ДЕНЬ ПЯТЫЙ

— А что же дальше? — требовательно спросил кто-то, и я с минутным запозданием узнал дрожащий голос Карны.

— Госпожа, — немного укоризненно проговорил Мугид. — Вам ли, историку, этого не знать?

— Но в летописях нету упоминания о верховном жреце Ув-Дайгрэйса, Тиелиге,

— возразила девушка. — И о многом другом тоже.

— Да, разумеется, вы правы, — согласился старик. — И обо всем том в узнаете в свой срок.

Просто я хотел, чтобы мы все пообедали перед тем, как продолжим.

— Сегодня? — уточнила Карна.

— Сегодня, — заверил ее повествователь.

Девушка, кажется, немного успокоилась. Все стали нехотя подниматься из кресел и выходить наружу. Меня — кажется, это уже стало дурной привычкой! — ухватил за рукав Данкэн и вынудил приотстать.

— Пойдем-ка, прогуляемся, — предложил он мне. — Конечно, это лишит нас обеда, а в сложившихся обстоятельствах сие не очень хорошо, но зато я покажу вам кое-что, достойное внимания.

— Надеюсь, не раритет из местной библиотеки? — ядовито поинтересовался я.

— Нет, — улыбнулся журналист. — Отнюдь. То есть, конечно, могу и раритет показать, их тут несколько, но, думаю, вам будет интереснее узнать о причине ночного шума.

— Данкэн, вы склонны преуменьшать, — заметил я. — То, что случилось, вы называете ночным шумом ?.. Далеко идти-то?

— На самый верх башни, — предупредил журналист. — Но иначе показать вам это, не привлекая внимания других, будет сложновато.

— Вы считаете, что отказавшись от обеда, мы не привлечем их внимания?

— Нет, если потом, когда вернемся в повествовательную комнатку, вы станете расхваливать раритеты.

— …которых я в глаза не видел, — добавил я.

— Что-нибудь придумаете, — небрежно кинул Данкэн. — Они, небось, их тоже не видели. И тоже — в глаза.

Как выяснилось в течение нескольких следующих минут, лестница в башне была очень длинной. А ступеньки какими-то чересчур низкими — одной мало, а через две уже не перешагнешь. Я шел и ругал все, что только приходило на ум. А еще размышлял о том, что имел в виду Данкэн: лишит нас обеда, а в сложившихся обстоятельствах это не очень хорошо .

Подниматься пришлось долго. Я упарился и запыхался, и утешало только то, что журналист тоже выглядел не лучшим образом. Наконец лестница закончилась, упершись в узкую высокую дверь, и Данкэн самым бесцеремонным образом толкнул эту дверь, она распахнулась, и на нас выплеснулась волна обжигающего холодного воздуха.

— Заходите, не бойтесь, — журналист шагнул наружу, показывая мне, что боятся на самом деле нечего. Кроме, разумеется, ветра, который пробирал до самых поджилок, заставляя оные безудержно трястись.

— Ну и чем же таким вы желаете меня порадовать, а? — вопросил я, щурясь от яркого солнечного света, от которого, признаться, отвык за последние дни. — Местными пейзажами вам вряд ли удастся меня удивить.

— И не думал, — хмыкнул Данкэн. — Вы слишком черствый и ограниченный человек, чтобы удивлять вас пейзажами. Себе дороже обойдется.

Вон гляньте-ка лучше туда, — он бесстрашно перегнулся через каменный парапет и тыкал пальцем куда-то вниз.

Мне, признаться, подобный подвиг удался с большим трудом. Не в смысле пальцем тыкать, а в смысле перегнуться через парапет.

Падать было далеко, тут не то что всю жизнь, тут много чего вспомнить можно. Хотя… Что кроме жизни еще вспоминать?..

