Перед Вами — книга Любови Арестовой «Последняя улика». Само название книги, словно своеобразный камертон, как бы настраивает читателей на определенную тональность. Вы не ошибетесь. Будет все, что присуще произведениям этого жанра, — речь пойдет о раскрытии опасных и запутанных преступлений, о загадках и тайнах, о людях, стоящих на противоположных полюсах законности и правопорядка, о бескомпромиссной борьбе добра и зла. Но от множества произведений такого жанра эта книга выгодно отличается тем, что автору удалось избежать избитого штампа тиражированных боевиков.
      Вы увидите глубокий социальный срез, обнажающий болевые точки такого отвратительного явления, как преступность. И в этом, пожалуй, одно из главных достоинств книги Л. Арестовой.
      Включенные в книгу произведения привлекают своей жизненной правдивостью, житейски мудрым отношением к судьбам людей, втянутых в водоворот преступности, желанием автора понять и объяснить причины этого явления, глубокой верой в возможность искоренения преступлений.
      Взяв за основу реальные события совершенных преступлений, автор раскрывает психологию преступного поведения, его истоки и питательную среду. И убеждает: люди, стоящие по ту сторону закона, не всегда отпетые громилы и рецидивисты. Скрупулезно и внимательно автор всматривается в свои отрицательные персонажи, показывает их в повседневной жизни, среди других людей, постепенно раскрывая те внутренние механизмы, те причины и условия, которые привели их к преступлению. Низменные побуждения, беспредельный эгоизм, корыстные устремления являются главным мотивом их падения и появляются не сразу, не вдруг. Встает важный вопрос об ответственности людей за судьбу друг друга, вопрос, без решении которого невозможна успешная борьба с правонарушениями.
      Особо хочется сказать о созданных в книге образах работников милиции Всех их, разных по возрасту и профессиональному уровню, объединяют глубокая убежденность в правоте и важности своего дела, целеустремленность, порядочность, способность к самопожертвованию во имя человека и, пожалуй, такое привлекательное качество, как скромность и человечность.
      Работа в милиции, постоянное противостояние человеческим порокам не ожесточила их, не превратила в «профи», в оперов-суперменов, для которых мало значат достоинство и личность другого человека. По характеру работы сталкиваясь с множеством судеб, они не остаются равнодушными созерцателями, активно помогают людям обрести себя, умеют понять других и прийти на помощь. Иногда они ошибаются сами, и мы видим, как они тяжело переживают ошибки, получая суровые жизненные уроки.
      Такими предстают перед нами Иван Николаев на страницах произведений «Поиск в тайге», «Последняя улика» и «По факту исчезновения», прошедший путь от юного лейтенанта до зрелого руководителя и убежденного борца за справедливость; капитаны Волин и Ермаков («По факту исчезновения»), розыскник Гоша Таюрский («Случай на реке»), молодой оперативник Алик Богданов («Последняя улика»), участковые Балуткин («Поиск в тайге»), Трошин («Розовый убийца») и многие другие.
      Все они достоверны, таких большинство в милиции, именно такие люди составляют костяк милицейских подразделений. Хотелось бы отметить, что характерной чертой книги является умелый и достоверный показ взаимодействия в работе по раскрытию преступлений всех служб милиции, взаимопомощи сотрудников разных подразделений и опора милиции на широкие слои общественности.
      Красной нитью проходит в книге мысль о профилактике, о предупреждении правонарушений. В этом плане особо выделяется такое произведение, как «Розовый убийца» — предостережение от грозной беды. Главный герой участковый инспектор Сергей Захарович Трошин — Захарыч, как его уважительно называют в селе, приехал в Александровку, беспокоясь за ферму, которая раньше «славилась» тем, что баловались там спиртным «в мороз да с устатку». Не пропали даром усилия участкового и на ферме был порядок, но подстерегала людей другая беда, и участковый немедленно бросается на помощь людям, которым угрожает «розовый убийца» — смертельная спиртовая отрава. Больной, простуженный, он организует отправку на тракторе в больницу отравившейся женщины, а сам со своим бывшим подопечным, колхозным шофером Борисом, на стареньком самосвале сквозь снежные заносы, в мороз пробивается в соседнее село, где, он знает, есть еще смертоносное зелье.
