1. Он очень устал и хотел спать. Рассказ отнял все силы, в горле пересохло от большого количества слов, которые приходилось — одно за другим — проталкивать наружу и сплевывать с распухшего языка. Но человек должен был рассказать про Дер-Рокту. Прежде всего потому, что надеялся получить какой-нибудь совет от странного существа, сидевшего перед ним.

Теперь человек понимал (видел по глазам слушателя): совета не будет.

— Ты испуган.

— Да, — согласилось существо. — Послушайте… Послушайте…

— В чем дело?

— Вы… что вы решили? — в голосе живого манекена осторожно поводил усиками, проверяя почву перед собой, огромный клоп-хищнец. — Неужели вы пойдете на это? Убьете себя?

Человек вздрогнул и чуть подался вперед:

— Не понял. Почему я должен убивать себя.

Существо тяжело вздохнуло:

— Вы на самом деле не поняли. Хорошо. Я объясню. Может быть… может, это не даст вам обмануться.

Они замолчали; пауза, заполнившая сейчас пространство, казалась пестрым экзотическим цветком — слишком много слов прозвучало сегодня у этих стен, на этой мостовой.

— Ваш визитер хочет убить вас, — произнесло наконец существо. — Это же так просто!

— Объясни.

— Он говорил, что вам нужно найти самую слабую часть города. Он хитер, не сказал напрямую… Вы сами должны были догадаться. И вы начали догадываться: «самая слабая — значит, самая постоянная». Только вы еще не прошли путь рассуждений до конца. Фонтан, стены, Врата… — они неотличимы одни от других, ничему нельзя отдать предпочтение. Но существует еще некая часть города, удовлетворяющая поставленным параметрам: самая постоянная — и самая слабая. Рано или поздно вы бы дошли до этого своим умом. Нужно просто немного изменить точку зрения на…

Существо прервалось и вскочило с мостовой.

— В чем дело? — воскликнул человек.

— Я — тоже… — прошептал его собеседник. — Я — тоже… Не догадался. Не догадался! Простите, мне нужно бежать. Я только сейчас понял: Дер-Рокта и то существо, которое я видел однажды… Я должен… Я буду здесь, неподалеку, но теперь мне необходимо уйти. Простите…

Он вскочил и побежал прочь — так резво, что угнаться за ним нечего было и думать. Через мгновение белесый силуэт уже растаял в ночном воздухе.

Человек проводил его взглядом и тоже поднялся с мостовой. «Как мне не нравится все это! Каждый лжет, преследуя свои цели: что Дер-Рокта, что живой манекен; по крайней мере, не говорят всей правды. Что же вам нужно от меня, приятели? И тебе, город, — что?..» Дома и стены молчали, словно скорбящие монахи, мостовая лежала пустой змеиной шкурой-выползком, и только звезды в черном прокопченном небе обладали толикой жизни, блестели, но глаз не радовали. «…существует еще некая часть города, удовлетворяющая поставленным параметрам: самая постоянная — и самая слабая. Рано или поздно вы бы дошли до этого своим умом. Нужно просто немного изменить точку зрения на…» «Изменить точку зрения… Изменить…» «Убить… Ваш визитер хочет убить вас…» В голове ликующе и перепуганно щелкнул какой-то рычажок, и все встало на свои места.

2. Он решил не открывать Врата. Всегдашняя процедура сегодня казалась неуместной и ненужной, как курительная трубка в руках покойника. К тому же, невесть откуда в человеке появилась и не желала исчезать уверенность: новые Обитатели не придут. Во всяком случае, в эту ночь.

Кстати, что касается ночи. Разговор человека с существом-без-имени длился не один час, и солнцу уже давно пора бы приступить к исполнению своих прямых обязанностей. Но небо оставалось черным. Связаны ли такие затянувшиеся сумерки с тем, что Врата остались закрытыми? А если нет, то с чем? Имеют ли что-то общее с изменениями, происшедшими в библиотеке?

Человек шел вдоль городских стен, размышляя над… как бы это выразиться поточнее… а-а, ладно — размышляя над самоубийством. Чего уж там, от самого себя ведь не спрячешься.

