Генерал Имгоф был послан в Мюнстер. Он некоторое время блокировал город и хотел приступить к настоящему штурму, но приближение французского генерала Арманть ера заставило его снять осаду. Однако, получив подкрепление, он возобновил ее. Французы снова подошли для атаки, но она не произошла, и через 6 дней по открытии траншей гарнизон капитулировал, получив свободный пропуск; но все орудия, снаряды, провиант и военные принадлежности стали добычей завоевателей. Это произошло 20 ноября, в несчастный для пруссаков день поражения при Максене; того же числа английский адмирал Хоук раз бил на берегах Франции французский флот в такую ужасную бурю, что ее было достаточно для того, чтобы совершенно поглотить все человеческие силы; изо всех побед, когда-либо одержанных на море, это была наиболее удивительная{208}.
      Имгоф нашел укрепления Мюнстера в столь плохом состоянии, что счел невозможным защищать этот пункт; однако он оставил в нем 5000 человек гарнизона, а сам вернулся к главной армии. Но кампания еще не была окончена, несмотря на весьма позднее время года. Взята была врасплох крепость Фульда, где находился герцог Вюртембергский, отдавший 12 000 человек своих войск на французскую службу. Вюртембергский лагерь находился недалеко от города. Герцог, не предполагая нашествия врага, пригласил фульдских дам на бал, который как раз должен был начаться, когда высланный сюда наследный принц Брауншвейгский с гусарами и драгунами своего корпуса явился под стены города и проник в город. Множество неприятелей было убито, находившиеся вне города рассеяны, и уведено свыше 1200 пленных. Герцогу удалось бежать, а его войска отступили в большом замешательстве из Фульды. Дамы этого духовного двора{209}, нарядившиеся для танцев, должны были на сей раз отказаться от бала.
      Вскоре после этой экспедиции наследный принц отправился в Саксонию для подкрепления прусского короля, после чего французам пришло в голову атаковать ослабленную союзную армию на ее зимних квартирах. Но маршал Контад со времени Минденского поражения был в большой ссоре с Брольи, так как они взваливали всю вину за поражение друг на друга. Версальский двор, ошеломленный этой неудачей и обеспокоенный их ссорой, выслал в армию маршала д'Этрэ с большими полномочиями, чтобы во имя короля уладить этот спор и сделать необходимые планы для будущих военных действий. Д'Этрэ был, однако, настолько благороден, что явился не в качестве главнокомандующего, а лишь для службы под начальством Контада и для подачи ему советов, если в них окажется надобность; во всем же остальном он обязывался повиноваться его приказаниям. Но все попытки прежнего фельдмаршала к примирению обоих соперников оказались безуспешными. Двор наконец решил этот вопрос, отозвав Контада обратно и вручив главное начальство вместе с фельдмаршальским жезлом Брольи. Новый главнокомандующий пожелал явиться достойным этой королевской милости неожиданным подвигом. Суровое время года не помешало ему пытаться совершить атаку 25 декабря. Но Фердинанд, блокировавший Гессен и расположивший свои войска на квартирах, был настороже. Он так энергично встретил французов, что те, после сильной канонады, должны были отступить. Неудача при Максене, потребовавшая высылки вспомогательных войск в Саксонию, а вследствие этого значительное ослабление союзной армии, не позволили Фердинанду извлечь всю ожидаемую пользу из его удачных походов.
      Союзники, пришедшие в движение в ответ на атаку французов, стали всячески вредить неприятелю, причем особенно отличились приверженцы их Лукнер и Шейтер. Вообще легкие германские войска были очень деятельны и счастливы во всех этих кампаниях в противоположность неприятельским. Замечательно то обстоятельство, что французы никогда не играли важной роли на театре маленькой войны, несмотря на все их усилия проявить в них те подвиги, что и в больших сражениях. Все планы вождей для таких военных операций, поведение полководцев и солдат в таких случаях, недостаточно продуманное исполнение этих планов - все свидетельствует о неспособности нации к подобного рода борьбе с врагом, так как хладнокровие и неусыпное внимание к ходу битвы, два весьма необходимых качества предводителей таких операций, плохо согласуются со свойственной французам живостью. Тем ощутимее была для них деятельность германских приверженцев, не дававших им ни минуты покоя и продолжавших эту небольшую войну с неслабеющим успехом. Они постоянно атаковали французские отряды, угрожали их зимним квартирам, их магазинам, перехватывали их транспорты и уводили много пленных, пока наконец сильные холода не принудили их самих отдохнуть в зимних квартирах.
