- Не догонишь! - бросил через плечо на бегу Полти. Ну, это он зря. Долговязому Бобу ничего не стоило догнать его. Но он не стал этого делать.
      Он притворился, будто бы выдохся, схватился за бок и дал Полти выиграть забег.
      А когда друг намного обогнал его, Боб вдруг остановился и мгновение провожал взглядом приземистую толстую фигурку. Полти бежал, выпуская изо рта клубы пара. Казалось, он вот-вот поскользнется и шлепнется в грязь. Но не поскользнулся и не шлепнулся.
      О, как Боб любил его!
      Ближе к вечеру Полти и его компания собрались на сеновале около "Ленивого тигра". Снаружи сгущались сумерки, а здесь горел тусклый масляный светильник. Тонкая струйка дыма вилась в воздухе, ребята передавали друг дружке краденую джарвельскую сигару. Внизу заходили в стойла лошади, а пьяненький папаша Боба, старый Эбенезер, пошатываясь, бродил от одного стойла к другому. Порой он принимался что-то напевать себе под нос, прерывая пение какими-то бессмысленными высказываниями. Наверное, сам не понимал, что бормочет. Он не знал, что ребята собрались на сеновале, в своем секретном царстве, куда можно было забраться по скрипучей приставной лестнице.
      Изо всех мест, где они собирались, это у Боба было самым любимым. Тут было тепло и уютно. Закутавшись в шубу из звериных шкур, Боб улегся поудобнее на сене. Спать хотелось ужасно! Мягкость сена сливалась с тусклым светом, поднимавшимся от стойл, с запахом, исходившим от лошадей, со знанием о том, что на улице лежит белый нежный снежок... Снег пошел, когда они с Полти подбегали к лужайке - словно в знак победы Полти.
      - "Зеленая подвязка", - проговорил Полти, выпуская дым изо рта.
      И тут Боб вдруг очнулся от дремоты. Расслабился, согрелся и напрочь забыл о всяких там переменах. Казалось, все как прежде. Они вместе, все четверо, и он мог обмануть себя, решив, что попозже подойдет и Тил, ну, или что Тил сегодня прийти не сможет.
      Но только сегодня.
      Где же она теперь?
      Напевал снизу надтреснутым голосом старик забулдыга.
      - "Зеленая подвязка", - повторил Полти, на сей раз мечтательно. Он улыбался, вернее - ухмылялся, и явно о чем-то думал. Он передал сигару Лени, а та - Велу. У Лени слипались глаза, и она привалилась плечом к сыну кузнеца.
      Боб посмотрел на нее. Полти твердил ему, что Лени - шлюха. Таких, как она, говорил Полти, только шлюхами и назовешь, и никак иначе. Бобу, когда он думал об этом, становилось нестерпимо грустно. Не то чтобы ему казалось, что Полти зря так обзывается, и не то чтобы наоборот. Просто Боб видел, какой огромной, пышногрудой девицей стала Лени, и пытался соединить в уме этот ее образ с тем, который был ему памятен с детства, - но ничего не получалось. Выходило так, будто бы Лени как-то раз взяла да и ушла тайком, а ее место заняла эта широкобедрая деваха с чудовищно большой грудью. А ее мать, когда-то спутавшаяся с солдатом, на всю деревню была известна как самая настоящая шлюха. Лени становилась похожей на свою мать.
      И еще она становилась уродливой.
      Лени и Вел крепко обнялись, сидя в тени, отбрасываемой скатом крыши. Полти зыркнул на них, и его зеленые глаза сверкнули.
      - А у меня была одна из этих... с подвязками зелеными. А ты не знал, Вел?
      Боб сел... Его затошнило. Что за чушь? Когда это он мог? Боб протянул руку, взял у Вела сигару. Раньше Полти ни за что бы не стал говорить подобные глупости. Раньше и Лени не стала бы вести себя так отвратительно, как утром.
      - С подвязками? - лениво спросил Вел. - Как это "была"? Боб глубоко затянулся сигарой и отдал Полти, хотя ему ужасно хотелось еще покурить. Полти, не глядя, взял сигару.
