После встречи с йор-паддами там, на лестнице, Иллеар чувствовал себя словно бы в клетке, которая вот-вот захлопнется. И он готов был бросить все, не дожидаться приговора иб-Барахьи и уехать из оазиса сегодня же, сейчас же!..

В самом деле, разве слова провидицы способны что-нибудь изменить? Он ведь все равно встретит иншгурранцев с мечом в руках, только так и никак иначе! Он все равно станет сражаться! Тогда какой толк в ее ответе?!

Иллеар, конечно, знал, какой. Если бы не иб-Барахья, он бы сражался с чужеземцами, не сомневаясь, не прицениваясь к будущему. А так… сомнение клещом вопьется в разум, станет терзать, лишит силы и уверенности, — потому только, что есть возможность знать наверняка. Не рисковать. Не тратить понапрасну чьи-то жизни.

Сдаться на милость заведомо более сильного врага, не лишившись при этом ни чести, ни собственного достоинства, — ведь «так было предрешено!».

Иллеар ненавидел сейчас эту возможность знать! Но все равно бы уехал — наперекор собственным сомнениям, вопреки проклятому «здравому смыслу»… уехал бы. Если бы не (она) находящийся при смерти юный ал-Леад. Они с мастером битв вошли в шатер целительницы ближе к вечеру. Раньше их даже не подпускали к нему, «сестры» вежливо, но непреклонно заявляли, дескать, сейчас к больному нельзя. И целительница занята. И никто ничего не расскажет, потому что словами, господин, очень просто спугнуть удачу. Эминар ал-Леад сдался первым:

— Пойдем, государь. Она ему и в самом деле сейчас нужна — удача.

И они вернулись в гостевые покои, отобедали — молча, стараясь не смотреть друг другу в глаза, — а позже за ними пришла одна из «сестер» и отвела к больному.

«Слишком много чудес для одного не очень длинного дня», — подумал тогда Иллеар, вдыхая едва уловимый запах благовоний и макового отвара. Тело Джализа больше не смердело. И сам ал-Леад-младший, бледный, но вполне бодрый, улыбался, шутил, с аппетитом пил из чашки бульон.

— Что говорит целительница? Когда ты сможешь снова сесть в седло?

— Толком ничего не говорит, Ваше Могущество. Вообще-то, я ее почти не видел. Когда пришел в себя, тут была сестра… — Он запнулся, и Иллеар едва сдержал усмешку. Не хватало еще, чтобы Джализ воспылал страстью к одной из здешних служительниц!

— И что сказала «сестра»?

— Что жизнь моя в безопасности, но если я и впредь буду так вертеть головой, непременно сверну себе шею. И еще добавила что-то про «только одно на уме», да я не расслышал.

— Потому как, — мрачно произнес Эминар ал-Леад, — в это время вертел головой и во все глаза пялился на «сестру». Впрочем, если уж так себя ведешь, стало быть, с тобой точно все в порядке.

Джализ отставил пустую чашку и, прикрыв рот ладонью, едва сдержал зевок.

— Простите. Еще она сказала, ее зовут Данара и она прислуживает иб-Барахье, а сюда пришла, чтобы узнать о моем здоровье. Дескать, провидица интересовалась. Я, конечно, удивился, зачем провидице спрашивать о таких вещах. Но… — голос Джализа с каждым словом становился все тише, и наконец юноша заснул, уронив голову на подушку.

— И в самом деле: зачем? — задумчиво произнес мастер битв, когда они, покинув шатер целительницы, стояли в тени башни и глядели на закатное солнце. — Что за дело иб-Барахье до моего сына?

— А с чего ты взял, доблестный ал-Леад, что эта Данара сказала твоему сыну правду? Насколько я понимаю, здесь, в оазисе, не слишком много мужчин, тем более — таких молодых и привлекательных, как Джализ.

Позже, замерев у выхода из башни и слушая песню йор-падд, Иллеар с досадой понял, что думает не о странном визите Безжалостной, не о чудесном исцелении Джализа, даже не о роковых словах иб-Барахьи. Нет, не о словах — о ее губах, о ее ресницах, о ее сосках, проступавших сквозь тонкую ткань платья. Яростное, огнистое желание пополам с нежностью — терпкий напиток. И шулдар был пьян им, пьян, как мальчишка, впервые познавший женщину.

