Агаша сразу застыла, всматриваясь, соображая. Потом нетерпеливо затопталась на задних лапах. Передние она протягивала вверх, сжимала в кулачки, растопыривала и опять сжимала, и было видно, до чего ей хочется достать варежку.
      "Попроси - я помогу", - мысленно сказала я. И сразу одёрнула себя: да разве она обо мне вспомнит! Это не Тишка. И ещё раз одернула: сурки ведь и не способны на такую сообразительность.
      Но только это у меня промелькнуло, как Агаша опустилась на все лапы и побежала ко мне. Немного не добежав, она вытянула голову, озабоченно сказала мне: "У, у, у!" - и кинулась обратно.
      Я тотчас пошла к столу, вскочила и пошла, а она спешила туда же, путаясь у меня в ногах. Мы действовали до странности согласованно и быстро. Я встала на одно колено, Агаша вскарабкалась на моё колено и на стол, запихала в рот варежку "Случайность, - ошеломлённо думала я, - только случайность".
      Агаша помедлила, прыгнула прямо со стола, ударившись о пол зубами, и вихрем понеслась с варежкой в угол. Я положила вторую варежку и ждала, и опять Агаша бежала ко мне, звала, путалась в ногах, взбиралась на стол...
      На другой день после завтрака я отправилась не на пляж, а к ней. "Неужели у себя в стае, - думала я по дороге, - она вот так обратилась бы к другому сурку, а он пошёл бы с ней и помог?" Я читала, как лисица бросилась однажды к человеку, спасаясь от погони. Но тут не смерть грозит, тут не паника, при которой совершают невероятное, а именно потрясшая меня обыденность, как если бы мне сказали: "Слушай, ты повыше ростом, достань вон ту вещь".
      Я боялась, что Агаша забудет вчерашнее, но вчерашнее повторилось... И мне мало показалось этого, захотелось стать ещё ближе, чего-то посерьёзнее захотелось, поважнее, и я спустилась с высоты своего неудобного роста и села на пол.
      Села в том углу, где она складывала своё добро. Когда отодвигала бумажки и тряпки, она протестующе взвизгнула, ударила меня по руке когтистой лапой. Но я всё-таки вторглась, подтянула Агашу к себе, недовольную, раздражённую, и вдохнула сурчиный запах, напомнивший о Тише.
      Я придерживала её под мышки. Лапы оставались свободными, она могла оцарапать мне лицо, и я наклонилась, предпочитая подставить под её лапы темя. Агаша сердито таращилась в упор.
      Не зная, как расположить её к себе, я по какому-то наитию зубами слегка сжала ей верхнюю губу. И вдруг под моими ладонями перестали нервно напрягаться её мышцы, и Агаша закрыла глаза. Я куснула ещё и остановилась. Она посмотрела. Своими чудовищными резцами, способными крошить доски, взялась за мою верхнюю губу. Я зажмурилась. Она осторожно покусала. Когда она переставала, начинала я, а она молчала, не шевелясь. Я чувствовала на зубах её жёстко торчащие усы, шёрстку между ними и уже определённо знала, что приоткрылось мне сокровенное, звериный знак симпатии, быть может доверия, родственности...
      Я начала проводить с Агашей много времени, большую часть дня. Меня уже не оставляла мысль о её благополучии, о том, как она перенесёт зиму. Ей нужна земля. В земле содержатся всякие соли, минеральные вещества. Чего-то Агаше не хватает, не случайно она колупает печку, ест извёстку и сухую глину. Я принялась носить ей землю, песок, свежую глину, куски свежего дёрна с разнообразной травой - с клевером, мышиным горошком, одуванчиком, со стеблями и цветами иван-чая, рвала акацию. И подметала в сторожке каждый вечер перед уходом, чтобы не придрался хозяин. Всё чаще, возвращаясь в дом отдыха, беспокоилась, как бы он не обидел Агашу, этот самодур и пьяница, которого боялись жена и уехавшие в пионерлагерь дети.
      Хмурым ветреным утром в саду встретилась хозяйка. Смущённо, но решительно она сказала, чтобы я забирала сурка. Сама бы она ничего, но муж ругается и что ни день, то у них скандалы.
