Оказалось, это был генерал Лебедев, главный военный советник, проживавший с женой в вилле, стоявшей впритык к зданию Торгпредства.
      А оно раньше, при французском колониальном иге, было лучшим в Ханое борделем, а потому одноэтажным, вытянутым в длину, с многочисленными кабинетиками, один из которых и стал моим родным на долгую пятилетку. Но это я узнал, конечно, потом, как и то, что жена
      Лебедева была единственной в колонии, оставшейся после всех других, отправленных на родину после начала бомбардировок.
      Кроме неё было ещё только три женщины-секретарши, одна из которых с милым именем Кармия (от слов "Красная армия") работала в аппарате
      Лебедева. Ну да бог с ней. Вечером я отправился в виллу генерала, где мы славно посидели под коньячок и рассказы про моего отца, у которого он был начальником штаба. Знал он и мою маманю, приехавшую на фронт студенткой с артистической бригадой и оставленной отцом при себе порученцем. Брак был должным образом зарегистрирован замполитом.
      Вернувшись к себе в гостевую комнату, я застал там чуть не весь коллектив Торгпредства, разминавшегося в ожидании моего возвращения за хорошо обустроенным столом. Началась моя "прописка", как водится, первым тостом "Со свиданьицем", а закончилась любезным разрешением отсыпаться назавтра до обеда.
      Поселили меня в другой вилле, как и все, оставшейся от французского времени, а нами превращённой в родную коммуналку с местами общего пользования. Во внутреннем дворе торгпредского комплекса была зона культурного отдыха в виде большой беседки с биллиардным столом в центре. На нём с развешенных по периметру беседки портретов сходились угрюмые взгляды членов Политбюро во главе с поблескивавшим лысиной генсеком Никитой.
      Рядом в сооружённой из ящика берлоге обитал медвежонок Миша, привезённый из горной провинции нашими геологами. Он был всеобщим любимцем и сам ласкался ко всем. Было, правда, одно "но". Не терпел
      Мишуня запаха водочного и бил носителя оного точно выверенным хуком правой в левый глаз. Так что чуть не все торгпредовцы носили на глазу отметину разной степени синюшности. Ну а когда по Мишиной неосторожности эти отметины появились сразу на обоих глазах личности партсекретаря, повзрослевшего медведя отдали в городской зоопарк.
      Свято место пусто не бывает, скоро на том же месте и на той же цепи появилась обезьянка Маша, которую мне отдал в порту капитан нашего судна, сказав, что та его достала. Машкин нрав проявился тут же. Она вскочила на меня, поцеловала в носик, а потом выдрала из кармана валюту (местные донги) и успела зажевать их прежде чем я опомнился. Так что при подходе к ней все держались за карманы.
      За Машкиным домишком был вход в типовое советское бомбоубежище, куда нам надлежало спускаться при звуке сирены воздушной тревоги, а ой как не хотелось. Представьте – жара под сорок, влажность – под сто, комарьё как рать у Чингисхана, принудительная вентиляция, которая начисто отказалась работать в условиях чуждого ей климата…
      Было, правда, одно "но".
      По инструкции в нём полагалось держать НЗ (алкоголь и консервы).
      На этом постоянно возобновляемом неприкосновенном запасе только и держались. Но когда пришла подлинная нужда в бомбоубежище, добежать до него не успели. В 1968-ом америкосы таки влепили в нас свою ракету "шрайк", правда, не в Торгпредство, а в Лебедевскую виллу, но и мы были в зоне поражения. А "шрайк" – это варварский неуправляемый снаряд "воздух-земля", начинённый бесформенными кусочками металла, раздирающего плоть живой силы противника. Но мы-то здесь при чём?!
      Нас спасли бетонный парапет вдоль открытого коридора и душераздирающий вопль "Ложись, вашу мать!" Олегушки Гурова, единственного среди нас прошедшего Отечественную войну сыном полка.