«Итак, предположим — только предположим, не более того — что именно я и являюсь той, самой постоянной (и самой слабой) частью города. Предположим. Пускай. И к чему мы приходим, к какому выводу? А приходим мы к выводу… мягко говоря, неутешительному. Для того, чтобы уничтожить город, мне необходимо убить себя».

Он остановился на мгновение, вытер тыльной стороной ладони сухие губы. Прикосновения не ощутил. Как будто трогал лицо древней мумии.

«Неужели Дер-Рокта предложил бы мне такое?

/Он с самого начала говорил, что ты откажешься/.

Ну, он же утверждал, будто не знает…

/Утверждал. Не знает ли на самом деле — вот вопрос/.

Ладно. Какой ему от этого резон, а? Какая выгода? Моя смерть? Чело… существо, способное вытащить из пустоты два стула и зажженную свечу, должно уметь и убивать. Тем более, таких как я».

Вообще-то, прозвучало убедительно — почти.

«Так, будем мыслить логически. Разложим все по полкам. Либо Дер-Рокта лгал и ему нужна моя смерть, либо не лгал… то есть, не совсем так. Моей смерти он добивается в любом случае. Вопрос в том, вернусь ли я в результате назад или…

/…или умрешь навсегда? Ты ведь это хотел сказать, верно?/ Верно. Или — умру навсегда. Как решить, которая из версий правильная? Логически не решишь. Только путем «верю — не верю».

И этот путь, к сожалению, не для меня».

Человек свернул в ближайшую улочку и направился к центру города, к фонтану. Ночь — долгая затянувшаяся болезнь в обостренной форме — все никак не проходила. Но даже при свете звезд он видел, что дома вокруг выглядят дико и неестественно. Их словно собрали из разных городов, из разных времен, из разных миров, — собрали и поставили здесь нелепыми игрушками, все эти колонны, небоскребы, прозрачные пленчатые двухэтажки, клетки, деревянные избы, пирамиды, арены… Пару раз человек едва не свалился в глубокие жилые ямы, сейчас, правда, пустовавшие. Он шел по этой свалке городов, и улицы то сжимались до непроходимости, то расходились в боках до проспектов и площадей.

Человек шел и думал о Боге, впервые за очень долгое время.

3. …если бы ты верил в Бога (не важно, в какого), жизнь твоя, возможно, сложилась бы совсем по-другому. Но ты — не верил…

4. Он всегда, сколько себя помнил, двойственно относился к Богу. Не к религии — к Богу. Религии, любые, он презирал. Так уж получилось, так уж наложилось одно на другое. Во-первых, время, когда он жил там, до того, как заблудился. Человек еще застал полумертвую разваливающуюся страну, где верить в Бога запрещали. Если бы страна просуществовала чуть дольше, вероятно, он бы, просто из чувства противоречия, начал исполнять обряды — не верить, а исполнять обряды. Но страна развалилась на мелкие молодые государства, в которых право свободы вероисповедания восстановили. В результате народ толпою кинулся креститься, вешать иконы в домах и цеплять распятия на шеи. Другие же «господа граждане» немедленно сели в позы лотоса и вспомнили о своих предыдущих воплощениях, нечищенной карме и заброшенной (на произвол судьбы!) дхарме. Появилась мода на религию. А человек не терпел того, что становилось модным. Преображенные веяниями времени, мессии и бодхисаттвы мудро рекли о вещах, в которых едва разбирались, и толпы агнцев Божьих, стремящихся к нирване, покорно следовали за новыми вожаками… Человек не принимал толп. Он считал, что путь толпы автоматически становится дорогой в бездну. Для пчел, для муравьев, термитов — возможно, все обстоит по-другому. Но человеку в толпе (он понял это, пускай и не сразу) трудно дышать в полную грудь. И кругозор ограничен затылком впередибредущего. И, кстати, лететь толпой невозможно. Стаей — пожалуйста, а вот толпой… Посему вынужден был пойти в другую сторону, вынужден, так сказать, обстоятельствами и собственными взглядами на жизнь. Вс„. Точка.