      Мы стояли у клетки. Она говорила вполголоса, потому что её муж, с утра подвыпивший, сидел неподалёку на траве. Быстро темнело, казалось, идёт буря. Кролики в сырых неубранных ящиках, затянутых сеткой, вели себя так тихо, будто и они опасались неприятностей.
      Я открыла дверцу. Агаша полезла ко мне, но тут же вздрогнула: обломилась и рухнула в малинник ветка.
      Хозяин поднимался, перехватывая руками по стволу берёзы, жена затравленно следила за ним. У неё были землистые щёки и спёкшиеся губы измученного человека.
      Начинался ливень. Хозяйка побежала к дому.
      В сторожке стояли сумерки. Я заперла дверь на засов, спустила Агашу. Посреди комнаты она с тревогой прислушивалась, как молотит по крыше. Я тихо окликнула её:
      - Агаша!
      Она косолапо шагнула, я взяла её на руки, села у окна.
      Перед окном тянулись провода. По одному, низко обвисшему, изъеденному ржавчиной проводу бежала, обрывалась свинцовая капля. Вот полетела, следом натекает, копится другая, и опять с неприятным чувством ждёшь.
      Агаша сидела неподвижно. Я нагнулась, чтобы узнать, куда она уставилась, а она подняла глаза, посмотрела на меня серьёзно...
      Оказалось, она тоже следила за каплей. С верхнего угла окошка вела взглядом вдоль провода, ждала и косилась на широкий лист крапивы, куда капля должна упасть.
      Я оперлась подбородком на тёплую Агашину голову, глубоко вобрала запах её меха.
      Так мы сидели, слушая, как затихает дождь, и переезд в тридцатиградусную жару в город, и путёвка, использованная наполовину, - всё было пустяком и не имело теперь значения.
      СВОЯ НОША НЕ ТЯНЕТ
      - Пойми, - сказал Тарик, - я никогда не уезжал в такой панике.
      - Да понимаю, - сказала я, - но как ты себе представляешь? Чтобы я каждый день ездила, да копалась до ночи, да обратно, а утром мне работать?
      - Не обязательно каждый день. Володька же остаётся. Если он будет знать, что ты можешь приехать, - это одно. А без контроля сама знаешь... Мику с Фенькой я забираю, так что медведей не будет. Собаки едут все - этих тоже не будет.
      - А корм?
      - Ты видела, где у меня рыба и мясо хранятся. И овощи. Овощи обязательно мыть. Морковь вдоль нарезать, свеклу - помельче, у косулёнка рот узкий. Серёже рыбу тоже мыть...
      - О Серёже можешь не рассказывать. Волкам по два кило?
      - Обязательно. Следи, чтобы свою норму каждый получал. А в общем, слушай. Ничего не надо. Последи, чтоб Володька... Теперь насчёт ключей... Алло, ты дома? Я перезвоню, тут телефон нужен.
      Звонок.
      - Это я опять. В общем, ты Володьку знаешь. Можно на него надеяться? Так что приглядывайся, чего там, в клетках.
      - Да ладно, ну. Поняла же.
      - Да нет, ты слушай. Еще не всё ты поняла...
      * * *
      В детстве он рисовал, лепил, резал по дереву. Был принят в Суриковское училище, его прочили в скульпторы. У него был ещё и абсолютный слух, и голос, его учили музыке - как знать, он может вырасти пианистом.
      Кажется, будущее определено: человек родился с призванием к искусству. Родители могут не волноваться за своего талантливого сына. Раздражало только одно - Тарик много времени тратил на пустяки.
      Во втором классе он вздумал завести головастиков. В большом тазу устроил песчаные отмели, илистые топи; там росло, плавало и ползало то же, что растёт и водится вместе с головастиками в природе.
      Из мелочи, из чепуховых козявок они вымахали чуть ли не с грецкий орех, шустрый орех с хвостом. У них появились лапки. Тарик подумывал о другом жилье для них, со стенками повыше. Как обставить новое жильё, какая понадобится еда, где её брать - великое множество забот ему предстояло!
      Утром, соскучившись у пианино, Тарик вышел на балкон и запустил руки в таз. Сдвинув брови, очень серьёзный, он чистил, подправлял, благоустраивал - он работал. И не слышал, как подошла мать.
