ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ (окончание)

— Жокруа? Вы ли это?

Не ждал, капитан? Да уж, не ждал, даже помыслить не мог, что встретишь здесь своего давнего знакомца.

А следовало бы догадаться. Ведь именно в Лимне из года в год останавливаются высокопоставленные паломники, представляющие на Соборе королевский двор.

Так чего удивляешься, капитан?

— Я. Это я, господин Тайлог.

— Почему вы не в форме, капитан?

— Я взял отпуск, господин Тайлог. — «Эта старая задница, которая состоит в своре верховного иппэаса секретарем, всегда с господином Камэном на короткой ноге. А наш иппэас, господин Камэн Свендирэг (чтоб его зандробы… защекотали!) — как ни верти, твой непосредственный начальник, его не объедешь даже на тайных, чрезвычайно важных приказах господина Фейсала. Свендирэг, едва пронюхает о чем-нибудь „этаком“, непременно вставит тебе свечи куда надо. Пусть не сей момент, пусть через месяц-два после того, как уляжется пыль и господин Фейсал утратит бдительность, но вставит и подожжет: а не скачи через голову вышестоящего, капитан! Или уходи из гвардейцев, или при всякой погоде будь готов лизать иппэасу сапоги. А сапоги иппэаса, капитан, — они всегда в дерьме. Как и ты сейчас». — Господин Тайлог… я… — «Ты выглядишь, как задрипанный авантюрист без гроша в кармане. Ты небрит, плохо одет, ты стоишь посреди улицы Пухлых Бедер и — проклятье! — в твоем кошеле лежит порция порошка из лепестков кровяных цветочков. А главное: ты, болван, нос к носу столкнулся на этой улице с господином Тайлогом, которому здесь быть положено не более, чем тебе. Но между ним и тобой есть разница — и ты ее очень скоро ощутишь на собственной шкуре».

— Где остановились, капитан?

— В Клыке, — лихо солгал К'Дунель. — В «Рухнувшем Рыцаре». — (Именно туда, по словам Клина, отправился сегодня жонглер. И поэтому сам К'Дунель пошел в Лимн… болван!)

Господин Тайлог покивал с проникновенным видом.

— Ну что же… Полагаю, Жокруа, вы отдохнете на славу. Паломничество полезно и духу, и… кхэ… телу.

— Благодарю, господин Тайлог. — И чуть не брякнул «Разрешите идти?» Поклонился, проводил взглядом широкоплечую спину Свендирэгова секретаря, размышляя о мече в ножнах у себя на поясе («проследить, подкрасться, ударить… и никто ничего не…»), — резко мотнул головой и поспешил прочь с улицы Пухлых Бедер.

Решение вызрело само собой — то самое, над которым он мучился весь этот день. «Как быть с жонглером?» — да очень просто! Главное, чтобы ни одного фистамьенна не оказалось поблизости (Им циркач, видимо, нужен живым и невредимым), — а господину Фейсалу скажешь, что худшие опасения подтвердились. Причем будешь прав, верно, капитан? Ведь подтвердились же! Жонглер действительно зачем-то очень нужен Сатьякалу (один голос «за» него). Жонглер мешает тебе, поскольку совершенно случайно застукал тебя когда-то в момент получения приказа от фистамьеннов Муравья (один — «против»). А господин Фейсал, представляющий «настоящих запретников», велел убить шута только в том случае, если Жокруа убедится, что он — Носитель. Ну так скажешь, что убедился, капитан! (Еще один голос «против».)

Главное, чтобы не пронюхали зверобоги, а уж господина Фейсала как-нибудь уговорим. Опять же ну что он сделает с тобой, когда случится главное: когда жонглер будет мертв (а ты в безопасности)?! Что бы ни сделал — всё не так страшно, как то, что могло бы быть, узнай он (узнай хоть кто-нибудь!) о твоих взаимоотношениях со зверобогами.

