Эй Фиваль снял перчатку с левой руки и изучал аккуратно подстриженные ногти. Заняться ему было положительно нечем. Он уже продумал содержание речи, которую, как он был уверен, ему вскоре придется произнести. Он будет бичевать преступление мальчишки.
      Нагота. Вот что станет краеугольным камнем его речи.
      Бесстыдство похоти.
      Капеллан позволил себе бросить взгляд на юношу. Зрелище доставило ему некоторое эстетическое удовольствие, однако он быстро отвел глаза. В делах такого сорта самое лучшее - равнодушие, это капеллан давно уже уяснил для себя.
      О, хоть бы только этот старый ваган замолчал! Его вульгарность поистине отвратительна!
      - В какое же чудовище ты превратился, Сайлас Вольверон! - прогремел командор, надменно встав над коленопреклоненным Сайласом. - Или лучше было бы назвать тебя "Безглазым Сайласом"?
      Он оглянулся. Гвардейцы послушно прищелкнули каблуками.
      - Увы, несчастный, тебе всегда была свойственна дерзость и гордыня, и потому ты недооцениваешь справедливости, милосердия, сострадания и снисходительности моего правления. Будь я тем чудищем, каким ты себе меня представлял, разве ты смог бы беспечно наслаждаться все эти двадцать лет своей бесполезной жизни, хранимый заботами своей дочки? Нет! О, злобный, бессердечный предатель! Какими еще отвратительными чертами ты дерзнешь меня наделить? Как ты только мог допустить мысль о том, что я отправляю на эшафот несчастную глупую девчонку? Девчонку испорченную, не отрицаю, но кто больше всех повинен в ее порочности, как не ты? О, ради бога Агониса, несчастный! За кого ты меня принимаешь?
      Командор щелкнул пальцами. Вперед шагнул гвардеец и ударил Сайласа Вольверона по затылку.
      Сердце Умбекки Ренч взволнованно билось.
      А сердце Джема наполнилось яростью. Он бросился к командору. Сжал его горло. Если бы ему дали убить Вильдропа голыми руками, Джем бы сделал это, не задумываясь.
      - Остановите его! Остановите! - взвизгнула Умбекка.
      Ее призыв был исполнен мгновенно, и подскочивший гвардеец - тот самый, который ударил Сайласа Вольверона, - быстро оттащил Джема. Джем царапался, извивался, пытался вырваться.
      - Мальчишка обезумел! - прохрипел командор, пошатнувшись. Он, побагровев, держался за шею. Казалось, его сейчас стошнит. Утробным голосом он возгласил: - Ты что, щенок, потерял рассудок? Ты соображаешь, что делаешь? Слушай, щенок, если ты владеешь мерзопакостным ваганским колдовством, так лучше исчезни сейчас же! Чего ты там еще вытворил, я не знаю, но одного этого достаточно, чтобы отправить тебя на виселицу! Увести его!
      - Нет! - дико закричала Умбекка.
      Но командор ее не слышал. Он стоял, тяжело дыша, упершись кулаками в крышку письменного стола - громадный раненый зверь. Он скрипнул зубами.
      - Оливиан! - Умбекка уже была рядом с ним.
      - Я возьму это на себя, отец! - послышался вдруг голос, от звука которого Джем вздрогнул и задохнулся. Охранник держал его так крепко, что юноша лишь с большим трудом повернул голову и увидел того, кто вошел в круг и сейчас осторожно обходил груду битого стекла. Синий мундир облегал мощную, мускулистую грудь. Поверх белой повязки струились рыжие локоны.
      Полтисс Вильдроп подошел к Джему вплотную. Презрительно скривившись, смерил обнаженного юношу взглядом с головы до ног.
      - Принесите ему что-нибудь прикрыться. Довольно нам лицезреть его мерзкое тело. Хватит с нас его мерзких поступков.
      - Полтисс, - сквозь сжатые зубы проговорил командор. - Пойди ляг, ты себя плохо чувствуешь. Ты нездоров.