Во-вторых же (конечно, с лихвой хватало и первого, но) во-вторых, общение с Богом (а какая вера без общения) всегда казалось человеку делом очень интимным. Словно «я люблю тебя», сказанное от всего сердца, искренне — пускай даже на сцене. И как признание в любви у каждого человека — свое, особенное — так и вера в Бога не может быть одинаковой, конфессионно выдержанной. Ну не может! Столько лет маршировали в ногу, потом решили, что нельзя, не получается — организмы, мол, у нас разные, биоритмы, то да с„. А вот верить в Бога одинаково — эт пожалуйста, эт мы запросто. У нас и Бог одинаковый выходит, с белой бородой и мудрым лицом. Странно только, на Деда Мороза немного похож. Хотя… ничего, это даже правильно, если задуматься. Мы чуда от Него ждем? Чуда. Ну вот, а с кем у нас с детства чудеса ассоциируются? Правильно, правильно… А кто не может или не хочет верить в нашего Бога — вон, пускай «просветляются». У буддистов, гляди, Бога вообще нету, одни будды, которым может стать любой. Зато вечная жизнь, реинкарнации. Опять-таки, возможность воздаяния каждому по делам его: «туп, как дерево, — родишься баобабом». Но — говорят мудрые люди — чтобы быть буддистом, лучше всего родиться где-нибудь в Китае или там в Тибете. Можно, конечно, и так, в Череповце или, скажем, в Муромске — но лучше все-таки повосточнее. Для кармы пользительнее. И не смейте вольно трактовать махаяну, а то…

Было еще и в-третьих. Войны, смерти, гнусность. Несправедливость. …Впрочем, это лишнее. Детские обиды на того самого старика с белой бородой и мудрым лицом. Оставим это в покое.

В-четвертых? в-пятых, в-десятых?.. Зачем? Причины ищут, чтобы что-нибудь исправить. Его устраивало такое положение вещей.

5. Ложь, конечно. Ложь и бред. Ничего не устраивало. Верить так — не устраивало. И не верить — тоже. Оставим в стороне глобальные вопросы типа «для чего живем» и «куда падаем». Если ответы существуют, со временем узнаем. Другое беспокоило, как и всех, между прочим. Собственная смерть.

Дело не в том, что человек не мог верить в бессмертие души. Он не мог поверить, что когда-нибудь умрет, прекратится навсегда, что уже никогда не выйдет на подмостки жизни, не сыграет еще раз, на «бис».

И жизнь поэтому рассматривал как единственного настоящего противника. Боролся с обстоятельствами, пересиливал случайности, не сгибался под ветрами. Кто-то сказал бы: «Достойно!» А это было прежде всего больно. Очень больно. Адски больно.

«Ради чего»? Назовите как угодно: призвание, талант, Дар Божий (но уж если «Дар», то непременно с большой буквы). Слова, в общем-то, значения не имеют. Важно другое: ни один нормальный человек не станет резать скальпелем хлеб, а золотые пекторали из скифских гробниц переплавлять на дверные ручки. И уж если есть в тебе талант артиста — изволь на сцену, приятель. Уж если чувствуешь силу Дара — используй ее по назначению. А иначе — чем ты отличаешься от навозной кучи? Только что размерами.

Человек отдался на волю Дара. Сначала — не весь, сначала надеялся «жить по-людски». То есть, как большинство: дом, семья, сын ежевечерне теребит за рукав: «Па-ап, помоги с математикой». Хотя разумом понимал уже тогда, что не будет «как у всех». Выбор. Туда или сюда. Или сидишь в уюте, смотришь по телевизору фильм, или в это время находишься по ту сторону экрана. Нельзя одновременно и там, и здесь. Не получится.

Выбор, конечно, изначально был нечестный. Потому что хлеб скальпелем не режут.

6. Нет, допустим, Бог и существует. Этого человек не мог совершенно отрицать. Но вряд ли в таком случае он будет Ему благодарен. Скорее, наоборот. Ведь Дар — это не подарок, нет. Это как удар из-за угла, проклятье цыганки в полупустой электричке, выстрел в спину.

