ДЕНЬ ВТОРОЙ

Меня разбудили еще раньше, чем вчера. Слуга бесстрастным голосом сообщил, что пора завтракать, и что сразу после завтрака начнется повествование, так что если я не хочу его пропустить, лучше поторопиться. Я не стал уточнять, что именно если я не хочу пропустить — завтрак или повествование, — просто сполз с кровати и начал одеваться. Я не желал пропускать ни того, ни другого.

Спустившись в Большой зал, с некоторым удовольствием заметил, что за столом собрались не все. Вот Данкэна, например, нет. Мелочь, а приятно. Небось спит без задних ног после вчерашних откровений. Наверное, и напился еще, как сапожник.

Я опустился на стул с львиными лапами вместо ножек и улыбнулся Карне:

— Привет! Как спалось?

Она мило сморщила носик:

— Спасибо, не очень. В этих комнатах или слишком жарко, или слишком холодно. Вчера мерзла всю ночь под одеялами, а сегодня — наоборот.

Почему-то кажется, что отчасти в этом виновато давешнее повествование.

— Не исключено, — согласился я, накладывая себе салат. — Помните, как вчера сразу после него всем захотелось пить?

— Точно. Я тогда еще удивилась, а потом забыла — столько было впечатлений.

— Да, — кивнул я, — впечатлений предостаточно.

Даже больше, чем хотелось бы.

— Кстати, вы не видели Данкэна?

Я покачал головой:

— Нет. Мы расстались с ним вчера, и с тех пор — не имел чести. А что?

— Да ничего, в общем-то. Просто я подумала, что он — единственный, кого сегодня нет за столом. Странно, не так ли?

— Ну, эта странность — ничто по сравнению с ним самим, — ответил я, немного злорадствуя. — Он ведь сам — одна большая ходячая странность.

— Он не понравился вам, — констатировала Карна. — Почему?

При этом она пытливо посмотрела на меня, словно желала видеть, когда я скажу неправду.

— Данкэн говорит странные вещи, — осторожно произнес я. — Неприятные и непонятные вещи. Вчера мне показалось, что он немного не в себе. Психически неустойчивый человек.

— Может быть, — задумчиво прошептала девушка. — Может быть, вы и правы. Но все-таки, почему его нету с нами? Странно.

Мы завершили завтрак в молчании, и я готов был побиться об заклад, что Карна все время думала об этом проклятом писаке. Подобные мысли раздражали, но я напомнил себе, что нахожусь здесь не за тем, чтобы ухлестывать за молоденькими девушками. Даже если они демонически хороши. В конце концов, стоит мне закончить это дело, как отбою от них не будет. Тогда ничто не помешает даже отыскать Карну и попробовать продолжить все в совершенно другой обстановке.

От этих мыслей меня оторвал чей-то ощутимый толчок. Я обернулся, почти на сто процентов уверенный, что это появилась наконец наша пропажа — растреклятый Данкэн. Но это был не он. Это была та самая толстуха с крашеными завитыми волосами — та, которую успокаивала вчера Карна. Видимо, дама чересчур увлеченно орудовала вилкой с ножом и не рассчитала силу замаха на тот искромсанный кусок мяса, что лежал в ее тарелке. Теперь женщина приложила к своей необъятной груди ладонь и стала извиняться. Я уверил ее, что все это сущие пустяки и поспешил отвернуться. Паршивое настроение. Сегодня, похоже, решающий день. Нужно быть внимательным и собранным, и не отвлекаться на мелочи… Где же этот Данкэн?

Толстуха что-то лепетала у меня под ухом. Кое-кто стал даже оборачиваться, чтобы посмотреть, что происходит.

Я взглянул на Мугида. Тот сидел, прямой, словно наглотался шпаг, и бесстрастный, как скала. Он и не думал вести нас в ту комнатку. А толстуха все не переставала болтать.

Когда терпение уже готово было покинуть меня, старик поднялся со стула и попросил всех следовать за ним. Я вздохнул с заметным облегчением и чуть ли не бегом покинул зал. Карна, как это ни удивительно, осталась позади и даже поддержала беседу с той надоедливой теткой. Я велел себе не обращать внимания — есть цель поважнее.