(«Взаимоотношениях?! — хрипло расхохотался К'Дунель. — Какое там „взаимо“? Мне приказывают — я выполняю, не больше и не меньше. Тут главное успеть до того, как приказали…»)

Он вернулся в обитель Алых Букв еще до заката. Приехал в массивном фургоне: какой-то местный шустряга догадался устроить платные рейсы между Лимном и обителью, с непременной остановкой возле Храма. К'Дунель, удивляясь собственной прежней беспечности (в город он добирался своим ходом), без промедления заплатил требуемую сумму и пристроился рядом с другими паломниками, потными, оживленно-назойливыми. В их компании было единственное преимущество, но чрезвычайно важное: вряд ли зверобоги рискнут подослать к нему фистамьеннов, когда вокруг столько людей. Нет, Сатьякал отнюдь не заботится о душевном или телесном здоровье Жокруа — всего лишь понимает, что уличенный в снисходительном внимании, К'Дунель долго не проживет.

И тебя, капитан, будут беречь ровно до тех пор, пока ты хоть чем-нибудь сможешь принести пользу — ни мгновением дольше.

Принятое решение царапало изнутри черепную коробку. Убить жонглера! — так просто, это выход для всех, это спасение, спасение.

Однако, как выяснилось, кое-кто не был согласен с этой простой и ясной мыслью.

— Нет, — сказал Клин, обменявшись мимолетным взглядом с Элирсой. Ясскен сидел внизу, у лестницы, ведущей на чердак конюшни, где они трое сейчас разговаривали; трюньильцу приказано было предупреждать о любом, кто захочет подняться наверх. — Нет, — повторил Клин тихим, но твердым голосом. — Нами от господина Фейсала получены вполне четкие указания. Жонглер должен умереть, только если у нас появятся неопровержимые доказательства того, что он Носитель. Я и Элирса уверены: пока таких доказательств нет.

— Прямых нет, но косвенных сколько угодно, — возразил Жокруа. Он не должен был ввязываться в этот спор, нет, не должен, но… слишком уж ты растерялся, а, капитан? — Вспомните хотя бы о кабарге-фистамьенне. Почему Сатьякал так заинтересован в судьбе какого-то жонглеришки?

— Если бы я знал это наверняка, я был бы величайшим из прозверевших, господин К'Дунель. Но вы и сам, думаю, понимаете: причин такой заинтересованности может быть несколько, причем противоположных. Вдруг, например, Рыжий Гвоздь — один из людей-фистамьеннов?

(Что с твоими руками, капитан? Они вспотели? А шея и щеки — они, кажется, покраснели? О да, здесь, в конюшне, очень жарко.)

— Значит, вы наотрез отказываетесь выполнить мой приказ? — спросил он, расстегивая верхнюю пуговицу рубахи и делая вид, что ничего особенного не происходит.

— Отказываемся, — подтвердил Клин. — Простите, господин К'Дунель, но мы в первую голову выполняем приказ господина Фейсала, и этот приказ недвусмысленен и четок. И, увы, он идет вразрез с вашим. Добавлю сразу, во избежание недоговоренностей и ошибок: когда-то давно я был знаком с человеком, которого мы преследуем. Господин Фейсал знал об этом, отправляя меня с вами. Рыжий Гвоздь спас мне однажды жизнь, случайно, мы не виделись с ним ни до, ни после того раза. Разумеется, я благодарен ему за свое спасение, но поверьте, если выяснится, что Гвоздь — Носитель, я первым проголосую за его смерть. Однако пока таких доказательств нет.

— Потом может быть поздно, Клин.

— Если мы убьем невинного человека, потом тоже будет поздно извиняться перед ним, господин К'Дунель.

— Сюда идут, — сказал, поднявшись на чердак, Ясскен. — Паломники, которые здесь ночуют, вернулись из города.

«Да, — подумал Жокруа, глядя на него. — Да. Вот и ответ, вот и разгадка».

Он ничего не знал о методе равновесного треугольника господина Фейсала, но очень хорошо понимал: из трех свидетелей глава шептунов поверит двум, утверждающим одно и то же. Ну а если свидетель будет единственным…

Всё ведь так просто, капитан!..

Только когда жонглер и старый врачеватель вечером не вернулись из Клыка, К'Дунель всерьез засомневался, а так ли уж просто будет осуществить задуманное им.

Вообще — возможно ли?