      Она выхватила таз у него из-под носа. Рывком подняла тяжёлый таз и выплеснула головастиков на мостовую с четвёртого этажа.
      Тарик так и остался сидеть на корточках. С его рук капала вода. Запрокинув голову, он не мигая смотрел матери в лицо... Прошло много лет, а она до сих пор помнит тяжёлый взгляд восьмилетнего сына.
      Но воспитание продолжалось в том же духе. У Тарика жила белая мышь. Кто-то обрубил ей хвост, и звали её Куцая. Много раз Тарик держал белых мышей, но Куцая оказалась особенной. Она отличала шаги и голос хозяина, издалека чувствовала его приближение, а такими способностями обладает не всякая мышь.
      ...Он открывает клетку. Куцая спрыгивает на подоконник, суетится на краю, пока Тарик не подставит ей ладонь. Она ныряет в рукав, и на плече Тарик чувствует тепло её шёрстки. Цепляясь коготками за кожу на его груди, она спускается за пазуху, и он смеётся от щекотки. У Тарика под рубашкой мышь укладывается спать. Теперь перепиливайте его тупой пилой, бубните нотации хоть до ночи - он неуязвим. Он не один. При нём собственный карманный зверь, портативный зверь. Зверь - комик от природы; стоит только взглянуть, как эта мышь моется или делает важное дело - капает. Капает, чистёха, только в одно место - в пепельницу.
      - Тарик, сложи ноты. Сколько раз тебе говорили - убирай за собой ноты!
      Тарик не слышит: он трясётся от смеха. Куцая капает серьёзно, сосредоточенно, надо видеть полную глубокой мысли мышиную физиономию в эту минуту!
      Летом Тарика повезли на юг. Взрослые не разрешали, но он всё-таки взял Куцую с собой. Однажды, вернувшись с пляжа, он нашёл клетку пустой. Дверка была приоткрыта.
      - Ты забыл её запереть, - сказала мать. Но Тарик отлично помнил, что запер клетку. Ещё бы! Он никогда не видел такого количества кошек, как здесь. Это были какие-то кошачьи джунгли.
      Тарик почти не искал её. Где искать? Он только, сжимая зубы, отгонял, отталкивал от себя жуткую картину: кошка играет с белой мышью.
      В Москве, чтобы утешился, ему купили аквариум. Но и за аквариум ругали - как можно потратить вечер на рыб! Он подобрал на улице котёнка стали ругать за котёнка.
      Тарик срывал с вешалки пальто, подхватывал котёнка и отправлялся спать на чердак. Он ложился там на пол, засовывал руку за пазуху, к котёнку, и засыпал. А утром отправлялся не в училище, а в Зоопарк. Теперь вините его, взрослые, за то, что он прогуливает уроки, что стоит перед клеткой и зарисовывает львицу.
      Он так часто бывает в Зоопарке, что многие звери узнают его. Львица Рита встаёт, когда Тарик её подзывает. У Риты чуть великовата голова, но в том-то и дело. У неё крупные черты: большой лоб, большие щёки, ясные большие глаза. Смотрит открыто, смело. Такой зверь может защитить. Кто-нибудь начнёт приставать: "Рита, ко мне!" - и возле Тарика вырастает львица...
      А к вечеру приходилось возвращаться домой. Вот Тарик идёт по двору своей походочкой - медленный крен влево, крен вправо, тяжёлые плечи опущены, взгляд исподлобья, но добродушный.
      Девчонки, прыгающие через верёвку, кричат: "Тарик, здравствуй!" Большие ребята стоят кучкой: "Привет, Тарик! Тарик, здорово!" А один бежит навстречу с авоськой. На ходу шлёпнул Тарика по плечу, болезненно сморщился, затряс кистью, делая вид, что ушибся о железные мускулы.
      Женщины на скамейке замолкают. Тарик здоровается, они провожают его доброжелательным взглядом. Они знают, что у парня неприятности дома и в школе. Но вот он уважает старших. И у него есть свой интерес в жизни. Попробуй кто-нибудь при нём бросить камень в кошку! Он охотно возится с малышами, пускает к себе смотреть животных. Этот - выправится...