      Союзники опять овладели всеми областями и пунктами, которые принадлежали им до начала войны. Фердинанд расположился на зиму в Касселе и Вестфалии, а французы - в окрестностях Франкфурта-на-Майне. Казалось, что народы поменялись природой своих потребностей: и тут, и в Саксонии равно немцы, как и французы, стояли в поле друг против друга среди глубокой зимы, между тем как русские и шведы уже два месяца жили на зимних квартирах.
      Были вновь сделаны мирные попытки, так как Англия выиграла теперь много{210}, а Пруссия потеряла мало. Саксония в достаточной мере вознаградила Фридриха за потери, причиняемые ему врагами в занятых ими прусских областях, а в поле он был так страшен, как никогда еще, вопреки всем претерпенным неудачам. К тому же он, как и в прошлую зиму, владел всеми областями и пунктами, кроме Дрездена. При таких обстоятельствах он мог поистине считать себя счастливым. Удачи его союзников, помимо германских кампаний, были несравненно больше. Англичане сделали большие приобретения в Индии и Америке, уничтожив при этом почти совершенно французские морские силы. При продолжении войны они могли ожидать еще больших преимуществ на счет французов. Несмотря на это, оба союзных монарха предложили мир. Предложение это было сделано в Гааге, и король Станислав, столь легко, с философским спокойствием перенесший дважды приобретенную и дважды утраченную польскую корону{211}, предложил свою резиденцию в Нанси для мирного конгресса, на что Фридрих и Георг согласились. Первый писал из Фрейберга, где находилась его главная квартира: "Приношу величайшую благодарность за это предложение и охотно согласился бы на него. Все действия, совершаемые под покровительством Вашего Величества, должны иметь удачный исход. Однако не все столь мирно настроены: дворы Венский и Петербургский довольно странным образом отвергли предложения, сделанные английским королем и мною. Очевидно, эти дворы побудят и француз ского короля к продолжению войны, от которой ожидают самого удачного исхода. Таким образом они сами дадут ответ за ту кровь, которая еще прольется. Дай Бог, чтобы все государи, подобно Вашему Величеству, вняли голосу человеколюбия, доброты и правосудия! Тогда свет перестал бы быть и театром опустошений и убийств".
      Противники ответили на это предложение весьма не определенным образом. Тогда предложена была Бреда и, наконец, Лейпциг для мирного конгресса. Враги Фридриха вполне надеялись на свой сильный союз, поэтому они не обнаруживали ни малейшего намерения содействовать миру. Напротив того, зиму они употребили на подкрепление своих войск и на пополнение повреждений и урона от предыдущих кампаний. Фридрих делал то же самое, но ему приходилось бороться с несравненно большими препятствиями. Число его противников простиралось до 90 миллионов человек, а подданных у него было всего 5 000 000. Королевство Пруссия и другие области его государства находились в руках неприятелей, так что оттуда ему нельзя было пополнять свои войска. Впрочем, Саксония почти заменяла ему эту потерю; это был благодетельнейший источник для короля, доставлявший ему всегда и деньги, и провиант, и солдат. Доставки продуктов, [денег] и людей, к которым принуждены были несчастная Саксония и Тюрингия, благодаря необыкновенной жестокости, были чрезмерны и производились всегда вперед. Город Эрфурт поставил за 1760 год 100 000 рейхсталеров, 400 рекрутов и 500 лошадей; Наумбург - 200 000 рейхсталеров; Мерзебург - 120 300 рейхсталеров, 631 человек, частью рекрутов, частью погонщиков и 423 лошади; то, что недоставало для положенного количества, было уплачиваемо деньгами: за каждую лошадь - 50, а за каждого человека - 150 рейхсталеров. Цвикау должен был дать 80 000 рейхсталеров, Хемниц - 215 000, все города Тюрингии - 930 000, а весь тюрингенский округ - 1 375 841 рейхсталер. Один Лейпциг должен был уплатить 1 100 000 рейхсталеров контрибуции, а весь лейпцигский округ - 2 000 000 рейхсталеров деньгами, 10 000 рекрутов, несколько сотен тысяч четвериков зерна, несколько тысяч лошадей и большое количество убойного скота. При этом срубались лучшие леса и дерево продавалось предприимчивым капиталистам.