Домик Аньели-Строптивицы, казалось, пребывал в этаком вневременье, на особом островке, куда минуты и часы не имели хода. «А вот тот, кто покидает его пределы…» — Фриний заставил себя не думать дальше, но в последний момент перед его мысленным взором промелькнула картинка: северное хайвуррское кладбище, пестрящее свежими могилами (после Цевировой Резни их было много…), одна — с букетиком ландышей у изголовья и молчаливой Аньелью подле. Тогда Строптивица вышла за пределы оградки своего подворья — и постарела сразу лет на десять. Хотя, конечно, не в этом дело…

Насколько он знал, на могилу дочери Аньель наведывалась редко. Годы брали свое, идти через полгорода к кладбищу ей было все тяжелее. А похоронить Омитту ближе не удалось, в городе царили беспорядки, покойников же, особенно безродных, часто без особых изысков укладывали в общую яму, и дело с концом. Если бы не хлопоты Тойры и Фриния…

«Если бы не я, может, она бы сейчас жила».

Это была старая боль и старая рана, но никогда не утихающая, не заживающая до конца. Он и поехал-то к Аньели во многом вопреки собственному желанию — и уж подавно вопреки желанию Тойры. Последний, услышав о том, что Фриний хочет попрощаться со Строптивицей, не изменился в лице, кивнул: «Разумеется», но тот знал: учитель и приемный отец от этой идеи не в восторге. Их размолвка со Строптивицей случилась давно, тем летом, когда Фриний проходил посвящение. И хотя Тойра неизменно навещал Аньель и помогал ей по хозяйству, от Омитты (а после… — и по собственным наблюдениям) он знал, что в отношениях между Строптивицей и Мудрым пролегла трещина. И с каждым годом эта трещина становилась всё шире и глубже.

Фриний не давал себе труда искать причин; считал, что его это не касается.

(Или, как понимает он сейчас в своем сне, подозревал, что как раз касается, — и поэтому не хотел вникать в неприятные подробности.)

— Я вас ждала, — сказала Аньель. — Мне бы с мальчиком поговорить. Позволишь?

Тойра лишь пожал плечами, мол, с чего бы я запрещал? Фриний спешился и прошел во двор, прихватив с собой посох. Впрочем, чародей редко теперь с ним расставался.

— Пойдем.

Она протянула было руку, потом передумала и просто кивнула в сторону дома. Там усадила на лавку за столом, сама села напротив, не зажигая свечей. Но он всё равно успел разглядеть коричневые крапинки в уголках ее глаз, пока еще малочисленные. Тойра наверняка тоже их видел. И, как и Фриний, знал, что они означают.

— Ты ходила лечить угольную лихорадку, — сказал он, укладывая посох себе на колени. — Хотя я говорил тебе: она не лечится.

— Я целительница, мальчик. — С тех пор, как ему дали новое имя, она перестала звать его Найдёнышем, но и Фринием не называла никогда, — только «мальчик» или «сынок». — Я целительница, а это означает, что я, насколько хватает моих сил, помогаю людям жить без болезней. Или безболезненно умирать.

Она замолчала и с силой потерла глаза. «Не больше двух недель», — подумал Фриний, подумал почти спокойно. Вместо жалости, которую он, казалось бы, должен был испытывать, Фриний ощущал нечто вроде брезгливости и легкого, зудящего чувства облегчения. Женщина, сидящая перед ним, не имела почти ничего общего с той Аньелью, которую он помнил.

— Тойре не рассказывай, — велела Строптивица. — Скорей всего, он сам углядел, а нет — так и не нужно. — Она провела рукой по столу, словно сметая всё, произнесенное до этого, и тем самым закрывая тему. — Ну, — спросила, — так куда ты теперь, после обучения своего? В Хайвурре решил не оставаться, а?

Фриний рассказал, что едет с Тойрой, потому что тот его нанял.

Строптивица покивала, словно именно это и ожидала услышать.

— Ну да, «нанял». Для чего же, разреши узнать.

— Я не уверен, что могу об этом говорить.

— А ты уверен, что сам-то знаешь правду? А-а, ладно, ты небось думаешь, я наговариваю на него, потому что мы в ссоре. И зазвала тебя сюда, чтобы против него настроить.

— А это не так? — Она усмехнулась.

— Мальчик-мальчик, ты хочешь быть сильным, но это не сила. Когда-нибудь ты поймешь… Сегодня тебе не до этого. Но однажды подумай, чего же от тебя хочет твой приемный отец.

— А ты знаешь это?

Строптивица качнула головой. Сейчас она выглядела старой, очень старой и казалась почти безумной, вопреки спокойному тону.

