Пародии, Эпиграммы

      Товарищи! Мое поколенье не липа,
      Оно занимает высокие посты.
      Мое поколение, говорю не хвастая,
      Зубные врачи, монтеры, мастера,
      Мое поколение ужасно очкастое,
      Костистое, сухожильное, ура-ура!
      Сегодня мобилизовать в поход решили мы
      Опухоли бицепсов на фронт труда.
      Мозги проколоты сапожными шилами.
      Товарищи! Это, конечно, не беда.
      Пусть дышат они широкими порами.
      Но если опять задуют ветра,
      Мы ринемся ассирийцами, египтянами, айсорами
      С учетными книжками, ура-ура!
      2
      И так сочиняются ритмы и метры.
      Про ветры и гетры и снова про ветры.
      Как ветер лечу я на броневике
      С винтовкою, саблей и бомбой в руке.
      И голосом зычным поэмы слагаю
      Назло юнкерью и назло Улагаю.
      То ямбом, то дактилем, то анапестом,
      Наотмашь, в клочья, с грохотом, треском.
      От первой строки до последней строки
      Ьетер играет в четыре руки.
      Талант, говорят,
      Кентавр, говорят,
      Не глаза, говорят,
      Фонари горят.
      Ветер крепчает. В груди весна.
      Строфы разворочены. Мать честна!
      Эх, жить начеку
      Молодым парнишкой.
      Пулемет на боку,
      Маузер под мышкой.
      До чего ж я хорош -
      Молодой да быстрый,
      Под папахой вьется клеш,
      Да эх, конструктивистский.
      Ветер, стой! Смирно! Равняйсь!
      На первый-второй рассчитайсь!
      Кончается строчка.
      Стоп!
      Точка!
      П. Маркиш
      ЗАПЕВ
      (Отрывок из вступления к поэме)
      Сквозь строй бездонных бездн и млечные системы,
      К протуберанцам солнц пути преодолев,
      Для пламенной космической поэмы
      Я отыскал неслыханный запев.
      Вселенский хор гремит в надкрайности сверхзвездной
      Превыше хладных лун и сказочных планет,
      И мировой аккорд плывет над звучной бездной
      В спиралях круговых стремительных комет.
      Отверзлось все очам, что прежде было тайной,
      И в грудь мою проник пылающий мажор.
      В спиралях мировых, в сверхзвездности надкрайной
      Аккордом мировым гремит вселенский хор.
      Сквозь строй бездонных бездн и млечные системы
      К протуберанцам солнц пути преодолев,
      Для пламенной неслыханной поэмы
      Я отыскал космический запев.
      В. Маяковский
      МОСКВА -- МАДРИД
      Довольно.
      Еду,
      от злости
      неистов,
      Кроя
      живопись
      наших
      дней.
      АХРРы
      пишут
      портреты
      цекистов,
      Демонстративно
      забыв
      обо мне.
      Я
      любого
      ростом
      не ниже.
      Речь
      стихами
      могу
      сказать.
      С меня
      портрет
      напишет
      в Париже
      Не аховый
      АХРР,
      а сам
      Сезанн.
      Хотя не осень -
      кислейший вид.
      Москва
      провожает
      слезливым
      глянцем.
      Мамаша!
      Утритесь!
      Еду
      в Мадрид.
      Вернусь
      оттуда
      испанцем.
      Приехал.
      Ясно-
      в кафе
      попер.
      Про
      го
      ло
      да
      ешь
      ся,
      странствуя.
      За каждым
      столиком
      тореадор.
      Речь,
      конечно,
      испанская.
      Уткнувшись
      в тарелку,
      ем
      спеша,
      К тому же
      голод
      чертовский.
      А сзади
      шепот;
      -- Дон Педро
      Ша!
      Это же
      Ма
      я
      ков
      ский!!!
      -- Да ну?!
      -- Ей-богу!
      Шипит,
      как уж,
      чей-то
      голос
      гнусавый:
      -- Вы знаете?
      Он-
      Колонтаихин
      муж
      И внук
      Морозова
      Саввы!
