– А кто на них играл? Чья музыка?

Прозевать космическую новинку – только этого недоставало!

Да, горе тому, кто отстанет от моды, пропустит очередную сенсацию! Один умный человек заработал кучу денег, изобретя телерадиолистатель. Гениальнейшее устройство! Вы садитесь в кресло, ставите ноги на педали, и ваши ноги начинают двигаться в ритме танца, который вам хочется разучить. Прибор оборудован также тремя телевизионными экранами, настроенными на три программы. Но и это еще не все: в один подлокотник вмонтирован радиоприемник с мини-наушником (для правого уха), в другой – проигрыватель (для левого уха), а на телевизорах установлены листатели, которые в интервалах переворачивают страницы журналов. Благодаря телерадиолистателям люди экономят массу времени и всегда идут в ногу с жизнью.

Да, если верить суперстарцам, им не позавидуешь. Но кто сказал, что людям нельзя потанцевать, попеть, сходить в кино? Иными словами – развлечься.

Развлекаться, но не сходить с ума! Так считал в городе лишь один человек – юноша по имени Освальдо. О нем как раз и имеет смысл рассказать.

Освальдо осточертело вечное сюсюканье вокруг. Целыми днями только и слышишь: «Ах, какая прелесть!..»

– Какая прелесть последний танец!..

– Какая прелесть последняя пластинка!..

– А последний фильм? Какая прелесть!..

Прелесть! Прелесть! Прелесть! Все модное, все, что пользуется успехом, – прелесть. Достаточно было в газетных киосках появиться книге комиксов с бумажной ленточкой «Огромный успех. Книга-победительница Фестиваля комиксов на станции 101-й км», и перед киосками выстраивались очереди.

Журналы мод предлагали юбку-лохмотья? «Прелесть! До чего оригинально!» И девушки начинали щеголять в драных юбках. Рождался новый танец под названием «Орангутанг»? Под стук барабанов все принимались подпрыгивать и раскачиваться, с силой ударяя себя в грудь кулаками: «О, какая прелесть!»

«Хороша прелесть! – думал Освальдо. – Весь город сошел с ума, но у меня-то, к счастью, иммунитет».

Совсем недавно он несколько месяцев лежал в клинике, где ему назначили полный покой, запретив даже слушать радио, сидеть перед телевизором, читать журналы. Естественно, что после такого лечения Освальдо смотрел на мир другими глазами. Он словно протрезвел: долгие месяцы тишины и размышлений сделали свое дело. Суперстар, этот безумный, этот суматошный город казался ему теперь клеткой для буйнопомешанных. Повсюду музыка, танцы, фестивали, повсюду кричащая реклама, а газеты только и пишут, что об артистах кино и популярных певцах.

Последний невежда и тот знает, что название города произошло от слова «superstar» – сверхзвезда. На улицах в любое время дня и ночи толпы возбужденных поклонников осаждают машины эстрадных звезд, все охотятся за автографами, девушки штурмуют киностудии, уговаривая режиссеров попробовать их на роль героини («Я стану знаменитой! Какая прелесть!»).

Освальдо чувствовал, что за несколько месяцев в клинике он повзрослел.

– Впрочем, не столько повзрослел, – уточнял он, – сколько поумнел.

Его тошнило от глупых и бесконечно пошлых фильмов, вызывавших в зрительном зале вздохи восхищения: «Ах, какая прелесть!» Его доводили до белого каления эпилептические танцы и какофоническая музыка, которую все превозносили до небес. Он не мог без сострадания говорить о последнем повальном психозе – так называемой пульверизаторной живописи (на холст направлялась струя краски из полного распылителя).

У Освальдо выработалось свое отношение к тому, что он видел и слышал. Ему могли нравиться лишь по-настоящему прекрасные вещи, которые несли бы в себе определенный смысл, говорили бы что-то сердцу, волновали чувства, открывали перед человеком новые горизонты.

«Когда я стану взрослым, – думал Освальдо, – я создам что-нибудь подобное, и мне все равно, ждет меня успех или нет».

А пока что даже дома он не был защищен от бесконечных криков моды, от последних повальных увлечений, о которых без конца бубнили по радио, по телевизору, кричали в журналах. Он чувствовал себя, словно в открытом море во время нестихающего шторма: на него обрушивались, подобно вспененным волнам, новые кумиры, открытия, увлечения.

Между тем подошло время Большого Конкурса. Задачей знаменитого смотра талантов было создание и популяризация новой моды и новых кумиров в искусстве, и, как всегда, ему предшествовала шумная реклама:

Будущие шансонье, будущие режиссеры, будущие живописцы, будущие артисты! Участвуйте в Большом Конкурсе! Один свежий замысел, одна неожиданная идея поднимут вас на вершину славы! Вы можете стать законодателями моды! Вы можете подарить людям радость! Вас ждет успех!

Весь город готовился к Конкурсу. Стать знаменитостью – какая прелесть!

«Интересно, сколько дурацких новинок появится на свет, – думал Освальдо. – И люди все проглотят. Когда человек приходит в тратторию, он заказывает еду по своему вкусу, а если собирается в кино или на концерт, для него главное – мода».

