— Здравствуй, Вера, здравствуй, — ответил начальник райотдела. — Сергей у себя в больнице. Мы с ним в подъезде встретились ночью. Я с работы — он на работу. Вызов был у него. А у нас ЧП! Тебе на службу выходить надо. Положение сложное. Опыт твой позарез нужен.
      — Ну уж и опыт, — усмехнулась она, но слышать ей это было приятно.
      — Брось скромничать-то, — на лице Николаева появилась улыбка, — ты ведь, Вера, у нас психологией увлекаешься, вот тебе и карты в руки. А без психологии нам не обойтись. — Он подвинул стул следователю, прошел за свой стол, на котором в аккуратных папках разного цвета лежали бумаги. Любовь Николаева к порядку была в отделе известна.
      Майор раскрыл одну папочку, достал исписанный лист бумаги, молча протянул его Вере.
      «План розыскных мероприятий», — прочла она старательно выведенный заголовок.
      — Читай пока, — сказал Николаев, — а я почту просмотрю.
      Тихо в кабинете, слышен только шелест перебираемых Николаевым документов, да изредка скрипнет перо, когда он ставит энергичную подпись под очередной резолюцией.
      — Ну что ж, все как будто к месту, — Вера Васильевна возвратила план Ивану Александровичу.
      — К месту-то к месту, Вера, да уж больно необычное дело. Все говорит об участии женщины в убийстве. И слишком уж гладко у нее прошло, за исключением, конечно, главного — денег. Взята небольшая сумма, а спрятанные тысячи целы. Мы посоветовались с твоим шефом — прокурор, как и я, за то, чтобы группу по следствию ты возглавила. — Он опять улыбнулся. — Увлечение у тебя для дела нужное — психология.
      — Иван Александрович, что-то ты на комплименты щедр. Не к добру это, — заметила Вера Васильевна, а сама оценивала только что прочитанное. — «Надо немедленно собрать всю информацию», — подумала она, а Николаев, словно угадав ее мысли, сказал:
      — Сегодня в 10 часов собираемся у меня, подобьем, что называется, бабки.
 
      — Что на сегодня нового? — майор оглядел сидящих в кабинете людей. Он знал их хорошо, ценил и любил, поэтому видел, как они переживают безрезультатность поиска, которому отдают все силы. А ведь и обычные, повседневные обязанности никто не снимал с них.
      В следственном, у Сидоренко, сроки по делам бегут как сумасшедшие, прокурор торопит. Впрочем, за Сидоренко волноваться нечего, он человек организованный.
      Вот Климов. Похудел еще больше за эту неделю. Вертит по привычке листочек в руках, а сам в него и не глядит, помнит наизусть. Капитан знает город и район как никто, людей знает, у него хорошая интуиция. Климов музыку любит, книги, на любую тему беседовать может — эрудит. Таких побольше бы в милицию, они облагораживают коллектив.
      Замполит притулился у окна, в сторонке, вроде бы лишний. Нет, он не лишний. Его твердость, его слово и пример нужны людям, чтобы хранить чистоту души и рук, это очень важно.
      А вот Вера Васильевна. Вера, верный товарищ. Густые черные брови вразлет, темные быстрые глаза. «Соболек» — ласково называет ее Сергей. Сложила руки на коленях. Прямо с дороги. И не видела еще мужа. Два фанатика — повезло юриспруденции и медицине.
      А Ниткин — он сегодня главный герой, ему не терпится доложить.
      — Прошу вас, Ниткин, докладывайте первым, только ясно и коротко, — предупредил Николаев.
      Тот вскочил, и майор невольно улыбнулся.
      — Я коротко. Значит, так. Экспертизы провели. Заключения — вот они. — Он похлопал по розовой прозрачной папочке. — На топорище изъятого топора — краска сурик, идентичная краске с крыши дома Щекина. На самом топоре — кровь. Теперь о Костериной. Шерстинки, изъятые в кабине машины Шибкова, идентичны шерстинкам с ее шубы. Подкладка левого рукава имеет следы крови. Следы старые. А кровь убитой Сенковой и Костериной — аналогична. На заборе, кстати, тоже кровь их группы.
