Однако любопытство взяло верх. Она подошла к мальчику поближе. Ката смотрела на него, словно на зверушку из Диколесья, вот только его сознание было для нее закрыто. Она могла бы посмеяться над мальчиком - над его занудным, ровным голосом, над скучными словами, но что-то сдерживало ее. Мальчик ей нравился. В нем было что-то призрачное - и в его лице, и в голосе, и на мгновение Ката задумалась: а живой ли он? Девочка поежилась. А вдруг перед ней существо из загробного мира?
      - Между прочим, я надеялся, что сюда придет кто-нибудь из ваганов, продолжал мальчик. - Тетя как-то раз сказала, что ваганы и бастарды - это почти одно и то же, но мне кажется, это неправильно. А ты как думаешь? Наверное, тетя была просто сердита, когда говорила это, а на самом деле все не так. У нее так бывает - она говорит не подумав. Ну, когда сердится.
      - Я не ваганка.
      - Нет, ваганка, кто же еще? - сказал мальчик и брезгливо наморщил нос. - Тетя говорит, что ваганы никогда не моются. В волосах у них кишат блохи, а в одежде полным-полно вшей. Ой, или наоборот? Ну, как бы то ни было, я думаю, ваганы и бастарды - это не одно и то же. А ты точно девочка? спросил мальчик.
      Ката покраснела. Ведь говорила же ей выдра утром у ручья, что надо бы умыться. А она и не подумала этого сделать. Только теперь, стоя перед чистеньким бледным мальчишкой, Ката пожалела о том, что не послушала совета выдры. Замарашка! Руки и лицо грязные, под ногтями - черная кайма, волосы слипшиеся, непричесанные.
      И все же Кате милее было оставаться замарашкой, чем быть такой чистюлей, как этот мальчишка.
      И на его вопрос она не ответила.
      - А бастард - это кто? - спросила она.
      - Ты разве не знаешь? - удивился мальчик. - Это нечто особенное. Совершенно особенное.
      Девочку такой ответ совсем не впечатлил. Ката зажала в руке веточку плюща и принялась вертеть ее.
      - Если ты такой особенный, почему же ты не на ярмарке? Мальчик потупился. Голос его прозвучал хрипловато, надтреснуто.
      - Ярмарка - это зло. Это надсмехательство над Агонисом. Тетя говорит...
      - Н-е-е-ет, - покачала головой Ката. - С тобой что-то не так.
      Она подошла еще ближе и наклонилась к мальчику. Он поднял к ней глаза, похожие на глубокие темные озера. Глаза зажглись яростным огнем.
      - От тебя дурно пахнет, ваганское отродье! Отойди от меня!
      Но Кату вдруг охватил приступ жестокости. Она расхохоталась, но тут же умолкла. Бледная рука мальчика шарила по камню в поисках опоры. Казалось, он хочет отползти от Каты, спрятаться от ее язвительного, насмешливого взгляда.
      И тут Ката все поняла.
      Мальчик не мог ходить. Одеяло прятало его изуродованные, негнущиеся ноги.
      Ката отшатнулась.
      - Ты не можешь ходить, - тихо проговорила она.
      И тут мальчик закричал. Крик его был подобен тревожному колокольному звону или писку птицы, которую кто-то держал над пламенем в жестокой, безжалостной руке.
      - Что? Что такое?
      Кресло-качалка перестало покачиваться. Лицо в черном чепце повернулось к мальчику.
      Стоило женщине проснуться, и мальчик перестал кричать.
      - Тетя, вы уснули!
      - Какие глупости, Джем! Правоверные не спят на службе Агонису. - Она сдержала зевок. - Ты меня звал? Тут кто-то был?
      - Нет, тетя, никого. Зашелестел плющ.
      - Кто там?
      - Птица, - ответил Джем.
      На самом деле это была Ката. Она успела вовремя спрятаться в тени. Сердечко девочки быстро колотилось. Ей казалось, что жирные пальцы Умбекки сжимают ее плечо.
      Но мальчишка не выдал ее.
      Толстуха вздохнула. С трудом встала с кресла.
      - Да, и я вроде бы слышала, как пролетела птица. О боже! - воскликнула она и расправила прилипшее к бедрам платье.