Глупые какие-то мысли в голову лезут. Крайне несвоевременные. Особенно если учесть…

Я отшатнулся, захлебываясь на вдохе и отказываясь верить своим глазам. Потом задрал голову вверх: над нами возвышалась односкатная крыша, прикрепленная одним своим краем прямо к скале, к которой, собственно, тулилась и вся башня. Между площадкой, на которой мы стояли, и вторым, внешним краем крыши, протянулись каменные полосы, оставлявшие щели для бойниц. Из одной такой бойницы и выглядывал наружу Данкэн, я секунду назад смотрел из второй. Еще, кроме огромного пустого пространства, под крышей имелись большие нечищенные колокола. Пестиков в них не было… — словно языки вырвали.

Но это я уже обращал внимание на совершенно не важные детали. Отвлекался от самого главного. Боялся подумать. Потому что самая важная деталь лежала внизу, на площадке перед выходом из Последней Башни — огромный валун, невесть как там очутившийся. То есть, понятно, что свалился он откуда-то сверху — оттого и грохот ночью был, — но как он свалился, и что стало этому причиной?

Впрочем, положа руку на сердце — даже это сейчас было не важно. А важно было то, что мы оказались запертыми в этой проклятой башне. И мой план разваливался, — как гнилой плот в могучем речном потоке, — разваливался и тонул.

А как было хорошо продумано: истерика, отъезд раньше назначенного срока! Еще бы и деньги сберег. Главное ведь, что я почти все, что можно было, узнал. Осталось только удалиться, не задерживаясь до самых финальных сцен. Потому что все предыдущие мои коллеги оставались до завершения повествований — и неизменно возвращались ни с чем. Если возвращались…

Похоже, и мне грозит разделить их незавидную участь.

Но обо всем этом можно будет подумать и позже, а сейчас нужно спускаться к нашим коллегам-внимающим, дабы не пропустить очередной сеанс.

И мы с Данкэном стали спускаться.

— Мугид уже знает? — спросил я. Глупый вопрос, если задуматься. Конечно, он знает. Вот только — что предпримет?

Журналист кивнул:

— Знает. Я сегодня ночью, когда он всех разогнал по номерам, подумал как раз о чем-нибудь таком, — подобном тому, что мы сейчас видели. И решил сходить посмотреть. Сначала выглянул из своего окна, но оттуда площадку не видно.

Пришлось подниматься наверх. Я, конечно, мог просто попытаться открыть наружную дверь на первом этаже, но… Внизу был Мугид, поэтому я не решился на такое. …В общем, я поднялся наверх.

Увидел то, что сегодня показал вам — было темно, но как раз к тому времени, когда я поднялся, из-за туч вышла луна — и решил было уже уходить. Я к лестнице, а там — стоит старик. Не поверите, но почувствовал себя нашкодившим мальчишкой, которого застали на месте преступления. И теперь должны выпороть… или того хуже. А он только сказал — тихо так, властно: Идите спать , — и отодвинулся вбок. Меня пропускал. Я и припустил вниз по лестнице. А он ведь наверняка поднимался не за тем, чтобы меня в кровать отослать. То есть, может и затем, но не только. Выходит, знает.

…На то, чтобы спуститься, у нас ушло меньше времени, чем на восхождение. Торопились, чтобы не опоздать на сеанс. Но когда пришли, обнаружили, что на первом этаже еще (или уже?!) никого нет. Я решил было заглянуть в комнатку, но сверху на лестнице раздались голоса, и вся честна компания, поевшая и довольная, снизошла к нам.

Впрочем, это только на первый взгляд мне показалось, что они довольные. Потом я пригляделся и понял, что ошибаюсь. Они были скорее перепуганы — просто, слишком старательно прятали свой испуг за фальшивыми улыбками.

Только долговязый юноша в очках смотрел на мир растерянно и кривил уголки губ. Только неестественно громко смеялась Карна. Только…

Мугид заметил нас и произнес ровным голосом, словно говорил о меню на ужин:

— Думаю, новость, которую я сообщил всем вам, господа, повторять для господ Нулкэра и Данкэна не нужно. Вы ведь были наверху и видели все своими глазами, не так ли, господин журналист?

Тот отвесил шутовской поклон:

— Как и вы, господин повествователь. Но если вы поделитесь со мной вашими соображениями по поводу того, что мы предпримем, дабы выбраться отсюда — что вы предпримете — я буду вам очень признателен.