      Сжатый как пружина сюжет умело раскручивается автором, заставляя читателя быть в напряжении, волноваться и сопереживать. С большим уважением к профессии этого человека, очень реалистично показан участковый инспектор Сергей Захарович Трошин. Многие сельские участковые узнают в нем себя. Именно им на деле приходится быть героями большинства невыдуманных историй.
      Для произведений Л. Арестовой характерно обращение не только к образам правонарушителей и противостоящих им работников милиции. В книге живут и действуют многие персонажи, чья активная жизненная позиция помогает побеждать зло. Интересен образ деда Сороки, старого сибиряка, по долгу совести охраняющего тайгу и без колебаний помогающего милиции в трудном розыске преступника («Поиск в тайге»); хорошо вырисованы шофер Борис, вчерашний сельский сорванец, в трудную минуту проявивший мужество и настоящий характер («Розовый убийца»), медсестра Черепанова, опекающая подавленную горем Печказову («По факту исчезновения»), и многие другие. И на вопрос, почему торжествует добро, напрашивается ответ; потому, что есть такие люди, как дед Сорока, шофер Борис, следователь Вера Васильевна, участковый Трошин и подобные им.
      Интересны и убедительны подмеченные автором черты и детали сибирского быта и говора, скупые, но выразительные описания природы, которые придают произведениям особый колорит и достоверность.
      Книга композиционно удалась, ее составные — это страницы борьбы за справедливость, где герои проходят испытание на зрелость. В гуще сложных жизненных ситуаций им приходится искать правильные решения непростых задач. События укладываются в четкие рамки жанра. Книга читается с интересом еще и потому, что сюжеты произведений не громоздки, развиваются естественно и динамично.
      Тема законности, воспитания у людей правильного понимания и уважения к закону, необходимости активной жизненной позиции в борьбе со злом весьма близка творчеству Любови Арестовой.
      Ответственный работник Верховного Суда СССР, она сама имеет отношение ко многим описываемым событиям.
      Своими произведениями Любовь Арестова утверждает концепцию добра и нравственного начала.
       Борис Михайлов,
       кандидат юридических
       наук.

      Солнце пригревало все сильнее, прогоняя утреннюю таежную сырость. Горная речка Тагна была здесь неширокой и спокойной, моторка быстро шла по течению.
      Молчал сидевший у руля Нефедов, главный геолог маленькой геологической партии, прибывшей в Саяны из Ленинграда.
      Олег Владимирович оглядывал берега, покрытые ярко-оранжевыми цветами — жарками, мягко улыбался. Сибирские жарки напоминали ему золотистую головку дочери. Думал он о работе, о доме, о своих товарищах, в такое приветливое утро о плохом не думалось.
      Нефедов десятки раз бывал в экспедициях, но всякий раз ожидал новый сезон с нетерпением новичка. Он любил свое поисковое дело. Видимо, эта неувядающая любовь делала его на редкость удачливым. На далеком Шпицбергене — интереснейшие результаты. И здесь, в Саянах, месяц проработала партия не напрасно. В Ленинграде Нефедова ждала еще большая работа — накопленный материал требовал научного обобщения.
      Вот уже показалось место их прежней стоянки, откуда геологи ушли два дня назад, оставив ящики с пробами и завхоза Степана — сутулого серьезного мужчину со странной фамилией Горбун. Моторка сегодня вывезет имущество на другое место — выше по Тагне, в новый лагерь — табор, как говорил Степан.
      Стук мотора далеко разносился по реке.