      * * *
      Дома тяжело, как свалившееся на семью несчастье, переживали поворот в судьбе Тарика и не верили, не могли поверить, что такое - навсегда. Что огрубевшие от работы пальцы (больше не пробегут по клавишам, рисовальные альбомы отложены на годы, а может быть, тоже навсегда.
      Тарик уехал из Москвы. Он поступил работать на зообазу, где животных держали для киносъёмок. Он их кормил, выгуливал, чистил клетки. И помогал директору зообазы, когда животных снимали для фильма.
      С детства Тарик видел себя скульптором и теперь не подозревал, что его будущее начинает определяться именно здесь. Он просто жил среди зверей, потому что иначе жить не мог, и пока не думал о будущем.
      На зообазе подрастали медвежата. Оказалось, что молодая медведица Мика не нужна. А это она, ещё маленькой, принималась скулить, когда он отходил от клетки. Она звала его, и он возвращался. Поднимал на руки, она копошилась у него на груди, лопотала, тянулась лизаться.
      Если у Мики был плохой аппетит, Тарик изводился: не заболела ли она. Если хороший - смотрел с удовольствием, как она пьёт молоко или хрустит морковью. Тарика угостят ириской - он несёт Мике. Семечками - опять Мике. Он засовывал в клетку сноп травы и глядел, как она роется, выбирает, как жуёт эти самые витамины.
      Что будет с ней? Куда она попадёт? Останется ли в живых?
      Он бросился к директору просить, чтобы ему продали Мику. Директор согласился. Тарик поехал в Москву одалживать деньги. Он нервничал, торопился, он боялся, что директор передумает. Вернёшься, а Мики нет.
      Директор не изменил своему слову, и у Тарика появился собственный медведь. Не было теперь на свете более занятого человека, чем Тарик: работа на зообазе и Мика. А он должен не только ухаживать за Микой, но и развивать её кругозор.
      Её поместили в клетку, стоявшую отдельно под навесом, и Мика легко могла омещаниться. Она станет бояться перемен, вообще всего нового. Ей страшно будет покинуть привычный угол. Захочешь вывести из клетки - начнёт упираться. Уже так и случилось однажды.
      Я видела, как Тарик тащил Мику за верёвку, а она мычала, панически цепляясь за дверь. Потом потеряла голову и рванулась из рук. Он успел броситься на неё, ухватиться за ошейник и, тормозя сапогами, остановил зверя. Я тогда удивилась его отваге.
      - Как это ты, верхом на ошалевшем медведе... - сказала я.
      Он даже не понял, что меня поразило.
      - Там трава, - ответил он, - мне в сапогах скользко, а Мике - нет. Хвататься за верёвку - поедешь за ней, и только.
      Помолчал угрюмо.
      - Этого я и боялся, - обронил он.
      Тарик считал, что Мике не только через решётку надо общаться с людьми. Ей полезно было бы в Москве ходить по улицам, ездить в трамваях и в троллейбусах. Так он считал и, думаю, поступал бы, если б ему разрешили.
      Ему оставалось гулять с Микой по лесу, но и это было отлично. Находившись, Тарик валился на землю, медведица рылась тут же, сжёвывала какие-то корешки, чавкала, пофыркивала.
      ...Микина башка нависла над Тариком. Близко глянули медвежьи глазки. Тарик обхватил мохнатую шею. На такой шейке десять человек повиснут выдержит. Ну и шейка! Ну и скотинка - вся из верёвочек, из жилочек...
      Мика облизывает Тарику нос, щёки, ворчит ласково.
      - Нежности какие. Ну, хватит. Ладно. Ладно, говорю!
      Тарик лежит, раскинув руки. Небо. Земля. Земля тёплая. Отдыхаю, вот мой отдых. Вот - жизнь.
      * * *
      В это время был у него уже и Серёжа - выдра. Со съёмочной группой Тарик попал в Калининград и привёз оттуда выдрёнка.
      - Как он тогда выглядел? - спрашивала я.
      Тарик смеялся:
      - Эта мелкая гадость состояла из какой-то там головы, какого-то живота... Лапы торчали в разные стороны... Помесь мыша с лягушкой!