      Снежной
      глыбой
      ширится
      спор.
      -- Ваша
      испанская
      Роста
      хромает.
      Он -
      из Севильи
      тореадор,
      Под кличкою:
      Ковский
      Мая.
      Шляпу
      схватив,
      задаю
      стрекача.
      Куда там!
      И слева,
      и справа
      Толпы
      испанцев
      бегут,
      крича:
      -- Дон
      Маяковскому
      слава!!!
      Прошу
      убедительно
      граждан
      всех:
      Если
      какие
      испанские
      черти
      Скажут,
      что я -
      африканский
      леф,
      Будьте
      любезны -
      не верьте!
      РАЗГОВОР С ПУШКИНЫМ
      Александр
      Сергеич,
      арап
      московский!
      Сколько
      зим!
      Сколько
      лет!
      Не узнаете?
      Да это ж
      я -
      Маяковский -
      Ин
      ди
      ви
      ду
      аль
      ный
      поэт.
      Разрешите
      по плечу
      похлопать.
      Вы да я,
      мы оба,
      значит,
      гении.
      Остальные -
      так -
      рифмованная
      копоть,
      Поэтическое
      недоразумение.
      Вы -- чудак:
      насочиняли
      ямбы,
      Только
      вот -
      печатали
      не впрок.
      Были б живы,
      показал я
      вам бы,
      Как
      из строчки
      сделать
      десять
      строк.
      Например:
      -- Мой дядя
      самых
      честных
      правил..,
      Как это?
      -- Когда
      не в шутку
      занемог,
      Уважать,
      стервец,
      себя
      заставил,
      Словно
      лучше
      выдумать
      не мог...
      Глянь,
      и строчек
      набежал
      излишек.
      Только вот
      беда:
      налоги
      бьют
      дубьем.
      Ненавижу
      фининспекторишек,
      Обожаю
      внутренний
      заем!
      И. Молчанов
      1. ТУФЛИ (1928)
      Сядь со мною, друг бесценный,
      Опусти свой пышный стан
      На широкий довоенный
      Мягкий плюшевый диван.
      Время дымкой голубою
      Проплывает у окна.
      Ты, да я, да мы с тобою.
      Безмятежность. Тишина.
      Дай мне ротик, дай мне глазки,
      Нежный личика овал.
      Может, я для этой ласки
      Кррровь на фронте проливал!
      Может, плавал я во флоте,
      Был в баталиях морских,
      Чтобы в розовом капоте
      Ты мне штопала носки.
      Чтоб на кухне баритоном
      Пел нам примус-балагур.
      Чтоб над нами цвел пионом
      Полнокровный абажур.
      Чтобы счастьем мы набухли
      На крутой, высокий лад...
      Дорогая, дай мне туфли,
      Дай мне стеганый халат!
      2. ТРАКТОР (1931)
      Закипает
      Жизнь
      другая.
      Вьется
      песня -
      пенный
      вал.
      Отодвинься, дорогая.
      Я сегодня
      юн и ал.
      К черту ротик!
      Я зеваю.
      Не садись
      к плечу плечом.
      Может, я переживаю -
      Может, думаю о чем!
      Я пылаю
      жарким
      пылом,
      Сердцу тон
      высокий дан.
      Полотенце, бритву, мыло
      Положи мне
      в чемодан.
      Приготовь
      табак и трубку,
      Без нее я глух и нем.
      Не забудь
      и рифморубку
      Для писания поэм,
      Чтобы песня закипела,
      Чтоб гудели
      провода,
      Чтобы лозунгами пела
      В радиаторе
      вода,
      Чтобы жечь прорыв и браки
      Песней пылкой
      и густой,
      Восклицательные знаки
      Чтобы стали
      в строй крутой.
      Я пою
      широким трактом
      На крутой,
      Высокий
      лад.
      Дорогая,
      дай мне
      трактор,
      Дай мне
      кожаный халат!
      П. Орешин
      РЖАНАЯ ДУША
      Грудь моя ржаная,
      Голос избяной,
      Мать моя честная,
      Весь я аржаной!