      - Что сказал, то сказал, - буркнул Полти. - Я ездил в Агондон. Вы-то все думали, что я дома полеживаю, что лихорадка у меня. Помните, ну? Только у меня сроду никаких лихорадок не бывало, скажи, Боб! Эй ты, чего молчишь, стручок бобовый?
      Боб промолчал. У него вдруг жутко закружилась голова. Да и у Полти, похоже.
      - Я был в Агондоне, - утверждал Полти. - Там есть чему поучиться. Не на зверей же глазеть, правда? Ну, в общем, одна там... подарила мне на память одну подвязку. Зеленую.
      Боб рассеянно соображал - зачем Полти такое рассказывает? Ведь когда Полти трепала лихорадка, Боб забирался по стене в комнату своего друга. Он такое не раз проделывал и раньше и в этот раз видел, как Полти лежит, закрыв глаза, больной, на кровати. Боб смотрел на него в окно, а Полти бредил, нес всякую чепуху. Болтал что-то про пекло и горячий уголек. О странной музыке, которая звучала у него в ушах. Потом, поправившись, Полти уже ничего не помнил. Он даже и не знал, что Боб был рядом с ним. "Ты был такой больной, Полти!" - говорил Боб чуть ли не восхищенно. Полти сердито тряс головой: "Ничего я не болел. Не ври!" Но это была неправда, как и то, что он ездил в Агондон. Никогда он там не бывал, как и остальные.
      Кроме, конечно, Тил. Тил сейчас была в Агондоне.
      Внизу послышалось негромкое журчание - это старый пьяница Эбенезер, завершив заботы о лошадях, помочился прямо у стенки стойла. Он при этом напевал.
      Потом хрипловатый голос забулдыги утих вдали.
      - Врешь ты все, Полти, - сказала Лени.
      Полти вертел в пальцах длинную сигару. На миг Бобу показалось, что сейчас Полти со злости запустит ею в физиономию Лени. Но Полти лениво передал сигару Лени и улегся на солому.
      - Ну, вру, - зевнул Полти. - А вдруг нет? Ты бы такое и придумать не мог, а, Вел?
      Лени не стала затягиваться. Она передала сигару Велу, покраснела и сказала:
      - Не слушай ты его, Вел.
      Но Вел выпрямился, взгляд его стал напряженным. Он вырос высоким, мускулистым, голову его украшала грива маслянистых черных волос. Над верхней губой темнели щегольские усы. В последнее время за спиной у Вела Полти начал нашептывать Бобу, что вообще-то Вел - парень так себе и что дружить-то теперь с ним особо нечего.
      "Ты только глянь, у него кожа-то какая смуглая, Боб, - говорил Полти. - Ты соображаешь, что тут к чему, Боб, а? Это ж зензанская кровь, и к гадалке не ходи. Полукровка он, вот чего!"
      И Боб посмотрел на кожу старого товарища новыми глазами. Полти шептал, что по коже человека можно много чего про него сказать. Боб потом долго про это думал.
      Выходило просто здорово!
      А Полти сказал:
      - Ну, мы же все слыхали про Зеленую подвязку?
      Ребята кивнули. Да, они знали это прозвище, они его слышали чуть ли не с пеленок. Прозвище как прозвище. То в стишке мелькнет, то в пословице, но со временем при его упоминании ребятам стала представляться толстуха, задравшая юбку так, что были видны ярко-зеленые подвязки, поддерживавшие ее чулки. Лицо у этой тетки было размалевано, а на голове - растрепанный парик. Если у какой-нибудь соседки дома бывал беспорядок, женщины поджимали губы и говорили: "Зеленую подвязку в гости ждет". Непослушным дочкам матери кричали: "Ты не моя девочка, ты доченька Зеленой подвязки!"