Внизу у гобеленов нас поджидал Данкэн — эту долговязую подвижную фигуру было трудно не узнать. Он выглядел так, словно его шарахнули по голове чем-то тяжелым. Другими словами, начал наконец-то соответствовать своему поведению.

Стоило ему заметить нас, журналист нервно дернулся, замер в нерешительности, а потом шагнул навстречу всей честной компании.

— Доброе утро, господин Данкэн, — поприветствовал его Мугид. — Вы решили сегодня не завтракать?

— Да, — пробормотал тот, краснея. — Решил.

Никогда бы не подумал, что этот хлыщ умеет краснеть, но не верить собственным глазам не было никакой причины.

Все вошли в комнатку и разместились там же, где и вчера. Данкэн при этом сидел, отодвинувшись от меня настолько далеко, насколько смог, и бросая время от времени в мою сторону настороженные взгляды. Кажется, он окончательно сошел с ума.

— Начнем, господа, — проговорил Мугид, усаживаясь в каменное кресло. — Все ли чувствуют себя в состоянии внимать?

Мы закивали, и он…

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВТОРОЕ

— Он пришел уже давно, Пресветлый. Просто никто не решался вас будить.

Талигхилл нетерпеливо вздохнул и покачал головой. Разумеется, они не решались его будить! Раф-аль-Мон уже давным-давно ждет его, а они не решались его будить! Принц энергично откинул край одеяла и начал одеваться.

Слуги сунулись было помочь ему, но Пресветлый свирепо глянул, и те отошли в сторонку, больше на подобное не претендуя. В этой скучной жизни хотя бы привилегию одеваться самостоятельно Талигхилл оставлял за собой. Отец ворчал, что это блажь, но ему-то легко говорить. Руалниру было чем заняться, все-таки он — правитель. Конечно, это означало прежде всего колоссальные заботы, но лучше заботы правителя, чем ничегонеделание наследного принца. По крайней мере, Талигхилл считал именно так. И поэтому, даже торопясь, он одевался самостоятельно. Да и кто сказал, что слуги оденут вас быстрее?

— Велите, чтобы накрывали на стол и пригласили господина Раф-аль-Мона позавтракать вместе со мной.

Один из слуг низко поклонился и исчез за тихонько скрипнувшей дверью.

Принц, щурясь от яркого света, залившего всю спальню, разбирался с шелковыми штанами. Черное пятнышко на них вызвало очередную волну раздражения, но менять одежду уже не было никаких сил. Талигхилл наконец попал ногами в штанины и прорычал:

— Да задерните же хоть немного шторы, вы, изверги!

Слуги бросились исполнять приказ и перестали наконец на него пялится так, словно за последние несколько лет одевающийся принц был для них самым впечатляющим зрелищем.

Наконец он справился с проклятой одеждой и сбежал вниз по лестнице, на ходу запахивая халат и чувствуя, как под ложечкой посасывает от нетерпения.

Махтас уже был где-то здесь, и принцу больше всего на свете хотелось сейчас же приступить к игре. Но, к сожалению, существовали еще такие условности, как необходимость позавтракать. В животе капризно заурчало, подтверждая то, что да, позавтракать было бы неплохо.

Спускаясь, принц скользнул взглядом по фигурке Оаль-Зиира и недовольно скривился.

Боги ! Что Домаб понимает о Богах? Что вообще кто-либо из них, верующих , на самом деле знает о предмете своей веры?

Эти мысли настолько не соответствовали радостному и солнечному утру, что принц отпихнул их подальше и благополучно обо всем забыл. До урочного часа.

В столовой — огромном гулком зале, как и гостиная, украшенном богато и со вкусом — на столе уже дымились различные блюда. На месте Талигхилла сидел Раф-аль-Мон и заинтересованно принюхивался к тому, что стояло прямо перед ним: супница была неплотно накрыта крышкой, и из-под нее наружу проникал завораживающий запах. Перед тем, как войти, Пресветлый замедлил шаг и придал лицу соответствующее выражение. После — вошел и не спеша приблизился к столу, лениво раздумывая, согнать ли торговца со своего места или же приберечь сей сюрприз до конца завтрака и сообщить уже потом, когда менять что-либо будет поздно. То-то старик сконфузится.