      Самый красивый германский лес в Торгау подвергся той же участи; положение его на берегах Эльбы облегчало это предприятие, и весь он был сплавлен в Гамбург. Курфюршеские арендные владельцы должны были также вносить арендную плату на год вперед. Таким образом, прусский король нуждался не в деньгах, а в людях. Малочисленность войск его произошла от большого количества дезертиров212, которых нельзя было вполне заменить саксонскими рекрутами и собственными его подданными. Благодаря этому возникла система вербовки, которая по характеру и распространению своему никогда не имела себе подобной на земле. Пленные неприятельские солдаты силою брались в прусскую службу; согласия их на это не спрашивали, а просто ставили в прусские ряды, заставляли приносить присягу и сражаться против своих соотечественников. Вся Германия наводнилась тайными вербовщиками, большая часть которых не была настоящими офицерами, а просто авантюристами, пускавшимися на всевозможные проделки, чтобы ловить людей. Прусский полковник Колиньон, созданный для этого дела человек, был их вождем и научал их собственным примером. Он разъезжал во всевозможных видах и одеждах и уговаривал сотни людей поступать на прусскую службу. Он не только обещал, но и раздавал чины, производя молодых простодушных студентов, купеческих приказчиков и других тому подобных в лейтенанты и капитаны прусской армии; в пехотинцы, кирасиры, гусары - все равно, на выбор. Слава прусского оружия была так велика и общеизвест на, представление о богатой добыче так неразрывно было связано с ней, что фабрикация чинов Колиньона не прекращалась. О прогонах ему нечего было заботиться, и задаток мог он оставлять себе, так как его рекруты брали по большей части издержки на себя. Много блудных сыновей во Франконии, Швабии и на Рейне обкрадывали своих отцов, приказчики - своих господ, управляющие свои кассы, чтобы отправиться к тем добродушным прусским офицерам, которые раздавали роты и кресты. Они спешили со своими чинами в Магдебург, где их принимали, как обыкновенных рекрутов, - и силой ставили в строй. Сопротивление не шло в счет; палка до тех пор была в работе, пока не следовало полного повиновения. Такими и иными способами Ко линьон со своими помощниками доставил королю в течение войны 60 000 рекрутов.
      Таким образом деятельность Фридриха, усердие его офицеров и всегда готовые деньги преодолели препятствия, которые считали непреодолимыми в Вене и Петербурге. Вначале пленные выкупались, подобно тому, как это производилось в апреле 1758 года между пруссаками и австрийцами в Егерндорфе и в октябре 1759 года между пруссаками и русскими; причем фельдмаршал оценивался в 3000 человек или 15 000 гульденов, полковник - в 130 человек или 650 гульденов, а рядовой в 5 гульденов. Но вскоре принята была новая система. Полагая, что недостаток в солдатах положит предел подвигам Фридриха, стали за труднять ему такой обмен пленных при обоих императорских дворах и наконец совершенно прекратили его. Несмотря на это, все шло своим порядком и при открытии каждой кампании прусские полки имели почти всегда полный комплект. Войска, принадлежащие не занятым неприятелем военным кантонам, всегда являлись полностью. Никто, кроме больных и находившихся в командировках, не смел отсутствовать во время смотра, происходившего всегда весной, перед уходом с зимних квартир. Так как при Максене потеряны были целые полки, то они были вновь составлены из прикомандированных или выздоровевших солдат, из выкупивших себя за свой счет и из вновь набранных. Таким образом Фридрих восполнил все не достатки и уничтожил все следы потерь, понесенных его войском.
      В августе этого года умер король испанский, Фердинанд VI. Король Неаполитанский, Карл, вступил тогда на испанский престол, а восьмилетний сын его, Фердинанд IV, - на неаполитанский. Австрийский дом имел большие притязания на королевства Неаполитанское и Сицилию, от которых пришлось отказаться лишь по необходимости; еще больше относились эти притязания к Парме и Пьяченце, и никогда еще не являлся более удобный случай для предъявления права на них: государем был ребенок, правление находилось в ненадежных руках, правители не руководились никакими принципами, финансы были в плохом состоянии, а войска малочисленны и без всякой дисциплины. Это была бы не кампания, а просто вступление во владение, и все обстоятельства обещали на сей раз спокойное обладание им. Испания еще не знала своего нового монарха и, кроме того, не была приготовлена к подобной войне. Франция же была совершенно истощена, ей самой приходилось бороться с могущественными врагами, и потому она не в состоянии была высылать войска в Италию. Поэтому вопрос этот действительно обсуждался в тайном совете императрицы. Но так как в то время при венском дворе политические соображения совершенно уступили место частным страстям, то и надежда весьма невероятного обратного завоевания Силезии уступила место несомненному овладению Неаполем и Сицилией, которые до этого, благодаря отдалению их от Австрии, являлись лишними, но теперь, в связи с ее прочими итальянскими владениями, упрочили бы владычество Марии-Терезии и ее потомства в Италии на многие столетия.