      Под эту команду мы и полегли дружно под парапет (гены военного поколения рождения 30-40-х годов не дремали), а железный град просвистел над нами.
      Бросились к вилле Лебедева и увидели, что ракета, к счастью, врезалась в фундамент, покрошив лишь выходившие во двор окна.
      Генерал встретил нас в семейных трусах на выходе из ванной, с помазком в руке и пеной на щеках, в совершенно невозмутимом виде.
      Успокоив и проводив нас, он пошёл будить свою Лялечку, которая даже не проснулась.
      В конце концов оказалось, что серьёзно пострадал один лишь я.
      Окошко моей комнатули тоже выходило во двор, и взрывная волна прошлась по моей маленькой ещё тогда коллекции фарфоровых статуэток, превратив их в горстку белесых крошек. Долго я потом горевал и стал на всякий случай собирать изделия из бронзы и дерева, и по сю пору радующие мой глаз в московской квартире.
      Скажу к слову "собирать", что это тогда означало. Вся торговля в городе ограничивалась рыночками и мелкими продовольственными лавочками. Магазины в ходе строительства социализма были истреблены как класс. В единственном универмаге в центре Ханоя можно было приобрести лишь миску для еды да отрез материи для "аозай"
      (национальное платье с разрезами до бедра) и штанцы под него.
      Что-то мало-мальски приличное можно было приобрести лишь в
      "дипмагазине" для иностранцев. Из вьетнамцев туда допускали лишь особо почётных граждан по спецпропускам, отоваривая их по спецталонам. Вам это ничто не напоминает? Да, точь-в-точь наши магазины системы "Берёзка", где отоваривались на сертификаты
      "Внешпосылторга" лица ограниченного контингента советских граждан, допущенных к выезду за рубеж.
      А сертификаты эти подразделялись на "бесполосные", "желтополосые" и "синеполосые" (под страны со свободно конвертируемой валютой, развивающиеся и валютные замухрышки соцлагеря). Соответственно в
      "Берёзке" можно было приобрести хорошие товары, "так себе" и "наши", но дефицитные. Нам в качестве фронтовой льготы одну месячную зарплату разрешили выдавать "бесполосными", чем мы очень гордились.
      А я, пользуясь знанием местного языка, во Вьетнаме проникал к
      "спекулянтам-подпольщикам", где и покупал стоящие сувениры и антиквариат.
      Запомнилось это время большим скандалом в Москве, связанным с уже опальным тогда писателем Солженицыным. Тот в "Берёзке" на Б.
      Грузинской демонстративно потребовал продать ему что-то за советские рубли, объясняя продавцу, что по закону они должны приниматься всеми торгующими организациями. Товар ему по звонку "сверху" всё-таки продали для избежания огласки и международного резонанса, а писателя после этого тихо отправили в эмиграцию.
      Извините за невольное отступление, вернёмся к ракете "Шрайк". То, что от неё осталось после взрыва, увезли приехавшие из Посольства
      "доработчики", наказав нам на прощанье, может быть, в шутку, готовить список испорченного имущества для предъявления иска америкосам. Мы под это дело быстренько "списали" ящик водки, ящик икры и кое-что ещё из представительских продуктов, которые пошли на сабантуй по случаю счастливого избавления от неминуемой погибели.
      Иск наш МИД выставлять не стал, но поезд, как говорится, ушёл.
      В арсенале американских средств устрашения была ещё одна гадость, так называемая "шариковая бомба". Размером она с детский кулачок, оболочка слеплена из шариков типа подшипниковых, набита толом, посерёдке – взрыватель с микроскопическими крылышками на игле, которая при полёте бомбочки постепенно впивается в капсюль и на высоте человеческого роста бум, и шарики разлетаются с убийственной скоростью. А их в сбрасываемом с самолёта контейнере уж никак не меньше сотни. Сколько народа ими было побито, жуть.