— Пойдемте в комнату, я все расскажу.

Я шагнул к Карне и сжал ее тонкие холодные пальцы:

— Не переживайте, все будет хорошо.

Она кивнула и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась вымученной:

— Конечно, все будет хорошо. Я не переживаю.

Девушка замолчала, хотя чувствовалось: сказала она не все, что хотела.

Мы расселись по своим местам; Мугид опустился на трон и начал вещать ровным бесстрастным голосом.

— Господин Данкэн интересуется, что мы предпримем для того, чтобы выбраться из Башни .

Что я предприму. Так вот, господа, — ничего.

Супруга Валхирра громко охнула. Долговязый юноша напряженно засопел и поправил сползшие на нос очки. Генерал в отставке привстал со своего места и открыл рот, чтобы призвать господина повествователя к самому строгому ответу по всей форме.

— Успокойтесь, господа, — прервал его Мугид. — Дайте мне договорить.

Он дождался, пока генерал сел, и продолжил.

— Так вот, я не предприму ничего, чтобы выбраться из Башни . У нас впереди еще несколько дней с повествованиями, а за это время сюда успеют добраться спасатели, камень уберут, и все вы, живые и невредимые, покинете гостиницу.

Припасов у нас предостаточно, так что не беспокойтесь — от голода или от жажды мы не умрем.

— Отлично! — воскликнул Данкэн. — Прекрасно! Великолепно! А как же сюда доберутся эти самые спасатели?

— Так же, как добрался автобус, который увез госпожу Сэллу. У меня имеется небольшой радиопередатчик, господин журналист.

— Значит, уже завтра здесь будут люди и вход очистят? — гнул свою линию Данкэн.

— Я бы не рассчитывал на завтра. Скажем так: завтра-послезавтра.

Журналист удовлетворенно кивнул и откинулся на спинку кресла.

— Я могу начать повествование? — спросил Мугид.

Возражений не последовало.

ПОВЕСТВОВАНИЕ СЕДЬМОЕ

У южных ворот Гардгэна было людно и пыльно. А еще жарко. Стражники, одетые в кольчуги и шлемы, истекали потом и завистливо глядели на проходивших. Те могли себе позволить оголиться до пояса или же вообще идти в одной набедренной повязке — какой спрос с простолюдина?

А им, хранителям порядка, приходилось выстаивать целый день в полном облачении — хуже, чем пытки в застенках Губители. (Губителью называли темницы Гардгэна, которые имели еще и официальное название — Обитель Преступивших). Раньше стражники могли себе позволить мелкие отклонения от устава — и пользовались этим во всю, заступая на пост без кольчуг и шлемов. Но два дня назад ситуация в городе изменилась, и эти перемены отразились также и на стражниках.

Теперь любого, кто рискнул бы появиться на посту без полного облачения, ожидало суровое наказание плетьми. Так что приходилось молчаливо терпеть изощренную пытку руководства и ломать голову над тем, что стало причиной подобных ожесточений.

(Слухи о войне с Хуминдаром еще не просочились за пределы дворца — Армахог позаботился об этом).

Сквозь глотку распахнутых ворот в Гардгэн грязным потоком вливались путники. По большей части это были крестьяне окрестных поселений, везущие на рынок свои товары; значительно реже попадались купцы или вельможи.

Но самым удивительным было то, что за последние два дня — как раз с той поры, когда приказы начальства обрели неожиданную строгость — в город стали стекаться Вольные Клинки. По одному, по двое-трое они входили через южные ворота, ловко швыряли стражам монетку, расплачиваясь за вход, и спрашивали, где находится Благословение Ув-Дайгрэйса . Пока их было еще мало, но умные люди подозревали, что это только пока.

К сожалению, среди приходивших все чаще и чаще попадались нищие, не способные заплатить пошлину. Таких приходилось отгонять прочь. Впрочем, самые ловкие все же проникали в город.

Один из стражников, с узкими слезящимися глазами и бородкой клинышком толкнул в бок другого:

— Опять.

По тракту к воротам шли, пошатываясь, три путника. Их одежды давным-давно превратились в бесформенное и бесцветное тряпье.