      Я с Тариком познакомилась позже и Серёжу увидела, когда тот превратился в зверя необыкновенной красоты, хотелось про него сказать: королевский зверь. Мех у него плотный, ровный и нежный, а большое длинное тело так гибко, что со стула на пол он не спрыгивал, а стекал, как вода. У него пронзительный, беспощадный взгляд зверя - осторожнейшего из осторожных, одного из самых скрытных, при намёке на опасность готового мгновенно исчезнуть или начать жестокую оборону. Но если Серёже совали палец, он тут же принимался сосать. И все замечали тогда, как курноса и ещё ребячлива его физиономия.
      Я поселилась в то время на зообазе, чтобы написать киносценарий о ручной выдре. Я ходила за Тариком и Серёжей, приглядываясь к обоим.
      Вот по лесной дороге шагает человек. За ним своей характерной побежкой - вприскочку, спина горбом - торопится выдра. Ранняя весна. Кое-где лежит снег. По снегу выдра едет на животе - эти звери любят кататься. Охотники знают, как выдры зимой катаются с гор - с удовольствием, как съезжаем на санках мы.
      У реки Серёжа соскальзывает с берега и бесшумно уходит под воду. Только пузырьки на поверхности отмечают его путь. Тарик напряжённо следит.
      Серёжа вылезает прилизанный, мокрый и не менее напряжённо ищет взглядом Тарика. Они боятся потерять друг друга.
      У выдры, должно быть, отличный слух и не особенно острое зрение. Тарик произносит:
      - Здесь я, Серёжа.
      И зверь, успокоенный, ныряет снова. Тарик показывает мне глазами: на глине остался странный след перепончатой лапы.
      Прямо из воды выдра взбирается на плечи хозяина. Она растягивается, величаво и грозно поглядывая с этой надёжной твердыни, а Тарик морщится и строит рожи, потому что за шиворот ему течёт.
      Затем Серёжа долго возится со своим мехом. Он елозит у хозяина на коленях, вытирая себе спину, бока, живот; морду он предпочитает вытирать о шевелюру Тарика. И вот Серёжа сух, пушист, доволен. У него прекрасное настроение. Он вырывается, отбегает и кидается на Тарика, и скоро оба барахтаются на земле.
      - Ой, звери напали! Звери руки отъедают! - кричит Тарик, и хохочет, и ловит Серёжу, обхватывает, катается с ним, потом бежит, и выдрёнок скачет следом.
      Посреди обширного луга неровное озерцо. Тарик бежит вокруг озера. Серёжа догоняет. Несутся изо всех сил, но не очень-то ловка выдра на суше. Ей куда легче в воде. Серёжа смекалист, он бросается в воду, стремительно плывёт, срезая угол. Схватка. Погоня. Теперь удирает Серёжа.
      Смех. Беготня. Приволье. Синее весеннее небо, синее озеро, первая молодая трава по берегам. А кругом взрыхлённые половодьем поля, нет им конца и краю...
      * * *
      И всё-таки проходили беззаботные времена. Нужно содержать уже четверых: собаку Мишку, песца Савку, Серёжу и Мику. Нужны молоко, мясо, рыба, овощи.
      - Нахлебнички, - добродушно ворчал Тарик, - им только подавай!
      И видно было, что новые обязанности ему по нраву.
      Когда снимали "Славный зверь" - фильм про выдру, - не пришлось искать артиста на роль её хозяина. Тарик играл себя сам. Оказалось, он свободно держится перед объективом. И он сумел сделать так, чтобы играл Серёжа.
      Серёжу не смущали ни чужие люди, ни резкий свет, он ничего не боялся и делал то, что велел ему Тарик. Не только выносил из воды и опускал у ног человека рыбу или спал в обнимку с хозяином - оба освещённые прожекторами, под гул моторов, среди суеты съёмочной группы, - Серёжа передавал настроение.
      Ручная выдра потерялась в лесу. Она ищет хозяина, в отчаянии бросается к людям, а те не понимают, боятся, бегут, и зверь сиротливо смотрит им вслед. Даже фигура его при этом выражала одиночество. Взгляд был полон горького недоумения. Как это получалось у Серёжи? Не знаю. То, чего Тарик и Серёжа боялись в жизни - потерять друг друга, - случилось в фильме и было так понятно обоим!