Это все неожиданно ловко совпало с настроением песни. Что-то тревожное, саднящее шевельнулось в груди. Задумчиво покачав головой, Иллеар прошептал:

— Красиво поет.

И услышал в ответ:

— Верно говоришь. Душу вынимает — так поет.

Иллеар думал, что остался один: мастер битв, испросив дозволения, ушел в гостевые покои. Шулдар бы и сам с радостью последовал его примеру, да ведь все равно не заснуть. Поэтому и стоял, наблюдал за палатками йор-падд, размышлял, не навестить ли старую свою знакомую, Ламбэри…

Тощий старик, похожий на мумию, прочувствованно скрежетнул горлом и плюхнулся на плоский валун — одно из немногих свидетельств того, что некогда башню окружала стена.

— Так оно и бывает, — сказал, уставясь в ночь. — Как ни старайся, какие личины ни надевай, а наступит срок, и сущность твоя проступит, проявится. Взять хотя бы их, — он ткнул клюкой в сторону палаток, и Иллеар наконец-то узнал: да ведь это тот самый старик, которого они видели сегодня утром! — Йор-падды, гроза пустыни, жестокие, неуязвимые, гордые. Кричат всякому, кто подставит ухо: «Мужчины нам нужны только для любострастия да чтоб детей зачинать!» И ведь сами в это верят, вот что интересно. А послушаешь, как поют… Такая она, жизнь. — Старик, похоже, упоенно беседовал сам с собой, Иллеар ему нужен был лишь как повод. — У каждого, — продолжал он, — свои сокровенные тайны, каждый норовит их от других охранить и в то же время ими же с другими поделиться.

Иллеар кивнул из вежливости и стал было спускаться к палаткам.

— А тебе, — сказал вдруг старик, — спасибо, твое могущество. Вовремя приехал. Век-то мой, по всему, на исходе. Вовремя, вовремя… Не люблю, понимаешь, оставлять незавершенные дела.

— Боюсь, почтенный, в этом я тебе вряд ли помогу, — скупо проронил Иллеар. Зря он ввязался в разговор. Мог бы и раньше догадаться, что старик — местный блаженный, без которых не обходится ни одно уважающее себя селение.

— А ты не бойся! Тебе и делать-то ничего не надо: побудь здесь еще денек-другой — и все. Все само сделается, а я только заверю, — и он, метнув в сторону Иллеара пытливый, совсем не дураковский взгляд, черкнул по песку клюкой, будто и в самом деле ставил роспись. — А уж что дальше — не моя забота. Другие придут, другие вместо меня на душу будут брать всякое. Охранитель им в помощь, а мне главное: чтоб в душезнатцы там не угодить, — старик кивнул на небо и подмигнул Иллеару. — В общем, благодарствую, твое могущество. Выручил, как есть выручил.

«И угораздило же меня!..»

Иллеар молча развернулся и пошел к кострам и палаткам йор-падд.

Не дошел шагов пять или шесть — словно из пустоты перед ним возникла телохранительница Безжалостной: в глазах — тьма, губы растянуты в вечной улыбке, ладонь небрежно опущена на сабельную рукоять.

— Ламбэри не принимает гостей.

— Разве это ее владения? Я полагал, что мы находимся в оазисе Таальфи, открытом для каждого, кто пожелает совершить сюда паломничество и войдет, дав соответствующую клятву.

Йор-падда ничего не ответила, стояла все так же, все с тем же пустым выражением лица. Но Иллеар готов был побиться об заклад: если он сделает еще шаг к палаткам, сабля телохранительницы покинет ножны. И, вполне возможно, обагрится его кровью.

— В который раз убеждаюсь: правы люди, когда говорят, что йор-паддам хорошие манеры несвойственны. Спокойной ночи и добрых вам снов.

