(Пародии)

       Исторические романы у нас пишут среди прочих авторы трех весьма интересных категорий:
       1) почвенники,
       2) стилисты,
       3) халтурщики.
       Возьмем в качестве образца исторический факт, послуживший художнику Репину сюжетом для его знаменитом картины «Царь Иван Васильевич Грозный убивает своего сына — царевича Ивана», — и посмотрим, что сделали бы с таким эпизодом автор-почвсиник, автор-стилист и просто халтурщик.

       Авторы-почвенники (они же — кондовые, подоплечные, избяные, русопятые и проч. авторы) отличаются такою манерой письма, что их произведения не могут быть переведены ни на один язык мира — до того все это местно, туземно, подоплечно, русопятно. Hапример:
      …Царь перстами пошарил в ендове: не отыщется ли еще кус рыбины? Hо пусто уж было: единый рассол взбаламучивал сосуд сей. Иоанн Васильевич отрыгнул зело громко. Сотворил крестное знамение на отверстых устах. Вдругорядь отрыгнул и постучал жезлом о пол, прикрытый ковром кызылбашским.
      — Почто Ивашко-сын не жалует ко мне? Кликнуть его!
      В сенях дробно застучали каблуки кованые трех рынд. Пахнуло негоже: стало, кинувшись творить царский приказ, дверь открыли в собственный государев нужник, мимо коего ни пройти, ни выйти из хором…
      Hе успел царь порядить осьмое рыгание — царевич тут как тут. Склонился в земном поклоне.
      — Здоров буди, сыне. По какой пригоде не видно тя, не слышно?
      — Батюшка-царь! Ханского посла угащивал, из Крымской орды прибывого. По твоему царскому велению. Только чудно зело…
      — Что ж тебе на смех сдалося?
      — У нехристя-то, царь-государь, башка-стрижена.
      — Ан брита, царевич, — покачнул главою Иоанн Васильевич!
      — Стрижена, батюшка.
      — Hе удумывай! Отродясь у татар башки бриты. Еще как Казань брал, заприметил.
      — Ан стрижено!
      — Брито!
      — Стрижено!
      — Брито!
      — Стрижено, батюшки, стрижено!
      Темная пучина гнева потопила разум царя, застила очи. Кровушка буйно прихлынула и к челу, и к вискам, и к потылице… Hе учуял царь, как подъял жезлие, как кинул в свою плоть:
      — Потчуйся, сукин сын!.. Брито!..
      — Стри… — почал было царевич да и пал, аки колос созрелый от десницы косца.
      А уж снова стучали коваными каблуками и рынды, и окольничие, и спальники, и стольники, и иные царского подворья людишки…
      Царевич, как лебедь белая, плавал в своей крови…

       Авторы-стилисты всех исторических лиц списывают с собственной прохладной персоны. Hапример:
      …Встал рано: не спалось. Всю ночь в виске билась жилка. Губы шептали непонятное: «стрижено-брито, стрижено — брито…» Ходил по хоромам. У притолок низких забывал нагибаться. Шишку набил. Зван был лекарь-немец, клал примочку. Рынды и стольники вскакивали при приближении царя. Забавляло это, но хотелось иного, терпкого. Зашел в Грановитую палату. Посидел на троне. Примерился, как завтра будет принимать аглицкого посла. Улыбнулся-вспомнилось: бурчало в животе у кесарского легата на той неделе — во время представления же. С трона слез. Вздохнул. Велел позвать сына — царевича Ивана.
      Где-то за соборами-слышно было — заржала лошадь. Топали рынды, исполняя приказ-вызывали царспича, гукали… Выглянул в слюдяное оконце: перед дворцом дьяк, не торопясь, тыкал кулаком и рожу мужика. Примерил на киоте: удобно ли так бить, не лучше ли наотмашь?..
      Сын вошел встревоженный, как всегда. Как у покойницы царицы — матери его — дергалось лицо — тик. А может, не тик, а — так. Со страху.
      — Где пропадаешь?
      Царевич махнул длинным рукавом:
      — С татарином договор учиняли…
      — С бритым?
      — Он, батюшка, стриженый.
      Улыбнулся сыновьей наивности:
      — Бритый татарин…
      — Стриженый.
      Отвернулся от скуки.
      — Брито.
      — Стрижено.
      — Брито…
      Вяло кинул жезл. Оглянулся нехотя: царевич на полу. Алое пятно. Почему? Пятно растет…
      — Вот она — та ночная жилка: «Стрижено — брито»…
      Челядь прибывала. Зевнул. Ушел в терем к царице — к шестой жене…

       Автора-халтурщика отличает прекрасное знание материала и — красота литературного изложения.
      …Царь Иван Васильевич выпил полный кафтан пенистого каравая, который ему привез один посол, который хотел получить товар, который царь продавал всегда сам во дворце, который стоял в Кремле, который уже тогда помещался там, на месте, на котором он стоит теперь.
      — Псст, человек! — крикнул царь.
      — Чего изволите, ваше благородие? — еще из хоромы спросила уборщица, которую царь вызвал из которой.
      — Меня кто-нибудь еще спрашивал?
      — Суворов дожидается, генерал. Потом Мамай заходил — хан, что ли…
      — Скажи, пускай завтра приходят. Скажи, царь на пленуме в боярской думе.
      Пока уборщица топала, спотыкаясь о пищали, которые громко пищали от этих спотыкновений, царь взялся за трубку старинного резного телефона с двуглавым орлом на деревянном коробе. Он сказал в трубку:
      — Боярышня, дайте мне царевича Ивана. Спасибо. Ваня, — ты? Дуй ко мне! Живо!
      Царевич, одетый в роскошный чепрак и такую же секиру, пришел сейчас же.
      — Привет, папочка. Я сейчас с индейским гостем сидел. Занятный такой индеец. Весь в перьях. Он мне подарил свои мокасины и четыре скальпа. Зовут его Монтигомо Ястребиный Коготь.
      — А с татарским послом виделся?
      — Это со стриженым? Будьте уверены.
      — Татарин — он бритый.
      — Стриженый.
      — Бритый!..
      Царь Иван ударил жезлом царевича, который, падая, задел такой ящик, в котором ставят сразу несколько икон, которые изображают разных святых, которых церковь считает праведниками.
      Тут прибежали царские стольники, спальники, рукомойники, подстаканники и набалдашники…