Словно вознамерившись отыграться за это, оно обладало резким запоминающимся запахом. Очень резким и очень запоминающимся. Один из бродяг прижимал к впалой, словно вдавленной внутрь груди небольшую котомку. Вокруг котомки распространялось зловоние, которого не перебивал даже специфический аромат нищенских одежд.

Стражник со слезящимися глазами прорычал нечто нечленораздельное и потянулся за алебардой:

— Стоят-ть!!! Я сказал, стоят-ть, выр-родки!

Вся пыльная колонна, постепенно вливавшаяся в котел города, вздрогнула, но сообразив, что обращаются не к ней, продолжила свое движение. Три оборванца остановились и безропотно ждали, пока к ним подойдут.

Стражник вздернул кверху бородку и направился к нищим, небрежно поигрывая алебардой. То ли от того, что она была тяжеловатой, то ли из-за жары и скользких пальцев, алебарда выскользнула из рук воителя и чуть было не отсекла ему полстопы. Стражник крякнул, поднял оружие и злобно посмотрел на бродяг, ставших невольными свидетелями его конфуза.

— Кто такие? Что нужно в столице?

Один из оборванцев заговорил, и голос его оказался неожиданно властным и громким:

— Мы пришли по важному делу. Нам необходимо видеть Армахога или самого Пресветлого. У нас для них очень важные сведения.

Кто-то из проходивших при этих словах хихикнул, представляя, какие важные дела могут быть у бродяг к старэгху или наследному принцу.

Стражник побагровел, выкатил глаза и прорычал:

— Пшли пр-рочь, мр-разь! Живо!

— Ты слишком много себе позволяешь, — заявил оборванец, чем поверг толпу в еще больший восторг. Некоторые даже начали останавливаться лишь затем, чтобы полюбоваться на редкостную картину: нищий отчитывает стражника.

— Ты рискуешь своим….

— Молчать!!! — оборвал его стражник. — Это ты рискуешь — не дожить до завтрашнего…

В это время трое нищих, как по команде, сорвались с места, и пихнувши самым бесцеремонным образом хранителя порядка, ввинтились в толпу. Алебарда снова рухнула в опасной близости от ног стражника, и тот взревел черным буйволом, который во время брачного периода заметил самку.

Сотоварищи оскорбленного кинулись было ловить дерзких оборванцев, но не успели.

Все-таки на них висели доспехи, а демонстрировать рекорды по бегу с такой ношей тяжеловато. Да и толкаться по улочкам Гардгэна, покинув пост на произвол судьбы… Тут дело могло закончиться чем-то большим, нежели просто порка плетьми.

Бродяги же пробежали несколько кварталов, не останавливаясь ни на мгновение, и только окончательно убедившись, что погони нету, позволили себе перевести дыхание. Впалогрудый по-прежнему прижимал к сердцу зловонную котомку — бережно и одновременно брезгливо.

Отдышавшись, бродяги направились в сторону дворца. Видимо, они не лгали стражникам, когда говорили о том, что им понадобилось в столице.

У внешних стен, окружавших дворец, сад и комплекс придворных построек, оборванцев остановили. Здешние стражники тоже не отличались хорошим настроением, поскольку, как и постовые у городских ворот, были вынуждены носить на себе полный доспех. Но эти, по крайней мере, не были настолько тупы, чтобы не понять: если трое бродяг ломятся во дворец, то у них есть для этого какая-то причина. Младшего из караула, как водится, послали к сотнику, чтобы тот решил, что делать с гостями . Но буквально у ворот гонец столкнулся нос к носу с Армахогом, а тот, услышав в чем дело, решил разобраться с бродягами лично.

Старэгх подошел к воротам, и оборванец с впалой грудью неожиданно вскрикнул. Стражники угрожающе надвинулись, но Армахог остановил их резким взмахом руки.

— Шэддаль? Это… ты? — изумленно прошептал военачальник.

— Да, — дрожащим голосом ответил впалогрудый бродяга.