      — Аналогична? — переспросил Николаев.
      — Да, абсолютно во всем, я могу заключение показать.
      — И последнее, — продолжал эксперт, — следы на месте преступления и следы обуви Костериной не совпадают.
      — Обувь Костериной просмотрели всю? Не могло быть другой? — начальник райотдела повернулся к Климову.
      — Всю. Ничего подходящего нет. Да и обуви там — кот наплакал. Из резиновой — только сапожки, что на ней.
      — Вот и задерживай человека при таких доказательствах. — Николаев обратился к розыскнику, как бы продолжая старый разговор: — Правы мы были тогда.
      — Н-да, — неопределенно протянул капитан. Он-то тогда был, выходит, неправ.
      Доложили Сидоренко, Климов. Люди словно бились в заколдованном круге — никакой определенности.
      — Что же, — Николаев встал. — Против Костериной свидетельствует заключение об идентичности микрочастиц ее одежды и ворсинок с сиденья машины Шибкова. Но шуб-то этих у нас, не забыли? 425! На версию с Костериной, видимо, надеяться не стоит, но нужно довести ее до логического конца. И как можно быстрее. Личные связи погибшей проверены — они безупречны, — продолжал Иван Александрович. — И кажется мне, что мы ошибаемся, думая о тщательной организации убийства. Сколько мы установили случайностей? Опытный грабитель не выбрал бы такое бойкое место. Преступление или задумано было иначе и что-то сорвалось, или действовал человек, не предусмотревший эти детали, — слишком мало времени для отступления, да и было оно случайным — а ну, не поехал бы Шибков сбрасывать снег с крыши в неурочное время? Подозревать же водителя в соучастии нет никаких оснований: сам пришел, помогает от души. Приметы вероятной участницы убийства у нас есть, практически все пути выхода из города перекрыты — и все пусто, пусто. Усилить надо, товарищ Климов, работу, спросить построже с участковых. Где-то есть брешь, через которую уходит преступник…
 
      Почти три часа милицейский газик-трудяга, распуская из-под колес струи вешней воды, добирался до Заозерного. Петухов и Алик в дороге молчали. Обстоятельства складывались пока явно не в их пользу.
      Супруги Степанко непонятно куда исчезли. Оснований для розыска нет, никаких претензий им предъявить по поводу неожиданного отъезда нельзя. Да и был ли он неожиданным, их отъезд? Может быть, они его планировали заранее? Но почему Иосиф Степанко не отпросился с работы?
      Вопросов много. Эта незначительная неувязка с Барковой, как рябь от легкого ветерка на спокойной реке, тревожила. Нужна ясность.
      В знакомом им кабинете сидели Сенькин и приунывший участковый. Еще из Яринского сельсовета Петухов позвонил, просил вызвать Баркову и узнать, не явились ли к ней родители. По одному виду товарищей Петухов догадался, что опять произошла осечка.
      — Нет Тамарки, — невесело объявил инспектор, — уехала, говорят, к родителям в гости, они за ней прикатили на мотоцикле из Ярино.
      — Как так? — удивился капитан, — дорога ведь оттуда одна?
      — Одна, — кивнул участковый.
      — Но мы не встречали их по дороге, а неизбежно должны были встретить, если они вернулись в Ярино!
      В разговор вмешался Сенькин:
      — Послушай, Толя, что я тебе расскажу, — Сенькин был непривычно серьезным. — Я тут по деревне покрутился, поговорил с людьми. Кто что видел, где был, одеждой интересовался, женщинами. — Он сделал паузу и продолжил: — Здесь, понимаешь, об убийстве хорошо осведомлены, это меня насторожило. Стал выяснять, откуда. И вот уборщица из сельпо мне сказала, что Тамарка Снегова в городе была и эти вести как сорока на хвосте принесла. И еще что, Приходит эта Снегова в сельпо в мужниной телогрейке, рукава подвернуты, а в магазине как раз разговор шел, что в Ийске продавщицу за выручку убили. Женщины ей и говорят в шутку, мол, может, тебя тоже ограбили, раз в мужнину хламиду, молодайка, влезла. А она им отвечает, что всех женщин, кто хорошо одет, милиция проверяет, убийцу ищут, вот она и оделась похуже, чтобы нервы зря не трепали. Бабы посмеялись над ней и разошлись. Я эту Снегову найти собирался, потолковать, и на тебе — она, оказывается, и есть твоя Баркова. А откуда, интересно мне, она знает, кого нам надо?