      Это было ужасное оскорбление. И если богиня зензанцев считалась всемирной шлюхой, то Зеленая подвязка считалась шлюхой, что называется, на всю Эджландию. Ее история была всем известна. Она была родом из добропорядочного семейства, но пошла по скользкой дорожке и жила где-то на задворках рынка в Агондоне, питалась отбросами - листьями латука, раздавленными помидорами да всякой требухой, что кидали собакам и кошкам. Частенько в руки ей попадало и золото, и серебро, но шлюха все тратила на пудру, помаду и на выпивку. От нее несло, как от помойки. Благородный мужчина отвернулся бы от нее, брезгливо зажав нос. Но находились и среди благородных господ такие, что могли воспылать к ней страстью. Они вожделели к ней, они были готовы приходить к ней еще и еще. Порой, когда видели юношу, несущегося куда-то с горящим взором, женщины шептали: "За Зеленой подвязкой гонится!" Бывало, из-за гадкой прелестницы распадались только что заключенные браки и молодые жены рыдали по утрам. Потом эти молодые жены мало-помалу старели, и когда-нибудь, растолстев и состарившись, они могли как следует погонять своих неверных мужей метлой. И компания Полти когда-то, особо не задумываясь, весело кричала: "Зеленая подвязка! Зеленая подвязка!" - и все весело гонялись за кем-нибудь по лужайке или по льду.
      А теперь вся компания выжидательно глядела на Полти.
      - Я решил, - заявил Полти. - Съезжу, погляжу на нее.
      - Ты чего? - испуганно нахмурился Боб. - Как это - съездишь?
      Полти расхохотался:
      - Да ладно тебе, стручок ты бобовый, тебе ли не знать как! Мы щас где? Позади "Ленивого тигра", так? Каждый месяц отсюда карета отъезжает в Агондон, не так разве? Ну, не так?
      Боб опустил голову.
      - Ну, так, - пробормотал он. Верно, отъезжала карета. Ее называли "костотрясом". Такой каретой и уехали Тил с матерью как-то раз, ветреным утром, в сезон Джавандры. И теперь всякий раз, когда карета возвращалась, Бобу хотелось, чтобы в ней оказалась Тил, но она не возвращалась, а когда карета отбывала в Агондон, Боб все силился представить худенькое личико Тил в окне в тот последний, прощальный день.
      Как же кружилась голова! Как он ненавидел себя!
      - Ну а кучер щас где? В "Тигре" за воротник закладывает, поди? Утром отбывает. Ну а кто поедет в карете, как думаешь? Эй, Боб несчастный, чего молчишь? - приставал Полти, развалившись на соломе. - Ну, кто? А вернется потом - кто? У кого будет зеленая подвязка вот тут завязана, на руке?
      - Нет, - пробормотал Боб. - Нет, нет!
      Он еще мог бы добавить: "Тебя отец не пустит", но промолчал. Это было бы правдой, но Боб все-таки промолчал. Он только сидел и покачивал головой, а голова у него по-прежнему кружилась. Все, что происходило рядом, виделось Бобу как бы издалека.
      Но вот началась потасовка, и сено полетело в разные стороны.
      - Да не поедешь ты. Струсишь! - заявил Вел.
      - Я? Струшу? - выкрикнул Полти и бросился на Вела. Но Вел встретил его кулаками.
      - Не надо! - закричала Лени и кинулась на Полти. Он плюнул ей в лицо. А она вцепилась ему в волосы.
      - Шлюха ты! - завопил Полти. - А ты - зензанское отродье!
      Вот он и произнес вслух то, о чем раньше шептал только Бобу на ухо.
      - Жирная свинья! - и Лени снова плюнула Полти в лицо.
      А Вел въехал ему под ребра носком толстого ботинка.
      - Ну, держись, конец тебе пришел! - рявкнул сын кузнеца.
      И точно. Вел здорово отколотил Полти, а потом они с Лени, смеющиеся и довольные, спустились вниз по приставной лестнице и ушли.
      Что-то кончилось.
      Полти, отплевываясь, приподнялся и крикнул им вслед:
      - Пожалеете еще!
      Он бы оттолкнул лестницу от сеновала, чтобы Лени и Вел упали, но лестница была крепко привязана веревками.
      ГЛАВА 20
      ПЕРСТЕНЬ С АМЕТИСТОМ
      Полти пока домой не собирался. Они с Бобом могли выкурить еще пару-тройку джарвельских сигар - дурманящего табака еще хватало. К тому же Боб мог наведаться на кухню и притащить эля в потрескавшемся кувшине. Нужно же было как-то приободрить Полти после ссоры с Велом и Лени. Кто у него теперь остался? Один только Боб.
      - Арон! Арон!
      Время от времени мать звала парня и поручала ему ту или иную работу. Боб откликался, но домой не шел. В кабачке стоял такой гам, что завсегдатаи вряд ли слышали, как его зовет мать.