      Впервые с их работой я познакомился уже месяца через два после приезда в страну, под Ханоем, когда меня затормозили из-за ремонта повреждённой во время американского налёта дороги. Я вылез из машины и забрался на какой-то холмик, чтобы поснимать жанровую сценку копошащихся там ремонтниц. А те вдруг бросили работать и ну хохотать, прикрывая правой рукой рот (так диктует местный этикет), а правой указывая на меня.
      Я осмотрел свой прикид (поплиновый костюмчик песочного цвета) – всё вроде бы в порядке, ширинка застёгнута, ничего не торчит, чего смеяться? А оказалось, что стою на присыпанных песочком горе трупов товарок этих девчонок, которых покосили шариковые бомбы (были они и замедленного действия). Не подумайте о варварской натуре хохотушек, просто на Востоке отношение к смерти иное, без нашего пиетета, может, в силу веры в реинкарнацию души.
      Так вот, очень скоро я настрополился по подсказке "доработчиков" эти бомбочки разряжать, тол выжигать, а образец американского варварства превращать в отличный сувенир. В первый же отпуск я взял их с собой дюжину, что чуть не стало причиной инсульта таможенника в
      Домодедово, открывшего мой чемодан. Пока он был в шоке, я объяснил ему на ушко, что бомбы неопасны, разряжены, и что везу их в качестве сувенира друзьям, а что ещё, мол, везти с войны. Тот так и стоял застывшей статуей из Содома с Гоморрой, когда я уже обнимался с встречавшими меня друзьями.
      Осталось объяснить, кто они такие, эти "доработчики". Дело в том, что Вьетнам служил своеобразным военным полигоном как для американцев, так и для нас. Они там отрабатывали своё вооружение, мы
      – своё. Для этой цели и трудилась в Посольстве не покладая рук группа молодых учёных технарей с выездной бригадой, рыскавшей повсюду в поисках всего упавшего с неба.
      Это надо было делать оперативно, ибо вьетнамцы следовали политике
      "и нашим, и вашим" и такую же возможность предоставляли нашему идеологическому противнику на то время – китайцам. К тому же крестьяне в мгновение ока разбирали, например, рухнувшие американские самолёты по нечуждой и нам формуле "в хозяйстве всё пригодится". Собранный урожай проходил в Посольстве предварительную обработку, а потом направлялся нашими судами на родину для дальнейшего изучения и использования.
      Кроме того, "доработчики" участвовали в постоянном "мозговом штурме" по разработке мер противодействия американским техническим и тактическим новинкам. Например, американские лётчики, заметив на радаре пуск ракеты, пускали по воронке луча её наведения упомянутый уже "шрайк" и оператору ничего не оставалось, как, спасая свою жизнь, отключаться. Так наши вот что придумали – вести ракету двумя лучами, а поймав "шрайк", вторым лучом перекидывать его за себя, куда бог пошлёт.
      Этим и объяснялось, по всей видимости, попадание в дом Лебедева, а также потом – во французское представительство и китайское посольство. Вся штука в том, что по молчаливой договорённости америкосы не трогали компактно расположенный в Ханое дипквартал, а мы настояли на том, чтобы все средства ПВО располагались только на окраине города.
      Наши ракеты доказали свою высочайшую эффективность, ими было сбито, конечно, не столько самолётов, сколько победно раструбила вьетнамская статистика, но всё же ого-го как много. А наши военные советники, в основном молодые лейтенантики-ракетчики числом около
      300 (кстати, были причислены к торгпредской комсомольской организации, которую я возглавлял) не только умудрились в короткий срок подготовить вьетнамцев, но и часто сами были вынуждены, потеснив ученика, садиться за пусковой пульт.
      Ну и уж, чтобы картина была полной, скажу, что время от времени в ханойском аэропорту встречали мы очередную группу практикантов, одетых в одинаковые гэдээровские костюмы, венгерские демисезоны и фетровые шляпы (это на жару-то в 40 градусов). Переодетых в поплиновые костюмы песочного цвета, их развозили по "точкам", и тогда число сбитых америкосов возрастало кратно.