      - Тетя, что такое бастард?
      - Джем, честное слово! Зачем тебе это знать?
      - Ведь это мое имя. Меня так зовут? Джем-бастард? Толстуха поджала губы. Она могла бы ничего не отвечать мальчику, но все же решила, что лучше сказать правду.
      - "Бастард", Джем, это более приличное слово. Есть другое, более грубое - "ублюдок".
      - Тетя, а что такое "ублюдок"? Умбекка ответила:
      - А "ублюдками", Джем, грубые люди называют бастардов.
      - О... Пауза.
      - Тетя, а когда придут ваганы?
      Ката напряглась. Не собирался ли мальчишка сыграть с ней злую шутку? Вдруг он сейчас вытянет свою тощую руку в черной перчатке и победно укажет туда, где она спряталась?
      Девочке нестерпимо хотелось как можно скорее убежать.
      - Они могут прийти когда угодно, милый, - сказала толстуха и заговорила, сильно гнусавя: - Представь себе ваганов. Они злобны и жестоки. И если ваган увидит наш храм таким, как сейчас, его злобное сердце возрадуется. Он ворвется в Дом Агониса и похитит все священные реликвии и станет поклоняться своему жуткому богу Коросу в нашем храме. Для ваганов все, что для нашего народа свято, - всего лишь повод для насмешек и издевательств. Поэтому именно тогда, когда в Ирион приходят ваганы, правоверные слуги Агониса должны находиться здесь, у врат храма.
      Ката начала смутно догадываться о том, что происходит. Видимо, тут происходил какой-то ритуал - вроде того, что совершал ее отец около могильного камня. Но в мире столько всякого случилось со времен войны, и от многого остались еле слышные отголоски, туманные тени. Что-то было утрачено, что-то утихло, пошло на убыль. До войны у отца Каты были глаза, и эти глаза все видели, а ее мать тогда не жила под землей. Тогда замок был не руинами, а неприступной, гордой твердыней. И храм тогда процветал, а в дни прихода в деревню ваганов здесь, под колоннами портика, собиралось множество людей в черных одеждах с золотыми амулетами на груди.
      Толстуха пошла к лестнице.
      - Схожу, обойду еще раз кладбище, - сказала она. - Нельзя терять бдительности. Нельзя предаваться беспечности.
      Только тогда, когда Умбекка исчезла за углом, Ката осмелилась выйти из-за занавеса плюща.
      - Почему ты не проболтался?
      - Я тебя не боюсь, - заявил мальчик.
      - Боишься. Ты закричал.
      - Уходи.
      - Сам уходи.
      Бледное лицо мальчика порозовело.
      - Не можешь, - ухмыльнулась Ката.
      - Могу!
      Ката рассмеялась. Вприпрыжку сбежала с лестницы. Кувыркнулась на траве. Принялась прыгать.
      - Можешь - так пошли на ярмарку! - крикнула она. - Ну, пошли!
      Мальчик не пошевелился.
      - Я ненавижу тебя, - только и сказал он.
      - А я тебя! - огрызнулась Ката.
      И отвернулась от мальчика. Как же так? Ей ведь вовсе не хотелось дразнить его. Она его жалела. Но в мальчике было что-то пугающее, что-то ужасное. Будь у него здоровые, сильные ноги, он стал бы ничуть не лучше рыжего мальчишки. Он бы швырялся камнями, дрался, произносил мерзкие слова.
      Но Ката ненавидела его именно за его бледность и слабость. Поджав губы, девочка отправилась к воротам кладбища. Чуть погодя она обернулась.
      - Подожди! - донесся до нее голос мальчика.
      Ката посмотрела на черную фигурку. Мальчик дополз до края паперти. Из последних сил, тяжело дыша, он поднялся на ноги, ухватившись за плети плюща, и беспомощно повис. Ноги его вяло болтались в воздухе.
      Одна нога была скрючена, вторая - распрямлена.
      - Ты кое-что обронила, - прохрипел мальчик. Ката вернулась.