Иллеар повернулся к ней спиной и отправился обратно к башне. Теперь пел другой голос, и песня была о смысле человеческой жизни, которая подобна капельке росы: где бы ни оказалась она, на шероховатом камне или на лепестке только что распустившейся розы, недолог ее век. Если она — в тени, продержится чуть дольше, но останется никем не замеченной, если же сверкает на самом солнце, то и исчезнет быстро, — «как и мы, мой друг, как и мы».

Голос завораживал — и мешал Иллеару прислушиваться к звукам за спиной. Если телохранительница Безжалостной решит обнажить саблю…

Он шел сквозь тьму, от костров йор-падд к светящимся окнам башни-огарка, и спрашивал себя, который из шагов будет последним: этот? следующий?..

Потом вдруг оказалось, что — вот он, вход; на плоском валуне никого уже не было, Иллеар с облегчением вздохнул и вошел внутрь.

Он заглянул в комнатушку ал-Леара — гам было пусто, только лежало смятое покрывало. «Наверное, вышел по нужде». В его собственной комнатушке шулдара ждал остывший ужин — столь же непритязательный, как и две прежние трапезы. Иллеар поел бездумно, не испытывая голода, не чувствуя вкуса. Перед едой помолился — сожалея, что не смог сделать этого на закате, удивляясь, как быстро стираются из памяти, казалось, навечно въевшиеся в нее привычки; вспоминая о сыне: как он там, справляется ли? Мальчику всего шестнадцать. И хотя сам Иллеар в шестнадцать лет уже видывал многое, хотя с сыном остались верные люди, сейчас, сидя почти на краю света, где даже молились не по солнцу, а когда выпадет свободное время, он, конечно, тревожился об Ай-Кинре. Зашелестела занавесь в углу.

— С ним все будет в порядке.

Иллеар почти не удивился. И дело даже не в том, что прошедший день был полон неожиданностей. Просто… шулдар в глубине души ждал ее визита, знал, что она придет. «И если пришла, стало быть…»

Он поднялся и шагнул навстречу гостье, чувствуя, как разом все переменилось. Как будто будущее, до сих пор туманное, неясное, стало наконец отчетливо видным. Как будто прозвучало предсказание, которому нельзя не верить, услышав которое, понимаешь: по-другому и быть не может!..

Иб-Барахья была в зеленом платье, перетянутом на талии узким пояском, и в обычных кожаных сандалиях — разве что выполненных изящнее, тоньше. Волосы ее, черные, чуть вьющиеся на концах, вольно спадали на плечи. От нее пахло чем-то душистым, чуть терпким, чем-то знакомым, но никак не вспоминающимся.

Она посмотрела ему в глаза без робости, которой Иллеар, конечно же, ожидал. «В самом деле, с чего бы вдруг ей робеть? Если хотя бы часть того, что рассказывают о Таальфи, — правда, она бывала с мужчинами, и не раз…»

Но тут — другое. Тут, понял Иллеар, совсем другое. Не просто влечение, хотя оно — тоже; тут — словно сама судьба указующий перст на тебя навела, подтолкнула, показала: вот оно. мое предначертание. Хочешь — прими, осмелишься — откажись.

Иллеар протянул руку и, едва сдерживая неистовый порыв, нежно коснулся бархатистой кожи ее щеки, провел пальцем по влажным губкам, наклонился к ним, чуть сладковатым, обжигающим; а вторая рука уже сама собою легла ей на талию, дернула за поясок — неудачно, и ее пальчики переплелись с пальцами Иллеара… помогли… направили… она вздрогнула и судорожно выдохнула, вжалась в него всем телом… и когда она в первый раз закричала — неожиданно скоро, — ему почудился в этом крике то ли вызов, то ли ужас, то ли невероятное, невыносимое наслаждение.

Потом были и другие крики, и смятенный, сумбурный шепот, и многое из того, о чем способны лишь мечтать сплетники бахрейдских базаров, — но именно этот первый крик врезался Иллеару в память, именно его шулдар не мог забыть до конца своих дней.

Именно этот крик почему-то вспомнился ему следующим утром, когда Иллеар проснулся и обнаружил, что в постели рядом никого нет.

Светало. Он опустился на колени и вознес молитву Охранителю нашему, всеблагому и всепрощающему.

За окном, в лагере йор-падд, негромко пели о далеких странах, где вода стоит дешевле человеческой жизни.