      А вьетнамских лётчиков, которые работали на наших МИГ-17, а потом и МИГ-21, отбирали мы среди сельских бугаёв, ибо у обученных ранее горожан при выходе из пике лопались шейные позвонки. Откормили их ещё более где-то в авиационной школе под Саратовом, подучили ударным методом, и били они америкосов в родном небе по-русски, с огоньком.
      Знавал я этих ребят, один из которых стал космонавтом, у них глазки совсем в щёлочку сливались, когда вспоминали экзотическую для них манную кашу, сметану и русское сало. Ананас
      Что-то открыло в моей памяти при слове "доработчик" очередной шлюз и вспомнил я анекдот совкового времени о мужике, который, поступив на завод швейных машинок, таскал, естественно, по детальке домой, чтобы собрать для своей бабы подарок. И сколько ни пытался, всё получался танк Т-34. А ещё про еврея, который додумался для укрепления винта вертолёта просверливать у его основания дырочки. А додумался по ассоциации с туалетной бумагой, которая никак не отрывалась по перфорации.
      И действительно, в совковое время в угаре борьбы за выполнение плана под лозунгами типа "Наши часы самые быстрые в мире!" и
      "Советский насос не подкачает!" производили чёрт-те что, и сами порой не знали что. И спасителями выступали доработчики, которые разъезжали по городам и весям нашей необъятной родины и за бугром и что-то просверливали, отпиливали, присобачивали к готовой продукции, в общем, дорабатывали.
      Вот уверен, не поверите, а я вам чистую правду как на духу поведаю. Когда я служил во Вьетнаме, приезжал туда мужичок с фибровым чемоданчиком, а в нём только дрель электрическая да увесистый молоток. И возили его по всем хозяйствам, что эксплуатировали наши вертолёты. А он в них просверливал всего три дырки в одному ему ведомом месте – то ли забыли про них на производстве, то ли технологию усовершенствовали, не знаю. Вот это и был доработчик.
      К тому времени я уже заматерел, поднабрался опыта на работе, поездил по фронтовым дорогам, побегал в джунглях по "тропе" Хо Ши
      Мина, по виду определял марку американского самолёта в воздухе, на слух по свисту – тип бомбы, которая летела и метила, так всегда казалось, лично в тебя. Научился шустро, как тушканчик, впрыгивать в бомбоубежище при тревоге, на худой конец заскакивать под любой козырёк, прячась от всего металла из средств ПВО, который нёсся с земли к самолёту-налётчику, а потом, разорвавшись, с неменьшей скоростью вниз, на тебя. Привык постоянно носить с собой, как
      "авоську", каску с нацарапанными на ней моими инициалами.
      Касочка-то меня как-то раз и спасла, когда я, направляясь к
      Посольству, ненароком зазевался. Остренький осколок с неба подпортил букву "А" в инициалах, тут ещё вслед за ним рухнул недалеко от меня и сбитый ракетой самолёт. Я было побежал к нему, но отвлёк меня вид спускавшегося на парашюте лётчика. Америкос приземлился профессионально на ноги, хлопнул по бляхе на груди, лямки соскочили и он со всей дури помчался наутёк. Я, конечно, за ним, но не успел догнать, как ниоткуда взявшиеся вьетнамские вояки схватили его, настучали по тыкве, бросили в газик и умчали.
      Скажу, кстати, что таких лётчиков у вьетнамцев накопилось довольно много. Те, которые соглашались выступить перед камерой с покаянием и обличением агрессивной сущности империализма, использовались в пропагандистских целях (иных даже отпускали), а часть американских пленников использовали в качестве "живого заградительного щита", к примеру, сажали, вручив сборник статей Хо
      Ши Мина от скуки, на мосту через Красную реку. В результате этот красивый ажурный мост, содеянный ещё знаменитым своей парижской башней инженером Эйфелем, не бомбили.