      - Ты тоже, отец. Но боюсь, что ты вряд ли поправишься. А вот я скоро поправлюсь - но не благодаря этому парню. О, как он размахнулся своими костылями! Какое было зрелище! Будь у него силенок побольше, я бы сейчас тут не стоял. Он хотел меня убить - в этом можно не сомневаться. Однако мне показалось, что, вложив все силы в первый удар, второй он адресовал не столько моей голове, сколько могильной плите шлюхи Эйн Ренч - и, пожалуй, это справедливо. Эйн Ренч есть за что ответить, насколько я понимаю. Можно даже сказать, что это с нее началась цепь ужасных событий, которая и привела мальчишку к тому, что он пытался свершить столь смешное отмщение.
      - Полтисс, прошу тебя! - простонал командор, но то ли он умолял сына замолчать, то ли просил проявить участие к себе.
      Полтисс решил, что отец просит его о втором.
      - Отец, садись, пожалуйста! Ну, позволь же я окажу тебе помощь. Скоро к нам присоединится досточтимый Воксвелл. Сейчас он наблюдает за девчонкой. Присматривает за тем, чтобы она приняла лекарство.
      - За девчонкой? - вырвалось у Джема. - Что вы с ней сделали?
      Полти небрежно развернулся:
      - Вы слышали? О, какое бесстыдство! Он спрашивает меня - меня! О том, что я с ней сделал!
      - О чем ты говоришь! - выкрикнул Джем. - Я люблю ее!
      - Любит! - Полти расхохотался. - Видите, куда его завела тропа порока? О, сначала я просто не мог поверить, что калека-простачок способен на такой разврат!
      Эй Фиваль продолжал изучать собственные ноги - правда, теперь несколько раздраженно. Юный капитан Вильдроп посягнул на тему, которую как раз собирался развить он, капеллан.
      - Мы все хотим думать, что внешнее уродство указывает нам на уродство внутреннее, - вещал Полти. - Нам кажется, что урок, который дает тело, начертан и в сердце урода. Однако мы все же сомневаемся: а так ли это на самом деле? Сомневаемся, проверяем себя, словно чего-то стыдимся! И отвращение уступает место состраданию. Неприязнь сменяется терпимостью. Но куда же деваться от чувства гадливости, от ужаса, который рвется из наших сердец подобно струе из источника?
      Как долго мы наблюдали за ним, пока он слонялся по деревне на костылях? "Бедный маленький калека" - вот и все, что мы о нем говорили! "Не трогайте его, он безобиден" - вот как мы говорили. Кто бы мог догадаться, что этот юноша готов продать свое сердце темному богу!
      Снова зашуршала листва, и излияния Полти прервал чей-то голос:
      - Полагаю, я бы смог ответить на этот вопрос, ибо я - первый, кто это предсказал. Я всегда говорил, что моральное загрязнение будет распространяться вверх по его телу, от изуродованных нижних конечностей, как от источника инфекции, и теперь, как видим мы все, я оказался прав. И то, что бастард теперь не стыдится открыто демонстрировать свое уродство, лишнее подтверждение моей правоты.
      Досточтимый Воксвелл! Он выбрался из зарослей крабьей походочкой. На губах его играла зловещая кривая ухмылка. Но Джем не видел противного лекаря. Он смотрел прямо на него, но не видел. К груди Воксвелл прижимал кожаный мешок с инструментами и вел за собой, держа за руку... кто же это?
      Сначала Джем не узнал ее, но, вспомнив о том, что сказал Полти, Джем решил, что это Ката.
      Но что это с ней?
      На ней ослепительное белое платье с широченной юбкой, под которой топорщились накрахмаленные нижние юбочки. При каждом шаге девушки юбочки громко шуршали. Вышитые кружева украшали стоячий воротник и манжеты. Черные волосы высоко подняты, уложены в прическу и повязаны синей лентой. Она была чисто умыта.
      На шее Каты на цепочке висело аметистовое кольцо. Не сразу Джем заметил, что девушка хромает.
      - Что ты с ней сделал? - прохрипел Джем.
      Ката понурила голову, плечи ее упали, но когда она подняла глаза и устремила взгляд на Джема, в ее глазах не было искорок жизни.
      В этот миг Сайлас Вольверон, все это время стоявший на коленях неподвижно, словно статуя, поднял голову и громко застонал, словно заблудившийся в лесу зверь.