Потом кто-то закричал.

Иллэйса проснулась до света, когда небо только-только начало окрашиваться утренним багрянцем.

Какое-то время она лежала, бездумно глядя перед собой — в это самое небо, а вспоминалось ей сейчас другое небо, которого она ни разу не видела наяву — и которое совсем недавно предстало перед ее внутренним взором.

Черное небо, исполосованное огненными шрамами от стрел, небо будущего года. Чужие лица вокруг. Отсвет пожаров на стенах крепости: там, внизу, в городе, все уже кончено. Все кончено.

Потом она услышала, как входит в тело клинок — пока еще в чужое, потом…

Потом она закричала.

А он решил — от наслаждения; дурачок.

Иллэйса закрыла глаза, мысленно стерла то небо. Вообще все стерла, сделала так, чтобы голова стала пустой, легкой.

Чтобы вспомнился последний сон.

«Всему есть своя цена, — сказала однажды Хуррэни, наставительно воздев к небесам корявый палеи. — Кроме, разумеется, тех редких вещей, которые ни продаже, ни обмену не подлежат — только даренью; ну, речь-то сейчас не о них, речь о цене. И мы, милая, ее тоже платим — вместе с теми, кто приходит за ответами. Хочешь узнать будущее — загляни в прошлое. А прошлое у тех, кто приходит, обычно мутное, ведь и являются сюда люди несчастные, даже если сами считают себя счастливцами, каких поискать. И вот в них-то, в их прошлое, нам надобно окунуться, испить той водицы, чтобы узреть будущее. Сами-то они всей правды никогда не расскажут. Приходится нам в душу к ним заглядывать. Разные для того способы есть, в свой срок я тебе о них расскажу. Только каким ни пользуйся — радости от этого заглядывания мало. А без знания о прошлом — глубоко, по-настоящему будущего не увидишь».

О чем говорила Хуррэни, Иллэйса поняла не сразу. Первые предсказания были легкими, не требовали больших усилий. И это хорошо. Если бы всякий раз приходилось так вот в человеческую душу заглядывать… недолго бы Иллэйса пробыла иб-Барахьей, совсем недолго.

Но на сей раз без тягостного, выворачивающего душу «гляденья» было не обойтись. Она знала это с самого начала.

Но знать — одно, а видеть — другое.

Иллэйса для того и пришла сегодня вечером к шулдару… ну, не только для того, конечно; она себя не обманывала, нет: она ведь … знала…… об этом — … знала…. А потом, когда семя Иллеара излилось в нее, вместе с семенем в Иллэйсу вошло прошлое шулдара, — чтобы позже, во сне, предстать перед ее внутренним взором.

Теперь этот сон надлежало вспомнить.

«Так все сложно? — спросила когда-то Иллэйса у Хуррэни. — Неужели нет других способов?»

«Другие — еще сложней, милая. Или ненадежней. Не тревожься, со временем ты узнаешь все их, до последнего. И прочие тебе понравятся еще меньше».

Как-то она там сейчас, у темного пруда?..

Иллэйса прогнала и эту мысль.

И тогда вся жизнь Иллеара Шестого по прозвищу Кровавый Садовник, сына Су-Л'эр Воинственной, отца Ай-Кинра, развернулась перед ее внутренним взором — так распускается едва дождавшийся первых лучей солнца цветок… так раскрывает свой капюшон потревоженная змея-монахиня.