      - Куда запропастился этот мальчишка, будь он проклят! - время от времени прорывало досточтимую Трош. Никакого толку от сына, по ее мнению, не было. И все-таки она к нему привыкла. Ко всему на свете она привыкла.
      Пройдет еще какое-то время, и когда изрядно поднабравшиеся посетители "Ленивого тигра" вывалятся на улицу, кабатчица бросит последний взгляд в окно и без сил повалится на кровать рядом с мертвецки пьяным муженьком. Мать Арона увидела и своего долговязого сына вместе с его жирным дружком. Ноги их заплетались в полах шуб, они поддерживали друг дружку, падали, помогали друг другу подняться.
      Смеялись они, что ли?
      Вроде бы смеялись.
      - Ох, Арон, - горько вздохнула мать. Но нет, парни не смеялись.
      - Полти, перестань глупости болтать, - увещевал друга Боб.
      - Не болтаю я глупостей, - мотал головой Полти.
      - Но как же ты поедешь?
      - Да мне только бы серебришка немного, и все.
      - Но у тебя нет денег!
      - Заткнись! - и Полти с такой силой ткнул Боба пальцем под ребра, что тот от испуга отпрыгнул в сторону, а Полти пролетел по инерции мимо и упал в снег, протаранив головой сугроб.
      Прошло какое-то время.
      Полти перевернулся на спину.
      Над ним склонился Боб:
      - Я не буду!
      Полти протянул руку. Перчаток у него не было, и пальцы посинели от холода.
      - Чего ты там не будешь?
      Боб потер щеки. Пиво ли было тому виной - он совсем потерял голову. По идее, надо было бы испугаться. Даже в тяжелой меховой шубе Боб напоминал какое-то несуразное длинное насекомое. Он наклонился прямо к покрасневшей жирной физиономии Полти.
      В свете луны щеки Полти казались лиловыми.
      - Понял, про что ты болтаешь, - доверительно прошептал Боб. Взгляд у него был такой, что казалось, в следующее мгновение он заедет Полти ногой между глаз.
      Но конечно, он этого ни за что не сделал бы,
      - Ты что, Боб, - прошептал Полти самым задушевным голосом. - Я же про твою мамашу говорил. Ты же знаком со своей мамашей, Боб, а?
      Боб утвердительно кивнул.
      - Ну а как же! Еще бы ты ее не знал. Дорогуша, досточтимая Трош! Знаешь, Боб, мамаша у тебя очень даже ничего себе тетка. Очень ничего себе. Правда, Боб, ты не хуже меня знаешь, что мамаша твоя - старая спившаяся развалина, вот я и подумал...
      Боб размахнулся кулаком.
      - Она умеет считать, ты же знаешь!
      Он бы ударил Полти - сейчас он бы точно его ударил, но Полти приподнялся и вцепился в отвороты шубы Боба. Тут уж пришла очередь Боба повалиться на снег, а Полти врезал ему под ребра несколько раз подряд и при этом напомнил, что на сеновале от него не было никакого прока, оплевал Боба, сообщил, что ненавидит его, после чего, покачиваясь, поплелся прочь.
      Боб лежал на снегу, и ему становилось все холоднее и холоднее. Далеко не сразу он сумел пошевелиться. Он лежал и смотрел на луну. Луна убавилась на три четверти. Эту фазу луны называют Восточной луной. Полнолуние давно миновало, приближалось лунное затмение, именуемое Чернолунием.
      Их всех ждала гибель!
      Полти брел домой.
      Может быть, он и покачивался - сам он этого не замечал. Ему казалось, что он скользит над заснеженной землей. Дорожка словно стелилась ему под ноги, луна ярко светила и озаряла путь. Из головы у Полти не выходила одна-единственная Мысль. Нет, он думал вовсе не о своем друге Бобе, брошенном на снегу. Да, Полти его здорово отколотил, и поделом ему. Не думал он и о том, что его ждет по возвращении домой.
      Что скажет Воксвелл?
      И скажет ли вообще хоть что-нибудь?
      Эль, джарвельская травка и гнев, закипавший с каждым шагом все сильнее и сильнее, выгнали из его головы все эти вопросы. На рассвете от "Ленивого тигра" отъезжал дилижанс
      - Я уеду этим дилижансом! - сказал Полти вслух - Уеду!