      — Да уж, братцы мои, без Снеговой-Барковой нам не обойтись. Вы-то ее хорошо знаете? — обратился Петухов к участковому.
      — Откуда? — развел тот руками. — Она к нам месяца два как прибыла, вышла за Снегова Олега замуж. Вот его я знаю. Плохого за ним я не замечал. Ну, видел эту Тамару несколько раз. И одежду ее зимнюю помню — пальто красное такое.
      — Точно, пальто, — вмешался Сенькин, — это я выяснил. Видели ее в красном, да вот — в телогрейке.
      — Пальто, пальто, — досадливо поморщился Анатолий, — вы мне скажите, где она сама.
      — Откуда нам знать? — опять огорченно развел руками участковый. — Мы с ее Олегом побеседовали. Утверждает, что с родителями уехала, в Ярино. Из одежды, по его словам, есть у нее только это пальто, — он осекся, опасливо поглядев на рассерженного Петухов а.
      — Вот вам «не мои, не мои», — укоризненный тон оперуполномоченного заставил участкового опустить голову, — два месяца человек у тебя под боком живет, а ты и не знаешь, кто таков.
      — Да, господи, подумаешь ли — молодайка ведь, — оправдывался тот.
      — Вот тебе и молодайка, — сурово отрезал Петухов, — где мы сейчас ее достанем?! Пошли звонить начальству, доложить надо.
      Сквозь треск коммутаторной связи жесткий голос Климова прорезался неожиданно четко:
      — Сенькин остается в Заозерном, Богданов едет в Ярино, Петухов возвращается в Ийск. Всем искать Баркову-Снегову.
 
      Кадинский отдел внутренних дел находился в центре города, и Таня Румянцева нашла его без труда. Такой же, как у них в Ийске, деревянный двухэтажный особнячок, и кабинет начальника отделения уголовного розыска — узкий и длинный, тоже на втором этаже, куда она поднялась по деревянной лестнице. Таня немного волновалась, входя в кабинет, хотя знала, что ее ждут — Николаев звонил, просил оказать помощь.
      Вчера с Румянцевой долго говорила Вера Васильевна, и вот — задание, от выполнения которого зависит очень многое.
      Высокий худощавый майор с пышной шевелюрой внимательно изучил ее новенькое удостоверение, улыбнулся, пригласил за приставной столик, сам сел напротив.
      — Прямо с вокзала и к нам?
      — Конечно. — Она даже удивилась. Разве могло быть иначе, когда в Ийске ждут ее сообщения. И станет она гулять по гостиницам, дело-то не терпит.
      — Я понимаю, — опять улыбнулся розыскник, — задание срочное. — Он шутливо склонил голову, седые пряди закрыли лоб. — Жду ваших указаний.
      Таня смутилась:
      — Какие указания?
      — Да это шутка, — ответил майор. — А если серьезно — мы вам кое-что уже приготовили. По интересующему вас адресу действительно проживает Сивкова Нина Петровна. Пенсионерка. Воспитывает двух внучек — детей умершей дочери.
      — Дети? — она в волнении привстала. — Дети, говорите?
      — Дети, а что? — удивился начальник отделения.
      — Так ведь угадали мы, значит! Детей Костерина скрывает. Почему только?
      Румянцева заторопилась. В помощь ей выделили молодого участкового инспектора, и вот они уже сидят в небольшой, чисто прибранной комнате Сивковой. Хозяйка, худощавая пожилая женщина, встретила их неприветливо, говорить с Таней не желала и не скрывала этого. Увещевания участкового тоже на нее не действовали.
      — Я живу тихо, мирно и мне до ваших забот дела нет, — отрезала она.