      Лью ржаные слезы.
      Утираю нос.
      Синие березы!
      Голубой овес!
      Сяду я у речки,
      Лягу у межи.
      Милые овечки!
      Васильки во ржи!
      От тоски-злодейки
      Где найду приют?
      Пташки-канарейки
      Жалобно поют.
      Эх, сижу ль в избе я,
      Выйду ль на гумно, -
      Самому себе я
      Надоел давно!
      Б. Пастернак
      СРОКИ
      Народ, как дом без кром...
      Ты без него ничто.
      Он, как свое изделье,
      Кладет под долото
      Твои мечты и цели.
      Б. Пастернак.
      "Из летних записок"
      На даче ночь. В трюмо
      Сквозь дождь играют Брамса.
      Я весь навзрыд промок.
      Сожмусь в комок. Не сдамся.
      На даче дождь. Разбой
      Стихий, свистков и выжиг.
      Эпоха, я тобой,
      Как прачкой, буду выжат.
      Ты душу мне потом
      Надавишь, как пипетку.
      Расширишь долотом
      Мою грудную клетку.
      Когда ремонт груди
      Закончится в опросах,
      Не стану разводить
      Турусы на колесах.
      Скажу как на духу,
      К тугому уху свесясь,
      Что к внятному стиху
      Приду лет через десять.
      Не буду бить в набат,
      Не поглядевши в святцы,
      Куда ведет судьба,
      Пойму лет через двадцать.
      И под конец, узнав,
      Что я уже не в шорах,
      Я сдамся тем, кто прав,
      Лет, видно, через сорок.
      Дм. Петровский
      Я И ЛЕРМОНТОВ
      Я знаю, что Аз
      Вначале, не Бе...
      Дм. Петровский
      Я знаю, что Аз
      В обнимку с Мишелем
      В лезгинке Кавказ
      И шашлык по ущельям.
      Печальный демон, дух изгнанья,
      Пьет чихирь, жует жиго.
      Стихи роскошного изданья
      Обвалом брошу на него.
      Напиток недопитый вылит,
      Строфа долетела в духан,
      И ею сраженный навылет
      Под буркой лежит бездыхан.
      Поэт, ты сегодня в ударе.
      Казбека свисают усы.
      Дарьяльским кинжалом Тамаре
      Навылет срезают власы.
      И вот опять, как век спустя,
      Лица мишень.
      Я у поручика в гостях:
      -- Бонжур, Мишель!
      Взорвавшись Тереком в стволе,
      Ему, не всем,
      Кричу, пришпоренный к скале,
      Слова поэм.
      Но даже он средь скал-папах,
      Средь гор в чалме,
      Не понимал в моих стихах
      Ни Бе, ни Me.
      А. Прокофьев
      БРАТЕННИКИ
      Душа моя играет, душа моя поет,
      А мне товарищ Пушкин руки не подает.
      Александр Сергеич, брось, не форси,
      Али ты, братенник, сердишьси?
      Чего же ты мне, тезка, руки не подаешь?
      Чего ж ты, майна-вира, погреться не идешь?
      Остудно без шапки на холоде стоять.
      Эх, мать моя Эпоха, высокая 0ять1
      Наддали мы жару, эх! на холоду,
      Как резали буржуев в семнадцатом году.
      Выпустили с гадов крутые потроха.
      Эх, Пиргал-Митала, тальянкины меха!
      Ой, тырли-бутырли, эх, над Невой!
      Курчавый братенник качает головой.
      Отчаянный классик, парень в доску свой,
      Александр Сергеич кивает головой.
      Душа моя играет, душа моя поет,
      Мне братенник Пушкин руку подает!
      П. Радимов
      СМОРКАНИЕ
      Ныне, о муза, воспой иерея -- отца Ипполита,
      Поп знаменитый зело, первый в деревне сморкач.
      Утром, восставши от сна, попадью на перине покинув,
      На образа помолясь, выйдет сморкаться на двор.
      Правую руку подняв, растопыривши веером пальцы,
      Нос волосатый зажмет, голову набок склонив,
      Левою свистнет ноздрей, а затем, пропустивши цезуру,
      Правой ноздрею свистит, левую руку подняв.