Иллэйса упала в эту жизнь, словно в мутный омут: без надежды вынырнуть. Она не видела, но сердцем переживала все самое важное для Иллеара: тягостное детство, вечные напоминания матери о том, что он — будущий шулдар и должен вести себя подобающим образом; уроки, уроки, уроки… — выматывающие, кажущиеся бессмысленными; слухи, будто Су-Л'эр тайно договаривается о чем-то с извечными врагами Тайнангина, Иншгурранским королевством и Трюньильским герцогством; первая влюбленность и горечь первого предательства; ночные гости, которые приходили в материнские покои и уходили, никем, кроме Иллеара, не замеченные; дочь советника ар-Раэна, синеглазая Дания, с которой Иллеар тайно встречался более полугода; война с «диким» Тайнангином; первый человек, которого Иллеар убил собственноручно, — юный кочевник с изумленным взглядом и ниточкой крови на губах; попытка советника ар-Раэна поднять бунт — к счастью, неудачная; казнь бунтовщиков; Су-Л'эр с помощью тогдашней иб-Барахьи находит для наследника невесту; первая настоящая любовь — не влюбленность и не страсть, но именно любовь; рождение сына; смутные вести из-за Сломанного Хребта от отрядов, которые продолжают совершать набеги на земли Иншгурры и Трюньила; жена узнает об измене и через своих людей отравляет любимую; отряды из-за Хребта просят о помощи — Су-Л'эр обещает, но пока помочь не может; смерть жены, после которой долгие годы ходят слухи… разные слухи; неожиданно проснувшийся интерес к сыну — это так странно: вдруг почувствовать себя отцом! и пытаться дать мальчику то, чего сам был лишен; отряды из-за Хребта просят о помощи; умирает мать; местные вельможи пытаются диктовать ему свои условия, по сути, берут власть в державе в свои руки; встреча в полдень в дворцовом саду Бахрайда — тогда там собрались почти все противники Иллеара… и почти все, кто был ему верен, кто не побоялся обнажить оружие и принять на душу кровь… кровь… кровь!, кровь на лепестках роз, алое на алом, если не приглядываться — и не заметишь; с тех пор в народе его называли не иначе, как Кровавым Садовником… с тех пор много всего произошло, и он научился скрывать собственные боль, и страх, и неуверенность, и одиночество — научился скрывать, потому что иначе было нельзя: эти люди, все, кто вверил себя его милости, кто молился вместе с ним на закате и на рассвете, они надеялись на него… и они уничтожили бы его, если бы Иллеар проявил слабость; Иллеар — не проявлял, не позволил себе прирасти душою к кому бы то ни было, стал отчужденнее вести себя с сыном, часто менял женщин, верных людей держал на некотором расстоянии; поехал в оазис Таальфи, к провидице, только потому, что этого ожидали; чтобы не привлекать внимания, намеренно взял немного людей; передал власть на это время сыну; попал в засаду; убегая, оказался в вымершей деревушке; добрался-таки до оазиса и, похоже, встретил там свою любовь, вторую настоящую любовь в своей жизни («Так вообще бывает, мама?» — «Бывает, сынок, бывает. Но не со всяким. Любовь — это чудо, дар небес. Иному не повезет с нею. А иной и пройдет мимо, не заметит». — «Как можно не заметить чудо?!» — «Если не верить в него». — Давний, полузабытый разговор, когда Су-Л'эр еще позволяла себе говорить с сыном по душам…)

Иллэйса вынырнула из чужих воспоминаний — задыхаясь от пережитого, дрожа всем телом, будто загнанная антилопа. Потянулась за чаем — на столике было пусто.

— Данара!

Тишина.

«Раньше за ней такого не водилось. Неужели этот юный тайнангинец, о котором Данара мне все уши прожужжала и которому отдала свою кровь, так на нее подействовал? Но она знала, что мне потребуется помощь. И обещала к утру вернуться».

Иллэйса медленно встала с каменного кресла и подошла к парапету. Небо сулило к вечеру бурю — короткую, но яростную. Ветры шептали о том же. На площадке было холодно, первые лучи солнца уже освещали ее, но ни капельки не согревали. Чай, вот что сейчас необходимо Иллэйсе! Несколько чашек обжигающего, терпкого чая…

— Данара! Да где ж тебя джиэммоны но!..

И вот тогда раздался крик.

Они столкнулись у выхода из гостевых покоев. Иллеар отметил, что мастер битв одет, словно и не ложился. Но на расспросы времени не было. Крик оборвался, перешел в едва слышные отсюда рыдания, — только это почему-то не успокаивало.

— В шатре целительницы! — воскликнул Эминар ал-Леад, когда они выбежали из башни.

Шулдар уже и сам видел: туда спешили «сестры» — растрепанные, отчаянно, будто собирались взлететь, машущие на бегу руками; одна споткнулась и упала, но никто не помог ей подняться. Самые быстрые из служительниц уже ворвались в шатер — и оттуда донеслись новые крики.