      Он не чувствовал Кату.
      Он совершенно ее не чувствовал.
      - О Ката, Ката! - рыдал Джем.
      - Восхитительное лицемерие! - в отвращении процедил Полти. Изображает истинную любовь, хотя все это время только тем и занимался, что увлекал невинную девушку на дно своей порочной похоти.
      - Нет! Джем! - не выдержала Умбекка.
      - Боюсь, что это правда, госпожа Ренч.
      Изящно взмахнув рукой, Полти указал на странно переменившуюся Кату и, глядя на нее взглядом, как бы полным любви, поведал совершенно фантастическую историю.
      Джем от изумления утратил дар речи.
      - Я часто слышал об этой одинокой девушке, которая жила в зеленой первозданности Диколесья и не училась ничему, кроме тех уроков, что преподносили ей деревья, и не знала иного измерения времени, кроме смены сезонов. Многие бы решили, что для нее недоступны такие понятия, как любовь и милосердие, но я видел - хотя она и далека от бога Агониса и от благ жизни в приличном обществе, все же в ее сердце есть крупицы добродетели. Я видел, что если бы удалось вытянуть ее из трясины Диколесья, ее можно было бы ввести в общину, посещающую наш храм. Она не испорченное дитя, она просто нуждается в том, чтобы ее обучили хорошим манерам. Получив соответствующее воспитание и образование, эта девушка могла бы стать символом обновления сердца - именно такого обновления, какое мы, представители его императорского величества, жаждем принести в эту погрязшую в грехах провинцию.
      Я решился на то, чтобы вывести эту девушку из мрака. Несколько лун подряд, ублажая ее побрякушками и вкусной едой, я выманивал ее из леса, надеясь завоевать ее доверие. Медленно, но неуклонно я вел ее за собой к свету, каковым является любовь бога Агониса. И получилось так, что поначалу робко, но эта девушка стала приходить ко мне и питаться той духовной пищей, которую я ей приносил.
      Голос Полти, полный печали, вдруг зазвучал торжественно и решительно. Юный Вильдроп резко развернулся к Джему и устремил на него обвиняющий взгляд вкупе с указующим перстом.
      - Но я не знал, что на ее пути ко мне залег подколодный змей. Все то время, которое я пытался призвать ее дух к сияющим высотам, я не подозревал, что существует некто, кто ищет только ее плоти! Я не знал, что все это время этот порочный юноша хотел использовать невинную девушку как вместилище для своей отвратительной похоти!
      - О Джем, Джем! - рыдала Умбекка.
      Полти продолжал:
      - Девушка осталась невинной, я в этом не сомневаюсь, но если бы не мое вмешательство, ее падение бы, несомненно, состоялось! Некоторое время ее хранила наивность, присущая ей от природы, - наивность, а не моральные устои. Но это только распалило похоть гадкого искателя наслаждений, и он с большим упорством склонял ее к сожительству. Наконец, обезумев от тщетности своих попыток, он решил добиться силой того, чего не мог добиться словами. Инсценировав ритуал поминовения усопших, он нарядил девушку в одежды шлюхи и увел на кладбище под покровом темноты. Он был готов сотворить то, что хотел, на надгробии покойной матери несчастной!
      - О, это чудовищно! - сорвалось с губ командора. Гнев его был так силен, что он забыл о терзавшей его боли. То, о чем рассказывал его сын, точь-в-точь соответствовало пережитому благочестивой Эвелиссой на страницах "Красавицы долин".
      - Девушка спасена, - патетически объявил Полтисс. - И теперь больше никогда не вернется в Диколесье. Ее отдадут на попечение моих приемных родителей, которые так преданно заботились обо мне до тех пор, пока я не нашел моего настоящего отца. В Цветущем Домике она будет ограждена и от порочных ухаживателей, и от безумного отшельника, приложившего руку к ее совращению с пути истинного. Я с радостью буду часто навещать ее там, ибо верю, что со временем она станет украшением этой деревни, что ее печалям придет конец, и они сменятся радостями, и она навсегда позабудет об этом злобном мальчишке.