      Несколько раз он прокричал эти слова, задрав голову к небу и глядя на луну, и умолк только тогда, когда заметил, что уже почти добрался до отцовского дома.
      Своего отца Полти понимал не слишком-то хорошо. А что касалось матери, то тут и понимать было нечего. Мать Полти была болезненной занудой, главная цель жизни которой состояла в том, чтобы всем и каждому рассказывать про свои болячки. Полти с ней было нестерпимо скучно. Мать была тощая, бледная как смерть и к Полти относилась равнодушно. Казалось, сын ее совершенно не интересовал - она могла лишь время от времени выразить неудовольствие его поведением, да и то как-то вяло. Порой Полти казалось, что и отцу на него, в конечном счете, плевать. Поэтому Полти все чаще и чаще удирал из дому. Порой он исчезал на несколько дней, но ни отец, ни мать, казалось, не замечали этого. А потом у Воксвелла словно что-то щелкало в мозгах, и он, обуреваемый маниакальной мыслью о том, что все на свете, в том числе и мальчишка, должны быть спасены во имя бога Агониса, принимался за воспитание сына.
      Полти от этого просто-таки бесился. Он знал, что все это - чушь несусветная, но убежденность Воксвелла в собственной правоте была настолько непоколебимой, что тут и Полти ничего поделать не мог.
      Самым ужасным методом в воспитательной системе Воксвелла были побои. Но всегда им предшествовали молитвы. Воксвелл заставлял сына встать рядом с собой на колени, а потом укладывал его на скамью и порол. Все это происходило в длинной комнате на чердаке, где местный лекарь производил хирургические операции и проводил свои чудовищные молитвенные собрания. "Снимай!" - распоряжался Воксвелл, и Полти должен был спустить штаны. Если он этого не делал сам, штаны с него снимал отец. Шлеп! Шлеп! - свистел в воздухе хлыст. Полти, с залитым слезами лицом, терпел побои, стиснув зубы, и смотрел на висевший на стене огромный железный Круг Агониса. Круг этот казался ему проклятием. Он обещал зло и злодейство. "Чувствуешь это в сердце своем? Чувствуешь? Чувствуешь любовь бога Агониса?"
      Ничего Полти не чувствовал. А сейчас он стоял и смотрел на луну сквозь черные ветви деревьев. И вдруг он подумал: "Я не вернусь". Почему он до этого раньше не додумался? А теперь это вдруг показалось ему таким же естественным, как дыхание. В миг озарения Полти вдруг понял, как по-идиотски глуп его план насчет Зеленой подвязки. Да и есть ли она, эта Зеленая подвязка? На самом деле Полти и раньше в этом несколько сомневался, но сейчас более глупой ему казалась не самая мысль о том, чтобы съездить в Агондон и переспать со шлюхой, но о том, чтобы, вернувшись, поведать всем о своем успехе.
      Что ему за дело до Вела? До Лени?
      До Боба?
      Никакого ему дела нет до них!
      Он уедет на дилижансе в Агондон. Блеснут серебряные монетки, озаренные первыми лучами солнца, когда он, отсчитав их, отдаст кучеру. "Когда назад поедешь?" - спросит кучер. А Полти только улыбнется. Он не вернется.
      Луна слепила глаза. Новый замысел Полти ощутил, как удар. Однако удар этот был ему приятен. Он покачнулся, но удержался за ствол старого вяза, прильнул к нему и постоял еще немного.
      - Да, - взволнованно прошептал он. - Да... Что-то происходило. Что?
      Вдруг в голове у него прояснилось. Он закрыл глаза, постоял так какое-то время, снова открыл глаза, медленно поднял голову и посмотрел на луну. Луна спокойно, бесстрастно светила в безоблачном небе. На душе у Полти тоже воцарился покой.
      К дому отца Полти всегда подходил со стороны черного хода. Вот и теперь Полти шел по заснеженной лужайке к дому - остроконечная крыша, небольшой амбар, голые ветви яблонь, черные линии плетней. Из труб поднимались ровные, аккуратные струйки дыма, но в доме было темно - не светилось ни одно окошко.
      Все спали.
      Полти присвистнул.