Иллеар поспешил туда же, вслед за мастером битв. Хотя было уже ясно: они все опоздали, самое страшное случилось.

— Стойте! Где иб-Барахья?! — Это Ламбэри Безжалостная со своими девицами. Йор-падды не намного отстали от первых «сестер», но, в отличие от них, были вооружены и предельно собранны. — Немедленно позовите иб-Барахью!

— Я здесь, Ламбэри. В чем дело?

Она подошла незаметно, все в том же зеленом платьице и кожаных сандалиях. Только лицо осунувшееся, побледневшее. Иллеар едва сдержался, чтобы не обнять ее за плечи или — лучше — — поднять на руки и унести прочь отсюда, уложить в постель, накрыть одеялом и строго-настрого велеть: «Пока не отдохнешь как следует!..»

Он мотнул головой, прогоняя неуместные мысли, и услышал, как Безжалостная повторяет:

— Да, провидица, ты не ослышалась. Я хочу, чтобы никто не входил в шатер, а те, кто уже вошел, немедленно покинули его. Змейка!

Чующая кивнула:

— Это совершенно точно: ночью здесь был человек, в которого вселился джиэммон. Мне нужно осмотреть место убийства, чтобы сказать больше.

— Что с моим сыном?! — не выдержал наконец Эминар ал-Леад. Голос его сорвался, старый мастер битв откашлялся, потом повторил, уже тише: — Он жив?

Ламбэри странно посмотрела на него:

— Он спит.

— Спит?!

— Вчера, — спокойно разъяснила иб-Барахья, — его напоили маковым молоком, чтобы можно было влить в вены раненого свежую кровь.

— Но так вы только убьете его! Я знаю нескольких лекарей, они пытались, и не раз… — Эминар ал-Леад замолчал и только обводил пустым взглядом лица «сестер».

— А наши целительницы не раз таким образом спасали людей.

Иллеар решительно вмешался:

— Так или иначе, кровь уже влили и Джализ всего лишь спит. Я хочу услышать другое: что это за история с джиэммоном? Откуда бы он здесь взялся?

— Его, — сказала Ламбэри, — внес в оазис один из вас. Ты, Ваше Могущество, или твои спутники.

— Вздор!

— Вы ведь ночевали в той заброшенной деревушке — накануне сражения, в котором погиб почти весь твой отряд?

— И что же?

Безжалостная объяснила. Тем временем йор-падды окружили шатер и заставили служительниц выйти за пределы этого круга. Змейка нырнула под полог, возле которого уже басовито гудели огромные, черные мухи. И вонь стояла такая, какая бывает на поле боя — после боя.

— Это ошибка! — повторил Иллеар. — Ни я, ни мои спутники просто не могут…

— Тогда кто убил целительницу и «сестру»?! — резко оборвала его Безжалостная. — Следы четкие, Змейка уловила их даже на расстоянии.

— К кому же они ведут?

Чующая, услышав вопрос, ответила из шатра:

— Слишком много времени прошло. И тот, в ком сидел джиэммон, знал, что делает. Он принес с собой дурман-траву, которая стерла почти все следы.

— Тогда с чего вы взяли, что это был именно одержимый джиэммоном, а не обычный убийца?

Ламбэри снисходительно усмехнулась:

— Все просто. Ваше Могущество. В оазис прибыли только мы да вы. Один из вас одержим. Кто же убил? Случайный убийца, набредший на Таальфи и сейчас скрывающийся в барханах? Тогда почему бы не обвинить в этом меня или, скажем, иб-Барахью? Ты забываешь, что самое простое объяснение — самое верное. А вот утверждать, будто ни один из вас не одержим, ты не можешь до тех пор, пока Змейка не проверит вас.

— Она проверит этих людей не раньше, чем они перестанут быть паломниками! — твердо сказала иб-Барахья. — Таков закон — и никому не позволено его нарушать. Ты знаешь это, Безжалостная.

— Знаю, провидица. Закон есть закон.