      Эй Фиваль стал грызть ногти. К его раздражению примешались и другие чувства. Сначала он просто переживал, что его опередили. Подумать только, не он ли своими руками надел на этого хлыща форму синемундирника! Но потом капеллан с ужасом понял, что сын командора оказался способным учеником и учился быстро.
      Командор встал и с обожанием уставился на Полти.
      - О сын мой! Сын мой! Я еще гадал, истинный ли ты Вильдроп. Теперь я вижу, что это именно так. Ты показал, что способен на сострадание. Ты показал, как глубока твоя вера в людскую добродетель, как может быть силен твой гнев тогда, когда кто-то покушается на эту добродетель. Эту девушку я готов прижать к своей груди и относиться к ней как к дочери, но что же до этого юноши, то тут говорить не о чем. Он сам изгнал себя из приличного общества, ибо его преступления - это преступления против невинности, и нет ему прощения. Глядя на него, любой бы угасил в себе порывы сострадания. Рядом с ним воды всепрощения замерзают. Для него нет надежды на исправление. Стража! Отвести его на эшафот.
      - Нет! - крикнул Джем. - Ката, скажи ему. Скажи им всем! Прошу тебя!
      Но Ката, одурманенная снадобьями досточтимого Воксвелла, ничего не могла сказать, она ничего не чувствовала. Она только тупо моргала, глядя на то, как стражники тащат вырывающегося юношу из комнаты. Все было бы кончено, но Умбекка, рыдая, вцепилась в плечо командора и возопила:
      - Оливиан, нет! Ты не можешь! Ты ошибаешься!
      Эй Фиваль оторвал, наконец, взгляд от своих ногтей, выгнул другую бровь. Командор развернулся к своей невесте. Краска снова бросилась в лицо старику.
      Вот это да! Пахло жареным.
      - О-ши-ба-юсь? Сударыня, вы забываетесь! Вы хоть понимаете, о чем говорите?
      - Пожалуйста, Оливиан! Джем не такой плохой мальчик...
      - Что? Вы слышали обо всем, что он натворил, и говорите, что он не такой уж плохой?
      - Я знаю, что он не такой ужасный! - выкрикнула Умбекка. - Да посмотрите же на него! О да, я понимаю, он наг, он вызывает возмущение. Но разве он таков на самом деле? Оливиан, ваш сын печется об этой девушке. Но разве нельзя с той же долей сострадания отнестись и к несчастному мальчику! Разве мой бедный Джемэни - тоже не такой же пример покушения на невинность?
      Эй Фиваль принялся за следующий ноготь.
      - Подумать только, что за жизнь он прожил! Разве не очевидно, что он родился на свет, не имея никаких надежд на будущее? Изуродованный, дитя инцеста! Мать - шлюха, отец - изменник! Я старалась, как могла, возместить ему лишения, на которые его обрекла судьба. Но что я могла поделать одна я, одинокая, несчастная женщина! Вспомните, что, когда он был малышом, в Ирионе даже храма не было, куда я могла бы водить его! Можно ли было надеяться, что дорога приведет несчастного калеку к богу Агонису? Ведь только исходящий от него свет способен озарить пороки этого мира! Его грехопадение было неизбежно.
      И что же мы видим теперь? Теперь он, лишенный всякой гордости и стыда, отдался в лапы темного бога Короса. О Оливиан, я не отрицаю: и мое сердце жаждет отмщения! Когда мальчик в порыве злобы бросился к вам и хотел душить вас, я чуть не ударила его. Я проклинала свою женскую слабость за то, что не смогла так поступить. Но Оливиан, умоляю вас, если вы любите меня, пощадите моего бедного Джемэни! Он не повинен в преступлениях, совершенных его родителями. Он не зол, не порочен. Он болен. Он нуждается в лечении!
      Все это время досточтимый Воксвелл слушал Умбекку с неподдельным вниманием. Теперь он шагнул к столу, заискивающе улыбнулся и произнес:
      - Рад, досточтимая госпожа, что вы склоняетесь к моей точке зрения.
      - И какова же ваша точка зрения, досточтимый? - командор пристально взглянул на лекаря, как бы спрашивая у того совета.
      Умбекка мертвенно побледнела.