      Мальчик прикусил губу. Сунул руку в карман черного камзола. Протянул к Кате, разжал пальцы. На его ладони лежала золотая монетка арлекина. Ката потянулась за монеткой, и мальчик не отдернул руку. Она удивилась. Она не верила своим глазам и как зачарованная смотрела то на монетку, то на мальчика. Черная шляпа слетела с его головы. Волосы развевались на ветру. Воздух был наполнен жужжанием насекомых.
      - Джем!
      Это кричала толстуха. Ката схватила монетку и отпрыгнула в сторону. Плети плюща оборвались, не удержали мальчика, он упал и покатился вниз по ступеням, словно кукла.
      Как кукла Каты - Эйн.
      Докатившись до подножия лестницы, мальчик не мог пошевелиться. Он лежал там неподвижно. Толстуха, переваливаясь, спешила к нему, а Ката бросилась бежать. Она бежала, бежала и бежала и громко звала отца.
      - Дитя! Дитя мое! - кричал старик Вольверон.
      Старик долго искал дочь и, наконец, нашел.
      ГЛАВА 8
      ДОБРОДЕТЕЛЬНАЯ ЖЕНЩИНА
      Ирионский замок возвышается мрачной громадой на холме и царит над деревней. Надменная, высокомерная, взирающая на окрестные равнины, словно страж, древняя твердыня стояла в дозоре в течение бесчисленных циклов сменяющих друг друга сезонов. Скала, на которой построен замок, чернеет на фоне снежных гор и называется скалой Икзитера. Она названа так в честь первого эджландца, совершившего восхождение на нее. Здесь, еще в незапамятные времена, на заре истории, было сооружено первое укрепление, на строительство которого пошли срубленные в долине деревья. Это было во времена Переселения, когда племена эджландцев продвигались на север, изгоняли из предгорий жуткие порождения Зла. Укрепление на скале было возведено во время тяжелой и долгой битвы, закончившейся поражением порождений Зла, ушедших в Царство Небытия. С тех пор крепость перестраивалась много раз, обретала большую силу и мощь и, наконец, встала во всей красе и могуществе - величавый замок из плотно пригнанных друг к другу камней. По углам крепостной стены вздымались к небу высокие башни с узкими бойницами. Сами стены, казалось, царапают небеса. Стену окружал широкий ров. Вода лениво плескалась под перекидным мостом. Угрюмая опускная решетка, острые концы прутьев которой напоминали оскаленные клыки, закрывала вход во внутренний двор, к главной башне. Ирионский замок, стоявший у северной границы Эджландии, некогда был самым большим в стране. Отсюда правили Ирионом потомки Икзитера, ставшие эрцгерцогами Ирионскими, отсюда начинались войны, и здесь они заканчивались. Но здесь же в иное время легионы солдат в синих мундирах одержали победу над войсками законного короля.
      Теперь замок хранил лишь воспоминания о былом могуществе и славе. Пересохший ров превратился в зловонное болото. Передняя стена была разрушена почти до основания. Арка, ведущая во внутренний двор, обвалилась, обнажив главную башню, гордые стены которой испещрили выбоины - следы обстрела каменными ядрами. С каждым сезоном замок разрушался все сильнее, и казалось, словно былая осада продолжается, пусть и невидимо. Трескались стены, вываливались из них камни, обрушивались подгнившие стропила. Для постороннего, глядящего на замок снизу, из деревни, он, видимо, представлялся местом дурным, проклятым, где могли бы обитать только вороны. Замок зарастал плющом и мхом, в нем властвовали ветры, безжалостно налетавшие на древнюю твердыню со стороны безжалостных гор Колькос Арос.
      Но на самом деле внутри замка теплилась жизнь. В обледеневших покоях горели камины, звучали голоса. Вечером того дня, когда в деревне открылась ваганская ярмарка, когда закатное небо стало лиловым, к замку, стараясь держаться поближе к колючим зарослям около тропы, пробирался человек в лохмотьях.
      - Отвратительно.
      - Это первое, что вам пришло в голову?
      - М-м-м?
      - Она, наверное, так одинока, бедняжка.
      Умбекка язвительно хохотнула:
      - Надеюсь, ты не думаешь, что она могла бы играть с нашим мальчиком?
      - Ему не с кем играть.
