покровительство этим двум предметам, большей милости оказать не может».
      Разгадка «странной политики» России видится в том, что политика эта была проникнута духом Православия — духом смирения, братолюбия и кротости. Поэтому неудивительно, что мусульмане Центральной Азии с добротою и радушием встретили православных русских людей.
      Православие явилось в этот край отнюдь не как торжествующая миссионерская религия завоевателей, а смиренно, лишь для скромного пастырского окормления крестьян-переселенцев из густонаселенных областей России. К этим бедствующим скитальцам мусульмане отнеслись с высоким милосердием. Иеромонах Харитон, очевидец того времени, свидетельствует: «Местные жители сочувствуют бедным переселенцам, без того многие поумирали бы с голоду и нужды».
      Русские крестьяне и в далеком краю помнили о родной православной вере. Как только они обживались на новом месте, первой их заботой становилось создание храма. И в этом им помогала щедрая рука мусульман. Три сельских храма в Туркестане были полностью построены на средства мусульманских благотворителей. Деньги на строительство сохранившегося поныне и ставшего монастырским Свято-Георгиевского храма в Чирчике пожертвовал местный мулла. В списке главных вкладчиков строительства самаркандского Свято-Алексиевского собора указаны «купцы из мусульман Алимбековы».
      Храмы Центральной Азии отличались особой красотой лепных украшений, использованием убранстве традиционной для местных народов резьбы по ганчу (алебастру) и карагачу; храмовые здания и ограды украшались восточными мозаиками. При этом мусульмане считали для себя почетным участие в создании православных храмов. Узбекскими мастерами-ганчкорами были созданы резные иконостасы и киоты для Иосифо-Георгиевского собора в Ташкенте, соборов Коканда, Андижана, Намангана, Ферганы. Эти произведения искусства были уникальны: нигде более в мире не было резьбы по алебастру в христианских храмах. Прекрасный Казанский собор в Коканде можно считать совместным творением славянского и тюркского искусства. Этот храм, в облике которого традиции русского зодчества XVII века сочетались с множеством украшений в восточном стиле, под руководством архитектора О. Васильева создавали узбекские мастера. За участие в создании Казанского собора кокандский мастер Усто Хуснитдин был награжден медалью святого Станислава. (Увы, и Кокандский собор, и все великолепные храмы Ферганской долины были уничтожены большевистскими варварами.)
      Вместе мусульмане и христиане осуществляли дела благотворительности, создавали приюты для детей-сирот. Помимо средств православных братств, большую роль в этом сыграла помощь, которую оказал эмир Сайд Алимхан, приславший десять тысяч червонцев «на доброе дело». В приютах вместе воспитывались сироты разных национальностей: закон Божий детям мусульман преподавал мулла, а русским — православный священник.
      Миссионерской деятельности в Туркестане практически не велось. Епископ Димитрий (князь Абашидзе), возглавлявший епархию в начале XX столетия, приводит своеобразную статистику. За весь [длившейся более полувека) имперский период приняли христианство: 8 каракиргизов, 2 туркмена, 3 сарта (узбека), 1 перс (вероятно, таджик]. В то же время 10 русских в Туркестане перешли в мусульманство, среди них оказался даже священник по фамилии Громов. Очевидно, перемена веры была сделана этими немногими людьми из внутренних побуждений, нисколько не затрагивая отношений Православия и Ислама. Робкая попытка епископа Григория (Полетаева) организовать миссию среди имевшихся в Киргизстане язычников была пресечена указом генерал-губернатора Вревского о «передаче религиозных дел каракиргизов в ведение сартского (то есть узбекского) мусульманского духовенства». И это далеко не единичный случай того, как русские чиновники в Туркестане в подобных ситуациях отдавали предпочтение Исламу. Православные ревнители могут как угодно оценивать подобные факты, но несомненно такая позиция имперской власти способствовала и межрелигиозному, и межнациональному согласию в крае.
      Утвердившееся уже в XIX веке содружество православных и мусульман в Центральной Азии только крепло. Но ничто так не сближает людей, как совместно перенесенные страдания.
      Большевики-богоборцы с одинаковой яростью обрушили репрессии на Православие и Ислам. В этом краю одни и те же кощунники взрывали храмы и жгли мечети. Одни и те же чекисты арестовывали муллу и священника. Одни и те же воинствующие безбожники врывались в дома православных, срывали со стен и рубили топорами иконы, а в дни поста Рамадан вламывались в дома мусульман и насильственно запихивали им в рот пищу, заставляя нарушить пост. Перед лицом свирепых гонителей мусульмане и православные проникались взаимным сочувствием, стремились помочь друг другу.
      Если Сибирь времен большевистских репрессий называют «землей мучеников», то Центральная Азия должна быть названа «землей исповедников», ведь сюда ссылали твердое в вере духовенство и монашествующих. Здесь в разных городах и селениях претерпевали ссылку 17 архиереев Русской Православной Церкви. В одном только Ташкенте за Боткинским кладбищем располагался целый городок православных ссыльных, который местные жители называли «Шанхаем». Там в сараях, шалашах и землянках жили более трех тысяч священников и монашествующих. По свидетельству очевидцев, в этот «Шанхай» каждый день приходила группа мусульман-узбеков, раздававших пищу и одежду, а ведь за помощь ссыльным их самих могли репрессировать. Известны случаи, когда мусульмане укрывали православных от гонений, рискуя собственными жизнями. Так, последней настоятельнице Ташкентской Свято-Никольской обители игумении Лидии (Нагорновой), которой уже был подписан «расстрельный приговор», помог бежать от ареста мусульманин по имени Джура.