      Я в досаде от неудачи в поимке пилота побрёл к догоравшим обломкам самолёта в надежде отчекрыжить какой-нибудь сувенир в дополнение к тому осколочку, что грел мою ляжку, лёжа в кармане штанов. Наткнулся на самолётное колесо и уж было покатил его к
      Торгпредству, да постеснялся при виде вьетнамцев, героически вытаскивавших из огня какие-то бочки, на которые свалился самолёт, и ретировался.
      Вы, небось, подумаете, что я зациклился на сувенирах, и будете правы. Я уже тогда накопил много железок, часть которых раздаривал друзьям. Но слава моя пошла в основном от неразорвавшихся шариковых бомб, которые я сам и находил в поездках (а ездил много) и разряжал.
      Уважали меня, правда, ещё и за то, что был бардом фронтового фольклора.
      Страсть к сбору бомб меня и подвела. Принёс мне один геолог великолепный образец, бомбу ярко-оранжевого цвета, схожую с шариковой, но раз в пять её больше, с откидными стабилизаторами. Мне было предложено как раз и обменять её на пять разряженных шариковых бомб, на что я с радостью согласился. После свершения сделки я смотался к своему другу, директору-экскурсоводу в Музее национально-освободительной армии, одноногому майору.
      Но тот, внимательно осмотрев предполагаемый сувенир, сказал, что называется бомба ананасовой, но как разряжается, не знает, а потому лучше утопить её от греха подальше в городском озере Хо Тэй.
      Вернувшись несолоно хлебавши, позвонил в посольство другу своему доработчику Васе в звании майора. Тот наказал ждать его и ничего не предпринимать. Через пять минут он был уже у меня, сунул в руки тазик и приказал налить в него воды.
      Погрузив туда бомбу, он объяснил, что, судя по виду, она замедленного действия и взрывается, когда высыхает заложенная внутри картонная плашка. Его совет меня не удивил – поехать на озеро Хо Тэй и далее по тексту. Но, узрев слёзы в моих глазах, смилостивился и согласился попробовать. В четыре трясущиеся руки мы кое-как отвинтили верхнюю крышку ананасной бомбы и, о боже… её уж минимум как месяц использовали в качестве пепельницы. Подшутил надо мной геолог, а Васёк ещё и раструбил об этом на потеху всей колонии. Но
      "ананас" и поныне красуется в моей коллекции, гордо стоя на ножках-стабилизаторах.
 

Комплимент

 
      Коллега по Внешторгу по возвращении из командировки в Бельгию среди прочего рассказал следующий забавный случай:
      Едем со знакомым из нашего торгпредства в Брюсселе в автобусе и продолжаем дискуссию на тему, чьи бабы лучше, наши или местные. Я говорю: "Что ты зациклился на бельгийках, да они все здесь тощие, ни рыба ни мясо, кожа да кости, доска два соска. А вот за тобой стоит и исключение, которое правило только подтверждает. У этой всё в порядке. Хоть ты вид заслоняешь, я по видимому кусочку всю картину могу восстановить, глаз-то намётан. Попка как две думки-подушечки, ножки плотненькие с ямочкой на коленках, грудные железы хорошего наполнения, животик как батут для шустрого попрыгунчика, ниже…"
      Тут вдруг объект моего обследования поворачивается и на чистейшем русском молвит: "Мальчики, вы бы поостереглись на скользкие темы говорить, не думайте, что никто здесь не поймёт".
      Мы смутились, не нашли, что сказать, а девушка тем временем вышла. Товарищ и говорит: "Это наша, из посольства. Придется тебе извиняться. Дуй за цветами, адресок я узнаю". Вечером с цветами иду каяться. Открыла дверь, улыбается. Я ножкой шаркаю, прошу пардону за бестактность. А она мне: "Что же вы за комплимент извиняетесь? Я, право слово, польщена была". В общем, посидели, поговорили, милейший человек оказался.