      Далее под носом он указательным пальцем проводит.
      Эх, до чего ж хорошо! Так и сморкался б весь день.
      Закукарекал петух, завизжали в грязи поросята,
      Бык заревел, и в гробу перевернулся Гомер.
      М. Светлов
      ЛИРИЧЕСКИЙ СОН
      Я видел сегодня
      Лирический сон
      И сном этим странным
      Весьма поражен.
      Серьезное дело
      Поручено мне:
      Давлю сапогами
      Клопов на стене.
      Большая работа,
      Высокая честь,
      Когда под рукой
      Насекомые есть.
      Клопиные трупы
      Усеяли пол.
      Вдруг дверь отворилась
      И Гейне вошел.
      Талантливый малый,
      Немецкий поэт.
      Вошел и сказал он:
      -- Светлову привет!
      Я прыгнул с кровати
      И шаркнул ногой:
      - Садитесь, пожалуйста,
      Мой дорогой!
      Присядьте, прошу вас,
      На эту тахту,
      Стихи и поэмы
      Сейчас вам прочту!..
      Гляжу я на гостя, -
      Он бел, как стена,
      И с ужасом шепчет:
      -- Спасибо, не на...
      Да, Гейне воскликнул:
      -- Товарищ Светлев!
      Не надо, не надо,
      Не надо стихов!
      И. Сельвинский
      ЙЕХАЛИ ДА ЙЕХАЛИ
      Йехали ды констры, йехали ды монстры
      Инберы-Вйнберы губы по чубам.
      Йехали Kohoнстры па лугу па вскому
      Выверченным шляхом через Зиф в Госиздат.
      А по-а-середке батько Селэвынский.
      В окуляры зиркает атаман Илья:
      -- Гэй, ну-тэ, хлопцы, а куды Зэлиньский,
      А куды да куд-куды вин загинае шлях?
      Гайда-адуйда, гэйда, уля-лай-да
      Барысо агапайда ды эл-цэ-ка.
      Гэй, вы коня-аги биз? несы асм? усы?
      Локали-за цокали-за го-па-ка!
      Йехали ды констры, йехали ды монстры,
      А бузук Володь! ика та задал драп.
      Шатали-си, мотали-си, в сторону поддали-си,
      Мурун-дук по тылици и -- айда в Рапп!
      ПРИКЛЮЧЕНИЕ В АРКТИКЕ
      (Рассказ полярника)
      Ищу на полюсе жилья.
      Вдруг вижу -- айсберг исполинский,
      А наверху стоит Илья
      Та-та-та-та-та-та Сельвинский.
      Товарищ, -- кричу, -- замерзнешь! Брось!
      Гости к тебе -- я и медведица.
      А он торчит, как земная ось,
      И не желает к нам присоседиться.
      Вижу -- особые приглашения нужны.
      Мигнул медведице -- действуй.
      И стащила она Илью за штаны.
      Картина -- прямо как в детстве.
      Поэт глядит холоднее льда:
      -- Здесь я вам вождь и начальник.
      Ты (это мне) кипяти чайник,
      А ты (медведице) слушай сюда.
      И не глядя на то, что сердито ворчит она,
      мачал ее стихами обчитывать.
      Обчитывает час, обчитывает другой,
      Перешел без передышки на третий.
      Медведица взвыла: -- Пощади, дорогой.
      У меня же муж и малые дети.
      Лучше взведи, -- говорит, -- курок
      И всади мне пулю меж ребер,
      Чем всаживать девять тысяч строк... -
      Илья нахмурился: -- Добре.
      Поэтическую отсталость твою отметим,
      Ты, видно, и в детстве мещанкой была.
      Катись-ка, матушка, к мужу и детям,
      Пока у тебя шкура цела.
      Полетела медведица пулей -- полежу!
      Только и видели ее в тумане.
      А я в ознобе сижу и дрожу:
      Сейчас меня обчитывать станет.