Хотя с другой стороны… с другой стороны…

Вот потому-то — вряд ли будет Ему благодарен.

7. Так что же станется с душой после смерти? Человек не знал (откуда?!), даже не догадывался. А теперь, после всего случившегося с ним в городе, не мог и предполагать. Но был знаком с множеством разных идей и теорий — посему допускал, что Дер-Рокта не лжет. Просто для перемещения человека обратно необходимо, чтобы он умер здесь. В этом городе, где само время остановилось.

Верить? Не верить?

Непонятно.

Знал только одно: по-другому проблему не решить…

Так верить или не верить?!..

8. Воспоминания, как неожиданный приступ кашля, оборвались. Так много слов, так много понятий из прошлой жизни… Минуту назад человек знал, что они обозначают. Сейчас… уже не знал, знает ли.

9. Неожиданно из тьмы, как из небытия, выросла и преградила дорогу стройная высокая башенка, перевитая снаружи узкой лестницей. Не задумываясь, он начал подниматься по каменным ступенькам, и ветер наотмашь хлестнул по лицу чуть влажной ладонью. Человек улыбнулся неизвестно чему и продолжил восхождение.

Идти было сложно, узкие и скользкие, ступеньки норовили сбросить ногу вниз, они словно отторгали человека. Он не обращал внимания, хотя старался ступать осторожно. Впрочем, темнота, которая заполняла все вокруг, не желала даже слышать об осторожности — склонялась над ухом, шептала чувственно и мягко: «Иди, куда хочешь. Забудь о ступеньках. Иди по небу. Сделай шаг вперед, а не вбок, не подчиняйся зову лестницы, дай себе взлететь. Ты умеешь, можешь, просто забыл, как это делается».

Голос темноты что-то напоминал. И другой голос, внутренний, словно проснувшись от долгого сна, зашептал вдруг, непонятно и обрывисто: «/Забыл, забыл. Забыл! О важном, об очень важном. Забыл, забыл, забыл…/» Человек не слушал их, человек шел наверх.

10. Лестница закончилась дверцей и полукруглой площадкой, к дверце примыкавшей. В скудном свете звезд неожиданно четко выделялась замочная скважина, слабее — различные символы, выбитые на дверном металле. Символы (крест, перевернутая жирная буква «С», что-то еще, совсем уж неразличимое) казались знакомыми, но ничего, кроме легких едва ощутимых волн, на поверхности памяти не вызывали.

Внезапно, сильно и властно, как никогда прежде, человек понял: за дверью выход отсюда. Открой — и вернешься. Открой — и окажешься дома.

Он толкнул ее с обреченностью приговоренного к казни. Знал: не откроется. На то и замочная скважина, чтобы был ключ. У человека ключа не было.

Он толкнул снова, сильнее, яростнее. Потом дернул на себя. Потом опять толкнул. Казалось, толкал стену, не дверь.

Тогда присел и прислонился к скважине левым ухом. По ту сторону как будто смеялись, далеко-далеко играла симфоническая музыка, пели птицы… или люди… Попробовал заглянуть — яркий, нестерпимо яркий свет ударил в глаз и заставил отшатнуться, — так, что человек едва не упал с площадки на мостовую. «Вот видишь, — шепнула тьма, — вот видишь. Пойдем, дай себе умереть».

Он отмахнулся, как от назойливой мухи.

«/Забыл/, — пробормотал внутренний голос, — /опять забыл, дурак! Вспомни же! Это важно!/» Человек сел, прислонился спиной к двери, так, что символы врезались в кожу, и обхватил колени руками. Здесь, наверху, было невыносимо холодно.

Голоса не унимались.

11. Кажется, он задремал. По крайней мере, почувствовал некий провал в сознании, обрыв в мыслях. Словно человека выключили, а потом снова включили.

Тьма, пришедшая невесть откуда и не желавшая уходить, накрывшая этот город с его висячими мостами, дворцами, переулками, прудами, — тьма пожрала все вокруг и сейчас сыто глядела в глаза человеку. Он отвечал тем же. Он надеялся прочитать в ее взгляде ответ на свои незаданные, даже еще не оформившиеся вопросы. Но не видел ничего.