      Король Сардинии{213} также предъявлял свои права на часть этого драгоценного наследства. Фридрих, горячо желавший войны в Италии, чтобы разделить могущество своих врагов, отправил флигель-адъютанта Коччеи в Турин, чтобы узнать мнение короля на этот счет; но этот некогда столь воинственный монарх{214} променял теперь меч на четки. Он был стар и предан ханжеству, единственным его стремлением было отличиться покаянными поступками. Таким образом, эта попытка Фридриха не удалась, как и большая часть его попыток действовать с помощью переговоров. Франция сильно желала мира с Англией, но не включая в него прусского короля. Монарх этот отправил депутата в Париж, в надежде открыть наконец глаза французскому министерству на его собственные выгоды, отвратить его от столь вредного союза и доказать, как пагубна была бы для Франции гибель Пруссии. Но все эти представления были тщетны, так как двор, находившийся в полной власти (помимо маркизы Помпадур) совершенно преданного Марии-Терезии герцога Шуазеля, не хотел ничего слышать. Придворный депутат, барон Эдельсгейм, был сперва принят вежливо, потом брошен в Бастилию, и все бумаги были у него отобраны. Фридрих отправил также одного вельможу в Петербург, он явился туда с сильной протекцией английского министерства, в изобилии снабженный золотом, но ненависть Елизаветы к прусскому королю была непримирима; к тому же она надеялась удержать за собой завоеванную Пруссию.
      В таком положении издали явился Фридриху союзник. Датский король опасался соседства русских, готовившихся теперь к осаде Кольберга, после завоевания которого они грозили овладеть всем Балтийским морем. Опасения эти еще усилились благодаря предъявлению русским наследником прав на Шлезвиг и его ненависти к Дании{215}. Поэтому Копен гагенский двор предложил прусскому королю за няться обороной Померании. Но вникнув в отчаянное положение Фридриха, датчане раздумали и стали обна руживать неохоту к исполнению собственного жела ния. Вскоре найден был и предлог для прекра щения переговоров. Король датский поставил такие условия, на которые заранее можно было ожидать несогласия Фридриха. Вопрос был, таким образом, решен, и королю прусскому оставалась лишь надежда на свое мужество, меч и удачи.
      Книга восьмая
      Операционный план могущественных союзников клонился к тому, чтобы вынудить прусского короля пожертвовать либо Саксонией, либо Силезией. Проект этот утвердили лишь после продолжительных совещаний в Петербурге и Вене, так как кабинеты эти имели в виду преимущественно собственные выходы. Французы желали, чтобы русские осадили Штеттин; Салтыков же хотел вести войну в Померании вдоль морских берегов и настаивал на том, чтобы взять сперва Данциг; Август просил возможно скорее освободить Саксонию. Австрийцы же думали только о завоевании Силезии, предложения их одержали верх, и Салтыков получил приказание проникнуть в эту провинцию во главе русской армии и осадить Бреславль. В Петербурге считали этот план превосходным, несмотря на то, что недостаток военных принадлежностей делал это предприятие немыслимым. Для компетентных людей, конечно, была загадкой осада большого города на Одере, когда орудия приходилось везти из Богемии, в то время как армия шла от Вислы.
      Фридрих сам защищал Саксонию: брата своего Генриха он выслал с большим корпусом для наблюдений за русскими, а принц Вюртембергский с меньшим корпусом пошел на шведов. Принц этот незадолго до этого был взят казаками в плен, но его выкупили, чем в Петербурге остались весьма недовольны. Чтобы усилить саксонскую армию, были отозваны оба прусских драгунских полка из союзных войск. Король оповестил всех генералов, что в этом году ему придется чаще, чем когда-либо, совершать усиленные марши, чтобы принудить неприятеля к сражению. При этом он повелел им ободрять войска, чтобы побудить их терпеливо и стойко переносить ожидаемые труды, и напоминать им, что во всех битвах они должны показать себя достойными имени пруссаков.