      Но, видно, гнев взял перевес
      Или долго нельзя кипеть на морозе, -
      Смотрю, Илья на айсберг полез
      И опять вверху в поэтической позе.
      Так и стоит он -- in Mund Solus
      И будет стоять до того момента,
      Пока не использует Северный полюс
      На все сто и четыре процента.
      А. Сурков
      ВОЙНА
      Поэты, стройся! Рассчитай-сь
      На первый и второй!
      Стихов шрапнелью рассыпайсь,
      Халтуру беглым крой!
      Ручной гранатой бей врагов,
      Снарядами кроши!
      Уже в обойме нет стихов?
      За пулемет! Пиши!
      И помни ясно и вполне,
      Что в тучах горизонт,
      Что на войне как на войне.
      И вообще -- Рот-фронт!
      С. Третьяков
      СТРОЧИ, КАТАЙ!
      У поэта много ударных тем,
      Целый пласт лежит непочат.
      Поэт отдает предпочтение тем,
      Которые рррычат.
      Крути рычаг.
      Грызи пэпачат.
      Рыжий буржуй?
      Буржуя жуй.
      Рифмачья слизь?
      На слизь навались.
      Старь
      вдарь.
      Жарь.
      Шпарь.
      Бей!
      Крой!
      Рви!
      Ломай!
      Мамасм шагай, Май!
      Американец пляшет фокстрот,
      Американец сигару в рот,
      А мы его -
      лясь!
      А мы его -
      хрясь,
      А мы его -
      рррязь
      По зубам.
      Вам!
      Эй, стихач, работай, не спи,
      Жадным зубом пера скрипи.
      Барабаний марш
      На рифмы мотай,
      Поэмий фарш
      Пилюлей глотай.
      Строчи,
      Катай!
      ......................................
      Поэта питай,
      Китай!
      РЫЧИ, КОЛХОЗ!
      Напор
      не ослабь.
      Утрой
      удар.
      Вспашка
      под зябь
      Ранний
      пар.
      Клади навоз
      На советский воз.
      На красном пути,
      Трактор,
      пыхти,
      Эй, буржуй,
      Нас не пужай!
      Мякину жуй.
      Нам -- урожай.
      В стране
      молодой
      Удвой
      удой.
      Не бойся
      угроз.
      Рычи,
      Колхоз!
      И. Уткин
      О РЫЖЕМ АБРАШЕ
      И СТРОГОМ РЕДАКТОРЕ
      И Моня и Сема кушали.
      А чем он хуже других?
      Так, что трещали заушины,
      Абраша ел за двоих.
      Судьба сыграла историю,
      Подсыпала чепухи,
      Прочили в консерваторию,
      А он засел за стихи.
      Так что же? Прикажете бросить?
      Нет -- так нет.
      И Абрам, несмотря на осень,
      Писал о весне сонет.
      Поэзия -- солнце на выгоне,
      Это же надо понять.
      Но папаша кричал:
      -- Мишигинер!
      -- Цудрейтер! -
      Кричала мать.
      Сколько бумаги испорчено!
      Сколько ночей без сна!
      Абрашу стихами корчило.
      Еще бы,
      Весна!
      Счастье -- оно как трактор.
      Счастье не для ворон.
      Стол.
      За столом редактор
      Кричит в телефон.
      Ой, какой он сердитый!
      Боже ты мой!
      Сердце, в груди не стучи ты,
      Лучше сбежим домой.
      Но дом -- это кинодрама,
      Это же иомкипур!
      И Абраша редактору прямо
      Сунул стихов стопу.
      И редактор крикнул кукушкой:
      -- Что такое? Поэт?
      Так из вас не получится Пушкин!
      Стихи нет!
      Так что же? Прикажете плакать?
      Нет -- так нет.
      И Абрам, проклиная слякоть,
      Прослезился в жилет.
      Но стихи есть фактор,
      Как еда и свет.
      -- Нет, -- сказал редактор.
      -- Да, -- сказал поэт.
      Сердце, будь упрямо,
      Плюнь на всех врагов.
      Жизнь -- сплошная драма,
      Если нет стихов.
      Сколько нужно рифм им?