Несколько жюри в составе крупнейших специалистов внимательно изучали горы работ, представленных на Конкурс. Покончив со своей частью работы. Председатель жюри живописцев в радостном возбуждении прибежал к писателю, возглавлявшему литературное жюри:

– Мы открыли удивительного художника! Его ждет громкий успех! Это новый стиль в живописи! Какая оригинальная находка! Подумать только – белый холст! Совершенно белый, без единого мазка, настоящий пир цвета! Подобный замысел мог родиться только в гениальной голове!

Нужно сказать, что и его коллега – Председатель литературного жюри – пребывал в радостном возбуждении:

– А нам-то как повезло! Извольте взглянуть на эту удивительную рукопись… – И он показал собеседнику стопку чистой бумаги. – Книга, в которой все страницы белые! История литературы не знает второго такого произведения! Оно читается в один присест, оно исполнено таинственности, оно будоражит мысль. И на всю книгу – ни единой даже самой пустяковой опечатки!

Горя желанием порадовать ближнего, они поспешили к Председателю жюри по кинематографии, который не выходил еще из просмотрового зала.

– А вы кстати, – обрадовался он. – Я как раз смотрю ленту, которой мы, не задумываясь, решили присудить первую премию. Истинный шедевр!

На экран проецировался ровный сероватый свет.

– Какой великий режиссер! – продолжал он. – Его фильм открывает новую эру в кинематографе. Изображение, сюжетные линии, персонажи – отныне все это в прошлом. Картине обеспечен грандиозный успех. Она никогда не утратит свежести и оригинальности, ее можно будет смотреть сотни раз, и при этом зрителям не надоест ее фабула и исполнители – уже хотя бы потому, что в ней нет ни фабулы, ни исполнителей.

По очереди поздравляя друг друга, три председателя поспешили к своим коллегам из телевизионного и музыкального жюри. И тот и другой сияли от радости: они открыли двух замечательных художников – автора телевизионной программы «Белый экран» и автора беззвучной грампластинки. – Какие гении! Вы представляете? Беззвучную пластинку можно не только слушать, но и танцевать под нее! Автор утверждает, что от создания беззвучной музыки всего один шаг до создания общедоступного танца «недвиже», мода на который не пройдет никогда, потому что его смогут танцевать все.

Пронюхав, за какие работы проголосовали жюри, местные издатели и продюсеры пришли в восторг:

– Удивительные таланты! Этих людей мало расцеловать! Они достойны самой большой популярности…

– Правильно! И не надо забывать, что их произведения не будут стоить нам ни гроша! Нас ждут миллиарды чистой прибыли!

– Так чего же мы ждем? Скорее бы официально объявили победителей Конкурса!

– Верно! Имена авторов!

Когда издателям и продюсерам показали признанные лучшими произведения, они глазам своим не поверили: все работы были подписаны одним и тем же именем. Один-единственный человек стал победителем Большого Конкурса во всех областях искусства!

Можно ли было не восхищаться этим человеком?

– Уму непостижимо!

– Грандиозно!

– Его ждет неслыханный успех!

– Мы переключим на него всю рекламу, и он станет первой, самой яркой звездой нашего города.

– Этот человек войдет в историю!..

Нужно ли говорить о том, что человеком, которому прочили место в истории, был не кто иной, как Освальдо? Ему до того осточертели тошнотворные модные выкрутасы, настолько опротивела безудержная реклама Большого Конкурса, что он решил… участвовать в нем.

«Им нужны выкрутасы? – рассуждал он. – Прекрасно! Я пошлю им такую сногсшибательную галиматью, какую они отродясь не видели и не слышали. По крайней мере, эти гении, сидящие в жюри, узнают, что среди суперстарцев нашелся человек, которому наплевать на успех и который идиотским фильмам и бессмысленной музыке предпочитает пустой экран и тишину».

Разумеется, он и не помышлял о победе. И вдруг к нему домой врываются Председатели во главе своих жюри, все до единого местные издатели, продюсеры, тучи журналистов и фотографов. Они обнимают его, целуют в лоб, жмут ему руку.

– Мы покорены…

– Поздравляем…

– Вы гений!

– Пожалуйста, интервью…

– Разрешите снимочек… Прошу вас улыбнитесь. Благодарю.

Издатели и продюсеры совали ему контракты и пухлые пачки банкнот.

– Я хотел бы приобрести у вас исключительное право на издание ваших романов.

– Вы должны снимать фильмы только для меня!

Наконец-то до Освальдо дошло: он стал единоличным победителем Большого Конкурса, и эта неожиданная петля, душившая его, была успехом. Но что они, сумасшедшие? Неужели не поняли, что он хотел посмеяться над ними, только и всего?

– Вон! Убирайтесь вон! Оставьте меня в покое! – взорвался он, пытаясь вырваться из плотного кольца неожиданных обожателей. – Не нужно мне вашего успеха!

Как ни странно, гнев Освальдо вызвал всеобщее восхищение:

– Какая скромность!