      В начале этого года Силезия была лишь слабо защищена. Король ограничился усилением тамошних крепостных гарнизонов войсками, причем померанский пехотный полк Мантейфеля обнаружил необыкновенный пример храбрости. Он покинул зимние квартиры недалеко от Нейсе, где был расположен вдали от прочих войск. Лаудон только выжидал этого момента, чтобы подойти к нему с четырьмя кавалерийскими полками. Он выслал офицера, предлагавшего пруссакам сдаться, причем всем обещано было пощадить багаж; но в случае сопротивления их угрожали перебить. Полковой командир в ответ на это просил офицера лично обратиться с этим предложением к солдатам. Он вывел его перед фронтом и на нижнегерманском наречии передал своим воинам предложение и угрозу Лаудона. Дельные пруссаки дали на померанском наречии весьма невежливый, но сильный ответ, разнесшийся с быстротою молнии по всему строю и прозвучавший изо всех уст одновременно. Тогда Лаудон приказал идти к атаке, и вся кавалерия сомкнутым строем бросилась на этот полк, одиноко стоявший в чистом поле, но была отброшена градом пуль, после чего пруссаки выступили вперед. Несмотря на атаки, постоянно возобновляемые с удвоенной силой, австрийцы ничего не могли добиться на протяжении двух миль; утомленный бессильными попытками, кавалерийский корпус отступил наконец с большим уроном.
      Лаудон добился теперь того, чего не удавалось австрийцам в течение четырех лет: он открыл кампанию этого года на неприятельской земле. Прусский генерал Фуке прикрывал Силезию с 13 000 человек. Он стоял у Ландсгута в укрепленном лагере на нескольких высотах. Из-за постоянно увеличивавшихся сил неприятеля положение пруссаков в этом лагере становилось весьма опасным; Фуке хотел поменять позицию и сделал по этому поводу серьезные представления королю; но Фридрих ничего не хотел знать, так как он, по совету силезского министра Шлаберндорфа, не хотел оставить без защиты доходные города, расположенные в горах. Поэтому король неоднократно высылал Фуке положительные приказы не покидать этот пост. Лаудон дождался, пока корпус этот уменьшился до 8000 человек, по причине выделения отрядов, и тогда атаковал его с 31 000 человек пятью отдельными корпусами, из пяти пунктов одновременно. Овладевши несколькими шанцами, он, как при осаде крепости, послал требование о сдаче. Фуке отвечал градом пуль и, постоянно сражаясь, отступал с одной высоты на другую до самой долины. Здесь он старался воодушевить солдат речью и, построив их четырехугольником, продолжал двигаться, защищаясь с необыкновенной храбростью, пока наконец войска его, окруженные со всех сторон, перестреляв весь порох в течение восьмичасовой битвы, не в состоянии были защищаться надлежащим образом и принуждены были уступить численности. Сам Фуке был опасно ранен в голову и полетел на землю вместе с убитой лошадью. Многие из самых храбрых его солдат пытались спасти своего полководца и сражались до тех пор, пока не пали возле него. Он получил еще два удара саблей в руку и в спину, и один австрийский всадник собирался уже покончить с ним, но редкая самоотверженность простого конюха, по имени Траучке, спасла жизнь героя. Он прикрыл своим телом Фуке и принял удар, предназначаемый тому. Но раны оказались не смертельными, он выздоровел, и подвиг его был награжден.
      Однако Фуке все еще угрожала смерть, если бы на крик Траучке: "Как, вы хотите убить командира!" - не прискакал полковник Левенштейновских драгун, Вуа, и не спас его. Истекающий кровью полководец, сделавший все, что только повелевало благоразумие, военный опыт и храбрость в таком положении, и павший, как Леонид, внушал врагам уважение. Высокопоставленные и простые офицеры склонялись перед ним и наперерыв старались выразить ему свое почтение. Полковник Вуа велел привести свою парадную лошадь и просил Фуке сесть на нее. Но генерал этот отказался, говоря, что испачкает своей кровью красивое седло. Вуа отвечал, что оно несравненно выиграет, будучи обагрено кровью героя. Один только австрийский офицер настолько был низок, что осмелился в лицо вышучивать пленного полководца за его поражение. Но тут же все стали его порицать за это. Фуке заметил при этом: "Дайте ему говорить, господа! На войне ведь так: сегодня мне, завтра тебе".