      Сколько нужно слов?
      Только бы сшить тахрихим
      Для редакторов!
      "ПОСТОЯНСТВО"
      Песни юности слагая,
      Весь красивый и тугой,
      Восклицал я; дорогая!
      Ты шептала: дорогой!
      Критик нас пугал, ругая,
      Ну, а мы -- ни в зуб ногой.
      Восклицал я: дорогая!
      Ты шептала: дорогой!
      Передышки избегая,
      Дни, декады, год, другой
      Восклицал я: дорогая!
      Ты шептала: дорогой!
      От любви изнемогая,
      Ждем -- придет конец благой.
      Я воскликну: дорогая!
      Ты шепнешь мне: дорогой!
      И попросим попугая
      Быть понятливым слугой,
      Чтоб кричал он, помогая:
      -- Дорогая! Дорогой!
      КРИТИКИ
      ВЗГЛЯД И НЕЧТО, ИЛИ КАК ПИШУТСЯ ПРЕДИСЛОВИЯ
      Предлагаемая вниманию читателей повесть "В застенках любви", мне кажется, едва ли может быть включена в число произведений, созвучных нашей, мне кажется, столь бурной и плодотворной эпохе.
      Тем не менее она любопытна как образец творческой практики автора, не овладевшего, мне лично кажется, диалектическим методом.
      Поэтому крайне поучительным и небезынтересным будет, мне кажется, наше знакомство с ошибками и недостатками, в немалом количестве встречающимися, мне кажется, в повести.
      Будучи человеком аполитичным, автор тем не менее умеет видеть те тончайшие, мне кажется, изгибы душевных переживаний героев предлагаемой вниманию читателей повести и ту очаровательную борьбу, окрашенную в сексуальные тона, которые так характерны для новелл, мне лично кажется, эпохи Возрождения.
      Конечно, было бы, мне кажется, излишним с нашей стороны требовать от автора правильного анализа событий и человеческих поступков, тем не менее в мотивировках автора, хотя и не точных, мы видим, пусть не совсем удачные, пусть крайне наивные, но тем не менее, мне лично кажется, искренние попытки овладеть творческим методом.
      Кажется, Бюффон сказал: "Любовь познается в непознаваемом". К сожалению, это тонкое изречение неприменимо к автору. Идеалистический метод мешает ему видеть вещи в их, мне кажется, настоящем свете.
      Я вполне убежден, что для многих читателей не совсем будет ясна та ситуация, в которую поставил автор своих героев. Это бесспорно.
      Но, конечно, верно и то, что автор, ставя героев в то или иное положение, преследовал, мне кажется, весьма благие намерения.
      И если ему это, может быть, не совсем удалось, то вина, по-моему, лежит не на нем, а на объективно социально-экономических и эстетических предпосылках, столь характерных для этои эпохи.
      Разумеется, я не претендую на исчерпывающую полноту анализа художественной и социальной значимости данной повести. Как я уже сказал, она не лишена достоинств, хотя, с другой стороны, имеет ошибки и недостатки, над которыми, к сожалению, не превалирует первое качество.
      Тем не менее повесть должна быть признана, мне лично кажется, весьма ценным вкладом в сокровищницу нашей художественной литературы. Я полагаю, что вдумчивый читатель сумеет сам разобраться в предлагаемой его вниманию повести и сделать соответствующие выводы.
      РАСПРОСТРАНЕННЫЙ ВИД РЕЦЕНЗИИ
      Этапы и периоды (Биография поэта)
      Творчество Алексея Приходько (род. в 1906 г.), недооцененное нами в нашей майской статье текущего года и переоцененное в июльской статье этого же года, можно разделить на ряд этапов и периодов. В предыдущем периоде над поэтом еще тяготеют мелкопоместный эротизм и урбанистический схематизм:
      "Люблю тебя и в частности и в целом". (1926 г.)
      и
      "Я живу на пятом этаже". (1926 г.)
      В последующий период поэт хотя не отрывается, но уже отходит от эмоций и интонаций предыдущего периода, временами скатываясь в био
      логизм и обнаруживая колебания покачнувшегося солипсиста.