И тут они услышали хриплый, срывающийся голос Джализа:

— Ты… снова… т-ты…

Змейка выглянула из шатра:

— Он проснулся и бредит. Ламбэри, наверное, к нему уже можно пропустить целительницу… — Чующая осеклась, сообразив, что целительница уже там: лежит, мертвая. — Ну, кого-нибудь, кто успокоил бы его. Тела накрыты, он их не заметит, но я боюсь, что…

Безжалостная повернулась и приказала своим девицам вынести убитых из шатра.

— Я пойду к нему. — Эминар ал-Леад направился к пологу, не взглянув ни на Ламбэри, ни на провидицу. Йор-падды не осмелились его остановить, даже вечноулыбчивая телохранительница.

А Джализ все бормотал:

— Куда же?. , зачем? зачем зачем зачем?! Что она тебе сделала?!

— Тише, сынок, тише. Это я. Все уже закончилось.

— … что она тебе сделала?! … что?! что!!! Кто?! Где Данара?

Иллеар заметил, как вздрогнула иб-Барахья. В этот момент йор-падды как раз проносили мимо них второе тело: убитых было двое, целительница и «сестра». Стало быть — именно Данара, которой пришелся по сердцу юный ал-Леад.

— Где она?! — закричал тот из шатра.

Йор-падды вздрогнули, самодельные носилки качнулись, и из-под покрывала выметнулась рука — перепачканная кровью, но не на это обратил внимание Иллеар.

— Шрамы! — Он присел на корточки и внимательнее осмотрел эту посеревшую, с бурыми подсохшими пятнышками руку. — Откуда бы могли взяться шрамы?

— Она дала свою кровь, чтобы спасти его, — тихо сказала иб-Барахья.

— Где она?! — не унимался в шатре Джализ. — Где?! Куда?!

Иб-Барахья на пару мгновений закрыла глаза и, Иллеар видел это, сжала руки в кулаки. Потом как ни в чем не бывало стала отдавать распоряжения «сестрам»:

— Дайте ему макового молока и посмотрите, можно ли переносить больного. Если да — поместите в башне. Все это… — она указала на шатер, — сжечь. Твоей чующей больше ничего там не нужно, Ламбэри?

Змейка, изрядно побледневшая от увиденного и от криков Джализа, развела руками.

— Закон есть закон, — сказала вдруг Безжалостная. — Если ты запрещаешь мне провести испытание… если закон запрещает мне провести испытание — что же, пусть так. Ты ведь понимаешь, что отныне все здесь, в Таальфи, рискуют своей жизнью? Ты ведь понимаешь это, провидица?

— Понимаю, — бесстрастно ответила иб-Барахья. — Но закон есть…

— Я знаю, знаю! Поэтому прошу тебя принять клятву паломников — от меня и моего отряда.

Йор-падды ошарашенно уставились на Безжалостную. Принести клятву означает отложить оружие, сдать его «сестрам», которые упрячут все мечи и луки в башне — и не вернут, покуда паломники не соберутся покинуть оазис! А ведь в Таальфи — одержимый, уже убивший двоих!

— Я приму клятву.

Иллеар слушал, как вслед за иб-Барахьей воительницы повторяют: «… не злоумышлять против иб-Барахьи и обитателей оазиса…» — и нутром чувствовал: нити судьбы сплетаются в слишком уж тугой клубок. Ламбэри знает, что делает.

Или думает, что знает.

Он смотрел, как йор-падды поднимаются вслед за служительницами к башне, чтобы оставить там оружие, смотрел на хрупкую фигурку отдающей распоряжения иб-Барахьи, — и холодный, липкий, неистребимый страх овладевал им. Не за себя. Не за ал-Леадов.

За нее.

С самого детства он знал, как следует поступать в таких случаях. Действовать! Страх можно перебороть, только если идешь ему навстречу, принимаешь вызов. Именно за эту черту характера шулдара почитали как человека решительного, она же укрепила его силу воли. Порою говорили, что Его Могущество способен переупрямить и заставить сдвинуться с места даже гору.

Иллеар повернулся к Безжалостной, и ее телохранительница тотчас шагнула вперед, заступая путь. Шулдар не сомневался: даже без сабли эта вечноулыбчивая способна на многое.