      Год прошел. Я уж забыл рассказанную историю, да тут встречаю на
      Арбате этого коллегу, идет с миленькой полнушкой. "Знакомься, – говорит, – это моя жена. Да ты должен помнить, я тебе рассказывал, как мы познакомились". Возникла пауза, а потом мы все дружно расхохотались.
 

Поверье

 
      В конце 60-х годов пришлось мне начинать трудовую деятельность в
      Ханое, тогда еще столице только Северного Вьетнама. Время было тяжелое, на Юге шла война с американцами, авиация США регулярно бомбила Ханой. Передвигались в основном мелкими перебежками, в солдатских касках, так что по городу особенно не погуляешь. Только во время "перемирий", объявляемых американцами для очередной попытки договориться с северовьетнамским руководством, можно было расслабиться.
      Тогда шли к озеру Хо Хуан Кием (возвращенного меча), что в самом центре Ханоя. С названием озера связана легенда, по которой простой рыбак получил из пасти всплывшей из глубины огромной черепахи священный меч, с помощью которого отбил, возглавив вьетнамское войско, очередную попытку могучего северного соседа, Поднебесной империи, захватить страну. За это был коронован, а меч до новой надобности вернул озеру.
      Красивая легенда, но вот что удивительно – ханойцы свято верили, что в озере действительно скрываются какие-то крупные, мордой на черепаху похожие, животные, время от времени поднимающиеся на поверхность. И время, а вернее война подтвердила эту народную молву.
      В марте 1967 г. американский лётчик, видно, здорово промахнувшись, зафинделил НУРСом (для непросвещённых: неуправляемый ракетный снаряд) в озеро. В результате всплыла почившая черепаха огромного размера, дожившая (по оценке учёных) до 400 лет. А это в аккурат подтвердило правдивость легенды.
      На том же озере, у дальнего от центра берега расположен маленький островок с пагодой, называемой храмом литературы. У входа стоит большой каменный обелиск в форме кисточки для письма тушью. Всё это в честь уже не легендарных, а документально подтверждаемых исторических событий.
      В храме в стародавние времена раз в год устраивались экзамены на звание мандарина. Каждый, независимо от рода и звания, мог прийти сюда и попытать счастья. Абитуриентов размещали по кельям со стражем у входа, чтобы ни подсказки, ни шпаргалки, снабжали рисовой бумагой и тушью с кисточкой, пропитанием и обязывали за месяц написать философский трактат на заданную тему. Прошедшие экзамен назначались чиновниками-мандаринами и возвращались в свои провинции, неся королевскую волю, закон и свет просвещения.
      В Ханое есть ещё одно озеро, Хо Тэй, что означает Западное, знаменитое стоящей на его берегу пагодой, в которой хранится, по уверениям монахов, сандалия Будды. С ней и связана не менее удивительная история.
      Если не ошибаюсь, в 1968 году в Ханой приехала почтенная пожилая чета наших маститых геологов для консультирования местных поисковиков. На приёме в их честь, на котором довелось быть и мне, вьетнамский министр в ходе застолья поинтересовался, среди прочего, сколько детей в их семье. Геологи, смутившись, признались, что детей
      Бог не дал. На это министр сказал: "Я коммунист и в сказки не верю, но знаете, некоторые народные поверья сбываются. Есть у нас пагода, куда приходят супруги испросить у Будды ребёнка. Надо только жене поцеловать его сандалию".
      Всё обратили в шутку, но на следующий день все-таки свозили чету в храм. Прошло около года, и вот приходит нам в торгпредство письмо из министерства геологии от посетивших Ханой супругов. В конце отчета о проделанной работе маленькая, странно звучащая в документе приписка, просьба поблагодарить вьетнамского министра за проявленное гостеприимство и сообщить, что у них в семье родилась дочь, названная в честь его прекрасной родины Вьетой.
      Вот и не верь после этого в сказки.