«/Все ответы в тебе. Только поищи их!/ Что искать, если я не знаю даже вопросов?

/Тогда поищи вопросы/.

Хорошо. Хорошо. Вопросы. Первый: что мне делать?

/Не так, приятель. Давай уточним: ты хочешь разрушить город? Любой ценой?/ Н-нет, любой ценой — нет.

/Какую же ты считаешь приемлемой?/ …не знаю.

/Ладно, подойдем с другой стороны. Это… этот ходячий манекен — его ты берешь в расчет?/ Да. Но только…

/Да или нет?/ Посмотрим…

/Понятно/».

Но ведь и в самом деле, как поступить? Человек не хотел умирать, особенно же — сидя рядом с дверью, за которой был выход.

«/Ну, во-первых, ты не уверен, что там выход. А во-вторых…/ Ключ бы. Найти бы ключ от двери!

/Да послушай…/ Ключ, так его растак! Может, у Дер-Рокты… Хотя нет, встречаться с ним лишний раз — не хочу.

Мертвые Боги, смешно-то как! Я, якобы Строитель, — а ключей…»

12. …остановился и запрокинул голову, подставляя звездному душу бледное, с черными вишнями глаз лицо. Жадно раздувая ноздри, ты вдыхал влажновато-насмешливое дыхание ветра: «Строи-и-итель».

13. Спускаться было легче, нежели подниматься. Темнота уже не надоедала своими нашептываниями, да и внутренний голос приумолк. Торжествовал. Даже ступеньки, казалось, стали шире и надежнее.

«Вот что значит тяга к жизни», — подумалось невпопад. Человек ощущал себя невинно осужденным на казнь преступником, которого в последний момент помиловали. Хотелось спеть что-нибудь, но на ум не приходило ничего, кроме совершенно неуместных здесь: «Под небом голубым есть город золотой, с прозрачными воротами и яркою звездой…» Человек стал насвистывать этот мотивчик, чувствуя, как раскрывается свободным цветком зажатая душа.

Внизу было еще темнее, чем наверху. Ночь продолжалась и заканчиваться, похоже, не собиралась.

«Ну что же, это даже хорошо. Дер-Рокта обещал зайти завтра, после захода солнца. Но солнце еще не вставало, завтра не начиналось. Вот и хорошо.

/Ты же просто оттягиваешь неизбежное/.

Смерть — тоже неизбежное. Но все мы только тем и занимаемся, что откладываем момент ее прихода на как можно более длительный срок».

Он возвращался к фонтану, с удовольствием представляя себе, как станет ужинать высушенными плодами. Конечно, вкус у них уже не тот, но ничего страшного. Мир вообще очень не совершенен, так что требовать слишком многого от обычных сухофруктов просто глупо.

Человек немного задержался на площади, поправил меч на поясе и спустился в коридоры. В тишину коридоров.

«Совсем об этом забыл».

С тех пор, как он ушел, капанье так и не возобновилось.

«Ну и пусть. Только мешало».

Осторожно ступая, он направился к комнатке. Тишина кралась по пятам, нависая бесформенной тенью, тихонько и ненавязчиво дыша в затылок. Ее холодное дыхание вызывало дрожь во всем теле, но — не оборачиваться же! Нет, не оборачиваться.

Человек толкнул дверь комнатки (там — темно), вошел и поскорее — но стараясь не пробудить движениями дремлющей паники — заперся изнутри. На мгновение пожалел о потушеной свече.

Свеча зажглась.

— Кое-что изменилось, — сказал со своего стула Дер-Рокта. — Насколько я понимаю, завтра может и не наступить. Поэтому я пришел.

14. Когда ищешь самого себя, проверяй, чтобы не подсунули подделку.

1. Гость выглядел как обычно: черная с золотым рубашка, алый пиджак, бледное лицо с зеленовато-кошачьими глазами, остроконечный подбородок. Глаза и подбородок внимательно изучали собеседника.

— Присаживайтесь, — предложил Дер-Рокта. — Думаю, разговор у нас будет долгим. Вы ведь опять принесли с собой массу вопросов. И искренне верите, что мне известны ответы на них.