      Зверь играл, и всё-таки нельзя сказать, что он дрессирован. Ему внушено доверие к людям. Использовано то, что он любит и умеет делать. Использовано бережно. Без принуждения.
      Это был выход для Тарика. Работа в кино увлекательна, даёт заработок и возможность держать животных. Поэтому, когда для картины "Чёрный котёнок" понадобились кошки, Тарик смело завёл четырёх. Потом со своим зверинцем он перебрался в город, на московскую киностудию. Тогда снимали "Сказку о царе Салтане". Тарику дали небольшую роль. Самый младший среди индийских гостей, тот, что с обезьяной на плече, - это и есть Тарик.
      * * *
      Я предъявляю пропуск. Иду мимо съёмочных павильонов.
      Смуглый восточный принц в чалме, осыпанной драгоценностями, и с кинжалом на поясе курит, прогуливаясь. Курит не кальян, он держит пачку "Беломора" и затягивается дымом дешёвой папироски. Важный господин с седыми бакенбардами, в сюртуке и цилиндре, устало прислонился к стене и жуёт бутерброд.
      Пересекаю обширную съёмочную площадку. Она загромождена. Каменный замок феодала с крепостной стеной, угол мечети, фасад избы - всё это сбито из фанеры, досок, облицовано и раскрашено. Чугунную цепь, которая валяется на асфальте, можно поднять мизинцем.
      Деревья роняют листья. Накрапывает. "Надо волкам наломать рябины. Если только, - думаю я, - если только там всё в порядке".
      Теперь я поняла, почему Тарик уезжал в командировку в такой панике. Володю, который взялся заменить Тарика, застать невозможно. Я приезжала сюда вчера, а перед этим не была три дня.
      Вчера, прежде чем отпереть ворота, поглядела в щель и увидела хромающего волка. Двое лежали, Лобан ходил. Он ступал передней лапой и сильно припадал на неё. К самому животу он поджимал то одну заднюю лапу, то другую. "Всё, - подумала я, - обезножел волк!" Неубранная клетка, неизвестно какая кормёжка, да мало ли...
      Когда я вошла, лежащие волки лишь приподняли головы. Помятые физиономии, равнодушный взгляд. Лобан растерянно стоит на трёх ногах. Никогда ещё не встречали они меня с таким безразличием.
      Володя всё не шёл. Я взялась за крайцер - тяжёлый железный прут с поперечиной на конце - и стала выгребать из клетки сырые, слежавшиеся опилки. Ополоснула из ведра пол. Волки поднялись, вся троица начала расхаживать, и, к своему удивлению, я заметила, что Лобан больше не хромает. Откуда мне было знать, что волки так брезгливы и чистоплотны!
      Потом я меняла подстилку у Лады - косули, возилась в клетке, где живут беркут и степной орёл, возилась с лисицами, совами, филином, а когда кончила, измученная уже до предела, и собралась кормить, в ящике не оказалось ни мяса, ни рыбы. Только морковь. А Серёжа нетерпеливо кричал, и дождь, осенний, с ветром, разошёлся как следует. Я ждала Володю, который так и не явился, и думала о Тарике. Как же он тут, днями и ночами, дождь не дождь, холод не холод... Какую жизнь себе выбрал! Смолоду - какая пропасть забот!
      ...Дорога безлюдна. Чем ближе к зверинцу, тем тревожнее. Несу сегодня полный рюкзак, но разве я управлюсь одна? Не по моим силам задача. Хоть бы адрес Володькин мне оставили!
      Вдали разворачивается грузовик с подъёмным краном. На платформе две пустые транспортные клетки. Медвежьи клетки. Слышен возбуждённый собачий лай. Неужели приехали?
      В воротах успеваю заметить, как Тарик подводит Мику к её постоянному жилью. Клетка стоит высоко, и медведица взбирается сначала на ящик, с ящика проворно перескакивает в клетку, и видно, как сотрясается над могучими мышцами мохнатая шкура.
      А вокруг что творится! Мечется Лада, её копытца без разбора ступают по полу, в кормушку, в поилку с водой. Серёжа теребит лапами сетку и свистит, как птица. С ума сходят волки - прыгают, суетятся - и вот не выдержали, запели хором, запрокинув морды. А возле них стоит Тарик, склонив к плечу голову, улыбаясь, и подпевает им - очень точно, по-волчьи.