      Он знал, что надо сделать. В кабинете у Воксвелла стоял большой письменный стол. В верхнем ящике этого стола лежала металлическая шкатулка, а в этой шкатулке, как знал Полти, Воксвелл хранил мешочек с серебряными монетами - яркими и блестящими. Скоро, очень скоро эти монеты помогут сыну Воксвелла начать новую жизнь.
      Сыну Воксвелла.
      Полти презрительно сплюнул.
      - Он - не мой отец! - произнес он вслух.
      Тихо, осторожно толстяк подошел к дому. Кабинет Воксвелла располагался на нижнем этаже. Полти направился к парадному крыльцу.
      Темно.
      Тихо.
      С бешено бьющимся от волнения сердцем Полти прижался носом к оконному стеклу и заглянул в пустую комнату.
      Отлично. Он так и знал.
      Окно в кабинете у Воксвелла открывалось просто: створка окна ездила вверх-вниз. Полти знал, что нижняя задвижка давным-давно сломана. Полти вытянул руки, ухватился за оконный переплет... и рама легко поднялась вверх.
      Полти стоял в темном кабинете. Тут было тепло. В камине догорали угли, отсветы ложились на спинку большого дивана, повернутого к огню. Полти сбросил шубу и повесил на спинку дивана.
      Задуманное он должен был сделать быстро.
      И тихо.
      Письменный стол озаряла луна. Света хватало. Полти провел рукой по каминной полке в поисках ключа. Он дрожал, но не от страха, а от волнения. Они раньше залезал в шкатулку и таскал из нее серебряные монетки. Но одну-две, не больше. Теперь он должен был забрать все. Сердце его колотилось так громко, что вдруг Полти испугался: вдруг от этого стука проснется Воксвелл и застанет его здесь.
      Медленно, мучительно медленно он повернул ключ в замочной скважине. Луна светила так ярко, что Полти разглядел даже резьбу на крышке шкатулки. Ключ повернулся. Он открыл крышку шкатулки. Да. Заблестело серебро. Полти запустил руку в шкатулку. Да!
      - Да! - вырвалось у него.
      - Навряд ли, - прозвучал сухой, тихий голос.
      Рука Полти судорожно дернулась. Он отдернул ее. Сжал кулаки. Монеты посыпались на пол. Полти так напугался, что даже не заметил, что в кулаке у него зажат сложенный вчетверо листок бумаги.
      Он слышал, как тикают часы.
      - Я не сплю с твоей мамашей. Я с ней не сплю с тех пор, как ты родился, - объявил лекарь, поднимаясь с дивана, стоявшего у камина. - Я-то думал, тебе это известно, Тисси.
      - Не называй меня так!
      - Тисси, девчонка Тисси.
      Лекарь крабьей походочкой подобрался к парню. На нем была ночная сорочка, парик он на ночь снял. Его противные губы скривились и подрагивали. В руке он сжимал кожаную плеть.
      Воксвелл налетел на сына.
      - Порочное дитя! - орал Воксвелл. - Я научу тебя почитать бога Агониса!
      Разъяренный лекарь схватил Полти за волосы и швырнул на крышку письменного стола.
      - Брось деньги! Штаны снимай!
      Рука отца метнулась к завязкам штанов Полти. Кожаная плеть описала в воздухе дугу. Но Полти не разжал кулаки. "Монетки" - не выходило у него из головы. "Держи монетки крепче", - приказывал он себе. Плеть больно ударила его.
      Он закричал. Вывернулся. Взметнулись его кулаки.
      Воксвелл отшатнулся.
      А потом Полти метнулся к окну. Штаны болтались у него под коленями. Выпрыгнув в окно, он упал в снег на спину. Перевернулся. Но лекарь настиг его.
      Шлеп! Шлеп! - хлестала плеть.
      Полти уворачивался.
      Отбивался.
      Лягался.
      Все было кончено.
      Полти лежал один-одинешенек на снегу на лужайке на заднем дворе. Снег серебрился под лучами луны. Кулаки его были сжаты до боли.
      Монетки!
      Он дрожал. Он был без ботинок, без штанов, рубашка его была порвана.
      "Не вернусь. Он - не мой отец".