— Конечно нет, мальчик. Он никогда и никого полностью не посвящает в свои планы. Разве только если уверен, что от этого будет какой-нибудь прок.

Фриний ничего не ответил. Разговор начал вызывать у него досаду и небольшое раздражение. Да и затронутая Строптивицей тема ему не нравилась.

— Я могу что-нибудь для тебя сделать?

— Можешь. — Она заглянула ему в глаза, хотя в домике по-прежнему царил полумрак. — Каждый год вспоминай о нашем разговоре, в день ее смерти. Всего один раз в год спрашивай себя, что ты делаешь и зачем. Особенно — зачем. Обещаешь, сынок?

— Обещаю.

Со двора донеслось лошадиное ржание, было слышно, как нетерпеливо бьют о землю копыта. Тойра вполголоса что-то проговорил, видимо, успокаивая животных.

— Намекает, — усмехнулась Аньель. — Пора тебе. Ну, ступай, чародей.

Досадуя на себя (и отчасти — на Строптивицу за то, что заставляет чувствовать эту досаду), Фриний попрощался и вышел из домика. Она не стала провожать и, почему-то он был уверен, даже не посмотрела им вслед из окна.

В молчании Тойра и Фриний проехали всю деревушку, и только когда оказались на Северном Ургуньском тракте, Мудрый спросил:

— Ты хоть защитный кокон держал, когда с ней разговаривал? Угольная лихорадка, знаешь ли…

— Держал, — отрезал Фриний, в душе дивясь собственной дерзости.

Тойра в знак согласия кивнул и как-то весь сгорбился в седле.

(«Только тогда, — думает в своем сне Фриний, — только тогда я понял, что он тоже стареет».

В тот день впервые Тойра показался ему очень дряхлым пожилым человеком, который находится в преддверии скорой старости и неизбежной смерти.)

Пивная улица, как ни странно, пахла именно пивом. Причем разных сортов, так что уже через несколько мгновений нос отказывался верить в то, что обонял, во рту становилось сухо, кружилась от обилия возможностей голова, чрево же, как и положено чреву, глухо урчало и требовало утешения — сей же час!

— Ну и где наш «Сверзившийся рыцарь»? — спросил у врачевателя Гвоздь.

Тот, похоже, еще не вполне проснулся и проспался, поэтому громко, со всхлипом, вдохнул здешний густой воздух, после чего долго откашливался, грузно навалившись на трость.

«Укатали мы дедушку, — со смесью удовольствия и смущения подумал Кайнор. — Только бы он во Внешние Пустоты после сегодняшнего не отправился».

— Не «сверзившийся», а «рухнуйший»! — вмешалась Матиль.

Она показала Гвоздю синий от уплетённой черники язык и крутанула ручку шарманки, которая тотчас затянула мелодию «Улитки под горой». Господин Туллэк отозвался на это стоном и очередным обещанием расколотить «проклятый ящик!» — и Гвоздь в душе с ним согласился. Весь их путь от жилища Многоликого до Пивной улицы сопровождался «Улиткой» — другие две мелодии по неизвестным причинам шарманка играть отказывалась. Матиль же наотрез отказалась расстаться с подарком и уже успела закатить скандал; с ревом на полгорода и пробежкой по другой его половине. В конце концов для успокоения пришлось купить вредине лукошко черники и пообещать впредь на шарманку не покушаться.

Чем конопатая и воспользовалась!

— Так где же? — решил не поддаваться на провокации Гвоздь.

— У вас за спиной, — сказал господин Туллэк. — Вывеска…

Рыжий уже и сам видел вывеску, изображавшую упомянутого рыцаря в позе «после знатной пирушки, забытый друзьями, наутро…»

— Зато опохмелитесь, голова пройдет, — резонно заметил Гвоздь, толкая дверь «Рухнувшего» и пропуская вперед врачевателя и Матиль.

— А у меня и не болит, — прошмыгнув мимо него, заявила конопатая уже из-под нацепленной на лицо безносой маски. И по-свойски поинтересовалась, оглядывая зал: — Так, где тута лыцари?

Рыцарей в таверне действительно не наблюдалось, зато других посетителей хватало. Гвоздь даже удивился, когда обнаружил, что в большинстве своем они из горожан-ремесленников и черни здесь почти нет, ни приблудной, ни местной.