      Еще остался непобежденным один небольшой отряд прусской пехоты под начальством полковника Белова. Построившись четырехугольником на равнине, он отражал все атаки кавалерии и некоторое время продвигался, несмотря на все могущество победителя. Но на помощь драгунам и гусарам подоспели кроаты, бросившись на пруссаков с фронта, с фланга и с тыла одновременно; тогда пехота сложила орудие и просила пощады. Но что за ужасное зрелище! Большая часть этих храбрых и теперь беззащитных воинов пала все же под ударами разъяренных врагов.
      Фуке был взят в плен с 4000 человек почти одной пехоты. 6000 пруссаков остались на поле битвы, а 1800 человек было ранено. Конница пробилась и, вместе с небольшой частью пехоты, пользовавшейся ее защитой, благополучно достигла Бреславля. Австрийцы насчитывали до 3000 убитыми и ранеными. Однако Лаудон опозорил свою победу постыднейшим грабежом Ландсгута. Город этот не был защищен и пользовался цветущим благосостоянием, благодаря своей торговле полотнами. Австрийцы поступили с ним словно с крепостью, взятою штурмом, производя ужасные бесчинства. Такими варварскими средствами хотели вознаградить храбрость солдат и приохотить их к будущим подвигам{216}.
      Важнейшим последствием Ландсгутского сражения было завоевание Глаца, самой значительной, после Магдебурга, прусской крепости. Она была в избытке снабжена снарядами и провиантом, но слабый гарнизон ее из 2400 человек составляли по большей части перебежчики и иностранцы, к тому же комендантом ее оказался недостойный человек, итальянец д'О, случайно попавший на этот пост. Бедственное положение увеличивало еще удаление короля. И вот в июле эта главная крепость Силезии была осаждена генералом Гаршем. Австрийцы соорудили лишь немного батарей, надеясь на поддержку иезуитов и других монахов этого города, склонивших на их сторону католических солдат гарнизона. Действительно, лишь только появился неприятель, как пруссаки покинули некоторые наружные укрепления. Кроаты тотчас же овладели ими, и, ободренные столь быстрым успехом, на шестой день после открытия траншей, они бросились на приступ главных укреплений. Гарнизон, составленный из всякого сброда, поднял бунт, целые взводы бросали оружие, и через 4 часа вся крепость была в руках австрийцев. Оборона небольшого отдельного отряда ни к чему не повела, старый форт был взят штурмом, а новый сдался на волю победителей, которые нашли тут громадные запасы живности, благодаря чему стали твердою ногой в Силезии. Вообще вся эта провинция, не защищенная прусскими войсками, находилась к их услугам, и Лаудон мог выбрать любую крепость для осады.
      Фридрих, ничего еще не знавший о накоплении стольких неудач, но все же очень озабоченный Силезией, намеревался выступить туда; но при этом ему не хотелось оставлять армии Дауна в Саксонии. Но он рисковал очутиться между двух огней, привлекая, с одной стороны, Дауна, а с другой - Лаудона, тем более что имперские войска тоже шли в Саксонию. Блокада Глаца, к которой Лаудон приступил еще до Ландсгутского сражения и о которой Фридрих был извещен, положила конец его нерешительности. Он выступил, переправился через Эльбу, разбил часть корпуса Ласси{217} и подошел к главному корпусу для атаки. Но Ласси не дожидался его, а быстро отступил; после этого и Даун переправился через Эльбу. Обе армии шли теперь рядом в Силезию. Зной был до того невыносим, что однажды, 6 июня, 105 пруссаков пали мертвыми в строю. Все жаждали воды, но тяжело нагруженным, обливающимся потом солдатам не разрешали пить. Едва же замечали они колодезь, ручей, пруд или лужу, то мучительная жажда побеждала даже страх перед ожидавшими их побоями. Они выбегали из рядов, черпали воду шапками и утоляли жажду под ударами, которые немилосердно сыпались на них. Офицерами рудоводило при этом чувство собственного достоинства, но они не исполнили предписаний прусской дисциплины, повелевающей наказание не одними ударами, а смертью тут же на месте преступления.