      Умбекка глубоко вздохнула, но промолчала. На самом деле она нашла ребенка, который приходил бы к Джему, но сейчас не время было сообщать об этом. Эла была такая нервная.
      Женщины сидели за небольшим круглым столиком в верхних покоях главной башни замка. Окна были открыты, и пламя свечей трепетало от ветерка.
      Эла поежилась.
      - Тебе холодно, милочка?
      - Я должна навестить его.
      Молодая женщина протянула руку и взяла со стола колокольчик, похожий на перевернутый кубок. Раздался громкий, звучный звон.
      - Эла, нет. - И пухлая рука тетки легла на руку женщины.
      - Вы же сказали, что он мог погибнуть!
      - Он просто упал, ударился, вот и все. Ну же, племянница, ты не должна волноваться.
      Дверь со скрипом отворилась.
      - Мэм?
      - Нирри, приведи господина Джемэни.
      Горничная шмыгнула носом и зашаркала ногами, после чего выжидательно уставилась на Умбекку. Умбекка шумно выдохнула через нос.
      - Нирри... - начала она и сделала паузу, явно соображая, что бы такое еще сказать горничной. Придумав, она уставилась в свою тарелку. - Эта баранина, - изрекла Умбекка, - ужасно жесткая. Живи мы в лучшие времена, Нирри, мне бы следовало поручить тебе сказать кухарке, что я желаю поговорить об этом с ней. Теперь же можешь считать, что я поговорила об этом с тобой. Это был очень, очень долгий разговор.
      Ответом было шарканье. С тех пор как горничная вошла в покои, она только тем и занималась, что непрерывно шаркала ногами. Девушка была бледна, небольшого роста, с бесцветными, испуганными глазенками. Из-под ее выцветшего чепчика выбивались жиденькие соломенные волосики.
      Эла отодвинулась от стола.
      - Я должна видеть его, - решительно заявила она.
      - Племянница, прошу тебя.
      Молодая женщина встала, сделала несколько шагов и пошатнулась. С трудом удержавшись на ногах, она остановилась. Ее белое платье развевалось от ветра, влетавшего в открытые окна.
      - Вот видишь, Нирри, эта плохо приготовленная баранина так расстроила леди Элу! Можно подумать, что мясо приготовлено из старых ботинок нашей кухарки!
      И снова зашаркали по полу подошвы несчастной Нирри.
      - Я бы еще многое могла сказать тебе, Нирри, но пока что посоветую тебе найти лучшее употребление для скарба, оставшегося на твою долю после смерти твоей матушки. Проводи леди Элу до постели.
      - Нет! - запротестовала Эла, успевшая вернуться к своему стулу. Нирри, принеси мою шаль...
      Умбекка вздохнула. Не стоило заводить разговор о девчонке-катаянке. Но как неприятно заканчивался нынешний день! Она не хотела ничего рассказывать племяннице. Но рассказала - с языка сорвалось.
      Умбекка отпила немного некрепкого пива из кружки.
      - Наш мальчик совершенно здоров, милочка. Совершенно. Я и сказала тебе о случившемся только для того, чтобы упомянуть об этой девчонке. Она отвратительна, я так и сказала Сайласу Вольверону. Но что поделаешь девчонка выросла в глуши, в нищете. И где же еще она могла вырасти? Да и поделом им.
      Эла набросила на плечи принесенную Нирри шаль.
      - Нирри, закрой окна, - распорядилась Умбекка. Нирри исполнила приказ хозяйки.
      - У тебя, кажется, насморк, Нирри? Нирри шмыгнула носом.
      - Баранину забрать, мэм?
      Умбекка взмахом руки велела горничной удалиться.
      - На редкость тупая девица, - заключила она, когда девушка закрыла за собой дверь.
      Порой, когда тетка Элы жаловалась на жизнь, она могла и заплакать. Сегодня ей было на что жаловаться. Ведь ей пришлось бегать по деревне и разыскивать Стефеля, чтобы тот пораньше увез ее и Джема в замок. А Стефеля пришлось вытаскивать из кабака у деревенской лужайки - "Ленивого тигра"! И конечно, этот паршивец был пьян как свинья! Да еще его дружки гоготали и сквернословили.