      Вот какие мысли бродили в голове у Полти, лежавшего на снегу, полуголого, истекавшего кровью. Эти слова он повторял и потом, словно заклинание, когда его увидел Боб, разбуженный пущенным в окно камнем. Боб выбежал на улицу и помог своему Дрожавшему от холода дружку взобраться по лестнице и войти в "Ленивого тигра".
      - Ой, бедняжка! - всплеснула руками досточтимая Трош, завидев Полти. И кто же это с тобой сотворил? Ему бы домой надо скорее!
      Только когда измученный Полти уснул, Бобу удалось разжать стиснутые намертво пальцы друга. Что же за сокровище так отчаянно сжимал Полти? Несколько мелких монеток и скомканная бумажка, которую Полти, наверное, прихватил по ошибке. Почему-то Боб сразу подумал, что бумажка важная, и бережно развернул ее. Только так и можно было обращаться с истлевшим от времени листком, иначе он бы рассыпался на кусочки.
      Боб сел около окна, куда светила луна, и время от времени оглядывался на спящего друга. Далеко не сразу он сумел разобрать, что написано на листке. А в бумажку был завернут перстень с аметистом.
      Полти, укрытый теплым одеялом, ровно и медленно дышал. Занимался рассвет. Во дворе кучер запрягал лошадей, готовясь к отъезду в Агондон.
      ГЛАВА 21
      ВОЛШЕБНЫЕ ДЕРЕВЯШКИ
      - Как бы мне хотелось летать! - признался как-то раз Джем Варнаве, когда его инвалидное кресло докатилось до конца Длинной галереи. Широко открыв глаза, он вглядывался во мрак - туда, куда уводила лестница.
      Прошло несколько лет. Руки у мальчика окрепли. Но он не забывал о своей болезни. Даже здесь, в этом особом мире, где Джем чувствовал себя свободнее, он тосковал. Ему казалось, что он в ловушке. Что он - пленник. Он изъездил галерею из конца в конец, но сколько же можно было ездить туда и обратно! Лестница... даже на нее он въехать не мог. Да и вообще в любом другом месте замка Джем не мог бы проехать на своем кресле без помощи Варнавы.
      Джем закрыл глаза и вздохнул.
      - Варнава?
      Карлик не отозвался. Джем очень удивился - ведь Варнава обычно не отходил от него ни на шаг.
      Тишина. Из-за окон доносились птичьи трели. Слышался шелест листьев. Было тепло. Природа вступила в пору расцвета. Белые облака плыли по небу, словно паруса.
      Вдруг на лестнице раздался странный звук - громкое клацанье.
      - Варнава! - печаль Джема сменилась изумлением. Тяжело отдуваясь, карлик спешил к мальчику. Старательно, осторожно переставляя коротенькие ножки, карлик спускался по лестнице, что-то волоча за собой.
      Какую-то деревяшку. Нет, две деревяшки.
      - Ничего не понимаю, - проговорил Джем.
      И не понял до тех пор, пока Варнава не поставил деревяшки вертикально. Деревяшки были покрыты резьбой, отполированы. В них было что-то загадочное, волшебное. Для коротышки Варнавы они были великоваты, но он жестами показал своему другу, как ими пользоваться. Глаза карлика смотрели серьезно, и даже, пожалуй, печально. Он словно пытался сказать Джему, что тот подрос и стал сильнее, что пришло время испробовать новый способ передвижения.
      Джем понял карлика. Когда он был помладше, время от времени он пытался встать на ноги. Искалеченные ноги не слушались его, а он не понимал почему. "Такова воля бога Агониса", - говорила двоюродная бабка, но мальчик никогда не мог в точности понять, что это значит. Он казался себе раненой птицей, которая беспомощно пытается взмахнуть перебитыми крыльями. Став постарше и убедившись, что ничего поделать не может, Джем проклинал судьбу, но все равно жаждал свободы.
      Джем зажал обитые подушечками рукоятки костылей под мышками.
      - Варнава, даже не знаю... - проговорил он растерянно, не понимая, что говорит. Джем глубоко вдохнул и задержал дыхание. Вцепился пальцами в деревянные перекладины.
      Да!
      - Нет! - вырвалось у него.