      Армия Дауна шла постоянно рядом с королевской, в тылу которой находился Ласси со своим большим корпусом. Это последнее обстоятельство побудило Фридриха, узнавшего между тем о Ландсгутском поражении, атаковать Ласси со всей своей армией. Он внезапно повернул и пошел назад к Баутцену, прямо на Ласси, который отступил с величайшей поспешностью через Дрезден за Эльбу. Король решил осадить Дрезден, - что прежде не приходило ему в голову, полагая, что осторожный Даун не пойдет один в Силезию и не покинет беззащитного Ласси. Во время похода Фридрих узнал о поражении Фуке, возвещенном ему радостной пальбой австрийцев. Вследствие этого намерения его относительно Дрездена стали еще более решительными. Даун между тем продолжал свой путь, стремясь изо всех сил предупредить короля в Силезии. Он воображал, что опередил его на несколько переходов, но на самом деле он на столько же отстал. Узнав о движениях короля и догадавшись о его планах, он тоже поспешно повернул назад.
      Между тем Дрезден был блокирован. Пункт этот в качестве крепости был весьма незначителен: в Старом городе не было ни защищенной дороги, ни равелинов - только узкие рвы и земляные валы с частоколом в Новом городе. Жители и гарнизон были ошеломлены прибытием короля. В несколько часов австрийцы оказались вытеснены из большого королевского сада и предместий, и, быть может, смелый приступ сразу решил бы участь города в эту критическую минуту. Но ужасы, неразрывные со штурмом, особенно же королевской столицы, заставили Фридриха принять иные меры. Он надеялся овладеть мгновенно этим важным пунктом с помощью переговоров о капитуляции; но австрийцы, подойдя по другому берегу Эльбы, открыли сообщение с городом и ввели в него много войск. Таким образом, надежды короля оказались тщетными. Вскоре прибыли сюда и имперские войска. Комендант, генерал Макир, на требование о сдаче отвечал, что будет защищаться до последнего человека. Дело дошло до правильной осады, которая принадлежит к самым достопамятным событиям этой необыкновенной войны.
      14 июня пруссаки открыли канонаду по городу с обеих сторон Эльбы. Еще в тот же день гарнизон сжег запасы дров, сложенные по берегам реки, чтобы пруссаки не воспользовались ими для заполнения городских рвов. Огонь распространился и спалил много прилегающих домов. Тяжелая прусская артиллерия еще не прибыла, потому пруссаки стреляли двенадцатифунтовыми ядрами, гаубицами и брандкугелями. Часто вспыхивавшие от этого пожары были своевременно прекращаемы заранее принятыми мерами, для их тушения привлекли проживающих в городе евреев. Надеясь, что опасность, грозящая королевской столице от пожара, - притом от союзника! - подействует на австрийцев, пруссаки вначале стреляли больше по городу, чем по валам. Но комендант, руководимый приказами свыше, не смутился этим и защищался, подкрепляемый всей австрийской армией, прибывшей через несколько дней. Войска ее постоянно входили и выходили из Нового города, словно он и не был осаждаем, так как вытеснили отсюда с большим уроном слабый корпус пруссаков, находившийся вдали от короля и защищавший здесь линию Эльбы под командой принца Гольштинского. Преимущества от установившейся таким образом коммуникации были столь велики, что все действия осаждающих ни к чему не повели. Целые корпуса австрийцев вошли в город и производили вылазки, пока гарнизон отдыхал. Фридрих, щадивший по возможности внутренние части городов при осаде Праги и Ольмюца, теперь следовал иной системе, желая испробовать, не отступят ли австрийцы, видя неминуемую гибель Дрездена от пожаров.
      Между тем из Магдебурга прибыла тяжелая артиллерия; тогда началось беспрерывное метание бомб по городу. Жители испускали жалостные вопли, не зная, куда укрыться в смертельном ужасе. В домах они подвергались опасности быть раздавленными рушащимися стенами, сгореть или задохнуться, а по улицам носились бомбы и ядра, yбивавшие ежечасно кого-нибудь, так что лишь крайняя нужда заставляла их выходить из домов. Предместье у Вильсдруфских ворот, уцелевшее во время предыдущей осады, было теперь зажжено пруссаками, чтобы подойти ближе к валам. Пламя страшно бушевало внутри и вне города; многие значительные улицы горели от одного конца до другого. Великолепные дворцы, которые могли бы украсить всякий европейский город, сделались жертвой огня. Ежеминутно со страшным треском обрушивались многоэтажные дома и мануфактуры. Видные жители зачастую погребены были заживо под обломками или же бежали, покинув все на произвол судьбы.