      Умбекка поежилась.
      - В Агондоне у нас были бы хорошие слуги.
      Разговор на эту тему заходил частенько. Эрцгерцог, покидая родовое гнездо, оставил здесь двух женщин и скромный штат прислуги - своего старого камердинера Стефеля, человека вспыльчивого и грубияна, однако всей душой преданного семейству Икзитеров, его супругу - толстуху, которую даже муж называл не иначе как "кухаркой", и их дочь, выполнявшую всю остальную работу. Умбекка рассыпалась в благодарностях, говорила о том, как щедро одарил эрцгерцог ее и племянницу. Она вообще никогда не скупилась на похвалы и благодарности по адресу Джорвела, стараясь заслужить его благосклонность. Разве мог эрцгерцог предвидеть, что его верный камердинер сопьется и превратится в сущего забулдыгу, что в один прекрасный день кухарку, занятую приготовлением рагу из кролика, хватит удар, и что ее нескладная дочка обнаружит мать лежащей без чувств возле кухонной плиты, и что у этой самой дочки не обнаружится ровным счетом никаких способностей к домашнему хозяйству.
      Год назад Умбекка написала письмо эрцгерцогу, деликатно намекнув на то, что неплохо бы решить вопрос с прислугой. Увы, Джорвел на ее письмо не ответил.
      - Я вас очень расстраиваю, тетя? - негромко спросила Эла.
      - Что ты, милочка! - покачала головой Умбекка и продолжала терзать ножом баранину.
      Эла зря задала этот вопрос. Ведь жизненная позиция ее тетки состояла именно в том, чтобы не огорчаться, чтобы ни в коем случае не жаловаться на свое положение. Для Умбекки все происходящее имело свою причину. Следовало покорно выносить все превратности судьбы. И все же то, что эрцгерцог никак не откликнулся на ее просьбу, заронило обиду в сердце старой девы. Порой искушение овладевало ею, закрадывалась преступная мысль о том, что судьба к ней несправедлива. Она постоянно твердила себе: "Я - добродетельная женщина. Я создана для того, чтобы быть добродетельной женщиной". Но за все свои старания Умбекка была обречена на жизнь в Ирионе, где не было благородного общества, а после войны - и признаков цивилизации. Когда эта испорченная девчонка, Эйн, сбежала с Сайласом Вольвероном, Умбекка так надеялась, что эрцгерцог, наконец, заметит, какой образец любви, верности и преданности находится рядом с ним. Джорвел не заметил. Бедняжка Умбекка. Стань она эрцгерцогиней, жила бы на широкую ногу в столице, где теперь Джорвел занимал высокий пост в правительстве. А здесь... Ее оставили здесь в качестве компаньонки при неблагодарной распущенной девчонке. Невыносимо, невыносимо...
      Умбекка вздохнула.
      Ей нельзя было предаваться подобным сомнениям.
      Вынести и стерпеть можно было все.
      - На редкость глупая девица, - сказала Эла.
      Она повторила слова тетки, но чего больше было в ее словах - насмешки или печали, - сказать было трудно. Эла оторвала взгляд от тарелки. Лицо ее было болезненно-бледным, болезненной была и ее худоба. Под глазами Элы залегли темные круги, некогда золотистые волосы приобрели цвет блеклой соломы. Как она переменилась! Какую цену она уплатила за все! Но тетка постоянно напоминала ей о том, что она сама совершила свой выбор. Не было смысла отрицать: Эла заслужила такую судьбу.
      - О племянница, ну что ты! - наигранно рассмеялась Умбекка. - Я же говорила о служанке. Да, бывает, я тебя в чем-то упрекаю, но уж глупой никогда не называла!
      - Вы называли меня и похуже. После Осады.
      - Милочка! О чем ты говоришь! И в мыслях не было!
      Осада Ириона - самая горькая глава в истории Эджландии.