      "Я не люблю тебя ни в частности, ни в целом". (1926 г.) и
      "Я жить хочу в лесу и в поле,
      Как птица, петь и ликовать".
      (1927 г.)
      Дальнейший этап проходит под знаком перелома. Поэт порывает с предыдущим этапом и вступает в новый.
      "Я жить хочу не в поле, а в коттедже". (1927 г.)
      "Люблю тебя, когда в гудках завода,
      В биенье дня встаешь ты предо мной".
      (1928 г.)
      В 1930 году поэт еще не стоит на правильном пути, но уже приближается.
      Вот почему он отрывается от мелкопоместных эмоций и интонаций (1932 г.), но подняться ему мешают неполноценность, субъективизм и стилизованный натурализм. И только на последнем этапе (1933 г.) ему удается, хотя и не в полной мере, порвать и примкнуть.
      "Хочу переменить свое лицо". (1934 г.)
      В нынешний период поэт еще живет и работает. Вот почему мы не можем окончательно оценить и подытожить этапы и периоды его творчества. Но мы надеемся, что обнаруживаемые им на данном этапе эмоции и интонации двинут его развитие вперед и поднимут на еще более высокий уровень, что позволит нам, в свою очередь, произвести новую переоценку наших прежних оценок, сообразуясь с ситуацией последнего периода его творчества.
      К. Зелинский
      КРЕМНИСТЫЙ ТУПИК
      Не воспрещу я стихотворцам
      Писать и чепуху и честь.
      Г. Державин. Санкт-Петербург. 1808 г.
      Небезызвестный французский критик Жан Уазо в статье, напечатанной в журнале "Литера-тюр де Пари", с элегантной непринужденностью, свойственной галльскому характеру, писал: "Я не погрешу против истины, еоли уподоблю движение поэзии движению пешехода по проселочной дороге" ("Литератюр де Пари", No 365. Апрель, 1-я полоса).
      Энгельс в письме к Марксу (Письма. Соцэк-гиз. 1931), говоря о познании различных форм движения, правильно сказал: "Самая простая форма движения-это перемена места". В чем сущность движения?
      Еще у Гераклита Эфесского (Фрагменты, Таблица 606), справедливо считающегося одним из ранних творцов диалектики, мы узнаем о пребывании всего сущего в вечном движении (панта-рей).
      То же с очаровательной, как правильно сказала бы В. М. Инбер, музыкальной интонацией выражает Шуберт: "В движеньи жизнь идет, в движеньи" (Музгиз, 1935).
      В поэтической продукции прошлого мы черпаем богатый материал, свидетельствующий об этой перемене места во времени (Гегель).
      Что это значит?
      Уже Вл. Соловьев формулирует этот динамический акт терминами предтечи раннего символизма, смутно предчувствующего крушение феодализма под железной пятой торгового капитала:
      В тумане утреннем неверными шагами
      Я шел к таинственным и чудным берегам...
      Акцентированной фразеологией декламационной интонации, перекликаясь с гамсуновскими бродягами, вторит ему Д. Мережковский:
      По горам, среди ущелий темных,
      Где ревет осенний ураган,
      Шла в лесу толпа бродяг бездомных
      К водам Ганга из далеких стран.
      (Чтец-декламатор. С.-Петербург, 1908)
      Сравните это с жаровским:
      Шаги дробят весенний воздух звонко.
      В сердцах готовность. По дорогам -- май... -
      или с Безыменским:
      Вышел, иду и знаю,
      С кем и куда я иду... -
      и вам станет ясно различие между сомнамбулической невнятицей мистических бардов и мажорной интонацией классовой громкости пролетарских поэтов.
      В свете этих беглых цитат я позволю себе приступить к разбору стихотворения М. Лермонтова "Выхожу один я на дорогу".
      Что характерно для эмоциональной окраски мелкобуржуазного сознания?
      Еще Жан Поль Рихтер говорил, что одиночество души есть мерило величия личности (том 3-й, стр. 543). Помните, у Пушкина:
      Ты царь. Живи один.