      - Я скажу, милорд. Если вас интересует мое мнение, мнение человека ученого, то я скажу следующее: я давно полагал, что бастард нуждается не в моральном, а в хирургическом исправлении. В этом случае мне все было ясно с самого начала. Сожалею, что от меня многое скрывали. Знай я с самого начала, что он не только бастард, но и порождение инцеста, я бы только укрепился в своей уверенности.
      Тайна его появления на свет объясняет все те уродства, которые бастард сейчас скрывает от нас за счет ваганского колдовства. Когда бастард был помладше, я надеялся, что его тело можно спасти от распада, если удалить деформированные конечности. Произведи я операцию тогда, мы бы избежали многого, многих неприятностей, скажем так. Боюсь, что теперь инфекция распространилась, но если и есть надежда спасти бастарда, я бы попросил, чтобы мне позволили прооперировать его немедленно.
      - Нет! Оливиан, прошу вас! - вскрикнула Умбекка, но на этот раз командор ее не слышал.
      Он поднял руку:
      - Мне понравился ход ваших мыслей, досточтимый. "Бастард", как вы его называете, всего лишь несчастное дитя, и если есть способ спасти его, мы обязаны его спасти. - Обернувшись к Умбекке, командор проговорил: Успокойтесь, дорогая. Вы должны понять, что досточтимый Воксвелл предложил наилучший выход. Он в той же мере слуга науки, как и слуга бога Агониса, и он доказал, как можно соединить подход научный с духовным. Ярость владела мной, когда я посылал мальчика на виселицу. Теперь я понимаю, что наука предлагает нам выход более милосердный.
      Прекрасно, досточтимый. Можете забрать мальчишку.
      ГЛАВА 69
      СПУТНИК
      Мир превратился в путаницу мрака и дождя.
      Время на мгновение остановилось, Джем как бы повис в пространстве. Стражники держали его столь же крепко, как он совсем недавно лилово-черный кристалл. А потом вдруг все пришло в движение и тут же оборвалось. Он запомнил только ослепительный свет, и стражники поволокли его прочь из комнаты. Дальше была злая, царапающая зелень, золотистые отблески на стеклянном потолке, командор - синий и зловещий, черная фигура рыдающей тетки, выцветшее пятно - отец Каты, алое пятно - мертвое тело матери, а в самой середине ослепительно белое пятно - уничтоженная Ката, падающая без чувств в объятия Полтисса Вильдропа.
      Собственный крик долетал до Джема, словно эхо, полное ужаса, тоски и любви. Стражники начали лупить его по щекам, чтобы он перестал кричать, потом заткнули ему рот кляпом, связали руки и ноги, набросили на него балахон, в котором он стал похож на шута.
      Его швырнули на сиденье кареты.
      - Быстрее! На этот раз медлить нельзя! Нужно подготовить его к операции! - вопли досточтимого Воксвелла гулко разносились в сыром воздухе. Взгляд Джема отчаянно метался между собиравшейся за окнами грозой и зловещей фигурой лекаря, усевшегося рядом на сиденье. Юноше хотелось кричать, но кричать он не мог. Ему хотелось ударить лекаря - он не мог и этого. Плотный кляп забил ему рот, прижал к небу язык, руки ему связали крепкими веревками, которые больно врезались в запястье и лодыжки.
      Полыхнула молния, озарила лицо Воксвелла, перекошенное дикой злобой. Глаза Воксвелла были полны почти любовной страсти. Он склонился к Джему и заглянул в полные ужаса глаза юноши:
      - О бастард, бастард! Скоро ты будешь излечен!
      Он вскочил со стула, под его ногами захрустело битое стекло.
      - Быстрее, быстрее!
      С губ Воксвелла стекали слюни, парик съехал набок, обнажив плешивую голову. Взгляд его безумно метался.
      - Скорее! Скорее!
      Карета сотрясалась чуть ли не в ритме любви. Скоро страсть досточтимого Воксвелла получит удовлетворение.
      Джема везли на карете по аллее, которая вела к Цветущему Домику.
      И вот тогда...
      Все произошло мгновенно. Все это время собиралась гроза, она нарастала вместе со страстью Воксвелла. И вот гроза достигла своего апогея. Раздался оглушительный раскат грома, ослепительно сверкнула молния. Лошадь испуганно заржала, в страхе вскрикнул возница. Поперек дороги упало огромное дерево.