      — Нина Петровна, мы нашли вас, какой смысл таиться? Была у вас Костерина? Чьи у вас дети? Поймите, что все это мы узнаем — если не от вас, то от других людей. Если вам или Костериной не хочется посвящать посторонних — не лучше ли нам открыться?
      Таня убеждала еще долго. Та наконец сдалась.
      — Ладно, — сказала Сивкова, — понимаю, до всего вы докопаетесь сами, поэтому только и откроюсь. Но, прошу вас, не троньте Соню. Этой бабе выпало в жизни столько горького, что десятерым было бы достаточно. Била-била ее жизнь, колотила, ан не все выколотила. Тянется к хорошей доле, борется за нее, и человека вроде неплохого нашла. Соне и детям он опора.
      Румянцева, не перебивая, внимательно слушала Сивкову. И перед ней предстала картина такой горькой, запутанной, словно специально кем-то закрученной судьбы, что Таня с ее короткой и прямой жизненной стежкой ужасалась и ахала про себя. И ей становились понятными озлобленность Костериной, ее недоверие к людям, желание спрятать, утаить самое дорогое для нее — детей.
      …Софья была единственной дочерью младшей сестры Сивковой, которая рано лишилась мужа и растила дочку одна, работая медсестрой в больнице. Желание получше накормить, одеть Сонечку заставляло ее работать не щадя себя.
      Слабая здоровьем женщина скоро надорвалась, и единственная дочка радости не приносила: душевной близости между ними не было, и неоткуда ей было взяться, они между собой почти и не общались. К болезни, к усталости прибавились муки душевные из-за черствости дочери… И осталась Софья одна. Ей едва исполнилось 17 лет.
      А жить надо, есть хочется — делай теперь все сама, помощи ждать неоткуда. Бросила школу, пошла работать и пустила к себе на квартиру — приличная однокомнатная квартира у нее осталась от матери — веселую женщину. С этого и начались Сонины несчастья. К квартирантке приходили гости — носили вино, еду, оставляли какие-то вещи, ночевали, гуляли. Соню хвалили, ею восхищались, угощали, дарили подарки и деньги — девушка была в центре внимания, и это нравилось ей. Работать на швейной фабрике, где она строчила простыни и наволочки, уже совсем не хотелось. Прогул, другой, а потом Соня и вообще не пошла на работу. И как-то так получилось, что ее уход с фабрики остался незамеченным — была она уже, как считалось, взрослой. А дома веселая квартирантка нашептывала: «Плюнь, швейня не для тебя, ты — королева».
      Жилось, как казалось Соне, действительно неплохо. Но эта полоса прошла. Нагрянула милиция, увели подружку, забрали дареные вещи — Соня и сама к этому времени знала, что «наставница» ее мошенница и воровка. Знала, но ничего не хотела менять в своей жизни — как идет, так и идет.
      Говорили с ней, увещевали, вернулась она на фабрику.
      Прошло с полгода, и вдруг появился чернявый красавец. Веселый, белозубый, с дичинкой в пронзительных глазах. Принес письмо от бывшей квартирантки.
      Саня Костерин — так звали парня — отбыл срок, и та писала, чтобы Соня его приютила. Постеснялась девушка прогнать парня, да и был он больно хорош. Девичью честь свою не сберегла, не устояла. А Саня ей — про любовь, про верность до гроба. Страсти, клятвы, слезы — Сонина податливая душа успокоилась.
      Потом начались будни. Денег, которые Костерин заработал в колонии, хватило ненадолго. Он стал пропадать из дома, уходил, приходил, когда ему вздумается, приносил водку, приглашал таких же веселых парней. Она пыталась протестовать, но однажды, когда стала гнать разбушевавшуюся компанию, ее, уже беременную, Саня увел на кухню, хладнокровно и расчетливо, с застывшей улыбкой на губах, несколько раз хлестанул по лицу. Чтобы Соня не упала, он держал ее, взяв за кисти обеих рук своими сильными пальцами. Раньше ее никогда не били. Это было страшно и безысходно. И Соня сломалась. Стала бояться, предпочла молчать и подчиняться, лишь бы не видеть в глазах Костерина холодную злобу.