      И вдруг — выстрел. Стреляли по лодке. Мотор тут же заглох, лодку развернуло и ткнуло в близкий берег, покрытый жарками. Нефедов прыгнул в реку, холодная вода накрыла его и тут же вытолкнула обратно. Страшный грохот разорвал болью грудь, и жажда жизни бросила Нефедова на берег в буйно цветущие жарки.
      Лежа на земле, теряя силы, он с трудом поднял голову, глядя на человека, который вновь поднимал ружье…

      К вечеру не вернулись в лагерь завхоз Степан и Олег Владимирович Нефедов.
      Еще не думая о плохом, начальник партии Седых сказал:
      — Ждем до утра. С мотором, видно, нелады. А Степан пусть помучается с перевозкой, сколько раз говорил — мотор чинить надо.
      Утро нового не принесло, напрасно слушали геологи таежную тишину: лодки не было.
      — Однако, сами не справятся, помощи ждут, — осторожно заметил проводник.
      К вечеру Седых с проводником и двумя геологами на резиновых лодках моторка в партии была одна — поплыли к старому табору.
      Уже смеркалось, когда Седых вышел на берег. Тревогой сдавило грудь, едва увидел, что моторки у берега нет. На стоянке была тишина, никто не вышел встречать приехавших.
      Образцы стояли в ящиках рядами, брезент с них был снят.
      — Осторожно, ребята, здесь что-то не так, — предупредил геологов Седых.
      Они внимательно осмотрели лагерь. Людей не было. Исчезла оставленная Степану небольшая палатка, брезент, закрывавший образцы. Не было ни продуктов, ни вещей завхоза, которые он решил перевозить сам, вместе с образцами пород.
      Седых снял с плеча карабин, дважды выстрелил в воздух, надеясь услышать ответный выстрел гулкого ружья Степана. Тихо.
      Разожгли костер, перекусили, тревожась, почти без сна провели ночь.
      Утром поиски возобновили. Седых недоумевал. Где лодка и люди?
      Нефедов знает дисциплину, он не мог самовольно, без предупреждения уйти даже в самый интересный маршрут, увести с собой людей. Заблудиться тоже не могли — на много километров тайга исхожена за месяц, сопки, как старые знакомые, а пади идут параллельно, выведут к реке. Да и не такой Нефедов человек, чтобы заплутать здесь, хорошо знает таежные приметы, ориентируется прекрасно.
      Но где же они, где?
      — Может быть, ушли на лодке вниз по Тагне?
      — Упустили лодку и пошли к новой стоянке берегом, вверх по реке?
      Седых обрадовался внезапно возникшей мысли, она показалась ему простой и все объясняющей.
      — Конечно же! Не привязали как следует лодку, и быстрая вода унесла ее.
      Седых облегченно ругал себя: как это сразу не пришло ему в голову? Чего только не придумаешь, когда отвечаешь за всех доверенных тебе людей, которым за сотни верст от дома, в таежной глуши обязан быть отцом, матерью, нянькой, учителем. Одним словом — отвечать за них.
      Быстро свернули лодку, поднялись. Повеселели геологи от догадки начальника. Только проводник недоверчиво покачивал головой:
      — Однако зарубку бы оставили, Нефедов с понятием человек. Опять же, брезент тяжелый, зачем тащить на себе?
      — Идем вверх по реке, берег смотреть внимательно, — распорядился Седых.
 
      Километров пять шли молча и медленно — проводник первым, Седых замыкал цепочку.
      Вдруг проводник остановился, молча махнул рукой, подзывая всех.
      За большой валежиной, метрах в двадцати от реки белел свежий пенек небольшой елки.
      — Недавно рубили, надо смотреть тут, — сказал проводник.
      Осматривать место решили кругами, от пенька, и вновь зашевелилась в людях тревога.
      Опять зовет проводник, теперь он уже кричит им, держа в руке молодую елочку с подрезанным стволом.
      — Метил кто-то место, ой, смотреть надо, не наши метили, зачем им? Плохой, однако, человек — вор метил, — сибиряк волновался, указывая на едва заметный срез дерна.