– Он равнодушен к успеху!

– Он знает толк в рекламе! Мы обнародуем его слова – они произведут на людей огромное впечатление.

– Да при чем тут скромность, я серьезно говорю! – старался перекричать незваных гостей Освальдо. – Убирайтесь все вон, все до единого!

– Настоящий художник – экзальтированный, нервный! Именно такими народ представляет себе своих любимцев.

К тому времени, когда Освальдо остался наконец один, из ротационных машин уже хлынул поток экстренных выпусков газет:

«Успех запечатлевает поцелуй на челе великого новатора! На горизонте искусства взошла новая сверхзвезда! Триумфальная победа Освальдо в Большом Конкурсе!»

Никогда еще этот город не знал более заразительной моды. Молодежь кулаками прокладывала себе путь в залы, где исполнялась его беззвучная музыка, втридорога покупала у спекулянтов билеты в дансинги, где можно было потанцевать его «недвиже». В кинотеатрах яблоку негде было упасть, за место перед телевизором буквально дрались: пустой экран быстро завоевал сердца кино– и телезрителей. Книги с белыми сплошь страницами были нарасхват, торговцы картинами покупали по астрономическим ценам девственные холсты Освальдо. Все это было модным, а как известно, нет ничего страшнее, чем отстать от моды.

Газеты и журналы писали только об Освальдо и печатали только его портреты (в честь всеобщего любимца кто-то изобрел бело-белую фотографию). Любуясь белыми прямоугольниками в газетах, люди вздыхали:

– Какой красавчик! Какой талант!

Освальдо не знал ни минуты покоя. На улице ему не давали прохода: одни просили автограф, другие норовили оторвать пуговицу для своей коллекции, третьим хотелось дотронуться до него. Дома беднягу осаждали журналисты, продюсеры, издатели в надежде на новые интервью, книги, фильмы, холсты. Не переставая звонил телефон. Почтальон доставлял горы писем от девушек, мечтающих выйти за него замуж.

Чтобы удовлетворить спрос на автографы, один из продюсеров придумал гениальную вещь – посылать желающим чистые листочки бумаги.

– Неписаный автограф Освальдо! Какая прелесть! – Счастливые обладатели невидимого автографа берегли его ничуть не меньше, чем берегли бы чек на миллион лир.

Бедный Освальдо! Он больше не мог жить в этом городе – в этом сумасшедшем доме. Он объяснял всем, что не имеет ни малейшего отношения к искусству, что хотел посмеяться над доверчивыми рабами моды, но ему никто не верил. Кончилось тем, что он стал разгонять поклонников пинками, после чего счастливые поклонники бегали по городу и кричали:

– Смотрите, смотрите! Сюда я получил пинок от Освальдо!

Нет, хватит с него! Он не хотел участвовать в этом массовом надувательстве. Зачем ему успех? Всей душой он мечтал об одном – чтобы его оставили в покое.

И вот однажды ночью он незаметно выбрался из дома, точно вор. На улицах не было ни души. Он шел, не останавливаясь, до тех пор, пока не оказался далеко за городом – на высокой горе. Ноги его больше не будет среди этих безумцев! Он не желает, чтобы эпидемия успеха распространилась и на него. Лучше жить в полном одиночестве и никогда больше не слушать радио, не смотреть телевизора, не брать в руки газет и журналов!

«Вот теперь мой дом, – подумал он, увидев небольшую пещеру. – Здесь меня никто не найдет!»

Ранним утром он вышел из своего нового жилища и сладко потянулся. Над ним простиралось чистое, без единого облачка, небо, весело порхали птицы. Лаская слух, мягко шелестели кроны деревьев. Неподалеку журчал ручеек. Все было настоящим, от всего веяло поэзией – поэзией природы.

– Ах, какая прелесть! – сказал он, возвращая этим словам их истинный смысл.

– Ах, какая прелесть! – откликнулось громогласное эхо, заставив его содрогнуться.

Эхо? Как бы не так! То был хор, а не эхо. Из пещер, из-за кустов, из-за каждого камня на него смотрели восхищенные глаза, и лес поднятых рук посылал ему воздушные поцелуи. Сверху донизу гора была усеяна людьми: обнаружив бегство Освальдо, все население города тайно последовало за ним.

– Какая прелесть новая мода! – восторгались и стар и млад. – Какая прелесть жить отшельниками вместе с тобой! Какая прелесть этот Освальдо!

Люди подходили к нему все ближе, пожирая его влюбленными глазами. Кто-то набрался смелости и попросил у Освальдо автограф («Ура! Первый автограф отшельника!»), еще кто-то оторвал у него пуговицу. Сквозь толпу протиснулся журналист с блокнотом в руке:

– Вы не поделитесь с читателями первыми впечатлениями жизни в уединении?

Люди, напирая все сильнее, подогревали друг друга темпераментными восклицаниями:

– Не спускайте с него глаз! Мы должны делать то же, что и он!

– Это последний крик моды!

– Какая прелесть!

У Освальдо подкосились ноги. Ничего не видя сквозь слезы отчаяния, он молча опустился на камень.