      Проверенное на протяжении полутора веков и закалившееся в испытаниях содружество Ислама и Православия в Центральной Азии успешно развивается в наши дни. Мы едины в неприятии греха и беззакония, в стремлении воспитать своих верующих в общих для наших религий нравственных идеалах: честности и порядочности, доброте и уважении к старшим, справедливости и трудолюбии. Мы едины в делах благотворительности и милосердия, в стремлении помочь обездоленным и страдающим. Мы едины в стремлении как можно скорее превозмочь тяжелое наследие атеистического режима, восстановить разрушенные им духовные ценности, и то, что повсюду в Средней Азии открываются мечети, медресе, создаются храмы и монастыри, — это наша общая радость. Как и в прошлом столетии, так и теперь нередки случаи пожертвований мусульман на создание православных святынь. Мне всегда радостно видеть мастеров-мусульман на строительстве православных храмов, а русских рабочих — на строительстве мечетей.
      Дружба между нами цветет на всех уровнях: практически у каждого православного верующего есть друзья-мусульмане, теплые отношения существуют между представителями нашего духовенства, лично я при встрече с мусульманскими главами Среднеазиатских государств всегда ощущаю сердечность и радушие. Трогательно уважение, с каким мусульманские верующие относятся к православным священнослужителям. Во время моих поездок по епархии я часто бываю не только в наших храмах, но и в мечетях. Там меня всегда обступают простые мусульмане, задают вопросы, и я часто беседую с ними. Наши священники рассказывали мне, что так же встречают и их, даже в незнакомых городах. Что касается деловых контактов, то при необходимости мы обращаемся к друзьям-мусульманам за помощью или за консультацией, не сомневаясь, что получим просимое. Не то что о конфликтах, даже о каком-то недопонимании нет и речи.
      При этом необходимо особо подчеркнуть, что Православие и Ислам представляют собой различные типы мировоззрения, полностью совместить которые невозможно. Поэтому всякие богословские дискуссии, споры о тонкостях вероучений христианства и мусульманства видятся бесполезными и могут принести даже вред. Нам нужно действовать в духе уважения к взглядам и культурам друг друга, а не заострять внимание на наших расхождениях.
      Разумеется, при оказании государственной поддержки предпочтение отдается Исламу, поскольку большинство народа состоит из мусульман, — это естественно и законно. Но при этом отношение властей к Православной Церкви повсюду самое благожелательное, мы тоже получаем помощь и от правительств, и от администрации на местах. По распоряжению Президента Республики Узбекистан Ислама Каримова была выделена территория для создания Православного Духовного центра в Ташкенте и оказана существенная поддержка при его строительстве. Аналогичный указ был издан Президентом Киргизстана Аскаром Акаевым, который, кроме того, неоднократно жертвовал значительные суммы из своих личных средств на строительство храмов в различных городах своей Республики. Президент Туркменистана Сапармурат Ниязов лично выбрал и подарил Церкви земельный участок в одном из красивейших мест Ашхабада для строительства нового собора. В Киргизстане наряду с главными мусульманскими торжествами общегосударственным праздником объявлено Рождество Христово, и мусульмане с радостью отмечают вместе с нами этот праздник как день Рождения почитаемого ими Безгрешного Иисуса (Исы).
      В том, что власти государств Средней Азии помогают православным, присутствует и элемент прагматизма. Президент Узбекистана И. Каримов отмечал «заслуги епархии Православной Церкви в деле укрепления межнационального мира, гражданского согласия и дружбы людей разных вероисповеданий». В узбекистанских городах Сырдарье и Карши, где никогда прежде не было православных общин, местные власти сами, без просьб с нашей стороны подарили нам здания для переоборудования в храмы и сказали: создавайте приходы, воспитывайте наше славянское население. Здесь понимают, что человек, воспитанный в православных добродетелях — любви ко всем людям, трудолюбии, законопослушании, смирении, нравственной чистоте, — это образцовый гражданин государства. Традиционные религии Ислам и Православие рассматриваются в государствах Средней Азии как духовная опора общества.
      В настоящее время религиозная ситуация в Центральной Азии относительно благополучна. Некоторую тревогу вызывает только активность сект иностранного происхождения. Это настоящее нашествие: только в одном Киргизстане сейчас появилось более 120 сект. Заезжие миссионеры пытаются спекулировать на духовном вакууме, созданном богоборческим режимом СССР. Сектанты зачастую вербуют прозелитов отнюдь не религиозными методами, но «покупая человеческие души за деньги». Тоталитарные секты вполне откровенно пользуются гипнозом, кодированием, наркотиками и прочими диавольскими средствами. Деятельность сектантов ведет не к просвещению, а к духовной смуте, и в мусульманской Центральной Азии является прямой провокацией межрелигиозной и межнациональной вражды.