 
      Седых ухватил сочную траву, кусок дерна поднялся, рядом лежали такие же аккуратно вырезанные пласты, прикрывавшие засыпанную яму. Лопат не было, но яма была неглубокой, не более полуметра. На дне ее лежал тщательно свернутый брезент.
      В одну минуту достали тяжелый брезент, развернули, и Седых почувствовал, что сердце его бьется где-то у горла, а виски словно сдавило тисками.
      В брезенте аккуратно сложена знакомая одежда. Тут — Нефедова выцветшая куртка, он ее носил второй сезон, говорил, что счастливая. На груди куртки дыры, несколько дыр, и бурые пятна окружали их, как ореол. Бледные пятна, замытые водой, но видно сразу, что это — кровь.
      Удивительно бережно сложенные лежали на брезенте и другие вещи Нефедова, не оставлявшие сомнения в том, что их хозяина уже нет в живых. И старенький лодочный мотор был тут.
      Поднимая побелевшее лицо, Седых понял, что произошло страшное. Ближайший районный отдел внутренних дел — за сотню верст, только вертолетом можно доставить в тайгу следственно-оперативную группу. Группа такая уже организована, да из областного управления вылетели Николаев и Колбин — специалисты по сложным делам.

      Исчезли геолог и завхоз. Почти вся одежда геолога обнаружена, вещей завхоза нет.
      И пока летела к месту происшествия розыскная группа, участковому Балуткину было дано указание срочно прибыть к геологам.
      Балуткин в милиции давно, чуть не тридцать лет, а участок у него такой, что на нем уместилось бы небольшое государство. Транспорта у участкового нет, поэтому Балуткин пробавляется попутным. Да и зачем он ему, личный транспорт? Сыновья чуть не с рождения на мотоциклы сели, а отец так и не научился этой премудрости. Людей понимал Балуткин лучше, чем машины, знал в своих деревнях жителей, и они его знали.
      И как не знать? Помнит Балуткин и отцов тех, кто сами уже ныне отцы, знает и все важные события, что случались в его «государстве». Кто чем дышит — знает и помнит Балуткин. На пенсию скоро, да жаль оставить дело всей жизни. Кажется Балуткину, что уйдет он — и все будет не так. И знает, что неправильное у него понятие, а сделать с собой ничего не может. Правда, есть у него мыслишка: дело свое передать младшему сыну, пограничнику. Отслужит — ему и карты в руки. Старшие-то два сына хозяйством увлеклись — бригадирят в колхозе, а младший — с детства отцу помогал.
      Так думает Балуткин, подремывая в вездеходе — попросил на обогатительной фабрике подбросить его, пока есть мало-мальская дорога. До Васильевской заимки доедет, а там до стоянки геологов ерунда — какие-то 10 — 12 километров. Это и пешочком пара пустяков привычному человеку. О том, что случилось у геологов, Балуткину сообщили. О таких делах Балуткин много лет не слыхал в своем районе. Ну, бывало, подерутся мужики, не поделят чего-то на празднике; самогонкой баловались в глухих селах и на заимках; но вот такое — впервые Поэтому тревожно Балуткину и кажется временами, что вот придет он, а ему Седых руку пожмет и извинится: «Прости, Михалыч, промашка вышла, вон они ребята, живые-здоровые». А Олег, как в последний раз у Васильевской, посмеется еще: «Королевство твое дикое, Михалыч, подвело. И милиции тут нет, спросить дорогу не у кого. Не то что у нас в Ленинграде».
      — Хорошо бы, — вздыхает Балуткин.
      Вездеход остановился наконец у завала; водитель смущенно проговорил:
      — Все, Михалыч, дальше крылышки надо моей машине.
      Балуткин махнул рукой, рюкзачишко на плечо и зашагал споро к Тагне, навстречу неизвестно чему.
      Ходить он умел, и никакие компасы не нужны были ему. Так что и по глухомани без малого через два часа, не отдыхая нигде, вышел он прямо к табору.