      Джем застонал.
      Его швырнуло к окну кареты, а потом... он очутился под открытым небом - карета разлетелась на куски.
      Все кончено.
      Но нет. Не совсем.
      Молния сверкнула во второй раз.
      Три образа запечатлелись в памяти Джема, лежавшего на земле под проливным дождем на опушке Диколесья: сломанная, словно стебелек травы, шея возницы, обрывающие поводья и скачущие прочь лошади, и Воксвелл, которому придавило ноги стволом упавшего дерева. Лекарь кричал и кричал, пытаясь перекричать грозу.
      Вот тогда молния полыхнула в третий раз, и языки пламени объяли развалившуюся карету.
      Досточтимый Воксвелл умолк навсегда.
      Крам храпел.
      Крам всегда храпел. Это мешало Морвену предаться размышлениям со всей подобающей сосредоточенностью. Морвену, лежавшему на нарах внизу, столько раз хотелось приподняться и постучать кулаком по скрипучим доскам, а то даже - вскочить и накрыть физиономию Крама подушкой. Но сегодня Морвен почти не обращал внимания на поросячье хрюканье Крама. Гром грохотал так оглушительно.
      В душе у Морвена тоже бушевала буря.
      Верхняя губа у него опухла - по ней угодил перстень старухи ваганки. Морвену было больно, но он пестовал свою боль. Его переполняли стыд и ужас при мысли о том, что он натворил. Он ударил несчастную каргу, и с этого начался мятеж. Но вдруг ему пришла в голову такая мысль: "Я хотел, чтобы она ударила меня в ответ. Я хотел этого!"
      Когда началась потасовка, Морвен совладал с собой. Он почти сразу включился в борьбу. Он стрелял, бегал, подбегал с донесениями к растерявшемуся сержанту Банчу. Что-то внутри у Морвена взяло верх наверное, инстинкт самосохранения.
      "Я не должен жертвовать собой, - думал Морвен. - Пока не должен".
      По прошествии времени сержант Банч даже решил, что рекрут Морвен не такой уж сопляк. Надо просто немного пообтесать парня, вот и все.
      Он-то не знал, кто начал мятеж.
      В бараке было темно - хоть глаз выколи. Морвен ворочался на жестких нарах. Удастся ли ему заснуть? С того мгновения - о, теперь ему казалось, что это было немыслимо давно - как он упал на колени в грязь и начал молиться, Морвена не покидало ощущение, что в него проникло Зло. Теперь оно без устали стучало у него в висках. Ему казалось, что Зло разрастается, заполняет собой мир. И он знал, что синемундирники - орудия этого Зла.
      Гроза, наконец, утихла, и храп Крама стал оглушительным, невыносимым. Бедняга Крам! Морвену стало нестерпимо жаль товарища. А потом ему стало столь же отчаянно жаль всех солдат, которые спали тревожным сном в бараке.
      А хозяева пустующих нар спят вечным сном на лужайке.
      Морвен сел и закрыл лицо руками. Его охватило отчаяние. Ему было стыдно за то, какую роль он сыграл в мятеже. Ему было стыдно за весь мир. Но что он мог поделать? Что мог поделать вообще кто-нибудь? Морвен казался себе бесконечно маленьким, бесконечно беспомощным, ничтожной мухой, попавшей в огромную паучью сеть.
      Паук подползал к нему все ближе и ближе.
      Как только за окнами барака, наконец, забрезжил рассвет, Морвен вытащил из-под подушки "Дискурс о свободе" Витония и читал до побудки.
      Джем лежал, глядя в обезумевшее небо.
      Только когда утихла буря, юноша понял, что рядом с ним кто-то стоит. Он пришел не по аллее, а возник из-за деревьев. Сначала Джем воспринял его присутствие спокойно, он чувствовал только, что этот "кто-то" излучает дружелюбие. Но вот восточная луна выглянула из-за смятенных туч. Джем повернул голову и взглянул в таинственные, знакомые глаза - почему-то он догадался, что увидит именно эти глаза. Глаза вспыхнули и снова потемнели.
      Лесной тигр.