Решив, что все-таки подобный поступок был бы не к лицу Пресветлому, Талигхилл сел в кресло рядом с Раф-аль-Моном и знаком приказал слугам начинать. Те стали поднимать крышки с блюд, и букет аппетитных запахов наполнил всю столовую. Желудок принца заурчал — совсем не величественно.

Раф-аль-Мон сделал вид, что ничего не заметил, и слабо улыбнулся.

— Доброе утро, — сказал принц. — Надеюсь, вы приятно провели время, дожидаясь меня?

— Разумеется, — кивнул торговец. — Просто чудесно. Ваши слуги столь же обходительны сколь и гостеприимны.

— Да, — согласился Талигхилл. — Этого у них не отнимешь, — даже если очень постараться. — Ну что, приступим к трапезе?

Раф-аль-Мон недоумевающе посмотрел на Пресветлого, и тот сообразил, что старик, как и каждый истинно верующий, перед тем, как принять пищу, возносит молитву Богам.

— О, — усмехнулся принц. — Простите, не обращайте внимания. У меня свое отношение к тому, что называется религией. Молитесь, если вам так угодно — меня это не смутит.

Старик выглядел растерянным.

— Но… Это не мне угодно, Пресветлый. Это угодно моим Богам.

— Разумеется, — кивнул Талигхилл. — Разумеется, вашим Богам. Так молитесь им. Повторяю, меня вы этим не заденете.

Раф-аль-Мон снова покосился на принца, но встал со стула, вытянувшись в струнку и воздевши глаза к потолку. Принц негромко постукивал ложкой, выбирая из своей тарелки куски получше и вполуха слушая ту чепуху, которую бормотал торговец. Он не понимал, как можно верить в подобную чушь — Боги .

Сейчас Раф-аль-Мон очень напоминал ему того священника, что читал погребальную молитву над гробом матери — точно так же свисала к земле и судорожно подергивалась при каждом слове белесая борода, точно так же подобострастно глядели в небо широко раскрытые глаза. И все вокруг маленького Талигхилла тоже смотрели в небо, а он — он один — смотрел на лицо мамы. Ее укусила — подумать только! — ее укусила бешеная собака, неизвестно каким образом пробравшаяся в усадебный парк. Какая нелепая смерть! С тех пор, разумеется, ни одна тварь не могла приблизиться к усадьбе ближе чем на сотню шагов, не рискуя быть подстреленной из лука охранниками или же изрубленной ими в капусту. Но маму-то это не спасло. Не оживило. И о каких Богах — всемогущих и справедливых — могла идти речь в таком случае? Они не уберегли самую светлую и невинную душу во всем мире — его мать. У нее был удивительный для Пресветлых дар — она лечила болезни.

Смертельные болезни. А вот себя вылечить не смогла. Отец, дар которого заключался в способности выигрывать в азартных играх, только кусал себе губы от бессилия, а Талигхилл… У Талигхилла как раз накануне ее смерти впервые был вещий сон. Но он не верил в Богов. Несмотря на сны, несмотря на все прочее, он все равно не верил в Богов. Нету их — всемогущих и справедливых, нету и не было. И уже никогда не будет. И поэтому когда он видел молящихся, принц чувствовал страшное раздражение на людей, таких слепых и ничего не понимающих в окружающей действительности. Им хотелось верить, и поэтому они верили. А на самом-то деле Богов, конечно, не существует.

Наверное, Раф-аль-Мон почувствовал на себе тяжелый взгляд Талигхилла. А может, он уже дочитал свою молитву. Как бы там ни было, торговец тяжело опустился в свое кресло (если быть точным, то в кресло принца) и принялся за еду. На лице старика можно было прочесть замешательство и непонимание. В стране мало афишировали неверие наследного принца в Богов. Да и никого это особенно не волновало, по крайней мере, до тех пор, пока Талигхилл оставался наследным принцем.

— Вы привезли игру? — спросил Пресветлый, когда с первой и второй переменой блюд было покончено, и завтракающие перенесли свое внимание на сладости.