— Оставь, — сказала Ламбэри. — Пусть Его Могущество скажет что хотел.

— Как это все случилось? — спросил Иллеар, глядя ей прямо в глаза. — Вы ведь успели осмотреть тела, верно? И от того, что ты мне расскажешь, хуже не будет. Если я одержим — знаю все и так. Если нет — вдруг сумею помочь?

Безжалостная усмехнулась:

— Сомневаюсь. Видишь ли, Твое Могущество, все дело в том, как их убили. И целительницу, и «сестру» прирезали кинжалом. Целительницу — сзади, просто вскрыли ей горло, когда она стояла, повернувшись спиной к больному и боком к выходу из шатра: что-то искала на столике, наклонилась — но полог, повторяю, она видела.

— Значит, убийца в это время уже был внутри.

— И стенки шатра не повреждены, то есть одержимый не мог взрезать холстину и залезть туда так, чтобы целительница не заметила.

— А войти раньше, когда в шатре не было никого, кроме уснувшего Джализа?

— Тоже не получается! Целительница неотлучно находилась возле больного. Это подтвердили и «сестры». Одна из них была в шатре до самой ночи, потом ее сменила покойная Данара. По сути, в шатре их было трое: твой человек, целительница и Данара.

Иллеар задумался.

— Нет, все-таки четверо — и этот четвертый был хорошо им знаком, иначе не впустили бы. И уж во всяком случае целительница не поворачивалась бы к нему спиной, не занималась бы своими делами, когда в шатре был чужак.

— Или, — добавила Змейка, которая незаметно подошла и прислушивалась к разговору, — гость сказался больным. И попросил целительницу дать какое-нибудь лекарство.

— Так или иначе, я не понимаю, как это все случилось. А что же «сестра»? Данара ведь должна была видеть, как чужак замахивается кинжалом. Да и он бы не рискнул нападать. Сразу двоих он бы не убил, а Данара вполне могла убежать из шатра, чтобы позвать на помощь. И она ведь видела его!

— Когда одержимый убил целительницу, Данары не было в шатре. — Теперь к разговору присоединилась иб-Барахья. Она, кажется, более-менее успокоила «сестер» и сама тоже выглядела спокойной. И голос ее звучал ровно, с едва заметной горчинкой сожаления: — Я отпустила ее вечером, но велела приготовить мне чай. После полуночи я поднималась на площадку, слушать пустыню. — («Вот куда она ушла потом», — догадался Иллеар.) — К тому моменту чай был готов и дожидался меня наверху. И он был горячим. Данара вернулась от целительницы, заварила чай, оставила на столике и снова пошла в шатер.

— А убийца, — продолжал Иллеар, — не знал, что там должен быть кто-то еще, кроме целительницы! Зарезал ее, после чего… Постойте-ка, а как именно убили Данару?

Ламбэри осклабилась:

— Ты уверен, что хочешь знать все подробности, Твое Могущество? Ей вспороли живот, одним ударом. А потом перерезали горло. И стояла она при этом спиной ко входу, лицом к больному. Наверное, вбежала в шатер, увидела мертвую целительницу, убийцу — и тот сразу же ударил.

— Там все было в крови, — тихо подтвердила Змейка. — Весь шатер. И больной тоже.

В этот момент одна из йор-падд, прибежав, зашептала что-то на ухо Ламбэри. Та, нахмурившись, повернулась к Иллеару:

— Рядом с озерцом, на том краю рощицы, на кустах — капли крови. Не исключено, что убийца там умылся… после всего. Но не обязательно.

— Как же иначе? Он наверняка был в крови: одежда, руки, лицо, волосы… — Иллеар наконец сообразил: — Хочешь сказать, это Джализ?! Но иб-Барахья ведь говорила: ему дали снотворное.

— И он не проснулся, когда все это творилось в шатре, вообще ничего не услышал? Ты в это действительно веришь, Твое Могущество?!

— Не мои — твои люди нашли на кустарниках возле озерца кровь.

— Но не одежду. А кровь, — Безжалостная махнула рукой, — кровь там могла появиться от чего угодно. Змейка, пойди-ка взгляни — что скажешь? Вдруг нащупаешь след…