      Это случилось в мрачные дни сезона Короса, в Эпоху Искупления в год 994е, когда разразилась гражданская война. Некоторые говорили, будто война разрушила древнее королевство, а другие говорили, что война была предрешена, что таковой была судьба Эджландии. Войны сотрясали Эджландию не однажды, но во все времена жители страны воевали с соседним государством, Зензан. Но вышло так, что в конце цикла 994, впервые со времен племенного строя, слуги Агониса ополчились друг против друга. Война продолжалась весь последующий цикл. Потом это время стали называть просто - "девяносто пятый".
      Между собой воевали два претендента на королевский престол, братья-близнецы - Эджард Алый, прозванный Красномундирником, и Эджард Синий, прозванный Синемундирником. С древних времен в землях, заселенных агонистами, так повелось, что "зеркальным детям", как здесь называли близнецов, давались одинаковые имена. Близнецов отличала друг от друга только одежда разных цветов. Люди полагали, что близнецы - две половинки единого существа. Однако каждой половинке отводилась своя, особая роль. По эджландской традиции только тому из близнецов, который первым появился на свет из материнской утробы, отводилась роль свободного человека, имевшего право жить полной жизнью. Близнец, родившийся вторым, получал роль фамилиара, компаньона, и не более того. О том, чтобы юные принцы правили совместно, и речи быть не могло. Наследником престола был Эджард Алый.
      Джегенем Справедливый, отец принцев-близнецов, был великим реформатором, и во времена его правления орден Агониса лишился многих своих исконных привилегий из-за того, что в рядах его адептов расцвели пышным цветом угнетение ближних и взяточничество. Правда, партия храмовников долгое время пыталась вернуть себе былые права через суд. В это же время один изворотливый вельможа, Тренимель, принялся обхаживать Эджарда Синего. Вскоре этот принц, ярый агонист, уверовал в то, что его миссия состоит в том, чтобы свергнуть брата-безбожника.
      Миновал целый цикл, в течение которого непрерывно шла война. В конце концов Эджард Алый, теснимый войсками брата, был осажден в Ирионском замке, но и тут ему не удалось спастись. Его предал самый верный, казалось бы, соратник - вероломный эрцгерцог. Король попал в плен, его отвезли в Агондон и там казнили. Эджард Синий, марионетка в руках злодея Тренимеля, стал королем.
      Эла отодвинула тарелку.
      - Тетя, если бы не я, где бы вы жили сейчас?
      Непростой вопрос. Умбекка частенько жаловалась на судьбу, а племянница столь же часто задавала ей этот вопрос. Но как бы ни отвечала тетка, Эле всегда казалось, что она чего-то недоговаривает, не говорит ей правду. Умбекка отложила нож и вилку и уставилась на стоявший посередине стола канделябр.
      - Я женщина безродная, племянница, - ответила Умбекка. - Не забывай, что мы с сестрой происходим из бедного семейства. Руанне посчастливилось завоевать сердце эрцгерцога, а мне, вследствие чрезвычайной щедрости и благородства твоего отца, посчастливилось стать ее компаньонкой в ее новой жизни. - Умбекка вздохнула. - Теперь Руанна мертва, а я стала компаньонкой ее дочери. Бог Агонис каждому из нас отводит свою роль в этом мире, племянница. Стало быть, моя роль именно такова.
      Некоторое время Эла сидела молча и вертела перед собой небольшую кружку с пивом. Затем она поинтересовалась:
      - А мне какая роль отведена?
      - То есть?
      - Какова моя роль? Моя роль - огорчать вас, тетя? Именно это предназначил мне бог Агонис?
      - Племянница, ты сама не знаешь, о чем говоришь, - пробормотала Умбекка и опустила глаза.
      - Если бы не я, вы бы сейчас жили в Агондоне, - не унималась Эла. Однако она вовсе не хотела злить тетку, и в голосе ее слышалась тоска. - Мы бы обе жили в Агондоне. Вы были бы самой главной среди женщин-храмовниц. А я была бы известной красавицей, и у меня было бы множество поклонников. Эла накрутила на палец прядь волос. - Ну конечно, если бы у меня еще не было жениха. Тетя, вы только представьте себе, как это было бы чудесно... Мы бы готовились к свадьбе... Мы были бы так счастливы! Все были бы счастливы.
      - Наверное.
      - Кроме Джема. Потому что тогда не родился бы Джем.