      Зверь бережно опустил лапу на грудь Джема. Джем, не мигая, смотрел в эти загадочные глаза, в глубине которых плыли и формировались странные образы. Сменялись цвета, из-за темноты казавшиеся глубокими. Их смена напоминала смещение стеклышек в калейдоскопе, но, наконец, что-то произошло, и колеблющиеся цвета преобразились в фигуру человека. Фигура покачивалась, дрожала, словно отражение на поверхности воды, но вот она застыла, и Джем увидел, что на человеке костюм арлекина. Арлекин начал танец. Джем, зачарованный, следил за этим танцем, и вдруг откуда-то издалека донеслась песенка прошедших лет:
      Хороводом пойдем, как по краю кольца...
      У кольца нет начала, не видно конца.
      Когда Джем очнулся, он сначала услышал только стук капель, которые падали с листвы на его лицо. Рассвет пробивался сквозь кроны высоких деревьев. Джем резко обернулся, ища взглядом разбитую карету лекаря. Кареты не было. Он лежал в чаще Диколесья. Потом он заметил, что больше не связан и на нем - крестьянское платье какого-то коричневато-зеленого цвета.
      Джем приподнялся и сел.
      - Придется в этом походить, - произнес чей-то голос. - По крайней мере, в начале твоего путешествия.
      Джем обернулся.
      Арлекин! Длинноногий, стройный, в разноцветном костюме и серебристой маске.
      - Тор! Это ты! - Джем вскочил, отряхнул листья и мелкие сучки с куртки. - Но о каком путешествии ты говоришь?
      - Да ладно тебе, Джем. Неужели забыл? Должен бы догадаться. Твоя жизнь в этой деревне окончена. На самом деле все, что ты знал и умел до сегодняшнего дня, должно отойти в прошлое. Детству конец, Джем. Оно стало местом, куда тебе никогда не вернуться.
      Итак. Если синемундирники примутся разыскивать тебя, ты должен будешь уйти на юг. Но вряд ли они бросятся на твои поиски сразу. Они решат, что ты погиб вместе с лекарем и возницей, что ваши останки обуглились и перемешались. Во всяком случае, лучше бы тебе некоторое время идти по лесу, но вдоль белесой дороги. Примерно через день ты встретишься с ваганами. Они так же, как и ты, будут переодеты. С ними ты дойдешь до Агондона. В Агондоне ваганов до сих пор терпят - ведь они умеют развлекать!
      - Я должен стать ваганом? - спросил Джем.
      - Нет, Джем. Агондон - большой город. Он стоит в дельте реки Риэль. Там ты разыщешь улицу под названием Давалон. Там стоит дом - ты его узнаешь по золоченым свиткам над окнами и дверью. В этом доме живет дворянин, известный под именем лорд Эмпстер. Ты должен явиться к нему, Джем. Он тебя примет.
      - Но Тор! Как он меня узнает?
      - Он узнает тебя, Джем.
      Глаза Джема сверкали. Арлекин сказал ему, что его детству конец, но вдруг, словно во сне, на него нахлынули воспоминания.
      - Тор? Ты говоришь о Сопротивлении?
      Сон сбывался?
      Они шли по Диколесью на рассвете. Робкие лучи солнца проникали в подлесок. Джем и арлекин шагали по высокой траве, пробирались сквозь заросли папоротников. Арлекин шел впереди, Джем - за ним, шаг в шаг.
      Арлекин не ответил на вопрос Джема прямо.
      - Джем, в свое время ты поймешь то, что пока сокрыто от тебя. Для начала тебе предстоит странствие. Дорога тяжела, и кристалл Короса больше тебе не поможет. Когда ты нашел этот кристалл, он был полон могущества, он окутал тебя непроницаемым ореолом. Теперь же тебе помогут лишь те силы, которые исходят от этого мира. Ты сможешь ходить, но летать уже не сумеешь. А кристалл останется обычным, темным, тусклым камнем. Таким он будет до самого конца твоего испытания, пока не воссоединится с другими кристаллами.
      - Испытание? - на мгновение Джему не захотелось об этом думать. Разве такое возможно?
      - Джем, - сказал арлекин. - Теперь ты должен уже понять, что ты ребенок, отмеченный особой судьбой.