      * * *
      Я могла бы и не навестить моих знакомых в тот вечер - мы не встречаемся годами. Была суббота, кроме меня сидели ещё люди. Пили чай с вареньем, с пирогами. И вот слышу, как один человек - по говору определённо не москвич - рассказывает о кино. Он работает в съёмочной группе, их фильм почти закончен, доснять осталось немногое. Завтра экспедиция отбывает. Сюда приезжали делать эпизоды с медведем.
      Он рассказал, что в картине должна быть сцена, где молодая девушка героиня фильма - случайно проваливается в берлогу. На неё кидается разъярённый медведь. С пригорка прыгает и встаёт между нею и зверем отважный парень, схватывается с медведем, ножом убивает его и спасает героиню.
      Режиссёр предполагал действительно убить перед объективом медведя как и большинство кинорежиссёров, он думал, что иначе сцена не получится естественной. Существует же охота на медведей, почему одним зверем не пожертвовать для искусства?
      Разузнали, что на московской студии имеется такой дрессировщик с таким медведем... Теперь я задаю себе бесконечные вопросы. Что значит "такой" медведь? Ручной? Которого можно к тому же убить? А "такой" дрессировщик? Способный показать рукопашную с медведем? Дублировать в опасную минуту актёра? Или дрессировщик, который не пожалеет своего медведя?
      Затем я услышала ещё кое-что. Фильм делается долго. Бесконечные съёмки в павильонах и на натуре, поездки с их гостиницами, неустроенные ночи и напряжённые дни; смена неудач и побед, сомнений и уверенности... Некоторые в группе ещё не утеряли энтузиазма, но всем хотелось наконец закончить, хотелось домой - все устали. Кроме того, объявились зверолюбы, не соглашавшиеся снимать жестокую сцену с медведем. Начались разногласия. Спорили иногда до ссоры.
      В таком состоянии - и с такими намерениями - прибыли в Москву. Познакомились с Тариком. Поговорили с ним, обсудили то, другое. Приглядывались друг к другу. Он показал своих животных - почудилось что-то непонятное в его отношении к животным, что-то не совсем обычное для дрессировщика. Ту сцену, заключительную, пока не обсуждали.
      Выбрали место для съёмок - неширокое безлюдное шоссе, подмосковный великолепный лес кругом. В транспортных клетках привезли медведей, собак.
      Надо было снять медведя на свободе. Обтянули сеткой большой участок леса. Тарик поочередно то с Микой, то с Фенькой находился внутри вольера, остальные снаружи. И вот Фенька разошлась, разбегалась и с ходу, легче кошечки, со скоростью, всех удивившей, взлетела на сосну.
      Обратно она слезала медленно, с оглядкой и не в вольер, нет - по ту сторону сетки, где находилась группа.
      Сетка шла по холмам, оврагам, кустарникам, и Фенька носилась вокруг, то скрываясь, то показываясь, весёлым галопом проскакивала мимо людей.
      Тарик и не подумал покинуть своё место в центре ограды. Он только командовал оттуда:
      - Не двигайтесь! Стойте кучей! Никаких резких движений!
      Потом добавил:
      - Не двигайтесь, всё равно догонит.
      Он произнёс это, кажется, серьёзно, но с какой-то особой интонацией, и, точно в тон ему, откликнулся режиссёр.
      - Слушай, - взмолился режиссёр, - возьми меня к себе!
      - Нельзя, - отвечал Тарик, - места мало. Метраж не тот.
      - Может, я в клетку залезу, пока она свободная, - просил (не жестикулируя, без резких движений) режиссёр, - в клетке, знаешь... как-то спокойнее.
      Оба уже открыто смеялись.
      Некоторое напряжение Тарик уловил, но не мог он не оценить способности шутить в такую минуту. Да и вся группа... Неплохо они держались, это он заметил.
      Затем понадобилось снять берлогу, видневшегося в ней зверя и собак, рвущих ему шкуру. Тарик нашёл место на откосе, под корнями старой сосны. Пока углубляли яму, он заметил, с каким интересом поглядывает Мика, и понял, что яма ей нравится. Открыл клетку, и Мика побежала прямо к берлоге. Уж она там трудилась! Она рыла, выкидывала землю, исчезала и выглядывала...