      Вся геологическая партия встречала его.
      Встревоженные люди окружили Балуткина, а что он мог сказать им? Он сам прибыл к ним с вопросами, вопросов-то и у него полон короб, а вот ответы где?
      «Найдем ответы, — с внезапной яростью подумал Балуткин. — Ну кому они помешали, геологи? Кто такой изверг, где вырос, кто его выкормил? Это ведь птаху малую, зверушку неразумную погубить зазря жалко, а каково таких вот молодцов жизни лишить?»
      Седых молча повел инспектора к яме, осторожно развернул брезент.
      — Да, — вздохнул Балуткин. — Кончили Олега, это уж точно. Труп не искали?
      — Искали, — ответил Седых. — Нету.
      — Еще поищем. А вещички все здесь?
      — Все, — Седых отвернулся. — Все собрано, даже ремень. Подумай, Михалыч, лодочный мотор смазали, гады, чтобы, значит, в земле не ржавел. По-хозяйски…
      Все завернутое в брезент принадлежало Нефедову. Но зачем так аккуратно сложены и застираны вещи, ну только что не заштопаны на них ужасные дыры? Ясно, к хранению приготовлены, так сказать, к дальнейшему использованию.
      Но кому они нужны? Если, допустим, драка была и случайное убийство зачем одежду снимать, стирать и прятать? Ну, еще труп можно спрятать, а то ведь вся одежда снята, застирана, высушена и зарыта.
      Выходит, с умыслом? Выходит, так… А не Степан ли это? Завхоз Степан? Первый сезон работает он в Саянах, не присмотрелся Балуткин к нему еще… Вещей его в яме нет, ружья нет. А ружье было доброе у Степана, редкое — двустволка шестнадцатого калибра, и стволы вертикальные. Хорошее ружье, говорил Седых. И палатки Степановой, как выясняется, нет, и продуктов тоже. А кто знает, может, у завхоза и больше харчей оставалось, чем видел Седых. Тогда на зиму хватит, и объяснимо, что вещи убитого нужны, могут сгодиться на долгой зимовке в тайге.
      Но, если подумать, убивать-то зачем? Мог ведь Степан тихо уйти в тайгу, если хотел взять, что ему нужно, и уйти. Целыми днями ребята в маршрутах, у Степана весь табор в руках. Месяц не уходил, а потом вдруг убил и ушел? Вроде не получается, но и не сбросишь со счета. Все же и самого нет, и вещей нет. И следов никаких.
      А, может, проходящий кто? Может, где сбежал преступник? Но на этот счет строго в райотделе — тотчас известят. Бывали такие случаи, ведь край-то у Балуткина глухой, тайга на сотни верст, целый полк, как иголку, спрятать можно.
      Больше всего боялся Балуткин одной мысли и все гнал ее от себя, но надо было быть справедливым. Местные? Кто? Зачем? Драку он уже обдумал и про себя отверг, хоть и проверить тоже следует: бригада косарей колхозных, Балуткин знал, вторую неделю косила луга километрах в двадцати от табора, а по здешним понятиям — это не расстояние, люди в гости ходят друг к другу. Но косари все мужики самостоятельные. Не похоже, чтоб дрались. Драки-то в деревне все по молодости затеваются, так сказать, от избытка сил.
      Местные? Кто же мог? Все, кто в чем провинился ранее, вроде бы у него на учете, всем Балуткин уделяет внимание. Неужто упустил, не углядел? Ну да узнается, узнается.
      Седых, словно читая мысли Балуткина, проговорил вопросительно:
      — Степан-то как в воду канул — ни вещей, ни его. Что случилось, уж не он ли..? — и не договорил.
      Балуткин снизу глянул на Седых.
      — А вы хорошо Степана знали?
      — Да как сказать? Первый год с ним…
      — Да-а, дела-делишки.