      - Да, - сухо кивнула ее тетка. - Не родился бы. Кушай баранину, милочка. Пожалуй, она мягче, чем показалась мне поначалу.
      ГЛАВА 9
      ДОБРОДЕТЕЛЬНЫЙ МУЖЧИНА
      В дверь постучали.
      - Достойные дамы, могу ли я...
      - Входите, входите, досточтимый Воксвелл!
      Морщины на лице Умбекки мгновенно разгладились, и вообще она вся стала - олицетворенное гостеприимство. Она встала из-за стола и поплыла к дверям, раскинув руки в стороны. Прозвучали обычные приветствия:
      - Госпожа Ренч, вы оказываете мне такую честь. Я недостоин.
      - Ну что вы, что вы, досточтимый Воксвелл! Эла, позвони, позови Нирри.
      Но Эла не позвонила. Она только пристально смотрела на гостя, но не потому, что видела его впервые. На самом деле она была с ним неплохо знакома.
      Даже слишком хорошо.
      Натаниан Воксвелл был кривоногим горбуном с вечно дрожащими мягкими руками и клочковатыми бакенбардами. Лысую голову его украшал выцветший парик. Передвигаясь странной, какой-то крабьей походкой, скривив тонкие губы в деланной улыбочке, он сжимал перед грудью свой кожаный мешок - так, словно принес его в подарок, но не решался преподнести.
      - Да-да, рука у моей дражайшей супруги все еще побаливает, - говорил он Умбекке. - Надеюсь, вы понимаете, что она не могла разделить с вами бдение...
      - Нет-нет, я совершенно не в претензии! - оборвала Умбекка излияния гостя. Рассмеялась, поджала губы, бросила взгляд в сторону Элы. Ее племянница почему-то думала, что мальчик был не в храме, а на ярмарке. Мысль нелепая, но говорить об этом не стоило, дабы не расстраивать Элу.
      - Эла, милочка! Нирри позови!
      Эла не позвонила.
      - Я вам несказанно сочувствую, досточтимый Воксвелл, - продолжала рассыпаться в любезностях Умбекка, усевшись рядом с гостем на кушетку у камина. - Ваша жена, вот бедняжка! Неужели ей суждено уйти от нас до срока...
      Тут гость рассмеялся:
      - Ну что вы, госпожа Ренч, что вы! Моя Бертен - женщина крепкая. И знаете, порой мне кажется, что беды ее закаляют еще больше и ей еще сильнее хочется жить.
      Умбекка вздохнула:
      - Воистину так. А ваш мальчик здоров?
      - Тисси? О да. Совершенно здоров.
      Гость сидел, тесно сжав колени, по-прежнему крепко держал кожаный мешок и время от времени поглаживал его. Взгляд его без особого любопытства обшаривал покои леди Элы, скользил по выцветшим потертым коврам, по покоробившимся оконным рамам, незадернутым шторам, так как штор просто не было, по закрытой плотными занавесями кровати, по деревянным стенным панелям, изъеденным древоточцами. Невеселая была у Элы комната.
      - Зачем он пришел? - тихо спросила Эла.
      - Эла?
      Эла неожиданно заговорила неприязненно, резко:
      - Я же сказала, что не желаю его видеть!
      Ее тетка снова рассмеялась, на сей раз нарочито громко, и постучала по лбу кончиком пальца.
      - Простите мою племянницу, досточтимый Воксвелл. "Порой, - подумала Умбекка, - Эла просто несносна".
      Все началось примерно год назад, когда Эле взбрело в голову, будто лекарь - злодей и что он пичкает ее отравленными снадобьями. Умбекка подобным отношением к Воксвеллу просто возмущалась: досточтимый Воксвелл не выказывал в отношении Элы ничего, кроме искренней заботы. Им можно было только восхищаться! Умбекка полагала, что в Агондоне Воксвелл сделал бы блестящую карьеру, стал бы богачом, однако он за богатством не гнался. Его жена принесла ему приличное состояние, и благодаря этому досточтимый Воксвелл мог жить так, как того требовало его тщеславие, и при том слыть большим филантропом. Воксвелл имел природный дар. Дар целительства.
      Кроме того, он был ревностным агонистом.