      Пытаясь подняться с кресла, мальчик ощутил, как будто какое-то темное пламя обожгло его руки, пробежало по плечам, по спине. Он в страхе опустился на сиденье, задыхаясь. От того, что он инвалид, некуда было деться. Ясно как день. Для матери увечье сына было источником печали. При виде исковерканных ног Джема она всегда отворачивалась, словно это зрелище причиняло ей боль. С точки зрения двоюродной бабки, увечье Джема было неизлечимо, и не более того. Так повелось в Эджландском королевстве. Слепцы здесь оставались слепцами, калеки - калеками. Родись Джем крестьянским сыном, его бы, скорее всего, утопили в младенческом возрасте.
      И все-таки это было только начало.
      Джем будет пытаться встать вновь и вновь, каждый день.
      * * *
      Все было бесполезно.
      Джем предпринимал одну попытку за другой, но мог сделать только два-три неумелых шага, после чего костыли скользили и разъезжались или он падал без сил или спотыкался.
      Изможденный, Джем возвращался в кресло с колесами. Он не умел ходить. Он никогда не научится ходить. Костыли валялись на полу рядом с креслом. Цок-цок - вот и все, на что они годились. Джем крутанул колеса и отвернулся от костылей. Руки Джема напряглись, кресло угрожающе накренилось.
      - Варнава! - вырвалось у мальчика.
      Но ведь он сам просил карлика уйти и оставить его одного.
      - Варнава!
      Но как карлик мог помочь Джему подняться?
      Джем хватал ртом воздух, и взгляд его в страхе метался по галерее. Было пусто. Через равные промежутки тянулись окна и камины. Камины черные, а окна, залитые солнцем, выходили во внутренний двор замка. Но от яркого света старые запущенные очаги казались еще более черными и мрачными, как и ниши в стенах, как гладкий пол. Свет и тьма смешивались, создавали иллюзию дымки. Лиц на портретах почти не было видно.
      - Варнава! - закричал Джем.
      Имя карлика эхом прокатилось по галерее.
      Молчание.
      Где же Варнава?
      Не на шутку разозлившемуся Джему нестерпимо хотелось вскочить, помчаться со всех ног по замку и разыскать карлика. Сдерживая рыдания, он поднял руки над ободьями колес. Он не закроет глаза. Он проедет сквозь эту дымку. Крича, Джем погнал кресло вперед.
      Крик его превратился вопль.
      - Молодой хозяин! - послышался чей-то голос.
      Джем не мог остановиться. Из дымки вынырнула фигура - темная, сгорбленная. Громадная ручища ухватилась за спинку кресла. Кресло качнулось. Джем упал на пол.
      - Стефель!
      Послышался утробный хохот. Стефель, отхохотавшись, сглотнул слюну. В одной руке старый камердинер сжимал початую бутылку. Покачнувшись, он протянул Джему свободную руку. Мальчик не слишком охотно сжал руку пьяницы и задержал дыхание. Камердинер помог ему подняться.
      От Стефеля разило какой-то дрянью. Наверное, спал в сточной канаве. Порванную куртку украшали пятна блевотины. К давно не мытым седым волосам прилипли солома и колючки. Схватив Джема за плечи, пьяный слуга уставился ему в глаза. У самого Стефеля глаза были красные, как у кролика, и заметно косили.
      - Ты меня... не у-у-убьешь, м-молодой хозяин, а?
      Не хотелось Джему даже дышать рядом со Стефелем, но он не смог сдержаться.
      - Стефель, посади меня в кресло!
      Слуга на приказ Джема никак не ответил. Он отпустил плечи Джема, отхлебнул из бутылки и, покачиваясь, побрел вдоль развешенных на стене портретов, другой рукой волоча за собой мальчика.
      А ноги Джема волочились по полу.
      - Стефель! Перестань!
      Но Стефель не унимался.
      - Я-то ведь п-подглядывал за тобой, парень. За тобой и за дружком за твоим. К-карлики - это к счастью, ты не знал? У-у-у королей при д-дворе завсегда карликов держат. Н-ну, это, само собой, при прежнем короле было так. И ведь карлику, шельме, все, что хочешь, можно было болтать, ну, буквально, все что хочешь! Я того, и сам бы карликом стал с превеликим моим удовольствием, а ты? Ну а ты и так карлик, считай. Ног у тебя нету. А?