      Родился ребенок. Дочка Света.
      С рождением девочки жизнь пошла еще труднее. Ребенок плакал, мешал супругу, тот сердился, кричал: «Заткни ей глотку!» Потом муж совсем редко стал бывать дома. Так было спокойнее, но у Сони кончались деньги, а надо было жить.
      Тогда-то и встретилась она с Ниной Петровной, приехавшей на могилу сестры. Сонина изболевшаяся душа прильнула к тетке, нота вскоре уехала, муж ее оставался дома один и сильно болел. До своего отъезда сходила Нина Петровна на фабрику, получила для девочки направление в ясли, а Софья вышла на работу. Супруг долго не появлялся, потом приехал — похудевший и откровенно злобный. Снова жизнь превратилась в ад. Пил Саня много. Соня выпивала и раньше, но изредка. Теперь же все чаще прикладывалась к спиртному, чтобы заглушить страх. Пьяная она была отважной, легко переносила зуботычины и побои. Ей, охмелевшей, казалось, что она нашла выход, а трезвой становилось еще хуже. Утром она видела заброшенную голодную дочку.
      Угрызения совести, жалость к ребенку Софья заливала водкой — так и катилась ее жизнь по замкнутому порочному кругу, который сжимался и сжимался.
      Увещевания сослуживцев не помогали. Соня все больше тупела, озлоблялась. Но она все же работала — строчила трясущимися руками простыни, избегая осуждающих взглядов соседок. Муженек же неизменно к приходу участкового имел справку с работы — то он грузчик в магазине, то сторож на совхозном поле. И — дерзко: «Работаю, а пью — на свои. Живу как хочу, и вы мне не указ».
      Соня опускалась все ниже.
      Наступил день, когда ее вызвали в суд. Чем измерить то унижение, что испытала она, когда услышала: она больше не мать своему ребенку. Ее лишили родительских прав, потому что нельзя оставлять девочку в доме, где процветает пьянство. Лишившись дочери, Соня как бы очнулась. Потихоньку от мужа уволилась, бросила все, уехала.
      С трудом приходя в себя, жила одна, работая в совхозе. Ей сразу дали жилье. Но неутолимая тоска по Светлане погнала ее в родной город. Дочь подросла, не узнала ее. Это причинило новую боль. Хотелось быть рядом, слышать милый голосок, прижимать к себе маленькое тельце.
      Соня пришла домой, но лучше бы не приходила.
      Вечером, оглядев вымытую и прибранную квартиру, Костерин коротко и тихо бросил: — Еще раз уедешь — убью. Тебя порешу и девку.
      И Софья поняла: он может сделать это. Терпела молча побои, долгие часы проводила у дочери в Доме ребенка. И — новое горе.
      Однажды ночью, когда Соня спала на полу в кухне, а в комнате шла очередная гульба, над нею по-скотски надругались друзья Костерина. Эта ночь убила в женщине былой страх. Отомстить — вот чем стала она жить. Вскоре она почувствовала в себе новую жизнь — плод грязи и унижения, но ее дитя — кровь и плоть. Костерин предупредил: «Ублюдка не приноси. Убью».
      Родилась еще одна девочка. Соня с дочкой вернуться домой побоялась, вспомнила о тетке и прямо из больницы — к ней. Мол, опять разошлась, муж детей не хочет растить.
      А у Нины Петровны к тому времени муж умер, и оставила она племянницу у себя. Но тосковала Соня. Скучала по старшей. И еще жгло ее желание мести. Вскоре упросила тетку отпустить ненадолго домой. Нина Петровна согласилась, не зная, что Софья на Светлану прав уже не имеет и едет совсем за другим.
      Вернулась она к Костерину одна, перетерпела все, что он ей отпустил при встрече, стала присматриваться. На трезвую голову быстро разглядела — Костерин с дружками темными делами занимаются. Знала она об этом и раньше, но не до того ей было спьяну. И надумала, как отомстить Костерину за все.
      Компания ее не стеснялась. Узнала Соня, что готовятся они ограбить священника в соседней деревне — по слухам, он имел деньги, ценности и дорогие иконы.