— А это не так?

— Отчасти так, отчасти — нет, — тонкие пальцы выбили на колене короткую энергичную дробь. Звук получился такой, словно стучали по дереву. — Задавайте, посмотрим, смогу ли я помочь.

— Почему? — до сих пор человек старался не смотреть в глаза этому созданию, но сейчас пересилил себя и взглянул. Лучше бы не делал этого. — Почему вы согласны помочь мне?

Пиджак пошевелился, отмечая пожатие плечей:

— Это моя… работа, если так можно выразиться. Пускай даже мне кажется, что все ответы не приведут ни к чему существенному, — даже тогда я должен отвечать. Разумеется, если знаю ответ и уполномочен.

— Кем? Или чем?

— Вы сочтете это насмешкой, попыткой уклониться, но… Мирозданием. Уполномочен мирозданием. И отчасти — вами же.

— Не понимаю, — признался человек.

— И не нужно. Вы ведь хотели спросить о другом. Вот и спрашивайте.

— Знаете, сегодня вечером… ночью — я столкнулся с неким существом…

Дер-Рокта прервал его взмахом руки:

— Знаю, знаю. Метаморф. Превращенец. Заблудшая душа. Что характерно — в себе самом заблудшая.

Гость чему-то усмехнулся, потом кивнул:

— Ну-ну, так что же вы хотели спросить?

— Вы уже встречались с ним, раньше?

Дер-Рокта кивнул:

— А как же, встречался. И с ним встречался. Он помнит, да? Забавно, забавно. Впрочем… Ну так в чем же, собственно, дело?

— Вы не забыли обстоятельств, при которых?..

Гость резко покачал яйцеподобной головой — в какое-то мгновение человеку показалось, что она сейчас соскользнет с алых пиджачных плеч и упадет на пол, трескаясь, расплескивая содержимое, и…

— Не забыл, не имею обыкновения. Что именно вас интересует?

— Вы пришли в город, к Строителю. Зачем?

— Это был очень старый Строитель, — сказал Дер-Рокта. — Все вы со временем стареете — и тогда начинаете совершать ошибки. И поначалу, будучи молодыми, вы порой отказываетесь от моих предложений, но я прихожу к вам снова. И опять, и опять — до тех пор, пока еще остается смысл приходить. Как правило, наступает такой момент, когда соглашаются даже самые… стойкие. Я хотел сейчас сказать «упрямые», но подумал, что это будет несправедливо. Стойкие — да, но не упрямые.

— А он… он согласился?

— Какая разница? Ровно никакой. Он — это он, а вы — это вы. Не полагайтесь на случайности, мой вам совет. Решайте за себя.

— Вот она, свобода выбора? — иронически усмехнулся человек.

— Совершенно верно, совершенно верно. С первого до последнего шага — свобода выбора. В конце концов, вас ведь никто не делает Строителями — никогда и никто. Вы сами ими становитесь — в силу тех или иных причин. Так что… — гость элегантно развел руками и пошевелил подбородком.

— Между прочим, — добавил Дер-Рокта после небольшой паузы, — этот ваш метаморф — пример того, как не следует относиться к свободе выбора. Он оказался неспособным решить, какую из Иллюзий принять. Или решал слишком долго… Одним словом, в результате сам стал Иллюзией, если можно так выразиться, Иллюзией-В-Себе.

— Хорошенькая Иллюзия, — хмыкнул человек. — Он ведь пытался меня убить — моими же руками. Вынудить к самоубийству.

— Ничуть, — возразил, качая головой, гость. — Ничуть. Не вынудить, нет. Просто он попытался сделать вас частью своей Иллюзии. Вы воспротивились. Кстати, почему? Мне казалось, он довольно силен в этом отношении.

— Заврался. Пару Преображений назад я…

2. …шел по городу. Был тот редкий час, когда прежние обитатели уже исчезли, а новые еще не появились…

3. — Послушай, — сказал ты Обитателю, — послушай меня внимательно. Я видел многих, поверь. Все были разные, но заканчивали одинаково. Иногда лучший выход кажется худшим. Послушай…