      На память Балуткину вдруг пришел случай: года два назад в одном из рабочих леспромхоза он признал по ориентировке милиции бывшего полицая. Тот думал, видно, что забыли люди, как он фашистам прислуживал, земляков мучил. Много лет таился, а нашли. Тайга многим приют дает… Вот и Степан! Кто он? «Ну да выяснится, выяснится», — опять подумал Балуткин, наклонясь над брезентом.
      — А это, ребята, чья? — Балуткин указывал на старенькую ватную телогрейку, в которую завернут был лодочный мотор.
      Седых крикнул, подошли геологи. Осторожно Балуткин приподнял мотор, достал телогрейку. Залоснившаяся на полах, маленькая и грязная, она явно не принадлежала геологам. Это была детская телогрейка, в таких бегают зимой деревенские ребята лет двенадцати.
      И снова у Балуткина заныло сердце, — местные, местные, — когда он увидел, как переглядываются геологи и невольно сбиваются в кучку.
      — Значит, не ваши, — подытожил участковый. — Ну, это уже след.
      — А Степан как в воду, говоришь, канул? В воду, так в воду. Будем работать, ребята. Летний день долгий, свету у нас еще добрых часа три-четыре. По лесу, говорите, искали, нет на земле следов, поищем в воде. Рубите шесты покрепче, крючья какие ищите, будем Тагну пытать, не она ли тайну прячет.
      Команду геологи исполнили быстро. Балуткин организовал поиск.
      Одну группу возглавил сам, другую — Седых.
      На резиновых лодках Седых переправился со своими на другой берег, да и переправа-то какая — речка здесь шириной не больше десяти метров.
      Вооруженные длинными шестами, две группы с разных берегов начали обследовать реку. Печальная это была работа.
      Всякий раз, когда шест цеплял что-то на дне реки, замирало сердце у людей, боялись увидеть труп того, кого просто невозможно было представить мертвым.
      Вот уже второй час поисков на исходе.
      Привычные к работе геологи работают споро, не один километр Тагны прощупали шестами. Ничего нет. Но Тагна быстра, мигом уносит она все, что попадет в ее воды, и надо искать.
      В сумерках уже наткнулись на упавшее в реку полусгнившее дерево, на него нанесло сучьев, валежника, получился завал.
      Балуткин первым подходит к завалу — ничего вроде бы не видно. Командует идущему с ним проводнику. Два шеста подводят они под лесину, которая набухла, не поддается.
      Группа Седых остановилась на противоположном берегу: смотрят.
      Еще усилие, еще. Лесина подалась, из-под нее тотчас поплыли щепки.
      И, видимо, освободившись от держащих его сучьев, медленно показалось тело. Нефедов.
      Спустились еще ниже. Больше ничего.
      Днем прилетели вертолетом прокурор, начальник райотдела Серов, работники уголовного розыска. Осмотрели место происшествия, вещи, сфотографировали, составили протокол. Наметили план розыска.
      Вскоре подъедут Николаев и Колбин, они внесут в план необходимые коррективы по ходу дела, но розыск нужно начинать немедленно.
      Молча несли геологи своего погибшего товарища, молча положили в вертолет, и лишь когда, застрекотав, поднялся вертолет в воздух, направляясь в райцентр, подняли геологи свои карабины, и долго сопки повторяли эхо этого прощального залпа.

      В маленьком морге душно, плохо приспособлен одноэтажный деревянный домик для такой работы. Вентиляция — только естественная: через дверь да небольшие форточки двух окошек секционной.
      Эксперт Елена Владимировна уже не раз вытирала пот со лба, расстегнул рубашку старший лейтенант Николаев. Следователь внимательно смотрит, спрашивает, собирает извлеченные дробинки.
      Елену Владимировну раздражал поначалу этот лейтенант, не пропускавший ни одного ее движения. Несколько раз предлагала она ему отдохнуть, рядом текла река, речная прохлада так и манила к себе. Но он упрямо мотал головой и оставался рядом.