      (А. Пушкин. ГИХЛ, 1934)
      Или у А. Блока:
      И медленно, пройдя меж пьяными,
      Всегда без спутников, одна,
      Дыша духами и туманами,
      Она садится у окна.
      (А. Блок. Незнакомка, 2-е издание)
      Лейтмотив одиночества с элегической интонацией звучит и у Лермонтова:
      Выхожу один я на дорогу;
      Сквозь туман кремнистый путь блестит...
      (М. Лермонтов. Полное собрание сочинений. ГИЗ, 1934. Издание 5-е, стр. 40)
      Меланхолическая картина культурного бездорожья ясна (любопытно сравнить с дорожным строительством хотя бы Чувашской республики!). И напрасно Лермонтов пытается прикрыть его иллюзорным утверждением свободы. Этот наивный волюнтаризм не заполнит социальной пустоты поэта.
      Над этим ситуативным положением стоит задуматься всем, кого забвение классового резонанса толкает на кремнистый путь мелкобуржуазной обреченности и, как правильно сказал Н. Я. Марр, создатель яфетидологии, приводит в тупик солипсизма.
      М. Лифшиц
      ФИЛОСОФЕМЫ И РАССУЖДЕНИЯ
      (К 200-летию Иогана Брудершафта)
      Иоган Ульрих Брудершафт родился примерно в первой половине начала второй четверти позапрошлого столетия. Значительно позже вышел его капитальный труд "Гармония прекрасного". Влияние этой книги на дальнейшее не было показано с исчерпывающей глубиной до пишущего эти строки. Тем приятней восполнить этот исторический пробел.
      Уже Герцлих фон Мерц в полемике с Зиль-бербергом упрекал последнего в отсутствии правильных установок. Позднее Анри де Дюа, разоблачая схоластов и вульгарных социологов типа Сульфиция-младшего, выдвинул принцип, обратный утверждениям последнего. Последующие эпохи мало осветили этот столь важный вопрос. Высказывания Гегеля были значительно позже. Даже у такого малоизвестного мыслителя, как Арчибальд Фредж, ярого поклонника Зигфрида Зимер-швелле, нет прямых указаний на истинное понимание. У Гете и Дидро оно обнаруживается в большей степени. Герц фон Мерцлих в дальнейшем выдвинет ряд проблем, которые позже подвергнутся уничтожающей критике. Яков Кран-ке и Жан де ла Тюр в своих трактатах попытаются утверждать принцип гармонии, против чего значительно позже ополчится Ганс Обербург. На этом фоне выделится совершенно правильный взгляд Маркса.
      Только наша эпоха позволяет, благодаря автору этих строк, правильно и понятно, несмотря на столь отдаленную от нашей ту эпоху, разъяснить значение наследия Иогана Брудершафта и его влияние на последующие эпохи.
      П. Рожков
      ЕСТЬ ЛИ У НАС КРИТИКИ?
      Как известно, время от времени в наших журналах появляются критические статьи. Стало быть, критики у нас имеются. Однако для диалектически мыслящего марксиста недостаточно констатировать этот факт, но следует подвергнуть его подробному анализу.
      Итак, как я уже доказал, критики у нас есть. Но что это за критики? Начнем, как полагается, с недоброй памяти рапповских монстров. Их злопыхательские теории и теорийки, в плену которых они находились, общеизвестны. Общеизвестно, что и теперь некоторые рапповские наследнички начальным образом продолжают быть в плену своих бесславных предшественников. Далее. Возьмем хотя бы критиков А., Б., В. Общеизвестно, что эти горе-диалектики ни уха ни рыла не смыслят в марксизме. То же следует сказать и о критиках Г., Д., Е., Ж., 3. Недалеко от них ушли критики И., К., Л. -эти гнусные эклектики и эмпирики (более подробный анализ смотри в моих статьях в NoNo "Нового мира" за 1934 г.). Вульгарные социологи М., Н., О., П., Р. разоблачены и заклеймены мною в моих прежних статьях (смотри NoNo "Нового мира" за первую половину 1935 г.