      Вступила в игру — уроки супруга не прошли даром.
      Удивленно вскинул брови Костерин, когда однажды, подойдя к ним, она бросила на стол несколько капроновых чулок:
      — Напяльте на морды, а то сторож вас может узнать.
      Они натягивали на лицо чулки, превращаясь в безобразные маски, хохотали, указывая пальцами друг на друга. Предложение ее было принято, отношение к ней изменилось.
      Заинтересованность свою скрыть не сумела, но Костерин самоуверенно отнес это на счет своей школы. Он пригласил Соню «на дело». Она согласилась.
      В назначенную ночь, когда она, затравленно озираясь, ждала их возле сторожки, время для нее текло так медленно, что минуты казались годами. За этот срок она прожила всю свою жизнь от первых сознательных дней до сегодняшней ночи и поняла, что возмездие задумано не так и ударит оно не только по ней самой, но и по ее детям.
      Ужас обуял ее, когда услышала от них, запыхавшихся, злобно возбужденных, что они убили поднявшего было шум сторожа, а в дом к священнику попасть не смогли. Так вот теперь кто она — соучастница! Хотела лишь сдать их в милицию, припереть уликами, а сама стала соучастницей.
      Костерин уже дома, видя состояние жены, предупредил ее. Он знал ее больное место и угрожал расправой над детьми. Знал, чем укротить. Знать-то знал, да просчитался. Соня уж была не та, понимала, что дочерей при такой жизни ей не сохранить.
      Костерин не возражал, когда утром она объявила об отъезде. На этот раз Софья рассказала Нине Петровне всю правду. Всю как есть — ничего не утаивая.
      Никто, никакой суд не осудит так сурово, как человек сам себя, когда в нем заговорит совесть.
      Поплакали женщины и решили: Софье — искупить вину до конца и призвать к ответу Костерина с дружками, явиться в милицию с повинной. А детей на всякий случай спрятать подальше. Тут рисковать нельзя.
      Так Соня попала в колонию. Костерин понял, что выдала их жена, и уже после приговора во всеуслышание заявил: «Убью твоих ублюдков». Заявление это никого не насторожило, на следствии Софья категорически заявила, что детей у нее нет.
      В исправительно-трудовой колонии ее не покидала постоянная тревога за девочек, которые жили у Нины Петровны.
      Долго тянулся срок — целых шесть лет…
 
      Она ни разу не встретилась с детьми — запрещала привозить их к себе. К боязни за их жизнь примешивался страх того, что отрекутся от нее — осужденной матери, будут стыдиться ее — всего этого страшилась, мучаясь долгими ночами.
      Когда наконец пришла свобода, Софья обосновалась в Ийске. Встретилась с Бревичем, в котором сумела разглядеть душу, тянущуюся к добру…
      Сейчас Софья ждет, когда Константин получит квартиру, тогда и заберет к себе детей и Нину Петровну, и все они заживут счастливо…
      Подперев рукой горевшую щеку, Таня слушала рассказ Сивковой. И молодой участковый, потрясенный судьбой женщины, несколько раз принимался закуривать, гасил сигареты, вставал из-за стола, ходил по тесной комнатке.
      — Черт-те что! — с досадой вымолвил он, едва Нина Петровна успела закончить. — Тоже мне, герои. Заняли круговую оборону! Понятно еще, что племянница ваша боится. А вы-то как, Нина Петровна? Или в лесу живете? Да нам этого Костерина приструнить — пара пустяков. Управу на него найдем живо, чего там. И вы хороши — столько лет, по существу, негодяя скрываете. Детям угрожать вздумал! — Возмущение инспектора не знало границ. — Да вы бы мне об этом сообщили — уж я бы…
      Хлопнула дверь, вошли две аккуратные темноволосые девочки. У старшей серьезные карие глаза, у второй — любопытные серые пуговки под разлетом бровей.
      С этим народом Таня чувствовала себя привычно и просто.