 

Полотенце

 
      В то ещё время, а точнее – в 60-е годы прошлого столетия приходилось мне в разгар "культурной революции" в КНР летать из
      Москвы во Вьетнам через Пекин. Пересадка там была что-то около двух часов, а развлечений – по горло. Во-первых, кормили дежурным обедом в ресторане на халяву, без особых разносолов, но удивительно вкусно.
      Причём перед подачей блюд с завидным постоянством повторялся один и тот же ритуал. Официант спрашивал по-русски: "Какую кухню вы предпочитаете – восточную или западную?". И, не дожидаясь ответа, добавлял: " К великому сожалению, сегодня у нас только китайская кухня". Наверное, под этим был какой-то политический подтекст, так нами и не понятый.
      По окончании обеда пассажиры, а это в основном были наши военспецы, направляющиеся во Вьетнам, гурьбой и с боевым блеском в глазах ломились в вокзальные магазинчики и на ура скупали по теперешним временам трехомундию: термоса, фонарики, зажигалки, платочки-носочки и шарфики. В те поры даже это было у нас страшным и вожделенным дефицитом. А ребят к тому же собирали по ракетным гарнизонам российских окраин, где такого ширпотреба и не видывали.
      Забыл сказать, что это было время так называемой "воздушной войны" США против северного Вьетнама. Коль уж помянул про это, придётся открыть страшную тайну, теперь-то уж ставшую секретом полишинеля: эти ребята представляли собой "ограниченный контингент" военных советников (так это называлось в духе политкорректности), а в натуре – наши ракетчики, помогавшие вьетнамцам отбиваться от американских воздушных налётов. А уж как конкретно они консультировали у ракетного пускового пульта своих подопечных, догадайтесь сами. Подсказкой послужит то, что за день в небе
      Вьетнама сбивали до 20 самолётов, а за все годы "воздушной войны" их число зашкалило за 2000.
      Извините, что отвлёкся, возвращаюсь к нашим баранам (не в прямом смысле, конечно). В дальнем конце аэровокзала было ещё одно вожделенное место, скрытое от посторонних глаз китайскими ширмочками. Но ступить на него было для нас равнозначно заходу на минное поле, и над ним как бы витало посольское табу.
      А там – вы не поверите – на лавочках были разложены цитатники Мао
      Цзэдуна (красненькие такие книжицы с изречениями "великого кормчего" на русском языке), значки, флажочки, марочные наборы и много чего ещё, и всё с революционной (чуждой нам в то время) символикой. А потому чуждой, что бодался тогда наш Хрущёв с их Мао Цзэдуном на тему, кто главный в коммунистической идеологии. Над всем этим цветастым раскладом к стенке было пришпилено объявленьице с одним только словом "Бесплатно", воспринимаемым нашим глазом как "Халява, сэр".
      В конце концов все мы как бы случайно оказывались у ширмочек
      (покурить и погуторить) и по одному (чтобы без свидетелей) шмыгали внутрь, а через пару минут выходили со скучающим видом и оттопыренными карманами (внутренними) пиджака. Ну не мог советский человек устоять перед халявой! Особой лихостью было вынести засунутыми в штаны пару небольших махровых полотенец с ликом Мао
      Цзэдуна.
      Вот с этим полотенцем и приключилась занятная история. Нашлась светлая голова в нашем посольстве, которая объяснила китайцам, что у русских есть привычка вытирать полотенчиком не только руки, но кое-что ещё. Как вы сами понимаете, этот предмет пропаганды немедленно исчез из раскладки к немалому огорчению советских авиапассажиров. Но я-то всё же успел отовариться…
 

Конфликт

 
      Работал я в конце 60-х во Вьетнаме. Было это время разгара нашего конфликта с китайцами. Не поладил Хрущёв с Мао Цзэдуном на тему, кто правильнее коммунизм строит, вот и пошла свистопляска. Как водится, баре дерутся, а у холопов чубы трясутся. Особенно неладно было в порту Хайфон. А там и китайцев, и наших много, суда с помощью для воюющего с американцами Вьетнама шли параллельными потоками, у причалов стояли в долгом ожидании разгрузки вперемешку.