      - Я пришел, леди Элабет, дабы навестить юного бастарда, - пояснил добродетельный Воксвелл добрым, мягким голосом. Как только Эла могла сомневаться, что он - добрый человек!
      - Тетя! Вы же мне сказали, что Джем не ушибся!
      - Джем не ушибся, племянница.
      - О нет, нет! - улыбнулся досточтимый Воксвелл, и его мягкая рука колыхнулась в воздухе. - Однако ребенок настолько хрупок, что всякое потрясение должно вызывать тревогу. Ваша тетя поступила совершенно правильно, послав за мной, но, учитывая то, что нижние конечности юного бастарда искалечены, а это, увы, необратимое увечье... - жестикуляция Воксвелла стала более энергичной, - я решил ограничиться небольшим кровопусканием - процедурой безболезненной и несложной. Бастард куда сильнее, чем можно было бы ожидать.
      Тонкие губы сложились в довольную улыбку. Эла взяла со стола колокольчик и позвонила.
      - Нирри, я должна увидеть юного господина...
      Но тетка не дала Эле договорить.
      - Ах, Нирри! Следует вознаградить досточтимого Воксвелла за его старания. Принеси самого лучшего варльского вина! Надеюсь, вы не откажетесь отведать немного сыра, досточтимый друг мой?
      - О, конечно, госпожа Ренч. Это было бы восхитительно.
      - Принеси тарнского голубого, Нирри. И лучшего варльского вина.
      Нирри шмыгнула носом и ретировалась.
      - Я должна пойти к нему. - Эла попыталась встать со стула. - Нирри...
      Но служанка уже ушла.
      - Племянница, о чем ты говоришь! Наш мальчик уже спит!
      Тяжко вздохнув, Умбекка повернулась к гостю. Казалось, этим вздохом она хотела сказать: "Ах, бедняжка!" Добродетельный Воксвелл постоянно предупреждал: Эле нельзя волноваться.
      Об этом должна была заботиться тетка, но ведь он, лекарь, должен был понимать, как это трудно, почти невозможно!
      Эле удалось встать. Она побрела к дверям. Но ноги не слушались ее, и она, остановившись у окна, оперлась о широкий подоконник. Эла зябко поежилась, спрятала руки под шаль. Как же она ненавидела эту слабость! Ее жизнь, которая могла бы стать чудесным праздником, превратилась в тоскливое, жалкое, мрачное прозябание. Она во всем была виновата сама: и в своем изгнании, и в болезни, и все же, даже при том, что нынешняя жизнь Элы была наказанием за то, что она совершила, будь для нее возможность повернуть время вспять, она поступила бы точно так же, не задумываясь.
      Эла оторвала руки от подоконника. За окном сгущался долгий, какой-то бесконечный вечер, и никак не наступала ночь. Эла смотрела на полуразрушенный внутренний двор, за крепостную стену, на тропу, извиваясь, сбегавшую вниз, к деревне. Оттуда доносились еле слышные отголоски ярмарочного веселья.
      А за спиной у Элы шел негромкий разговор, приправленный наигранным смехом:
      - О госпожа, как чудесно это варльское вино!
      - О, вы слишком добры, досточтимый Воксвелл.
      Через какое-то время:
      - О, ну да, эти ваганы. Нужно что-то предпринять.
      - Порядок. Порядок - вот что нам необходимо.
      - И вера, досточтимый Воксвелл.
      - Ну конечно, госпожа, конечно!
      Эла вздохнула.
      - Племянница, не стой у окна, простудишься.
      Но Эла от окна не ушла. Она пристально вглядывалась вдаль и вдруг резко захлопнула окно и отвернулась. Ей показалось или она действительно расслышала этот напев, такой знакомый? Ей показалось, что песня послышалась где-то совсем рядом, не из деревни.
      Болтавшие у камина Умбекка и лекарь ничего не заметили.
      - Остается только надеяться, что настанет день, когда мы сможем склонить ее к покаянию, - еле слышно проговорила тетка Элы. Досточтимый Воксвелл согласно кивнул.
      И снова звук. На этот раз - посвист свирели.
      Эла, стоявшая спиной к окну, с трудом сдержала радостную улыбку.