      — Здравствуйте, девочки, я от мамы вам привет привезла…
 
      Вера Васильевна положила телефонную трубку, задумалась. Перед самыми неожиданными ситуациями не раз ставила ее работа. Но разве привыкнешь к мукам, страданиям людей? Как не пожалеть Костерину, искупавшую прошлую вину, любой ценой оберегающую спокойствие и счастье своих детей?
      Следователь, думая о Соне, уже прикидывала, что же может она сделать для этих людей, чем помочь? Надо посоветоваться с Николаевым.
      Она поднялась в кабинет начальника, рассказала о том, что сообщила из Кадинска Таня Румянцева.
      — Да-а, — протянул Иван Александрович, — а знаешь, Вера, я очень рад тому, что она ни при чем.
      В ответ на улыбку Веры майор добавил:
      — Не подумай, ради бога, будто я радуюсь, что прав оказался с этой версией. Нет. Понимаешь, что-то в этой женщине есть мученическое, — он замялся, подыскивая подходящее слово, — стоическое, что ли. В общем, не бывает таких убийц…
      Иван Александрович был полностью согласен с тем, что нужно помочь Костериной. Он тут же сделал несколько пометок на календаре.
      — А главное, — добавил майор, прощаясь, — надо постараться убедить их, что они под надежной охраной государства, что в обиду мы их не дадим и нечего им прятаться от подонка, усложнять существование себе и детям. С Костериным разобраться поручим Климову, он уж порядок наведет. И еще, — в его голосе послышались просительные нотки, — ты бы, Верочка, сходила к ним сама, к Бревичу-то. И сегодня. Сними камень с души, каждый час для человека в таком положении имеет значение…
      «Ах, мил-человек Иванушка», — думала Вера, выходя от Николаева. Она и сама намеревалась не вызывать Софью, а пойти к ней. И, конечно же, сегодня. Вот и так у них бывает. Искали одно, а нашли другое.
      …Костерина помешивала что-то в стоявшей на плите кастрюльке, да так и застыла с ложкой в руке, когда, постучав, вошла Вера Васильевна, поздоровалась.
      Взгляд Костериной, не задерживаясь на следователе, метнулся за плечо, к двери, и Вера поняла его.
      — Нет, Софья Борисовна, одна я к вам пришла, больше никого не ждите, — сказала она.
      — На ночь глядя и одна, да еще ко мне? — насмешливо и горько спросила хозяйка.
      — К вам. И на ночь глядя. Извините, что поздновато, но только сейчас освободилась. А Светочка с Таней вам привет посылают… — Вера не успела договорить. Лицо Софьи дрогнуло, смешалось в нем озлобление, страх и ясно проглянула сквозь всю эту сложную гамму чувств такая обреченность, что у Веры Васильевны защемило сердце.
      Костерина бессильно опустилась на табурет возле печи, нелепо выглядела ложка в безвольно опущенной руке.
      — Дети ваши здоровы, — Вера подошла к Костериной, улыбнулась ей.
      Начался разговор. Откровенный, доверительный, как этого и хотела Вера.
      Вернувшийся с работы Бревич так и застыл у порога в удивлении, увидев раскрасневшиеся лица женщин, которые пили чай, сидя за маленьким столом.
      Софья не могла молчать, выплескивала наружу все, что накопилось за долгие годы.
      — Мог ли я предать ее? — Константин кивнул на жену, обращаясь к Вере Васильевне. — Ведь это ее дети, а я знаю: таких волков, как Костерин, надо остерегаться.
      — Да не справитесь вы сами, об этом и толковать нечего. С костериными сообща бороться нужно, тогда только толк будет, — горячо доказывала гостья.
      Посоветовавшись между собой, хозяева согласились, что лучше всего, как предлагал Николаев, переехать в поселок леспромхоза, где им сразу дадут дом. Уже около полуночи супруги проводили Веру Васильевну до дому. Шли по безмолвным улицам, любуясь высокими звездами на темном весеннем небе, постояли на мосту над Синью, которая готовилась к ледоходу, глухо вздыхая, тая под рыхлым льдом весеннюю воду.
      Уже открывая ключом дверь, Вера услышала, как заливается-звонит телефон в ее квартире. Далекий Сережин голос обиженно спрашивал:
      — Веруня, я весь вечер звоню — где же ты?