      Вот и задирались китаёзы, стаей скучковавшись, налетали на российских морячков со своими фонариками длинными в руках. А наши и ответить не могли, скованы были, как цепями, строгой и как всегда секретной инструкцией из Центра. А инструкция та гласила в драку не ввязываться, при нападении не бежать, но неторопливо уходить, сохраняя достоинство советского человека. Представляете, бред какой идеологической кобылы?
      А с китайских судов, всех карнавально до ряби в глазах увешанных красными знамёнами, транспарантами и портретами до смерти любимого вождя, на наши суда направляли мощнейшие громкоговорители, откуда денно и нощно лились революционные гимны и цитаты всё того же вождя.
      Наши покумекали, покумекали и тоже вытащили свой рупор да как зарядили хор Александрова. Ну, тут уж ад кромешный начался.
      Срочно доложили послу в Ханой, а тот на свой страх и риск, своей властью инструкцию отменил и велел в случае чего давать отпор не задумываясь, но в пределах необходимой обороны. Наш народишко осмелел, плечи расправил и под громогласное мать-перемать тут же развернул брандсбойную судовую пушку на китайцев да и смыл их со всеми громкоговорителями. Механики быстренько нарезали прутьев из арматуры, боцман достал откуда-то ремни широченные с медными пряжками, коими наши морячки и подпоясались знамо-дело для чего, закрутил усищи и встал во главе десантного отряда.
      Жаль, так и не удалось мне насладиться готовящимся великим побоищем. На китайских судах с палубы всех как ветром сдуло, ни души, порт вымер, на всякий случай попрятались и вьетнамцы, одни наши разведчики вальяжно прогуливались по пирсу, держа прутья на манер тростей. Ну а вечером, вестимо, грянул победный сабантуй в международном портовом клубе. С утра вьетнамцы объявили о введении чередования дней (неофициально "белого" и "жёлтого") для увольнения русских и китайских моряков на берег. Но с этого времени даже в свой день китайцы оставлять свои суда избегали. И воцарился наконец долгожданный мир.
 

"Корал Си

 
      "
      Пришлось мне во второй половине 60-х, как теперь добавляют, прошлого столетия целую пятилетку отслужить во Вьетнаме. Время было суровое, шла необъявленная война с американцами, вой сирен, светомаскировка, почитай каждодневные бомбёжки, долгие сидения в бомбоубежищах, в общем, не соскучишься. Одно то, что наше бомбоубежище было привезено из России и предназначалось для нашей средней полосы, а здесь тропики, жарища, москиты, принудительная вентиляция проржавела… Ой, братцы, как вспомнишь, так вздрогнешь.
      Но я не об этом. Один раз за все годы только и вырвался в отпуск, правда, на два месяца. Отгулял, а тут трудности с возвращением. С китайцами повздорили, пришлось в обход добираться. Долетел до
      Владивостока, а там меня с попутчиком, нашим дипломатом, устроили на теплоход-банановоз, курсировавший между Владиком и Хайфоном. Судно – огромный белый красавец итальянской постройки, встретили на борту тепло.
      Вечером пригласили к столу в капитанскую каюту, угостили от души, как только наши моряки умеют. Дошёл черёд и до нашего фронтового фольклора под гитару. Начал я, как обычно, с нашего вроде как гимна.
      "По джунглям мы идём, тропинка узкая, тропинка узкая, с пути мы не свернём, мы парни русские, мы парни русские". А потом было "Эх, трали-вали, мы того не знали, не думали, не ведали, ребята, не гадали, что где-то в дебрях Азии по джунглям будем лазать мы, спасаясь от проклятого Фантома (это название американского истребителя)", ну и так далее до утра.
      Так как время до отхода было, мы, проспавшись, вечером отправились в портовый ресторан, где гужевались моряки, было шумно и весело, а к лабухам оркестра стояла постоянная очередь с