— Вне всякого сомнения, — невпопад ответил Раф-аль-Мон. Видимо, недавнее недоразумение все еще занимало его мысли. — Привез, Пресветлый, и готов преподать несколько уроков. Надеюсь, они пригодятся вам.

— Я тоже на это надеюсь, — сказал принц. — Ну так что же, перейдем непосредственно к нашим занятиям?

— Где прикажете установить игральное поле? — вежливо поинтересовался торговец, попутно выбирая кусок пирога побольше. Он явно не рассчитывал на столь быстрое завершение пиршества, тем более, что сладкое подали совсем недавно.

— Наверное, в парке, — проговорил принц, задумчиво теребя кончик усов. — Думаю, в беседке или на веранде. Что посоветуете, почтенный?

— На веранде, — Раф-аль-Мон покосился на дальнюю чашу с фруктами. — Вне всякого сомнения на веранде.

— Тогда пойдемте, я отведу вас туда, — принц встал и подал слугам знак убирать со стола. — А где же игра?

— Запакована. Носильщики, что прибыли со мной, сейчас, наверное, сидят в людской. Прикажите, чтобы их вместе с грузом проводили к веранде.

Талигхилл повернулся к ближайшему слуге:

— Выполняй.

— Пойдемте, почтенный, — он взял Раф-аль-Мона за локоть и повел к выходу.

Они перешли на веранду и удобно разместились в легких плетеных креслах.

Вскоре появились носильщики с пакетами. Торговец попросил, чтобы ему выделили широкий устойчивый стол.

Когда внесли стол, Раф-аль-Мон поднялся и стал самостоятельно распаковывать свертки, заявив, что не доверяет носильщикам — те могут случайно что-нибудь сломать.

Появилась знакомая уже Талигхиллу игровая доска, расчерченная на правильные восьмиугольники, а на ней начали выстраиваться фигурки воинов, башен, боевых зверей и прочее. Принц завороженно следил за процессом и с нетерпением ожидал, когда же наконец начнется сама игра.

Наконец все было расставлено, оберточную бумагу и шерсть унесли расторопные слуги, а Раф-аль-Мон достал трубчатый футляр из мягкой кожи и принялся извлекать оттуда толстенный свиток — Свод правил для игры в махтас .

Талигхилла буквально переполняло желание поскорее приступить. Он поплотнее запахнул халат на груди и в который уже раз поменял свое положение в кресле: пошевелился и закинул ногу за ногу.

Раф-аль-Мон неторопливо опустился на свое место, перелистнул несколько страниц, пожевал губами и поднял свой задумчивый взгляд на Пресветлого:

— Ну что же, начнем?

Талигхилл кивнул — как он надеялся, не слишком порывисто.

— Вне всякого сомнения, — сказал торговец, — наилучший способ обучения — немного понаблюдать за тем, как буду играть я.

— Один?

— Я же говорил, что в махтас можно играть и в одиночку, — ответил старик.

— Итак, приступим.

/небольшое смещение во времени — словно перед глазами провели разноцветным пером; на мгновение на сетчатке (или что это там?) остается яркий след.

— Не изволят ли Пресветлый и его гость пообедать?

— Потом, Домаб, потом. Чуть позже. Так что же делать, если тебя окружили, а подмога находится на расстоянии шести клеточек?..

/снова смещение, такое же неожиданное и яркоцветное/

Громкий стрекот цикад. Многочисленные свечи рассеивают тьму вокруг игрового поля и двух склонившихся над ним людей. Глаза у принца азартно сверкают, он что-то говорит, и старик кивает в ответ, передвигая какую-то фигурку. У входа на веранду стоит Домаб и сокрушенно качает головой.

— Уже скоро полночь, принц. Вы же не ели с самого утра.

Талигхилл рассеянно поднимает голову:

— Что? Ты прав, Домаб, не ел… Чуть позже, хорошо?

Раф-аль-Мон мягко накрывает руку принца своей:

— Вам нужно поесть, Пресветлый. И мне тоже.

— Х-хорошо, — протягивает тот. — Хорошо, идем есть. Но мы ведь не закончили партию.

— Закончим, — обещает Раф-аль-Мон. — Только чуть позже. Например, завтра утром.