      Медведь в берлоге был снят.
      Пустили и натравили собак. Не на Мику, избави боже, о таком чёрном деле никто и не заикнулся! Мику водворили в клетку, а в берлогу залезли люди с полушубком. Выставляли, наружу мехом, полушубок, его драли собаки. Тянули с таким азартом, что вырвали из рук и с триумфом понесли свою добычу. Это показалось так смешно, что все захохотали.
      - В нашу уставшую группу, - говорил рассказчик, - парень этот внёс милую атмосферу, совершенно новую, непривычную. Всё у нас переменилось. Вечерами в гостинице смех, оживление. Раздражённости как не бывало. Утром мы приезжали в лес. Он уже ждал нас, такой весёлый, бодрый, что-то уже придумавший... Бесконечно изобретательный! Он был, по существу, режиссёром всех "звериных" сцен, подсказывал, с каких точек снимать, придумывал, как обойтись с медведем, чтобы сцена получилась...
      - Мы смотрели на него открыв рот и слушали открыв рот. Никто не представлял себе таких отношений между человеком - причем профессионалом и зверем. Он, понимаете, совершенно не противопоставлял им себя. Дрессировщиком его можно назвать лишь условно. Как-то получается, что он среди зверей - старший и одновременно равный... Мне было неловко за себя, вдруг признался рассказчик, - я с таким самозабвением работать не умею. Настоящее творчество!
      Вот один эпизод. Девушка очутилась в берлоге, надвигается рассвирепевшее чудовище с развёрстой пастью. Вот уже зверь и актриса сблизились ("Не бойтесь, она не тронет". - "А я и не боюсь! Я только сначала боялась"). Смельчак бросается между ними (актёр уступает место дублёру, а дублёр - Тарик). Предстоит схватка, и Мику заменяют Фенькой.
      - Почему, - ещё раньше спрашивала я Тарика, - ты не с Микой боролся? Фенька всё-таки взбалмошная.
      - Зато Фенька полегче. Мика насядет, так выдох получается, а вдох почему-то не получается...
      Группа наготове. Сейчас будет самое опасное. Тарик (в костюме героя) начинает заигрывать с медведицей. Он подталкивает её, щекочет по носу, замахивается - и она замахивается. Фенька входит в игру. Тарик обхватывает её, она берёт его в свои медвежьи объятия. Валит. Они катаются по земле. Идёт торопливая съёмка. Люди напряжены. Зверь увлёкся. Человек стиснут, спеленат медвежьими лапами.
      - Мы увидели, как Тарик замер, его поднятая свободная рука замерла, потом чуть дёрнулась - едва уловимое судорожное движение боли... и крик: "Топуш!" Я не говорил вам, у него великолепный пёс, огромный, умнейший. Летит пёс, вмиг хватает медведицу за ухо, она - на него, пёс бежит, уводит её... Тарик встаёт. Он расправляет плечи, спину... с усмешкой... Не знаю, есть ли в кино ещё кто-нибудь, работающий с медведем без, хотя бы, намордника.
      - Ну, а убитого медведя, - спросила я, - как же вы снимали?
      - А это, представьте себе, вот как. Фенька валяется на земле. У неё перед носом Тарик вылил сгущённое молоко - таким образом, что ей можно лизать не двигаясь. Он встаёт с Феньки - спиной к аппарату, с окровавленным ножом в руке. Краски налили!.. Крови - на стадо медведей хватит. Затем он оборачивается - а оборачивается уже актёр. Ну, это обыкновенно, монтаж. Тарик посоветовал, откуда лучше снимать. Фенька лижет молоко, Тарик сидит на ней. Мы приготовились - он тихонько встал, отошёл... И - всё, понимаете! И отлично! Вот вам, - рассказчик задумчиво опустил глаза, - убитый медведь...
      * * *
      Киностудия - это целый городок. Есть и глухие, заросшие углы, где в безлюдные вечерние часы можно гулять с животными. Сейчас Тарик выходит с волками и Топушем - гигантским псом породы "московская сторожевая", который доброжелателен к людям и строг со зверями.