      — Не доверяете вы мне, что ли? — раздражаясь, говорила она. — Не первый день работаю, а второй десяток лет. Опишу все подробно, не беспокойтесь.
      А Николаев смотрел на нее печальными серыми глазами и, чуть картавя, просил:
      — Не сердитесь, Елена Владимировна, мне надо видеть все самому, все видеть и все представить.
      И она смирилась с его присутствием, а потом ей даже понравилось его стремление видеть все.
      Чего греха таить, от ее работы шарахались многие оперативники, избегали ходить на вскрытия, а сколько полезного для дела могли бы они узнать.
      Елена Владимировна стала подробно рассказывать старшему лейтенанту о результатах вскрытия.
      На теле Нефедова следы трех выстрелов. Выстрел картечью — в левый бок, чуть ниже сердца. Шея, грудь, нижняя часть лица осыпаны мелкой, охотники называют ее «бекасиной», дробью.
      Елена Владимировна выбирала дробинки, бросая их в баночку, подставляемую старшим лейтенантом. Их было слишком много даже для такого здоровяка, как Нефедов.
      Третье ранение было в голову. Елена Владимировна извлекла из раны семь крупных картечин и пыж. Обыкновенный газетный пыж, пропитанный кровью.
      Это была улика. Маленькая еще, но зацепка. Кто знает, может быть, именно она подскажет, где искать убийцу, а может быть она просто в свое время встанет в стройный ряд доказательств и вместе с ними уличит преступника.

      По намеченному плану Балуткину предстояло заняться детской телогрейкой. Инспектор свернул ее, спрятал в вещевой мешок и направился по своим селам и заимкам.
      Третий день Балуткин жил с чувством личной вины в происшедшем. Понимал, что хоть и включены в план розыска самые разные мероприятия, а нужно ему, именно ему поработать. Перебирал в памяти всех своих подопечных, отбрасывал одного за другим, ни на ком не хотелось останавливаться. Но снова и снова возвращался он мыслями к своим деревням.
      Днем он успел проверить одно из сел — пока ничего. Телогрейка детская, заношенная и грязная, но не лежалая, надо искать ее хозяина в семьях, где есть дети в возрасте десяти — двенадцати лет.
      Собрал Балуткин в селе надежных людей, объяснился, прошли по многодетным семьям, побеседовали в каждом доме — ничего. По старой привычке Балуткин больше надеялся на себя и знал, что не успокоится — хоть десять раз проверит каждый дом, а найдет хозяина телогрейки.
 
      Трясясь в попутной машине, Балуткин думал о Ерхоне — селе, в которое направлялся. Здесь — ферма и тракторная бригада, народу по местным понятиям много, да ведь знакомые все люди, как говорил сам Балуткин, стародавние.
      Раньше часто наведывался он в это село. Появилась в нем одно время самогонка. Но никак Балуткин не мог найти аппарат, пока не подсказали добрые люди: «В тайге, Михалыч, ищи, в землянке Игошина».
      А Игошин был крепкий орешек, и какая-то в нем непонятная злорадность жила. Жену и дочерей держал так крепко, что те даже к соседям выходить боялись. А вот единственного сына Андрея баловал.
      Вырос Андрей здоровым, красивым, но таким непутевым, что диву давались люди. Самая ценность в тайге — хорошая лайка-соболятница, все это знают. Так Андрей соседскую лайку не пожалел — на унты себе приспособил. Шкура, вишь, пушистая понравилась. Бросились к отцу с жалобой, а тот с похмелья был, вышел на крыльцо с ружьем. Плюнули соседи, отступились себе дороже связываться. Балуткин говорил после с Игошиным, тот обещал приструнить сына.
      Да, беспокоило Балуткина когда-то это семейство. Вот и с самогонкой. По всем приметам верно выходило — в тайге у Игошина землянка, и самогонку там он гнал. Да попробуй отыщи ту землянку. Пришлось тогда в открытую сыграть Балуткину — вызвал Игошина в сельсовет, рассказал, что знает. Ну и Игошин участкового знал, поостерегся. А вскоре сам зимой едва из тайги приполз — медведь его заломал. Так и не выжил в больнице.