— Почему же завтра утром? — недовольно спрашивает Талигхилл. — Можно ведь и после ужина.

— Вне всякого сомнения, — кланяется торговец, настойчиво подталкивая принца к выходу. — Вне всякого сомнения. Но, Пресветлый, я немного устал.

— Устал? — поднимает кверху брови Талигхилл. — Что же, вот за ужином и отдохнешь.

Раф-аль-Мон переглядывается с Домабом и за спиной принца беспомощно разводит руками. Управитель хмурится, но молчит.

/перо перед глазами/

После ужина принц был вынужден поддаться на уговоры и позволить Раф-аль-Мону отправиться спать. Старику постелили в гостевой спальне, а слуг разместили в людской. Всем этим занимался Домаб, а Талигхилл, холодно пожелав торговцу спокойной ночи, вернулся на веранду и снова сел рядом с игральным полем. Кое-какие тонкости в правилах ускользнули от него, и Пресветлый желал уточнить некоторые детали.

Он взял в руки свиток с правилами и начал читать, но света от свечей было недостаточно. Тогда Талигхилл отложил Свод в сторону и просто стал смотреть на фигурки махтаса. Ему казалось, что стоит только отвернуться, и они оживут: зазвенят маленькие клинки, вознесутся к небесам крики раненых и яростные вопли одерживающих победу, заревут боевые слоны и зарычат псы.

— Завтра уезжает твой отец.

Талигхилл обернулся. У входа на веранду стоял Домаб. Управитель был в своем любимом халате с дикими вепрями: стоял в дверном проеме и разглядывал игральное поле.

— Да, — кивнул принц. — Хорошо, Домаб. Спасибо, что сказал.

— Ты не поедешь в Гардгэн, чтобы проститься с родителем? — в голосе управителя проскользнула еле заметная нотка удивления.

— Нет, разумеется, — чуть раздраженно ответил принц. — У меня же гость.

Оправдываешься. Значит чувствуешь за собой вину.

— Но…

— Домаб, отец ведь едет не на войну, — покачал головой Талигхилл. — Он просто отправляется в Хуминдар, потому что там поменялась власть. Так сказать, дипломатический визит — не опаснее, чем лесная прогулка на добром коне. А у меня гость.

— И махтас, — еле слышно добавил управитель.

— И махтас, — согласился принц. — Ты видишь в этом нечто позорное для меня?

Сам он мысленно поморщился — слишком уж вызывающе прозвучал вопрос. Но отступать Талигхилл не привык. Я уже взрослый человек, а этот мужчина говорит со мной так, словно я нашаливший сорванец. Пора пересмотреть свое отношение к нему. Ведь я решил так еще вчера, верно?..

— Нет, — прошептал Домаб. — Я не вижу. Моя беда как раз в том, что я не вижу, но чувствую. Этот холод. Он не к добру.

— Какой еще холод? — удивился Талигхилл. — Мухи вязнут в воздухе от жары.

Какой холод, Домаб?

— Мой, — ответил тот. — Мой, личный холод. Он предвещает что-то — что-то нехорошее. Но я не знаю, что. Скажи, Талигхилл, тебе не снилось чего-нибудь… такого?

— Не нужно начинать все сызнова, — в голосе принца зазвенела сталь… или лед. — Я думал, мы вчера обо всем договорились. Мне-не-снится-ничеготакого .

— Да, — медленно кивнул управитель. — Прости. Как же я запамятовал?

Пресветлому постелить прямо на веранде?

— Не стоит, — ответил Талигхилл. — Я предпочитаю ночевать в собственной спальне.

Домаб снова кивнул и ушел.

Принц проводил его взглядом, в котором посторонний наблюдатель не заметил бы и капли какого-либо чувства. Бесстрастность статуи — вот, что было в его глазах.

Вот и хорошо. В конце концов, я ведь не маленький мальчик. И у меня есть своя собственная голова на плечах.

/только достаточно ли ее тебе?/

Последняя мысль была чужой, словно кто-то невидимый сидел внутри и ехидно нашептывал Талигхиллу всякие гадости. Он криво усмехнулся. Пускай. Пускай шепчет, что ему угодно. А я все равно не позволю чему бы то ни было вмешиваться в свою жизнь!