Само собой, шум и гам, пощипывание за мягкие места пробегавших мимо служанок, стук костей и прочие атрибуты нормальной пивнухи были представлены в «Рыцаре» в полном ассортименте — так на то она и пивнуха, а не монастырь!

Зато широкая дубовая доска, висящая слева от стойки, это было нечто из ряда вон: на ней, намалеванные углем или мелом, красовались разного рода фразы навроде: «Хочиш виселья — прихади фполноч на Шиповую плошшадь», «Кто найдет медальон сердечком, где на крышке змея кольцом, — занесите на ул. Сломанных Весел, Райделю-Котельнику. Пусть, гад, рога-то свои пощупает!» — или совсем уж бессмысленное «Ф Книге многа странниц», причем «странниц» было написано вдоль правого края доски, столбиком, ибо иначе не помещалось.

Господин Туллэк, видимо, был привычен к такого рода заведениям, а может, хаживал когда-то в «Рыцаря» и знал здешние обычаи. Он мигом ухватил под локоток ближайшую разносчицу, наговорил ей о каких-то «крендельках», «медовом» и «кувшине с водой, да, именно с водой!», — после чего знаком велев Гвоздю и Матиль следовать за ним, направился к дальнему столику, который был не занят. Служанка управилась на удивление быстро, и вот уже Гвоздь потягивал то самое медовое («здешний особый сорт», пояснил врачеватель), Матиль через прорезь маски мусолила крендель, а сам господин Туллэк сыпал в кувшин с водой какие-то травки, добытые из поясного кошеля.

— Что это за сено вы с собой носите, мэтр?

— Это не сено, — обиделся врачеватель. — А специально подобранный букет, который… — Он отхлебнул получившейся смеси, на мгновение прикрыл глаза и довольно улыбнулся: — …Который снимает некоторые нежелательные последствия чрезмерных возлияний.

— Чего ж вы у Многоликого не приняли этот ваш «букет»?

Господин Туллэк смущенно потупился:

— Признаться, я тогда еще не совсем трезво соображал.

— Слушайте, мэтр, — загорелся Гвоздь, — а что, сложно такие травки засушивать? Ведь какое прибыльное дело — и полезное людям! — вышло бы, а?!

— Сложно. И вообще, прошу вас, помолчите. Вы мне мешаете.

— Молчу, Ну что, конопатая, как тебе здесь? Не отвечай, а то дядя Туллэк… кхм… всё, всё. — Он замолчал и принялся разглядывать местную публику. А ничего так, народ при деньгах. Если сыграть-спеть им с десяток баллад, может хватить на ужин с ночлегом… Жаль, и тем и другим Гвоздь обеспечен безо всякого пения.

Первой не вытерпела Матиль. Крендель закончился, другой лежал в миске слишком далеко, не дотянуться, поэтому она дернула за рукав господина Туллэка и поинтересовалась:

— Долго еще?

— Что — «долго»?

— Ждать. Мы ж сюда когой-то встречать пришли, так?

— Так, — вздохнул врачеватель.

— Но что-то я его не вижу.

— Выходит, не пришел ваш Смутный. — Гвоздь развел руками, дескать, бывает. — Люди сейчас такие непостоянные сделались. Обещают одно…

— Он приходил.

— Что?

— Он приходил. Мы уговаривались, что тот, кто попадет в Клык первым, оставит на доске условную надпись.

— Про рогоносца, что ли?

Врачеватель презрительно взглянул на Рыжего.

— Конечно нет. И не спрашивайте, я не могу доверить вам…

— Ну да, само собой! После всего, что вы мне доверили, этот секрет чересчур важен, я обязательно где-нибудь да сболтну. Вы правы, мэтр, вы правы!

Матиль вредно хихикнула и крутанула ручку шарманки. «Ули-итку по-овстреча-ал я одна-ажды по-од горо-ой… »

— Ладно! Видите ту фразу про Книгу?

— Я думал, это местные не слишком грамотные храмовники радеют о грешных душах. А чего ж так коряво написано?

— Именно так мы уговаривались, чтобы не привлекать ненужного внимания. И заметьте, что надпись выполнена мелом.

— Да, очень гармонично смотрится на общем фоне… Простите. Так в чем здесь фокус-то?