      Джем остановился, взял арлекина за руку. Как хрупка была эта рука, как тонка! Джем поднял глаза: вверху, на ветвях, щебетали птицы, дорогу перебежала белка.
      - Мама что-то говорила... Как раз перед тем, как...
      Джем запнулся, его душили слезы.
      Арлекин обернулся, печально улыбнулся юноше, но тут же отвернулся и снова зашагал вперед.
      - Да, Джем, - сказал он. - Это правда. Но ты - не просто сын Эджарда Алого. И зло, довлеющее над миром, - это не только то зло, которое сеют приспешники Эджарда Синего. Ты родился в суровое время, Джем, но то, что мы переживали до сих пор, это лишь предвестие. Эпоха Искупления, Джем, идет к концу, и тот, кого зовут Сассорохом, уже готов вновь вырваться из Царства Небытия. Придет время, Джем, когда ты поймешь нечто большее. Пока же ты должен знать одно: ты - спаситель Орокона. И все то, что предсказано в Пылающих Стихах, со временем сбудется.
      Джем задумчиво смотрел под ноги.
      - Но Тор, а как же Ката? Неужели я должен ее покинуть?
      - Джем, ты ничем не поможешь ей. Сейчас сети Зла затянули ее, но и это пройдет. Дитя, ты должен позволить ей самой найти собственную судьбу.
      - Но я люблю ее! Я не могу!
      - Джем, тише, успокойся, прошу тебя! - арлекин снова обернулся и обнял юношу. - Я сказал, что сейчас ты должен покинуть ее, но я обещаю: пробьет час, и вы встретитесь вновь. Я сказал, что она должна найти собственную судьбу, и это именно так. Но знай: ваши судьбы неразлучны. Пройдет немало времени. Джем, но в конце концов ты убедишься, что я прав.
      - Но Тор, откуда тебе все это известно? - воскликнул Джем. Ответа не последовало.
      Арлекин высвободился из объятий юноши и торопливо зашагал дальше сквозь заросли. Однако, пройдя несколько шагов, он вдруг резко обернулся. Джем бросился к нему:
      - Я ничего не понимаю!
      Но арлекин только рассмеялся.
      Они быстро добрались до знакомого места - плетня и пролома в кладбищенской стене. Сначала Джем удивился - ведь арлекин говорил, что он должен уйти из деревни, а сам привел его сюда.
      - Джем, здесь мы должны расстаться. Обними же меня, дитя мое, ибо много сезонов минует, пока мы увидимся снова. Но знай: я буду с тобой всегда. Я буду в твоем сердце, и куда бы ты ни пошел, я пойду с тобой.
      У Джема защипало глаза.
      - Но арлекин! Неужели ты не можешь пойти со мной сейчас?
      - Это невозможно, дитя мое. Джем, иди, тебе нужно поспешить. - Арлекин указал на пролом в стене. - Тебе предстоит еще раз пройти той же дорогой, Джем. Только-только рассвело, и тебя в этом платье никто не узнает.
      Джем изумленно смотрел в глаза, скрытые серебристой маской.
      - Арлекин, зачем мне идти этой дорогой?
      - Неужели забыл? Джем, есть один спутник, без которого ты не сможешь обойтись в пути. Этот спутник ожидает тебя на лужайке.
      - Арлекин?
      И тут Джема озарило! Ну и ловкач же этот арлекин! Так жестоко шутил с ним! Радость переполняла Джема.
      - Ката! Возможно ли? О арлекин, как же так? На этот раз Джем не стал дожидаться ответа.
      Он бегом бросился к стене, прорвался через плетень, пролез в дыру, помчался, петляя между могил, мимо старого скрюченного тиса, мимо разрушенного храма - черного провала на месте некогда гордого здания. Джем с замиранием сердца слушал слова арлекина, но, узнавая о грядущих испытаниях и странствиях, он не переставал тосковать по детству и втайне страшился расставания с ним. Теперь все страхи улетучились, тоска разлетелась пеплом по ветру. Если рядом с ним будет Ката, ему нечего бояться и не будет таких печалей, которых нельзя было бы пережить. Он пойдет куда угодно, он сделает все, что угодно, пребывая в особом мире их любви.