Эта мысль тоже не совсем понравилась ему. Было в ней что-то отступническое, словно он ею признавал существование своих пророческих снов или даже Богов.

Но, разумеется, все это чепуха.

/Лепестки. Тебе ведь сегодня ночью опять снились черные лепестки под ногами. Именно поэтому ты так увлечен махтасом. Игра позволяет тебе забыть об окружающем. И именно поэтому ты сидишь здесь и не решаешься подняться в спальню. Потому что знаешь: там тебя ждут сны с черными лепестками/.

Что за бред?!

Талигхилл встал и сделал шаг к двери. Он ничего не боится и докажет это.

Самому себе докажет. А завтра выиграет у проклятого старика, обязательно выиграет!

Принц вошел в дом, но прежде, чем идти спать, заглянул в столовую и взял со стола несколько печеньев. Он проголодался за день — в этом можно было признаться, хотя бы самому себе.

Перекусив, Талигхилл вышел в гостиную и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Уже почти без раздражения взглянул на фигурку Оаль-Зиира и подумал, что в конце концов пусть Домаб ставит ее, куда угодно — это его дело. Но вывести Талигхилла из себя отныне будет не так просто. Еще подумал, что нужно обязательно приказать, чтобы привели наложницу — попышнее да поопытней. Но это завтра, потому что сегодня он чересчур устал и больше всего на свете хочет

/спать без снов/

просто поспать.

Проходя мимо комнаты матери, остановился. Как могут люди быть настолько глупыми, чтобы верить в Богов? Вспомнился Раф-аль-Мон за завтраком, его молитва. Есть все-таки что-то неприятное в этом старике. Но он учит меня игре — и до тех пор полезен. По крайней мере, больше, чем постоянно пытающийся мною управлять Домаб.

Зашел к себе, закрыл дверь и плотно задернул шторы, наученный горьким опытом. Потом опустился на кровать и взглядом скользнул по туфлям.

Снова!

Принц со смешанным чувством гадливости и ужаса отлепил от матерчатой туфли черный листок и отшвырнул прочь, как ядовитую гадину.

Потушил свечи и лег в постель, но никак не мог заснуть. Мысль о том, что где-то рядом, на ковре, лежит эта черная пластинка, не давала покоя.

Пришлось вставать, наощупь зажигать свет и искать черный листок. Когда принц нашел его, он раздвинул шторы и вышвырнул в приоткрытое окно проклятый

/знак/

листок.

Лишь после этого вторично лег в кровать и смог наконец уснуть.

ДЕНЬ ВТОРОЙ

В комнатке снова было шумно, как на рынке древнего Гардгэна. Правда, сегодня никто не просил воды и не кричал так громко, как в прошлый раз. Да и толстуха не задыхалась.

Кроме того, молчал Данкэн. Эта перемена в нем была настолько необычной, что я даже не знал, радоваться мне или огорчаться. Когда подобные люди молчат, жди чего-то на самом деле необычного. А мне сейчас только на самом деле необычного не хватало, — словно все, что случилось до того, было не на самом деле необычным.

Журналист сидел слева от меня и непрерывно смотрел в мою сторону. Я мысленно попытался разобраться: что же может быть не так? Одел что-нибудь броское? Да вроде, нет. И не тот это человек, чтобы смотреть во все глаза на соседа лишь из-за того, что тот необычно оделся. Тут бы в ход прежде всего пошел язычок, но — в этом-то вся странность! — писака молчал, как камни этих стен.

Я повернулся, изрядно раздраженный его взглядом, и намеревался выдать что-нибудь резкое и колючее, когда журналист испуганно вскинул перед собой руки и прошептал:

— Молчите!

— Что?

— Умоляю вас, молчите! — повторил он, пристально глядя мне прямо в глаза.

Если Данкэн хотел, чтобы я по его взгляду почувствовал всю серьезность сказанного, то он своего добился. Я заткнулся и только слушал. — Молчите, я все вам объясню. Как только выйдем отсюда, я вам все объясню. Объясню, только молчите, умоляю вас!