И стражники, присмотревшись, узнали в нем того, кого менее всего могли ожидать встретить в таком виде. Это был Шэддаль — сотник элитной гвардии Руалнира. Вернее, бывший сотник бывшей элитной гвардии.

— Я… — начал было впалогрудый.

— Молчи, — оборвал его старэгх. — Пойдем, вас накормят и отмоют, оденут в нормальную одежду, а уж потом — расскажешь. Письмо дошло.

— Благодарение Богам! — вскричал сотник и неожиданно рухнул на колени, складывая руки в молитвенном жесте. — Благодарение Богам! Они услышали наши мольбы! Значит, вы готовитесь?..

Армахог хмуро кивнул:

— Готовимся. И ты будешь здесь очень кстати. Вставай и пошли.

Он повел гостей через дворик к казармам. Потом резко остановился, досадливо скривил губы и пошел во дворец, знаком приказывая всем троим не отставать.

— Да, — кинул старэгх как можно небрежнее. — О том, что вы знаете — ни слова.

— А если будут спрашивать? — уточнил Шэддаль.

— Демоны, ты же сотник! Вот и рявкнешь на всех, чтобы заткнулись. Или, за время пути сюда разучился?

— Нет, не разучился.

— Вот и отлично. Я поселю тебя у себя, мои слуги не болтают лишнего.

… Армахог оставил сотника и двух его спутников приходить в чувства, а сам поспешил в зал для совещаний. Там уже в течение двух дней, с перерывами на обед и сон, продолжалось заседание военного совета.

В просторном помещении без окон стояли волнистые ароматные свечи; на стене висела карта мира, каким его знали лет этак пятьдесят назад.

Впрочем, за эти полсотни лет никаких особенных изменений в познании мироустройства не произошло, разве только пара-тройка мелких самостоятельных княжеств признала власть империи, да на белом пятне, что красовалось в верхнем правом углу (то есть, на северо-востоке) обнаружилась небольшая долина, а за ней — снова горы. А что за горами, ведают только Боги.

Вокруг п-образного стола сидели люди, от которых сейчас могло что-нибудь зависеть:

Пресветлый Талигхилл (скорее всего, уже не наследный принц, а правитель), военачальники, Харлин и несколько его помощников, градоправитель и Тиелиг. Все они безвылазно находились здесь с момента получения принцем

/то есть, правителем/

письма о том, что посольство в Хуминдар было уничтожено и что теперь к южной границе Ашэдгуна движется огромное войско хуминов.

На повестке дня стоял, практически, всего один вопрос. Война . Талигхилл интересовался, какое войско можно собрать за тот срок, который у них имеется. Харлин мямлил что-то о скудной казне. Армахог заявил, что такие сведения предоставит только через пару дней, но по его предварительным подсчетам рекрутированных вкупе с регулярщиками не хватит

— если, конечно, верны те цифры, которые фигурируют в письме. Тиелиг молчал.

Старэгх вообще не понимал, что здесь делает верховный жрец Бога Войны, как бы парадоксально в данной ситуации это не звучало.

Парадоксальность немножко уменьшалась, если вспомнить о прежнем отношении Талигхилла к Богам и их служителям. Правда, последнее время Тиелиг часто играл вместе с Пресветлым в махтас… Интересно, почему выбор принца (правителя!) пал именно на верховного жреца Ув-Дайгрэйса? И насколько стремился к этому сам жрец?

Армахог рассказал о неожиданном появлении Шэддаля, и сидевшие за столом заметно оживились. Пресветлый объявил небольшой перерыв, и все задвигали креслами, выбираясь из их мягкого плена. Сам Талигхилл с удовольствием поднялся и прошелся по залу, разминая затекшие ноги. Он приблизился к старэгху и вопросительно посмотрел на него.

— Не знаю, — развел руками тот. — Не знаю, Пресветлый, сам мучаюсь в догадках.

— Когда их приведут?

— Как только помоются и переоденутся. И как только будут в состоянии говорить. Насколько я понимаю, весь путь сюда они проделали пешком.

— Из самого Хуминдара? — поразился Талигхилл.

— Не знаю, они не говорили об этом. Просто… по ним не скажешь, что последние несколько дней они ели и спали в достаточном количестве.