      Андрей к тому времени семилетку закончил, в колхозе работать не захотел, охотничал самостоятельно лет с шестнадцати. Все в тайге да в тайге, друзей у него не было. Сдаст добытые шкурки, — а ведь соболей даже добывал, — напьется и не то чтобы хулиганит, но такой вид свирепый имеет, что обходят его стороной люди. И прозвище ему дали: «Андрей — Медвежье сердце». Это прозвище самому Андрею понравилось и прилипло к нему. Неспокойно было Балуткину, пока Андрей не уехал во Владивосток к родственнику, который штурманом был и Андрея к себе на судно пристроил.
      Сейчас старуха Игошина жила в соседнем селе с младшей дочерью, а старшая дочь замужем была за самостоятельным и непьющим мужиком. Жили они в отцовском игошинском доме тихо, растили детей и Балуткину хлопот не доставляли. Был участковый в последний раз у Игошихи с полгода назад, и старуха показала ему фотокарточку сына. В рыбацкой робе Андрей смотрел с карточки строго. Балуткин порадовался было за него, да неприятно задела надпись на обороте: «Андрей — Медвежье сердце». Не забывает, знать, парень свои ухватки. Ничего ведь в жизни не видел. Стоит, как говорится, медный грош, а заявки какие делает! Ишь ты — «Медвежье сердце».
      Сейчас Балуткин был спокоен за Игошиных — парень при деле, рыбаки народ суровый — забаловаться не дадут.
      Еще в дороге застал Балуткина дождь, который к вечеру разошелся.
      По дождливой погоде народ дома сидит, и, заслышав о приезде участкового, уважаемого в селе человека, потянулись в сельсовет те мужики, кого и не звали.
      Вскоре в сельсовете тесновато стало. Нигде не объявляли о случае на Васильевской заимке, но слух в тайге идет непонятной тропой, напрямик к людям. Обсуждают мужики невероятную новость, курят, вздыхают.
      И знает Балуткин, что люди эти рады помочь ему.
      — Что, мужики, никто не углядел стороннего человека в эти дни?
      Нет, не было чужих.
      Это зимой оживляется тайга. Зимник прокладывают от райцентра до Зарант, где строится фабрика, охотники забредают в чужие угодья из дальних коопзверопромхозов. А летом дороги нет, охоты нет. Только геологи наведываются, но жители распознают их сразу, у них — дисциплина, не бродят где попало.
      Начал Балуткин выяснять потихоньку, чем занимались сельчане эту неделю, где кто работал, не приходили ли косари с Васильевской, да гостей не было ли к кому?
      Нет, пусто. Обычно текла деревенская жизнь. Работа, хозяйство у всех. Косари не являлись, гостей не было всю неделю.
      — Слышь, Михалыч, — вдруг сказал сосед Игошиных. — Андрюха игошинский приезжал в отпуск, пожил неделю, да уже ден десять как уехал. Сестра сказывала, к рыбакам опять возвернулся.
      Балуткин так и замер. Андрей! Недаром, видно, вспоминал он беспутного по дороге в Ерхон.
      Но ведь уехал задолго до убийства, успокаивал себя Балуткин, однако уже твердо знал, что тщательно надо этот факт проверить.
      Сообщение об Андрее насторожило Балуткина, не стал он вынимать из рюкзака телогрейку, сам решил по домам пройтись, и обязательно зайти к Игошиным. Кстати, и дети у Андреевой сестры есть. Девочки, правда, но возраст подходящий под телогреечку. Конечно, больше парнишки бегают в таких, но и девчушки носят, пока не заневестятся.
      Попрощавшись с мужиками, не желавшими еще расходиться, Балуткин пошел по домам.
      Уже смеркалось, когда пришла очередь игошинского дома.