      — Здравствуй, родной! — Она задохнулась — от бега ли, от радости, что наконец слышит своего Сергея. — Тут у нас такие дела, я только что домой явилась. Как ты? Когда приедешь?
      — Я тебя к себе жду. Не могу никак выбраться. Понимаешь, мужчину оперировал. Прободная язва. Нельзя бросить больного. Приезжай, ну хоть на денечек!
      — Что ты, Сережка, — даже испугалась она. — Знаешь ведь, как с людьми у нас туго. Дело сложное и вообще…
      — Ну вот, опять, — поскучнел его голос, — опять…
      Два фанатика. Да, повезло юриспруденции и медицине.
 
      Баркова-Снегова нашлась неожиданно просто.
      Вечером еще Николаев и Климов долго сидели, обсуждая новости, привезенные Петуховым. И решили, что необходим срочный розыск, составили подробный план.
      А утром первым, кого увидел Анатолий, переступив порог отдела, был Щекин, сидевший в пустом коридоре возле его кабинета. Рядом со Щекиным стояла девица — круглое курносое лицо, красный платок, завязанный под подбородком, бордовое пальтишко с темным воротником из цигейки. Так часто Петухов за последние дни думал о Барковой, что сразу понял — она.
      Старый знакомый поднялся ему навстречу:
      — Вот, привел к вам красавицу, — ворчливо проговорил он, кивая на девушку. — Тамара это. Явилась, разлюбезная, вчера с ночевой, я и привел ее к вам — поговорите сами.
      Она молчала, но взгляд не отвела.
      Вошли в пустое еще помещение. Доставая из сейфа бумаги, Анатолий Петрович раздумывал: «Начать допрос немедленно? С чего? Позвать Климова? Но как это будет расценено? Ведь к этой девчонке, — Петухов покосился на юное лицо, — серьезных претензий пока нет, так, вопросы только. Начну-ка я сам, а дальше посмотрим».
      — Тамара Васильевна Баркова, — представилась посетительница и, улыбнувшись, поправилась: — То есть Снегова. По мужу.
      В улыбке приоткрылись пухлые губы, обнажились ровные белые зубы, и он заметил небольшое пространство между двумя верхними зубами. «Щербинка», — насторожился розыскник.
      Тамара отвечала на вопросы спокойно, даже весело, смотрела смело — ни тени смущения или робости, и это тоже сбивало с толку. «Преступница так вести себя не будет», — думал он.
      Рассказ Снеговой выходил и обычным, и странным одновременно.
      — В Ярино работала поварихой в котлопункте — так столовая у лесорубов называется. А как вышла замуж, перебралась в Заозерное — куда устроиться? Решили мы с Олегом, что я поступлю на курсы шоферов. Водить-то машину муж меня давно научил, вот я за этим и приезжала в город несколько раз. Узнавала, какие документы надо, куда сдавать их…
      — Так какие документы? — переспросил Петухов, чувствуя, что бойкая девица перехватила инициативу и рассказывает ему то, что сама считает нужным.
      — Ну, две фотокарточки надо, характеристику. Это все у меня есть. Медицинскую комиссию пройти необходимо — она в поликлинике два раза в неделю заседает. Я приехала в город тридцатого марта, ночевала у Щекиной — мы учились вместе… Утром с Таней по магазинам пошли, а потом она на занятия побежала, а я отправилась в поликлинику, узнала, что комиссия работает по средам и пятницам. Оттуда на попутке — домой. Я и дяде Пете все это рассказала, а он меня к вам привел, идем, говорит, в милицию.
      «Да не все ты, голубушка, мне поведала», — опять подумал Анатолий и стал задавать вопросы:
      — Куда вы из Ийска двинулись?
      — Я же сказала — в поселок, — в голосе Снеговой слышались удивление и досада.
      — Уточните, что значит «в поселок». К мужу — в Заозерное или к матери — в Ярино?
      — К мужу, конечно, там теперь мой дом, — назидательно, словно учительница первокласснику, ответила Тамара.