Пресветлый кивнул и снова заходил по залу, как дикий зверь, пойманный и посаженый в клетку. Сколь бы не была просторна эта клетка, он все равно будет ходить из угла в угол, словно отыскивая выход, словно не веря собственным глазам, свидетельствующим: выхода нет.

Войска, которое имелось сейчас у них в наличии, недостаточно. А когда — и если — удастся собрать остальное, может быть уже слишком поздно. Наиболее выгодное во всех отношениях место для битвы — ущелье Крина. В нем враг окажется зажат, завязнет и задержится; пообтреплется. Но это сражение не будет решающим для всего хода войны. Для остальных же боев может попросту не хватить солдат. И что делать — Талигхилл не знал.

Раскрылись двери, в зал вошел один из людей Армахога и сообщил старэгху, что Шэддаль со спутниками готовы ответить на все вопросы.

— Пускай войдут, — велел Пресветлый, усаживаясь на свое место. Остальные тоже забирались в кресла и с нетерпением поглядывали на дверь.

Бывший сотник элитной гвардии Руалнира и два гвардейца — все, что от нее осталось, — вошли и замерли на пороге.

— Вы можете совершенно свободно говорить все, что сочтете нужным, — сказал Талигхилл. — На этом заседании нету лишних ушей.

— Пресветлый, мне сказали, что вы уже знаете о том, что произошло в Хуминдаре, — хриплым голосом вымолвил Шэддаль.

— Только в общих чертах. Расскажите подробнее.

— Сперва я должен показать вам то, что мы принесли с собой.

Только сейчас Армахог заметил, что Шэддаль прижимает к своей впалой груди ту самую котомку. Она по-прежнему распространяла зловоние, и кое-кто из сидящих уже уткнулся носом в надушенные платки. Старэгх презрительно хмыкнул, хотя, наверное, не имел права судить этих людей. Все-таки, они не знают, что такое война, они с самого рождения жили в домах знатных вельмож и справляли нужду в туалетах, где пахло розами или нарциссами.

Шэддаль протянул котомку принцу, и на лице бывшего сотника отразилось такое нечеловеческое страдание, что впору было подумать: в котомке лежит сердце впалогрудого.

Он поставил ее на край стола и открыл. В зале завоняло еще сильнее, а Шэддаль медленно опустил в котомку руку и вытащил оттуда за волосы чью-то голову. Распухшая, начавшая разлагаться, она все равно еще не до конца утратила те черты, которые были свойственны ей при жизни. Армахог, например, сразу узнал острый нос и широкие скулы — нос и скулы Руалнира. Да и чью еще голову стал бы нести Шэддаль столько дней, борясь со зловонием и отвращением?..

— Это… — сотник вздрогнул. — Это, Пресветлый, то, что оставили от твоего отца братья Хпирны.

— Кто они такие, эти братья Хпирны? — спросил Талигхилл, и по голосу принца нельзя было даже подумать, что ему только что показали голову родителя. Но Армахог видел глаза Пресветлого и не обманулся: в них застыла сама смерть.

— Это те, кто нынче властвует в Хуминдаре, — объяснил Шэддаль. Он немного успокоился, и голос его уже не так дрожал и хрипел, как раньше. — Они — близнецы.

— Сколько их? — так осведомляться можно о количестве воинов во вражеском отряде, а не о правителях.

— Двое, Пресветлый.

— Хорошо. А теперь расскажите нам о том, что же произошло.

Взгляды всех, кто был в зале, буквально впились в Шэддаля. Тот заговорил.

/смещение — головокружительное и стремительное, как падение с двенадцатого этажа/

Тиелиг шел по улицам Гардгэна и не узнавал их — так все изменилось за последних два дня, которые он провел рядом с принцем и властимущими Ашэдгуна. (Впрочем, теперь принц стал правителем… — станет завтра, когда состоится официальная церемония захоронения тела Руалнира и сразу после этого — возведение Талигхилла на престол). В городе появилось больше людей, в толпе все чаще попадались вооруженные до зубов молодцы, которые со скучающим видом шагали по мостовой и угрюмо смотрели по сторонам.

Каким-то непостижимым образом до них дошла весть о наборе в армию, и воители пришли, чтобы послужить Ув-Дайгрэйсу. Скорее всего, они не знают, что у них очень мало шансов вернуться с этой войны. Но — такова уж суровая жизнь. Вряд ли их оставят в покое, если в Ашэдгуне станут править эти самые братья Хпирны…

Сегодня Тиелиг решил покинуть совещающихся и сходить в храм. Нужно было приготовиться к завтрашней церемонии и возведению на престол. А заодно отдохнуть от постоянных дебатов о том, что же делать.

Властимущие ходили по кругу — до сегодняшнего дня. Они ведь только от Шэддаля узнали состав вражеского войска и то, как быстро армия движется к границе, только сегодня узнали, что случилось в Хуминдаре… Только сегодня Тиелиг, проснувшись рано утром в чужой комнате и с трудом вспомнив, где он находится и почему, понадеялся, что, может, все еще обойдется. Нет, не обошлось. Положение даже хуже, чем он ожидал.

Руалнир и вся его свита были вероломно убиты прямо во дворце Хпирнов. Лишь сотнику и пяти гвардейцам чудом удалось спастись — они во время резни находились за пределами дворца.

Благодаря случайности Шэддаль узнал о происходящем, смог затаиться и даже отправить письмо в Ашэдгун с помощью доверенного человека.

На следующий день в голубятню нагрянули солдаты Хпирнов, и, опять-таки, благодаря невероятному совпадению, Шэддаль и два его гвардейца сумели прорваться сквозь кольцо окружения и сбежать.

Еще троих в этой облаве убили.

Как выяснилось, именно тогда Хпирны решили уничтожить всех осведомителей Ашэдгуна — одним ударом. Они знали многое, так что смогли обезвредить если и не всех, то почти всех.

Остальные, видимо, затаились и боялись лишний раз привлечь к себе внимание, а не то что послать письмо в Ашэдгун.

Тиелиг знал, что подобный рассказ у слушавших вызвал недоверие. Слишком много совпадений. Но жрецу казалось, что Шэддаль не лжет. Сотник на самом деле сумел спастись, на самом деле выкрал голову Руалнира, на самом деле пробрался через все препятствия и попал в Гардгэн всего на два дня позже, чем прилетел почтовый голубь. Шэддаль был не из тех людей, которые способны предать. А Тиелиг был не из тех, кого можно обмануть складными речами или искусной игрой. Поэтому когда Пресветлый спросил, верит ли жрец рассказчику, жрец сказал, что верит. И этим спас сотника от казни — а Талигхилл уже готов был отдать приказ. Разумеется, мальчик держится ничего, но подобные рассказы воспринимать спокойно очень тяжело. Не удивительно, что он был на взводе.

Тиелиг покачал головой и ступил на улицу Церемоний. У облупленной стены храма Бога Удачи, Гээр-Дила, как и два дня назад, сидел торговец амулетами. Тиелиг подошел к нему и встал рядом со столиком.

— Торгуешь? — тихо спросил у низенького человечка.

— Торгую, — согласился тот, не поднимая головы. — Но только никто не желает покупать. Не верят.

— Да, знаю. Не верят. Но возможно, скоро все изменится.

— Думаешь?

— Война, — сказал жрец. — Война заставит их поверить. Когда человеку не на что больше надеяться, когда от его силы, ума, доброты уже ничего не зависит, — он вспоминает о Богах.

— И проклинает их за то, что дали ему слишком мало силы, ума и доброты, — горько рассмеялся торговец амулетами. — Мне кажется, что даже война ничего не изменит. По крайней мере, для Гээр-Дила. Но не для Ув-Дайгрэйса, так что

— поздравляю.

Тиелиг покачал головой:

— Даже не знаю, принимать ли от тебя эти поздравления…

Он заметил вопросительный взгляд продавца и объяснил:

— Война.

После чего, не прощаясь, пошел дальше, к своему храму. Человечек смотрел ему вслед и растерянно перебирал пальцами позвякивающие амулеты.