Все кончилось, но чувство того, что ее оскорбили, Умбекку не покинуло. Ее счастье расцветало с каждым днем, а теперь вдруг поблекло.
      Той ночью Умбекка долго стояла у кровати спящей Элы. Бутылочка с сонным зельем, как обычно, находилась на столике у кровати. Теперь, когда в замке появились солдаты, Нирри приходилось постоянно готовить настой. Даже Умбекке это казалось отвратительным.
      В последнее время Умбекка с племянницей почти не разговаривала. Утром Эла просыпалась медленно, с трудом, а Умбекка в это время уже с головой уходила в выбор наряда для очередного визита к командору. Судя по тому, что нашептывал Умбекке капеллан, дамы утонченные переодеваются раз пять в день. Казалось, две женщины живут двумя разными жизнями, хотя находились всего лишь в разных концах одной мрачноватой комнаты. Сразу после полудня Эла снова спала. Чай она пила, когда Умбекки уже не было, а когда тетка возвращалась, Эла уже снова спала. Ночью Умбекка удалялась в свою комнатушку-келью.
      Когда-то Нирри рассказывала Умбекке все новости о племяннице. Леди Эла сделала то, леди Эла сделала это. "Я немножко волнуюсь за леди Элу". Теперь проходили луны за лунами, а Умбекка не слышала от служанки ни слова. Может быть, она просто не слушала? О племяннице она думала в последнее время в единственном смысле. Умбекка размышляла о неудобствах. Комната Элы была большой, просторной, но новые приобретения Умбекки все более настойчиво наполняли ее. Теперь для тетки комната Элы была одновременно и гардеробной, и гостиной. А Эла здесь чем занималась? Дрыхла целые дни напролет. Вряд ли ее теперь можно было считать светской дамой. Да больной куда больше подошла бы маленькая комнатушка Умбекки. Нужно будет попросить солдат позаботиться о том, чтобы они подготовили запас свежего постельного белья. В комнате Элы у Умбекки могла бы быть личная жизнь. О, это было так ужасно - не иметь своего угла!
      Только два момента не давали Умбекке осуществить ее замысел. Во-первых, стоило Умбекке как-то вскользь обмолвиться об этом, как взгляд Нирри стал каким-то странным, диким. Такого взгляда Умбекка прежде у служанки не видела. Честно говоря, Умбекка немного побаивалась Нирри, хотя никогда бы в этом не призналась даже самой себе... Побаивалась она и племянницы, потому пока осуществлять свой план не решалась.
      Правду говоря, Эла обычно особых хлопот не доставляла, если только не задумываться о такой малости, как ее существование вообще. Да, она луны напролет лежала в своем отвратительном ступоре. Умбекке казалось, что нет на свете ничего более мерзкого, чем привычка к лекарствам. И все же время от времени Эла была способна на путающей силы эмоции. Это было печально. Это было опасно. Досточтимый Воксвелл всегда предупреждал Умбекку о возможности кровоизлияния, подобного тому, что убило мать Элы. О, это было ужасно... Сколько трудов стоило потом убирать все эти окровавленные простыни! Умбекка тогда предлагала хотя бы матрас не выбрасывать, но Руанна настояла.
      И что же могло произойти, если в один прекрасный день Эла вдруг очнулась бы в комнатушке тетки? Нет, пожалуй, побелку надо бы отложить до того времени, когда девчонка свыкнется с новой обстановкой. Неплохая мысль... И все же Умбекка не решалась, но, не решаясь, ненавидела племянницу все сильнее. Какая же она самовлюбленная девчонка!
      Теперь, когда Умбекка размышляла о записке, выпавшей из "Агондонского издания" командора, раздражение ее разбушевалось с новой силой. "Тор, я люблю тебя". В какие игры играла племянница? А в какие - Тор? Умбекка в отчаянии отвернулась от Элы. Капеллан забрал записку нарочно, намеренно. "Я знаю, что там написано, - вот что, казалось, говорил его поступок. - И я знаю, что это значит".
      Четыре слова записки и то, где она была найдена, открывали перед Умбеккой мир, полный тайн и загадок. И то, что эти тайны и загадки вторгались в ее новую жизнь, грозили ее счастью, - этого Умбекка просто не могла вынести. В висках у нее снова, как когда-то встарь, противно застучала кровь.
      Капеллан, провожая ее до кареты в тот вечер, ни словом не обмолвился о записке.
      Разговор на эту тему он завел несколько дней спустя.
      По стеклянной крыше тихо постукивал дождь. Небо было мрачно-серым, на письменном столе необычно ярко горела лампа. Был один из тех чудесных вечеров, когда мучимый подагрой командор не смог присоединиться к Умбекке и капеллану. Умбекка не без радости думала о том, как сейчас старик крепко спит, убаюканный снотворным зельем.
      Счастье вернулось к Умбекке. Заросли около кирпичной стены расчистили, дабы можно было топить камин. Там весело плясало пламя. Капеллан, ласково улыбаясь гостье, ухаживал за ней, подливая чай. На блюде высилась горка аппетитных тартинок с клубничным джемом. У Умбекки вот-вот готовы были побежать слюнки.
      - Тартинку, сударыня?
      - О капеллан, ну разве что только одну. Вы же знаете, дамам положено следить за фигурой.
      Умбекка изобразила загадочную улыбку и отправила тартинку в рот.
      Несколько дней назад капеллан начал рассказывать ей удивительно увлекательную историю об одном вечере в городском особняке некой леди М. Ходили ложные слухи о том, что в этот вечер там должен был появиться сам король. Умбекка уже была готова тонко намекнуть, что неплохо бы вернуться в этому рассказу, когда вдруг капеллан сказал:
      - Вероятно, сударыня, вам не дает покоя одно маленькое происшествие?
      - Капеллан? - рука Умбекки, потянувшаяся за еще одной тартинкой, застыла в воздухе.
      И вот тогда капеллан вынул из кармана записку, которая так огорчила Умбекку. Записка лежала между ними на инкрустированном столике, рядом с чашкой и молочником из варбийского сервиза.
      "Тор, я люблю тебя", - процитировал капеллан. - Очаровательная записка, как вы считаете? Написана женской рукой, а Тор... если я, конечно, не ошибаюсь, это уменьшительное от... от какого же это имени, как вам кажется, сударыня?
      - Торби?
      - Гм-м-м. - Капеллан как будто задумался. - Может быть, вы и правы. Но "Торби" - это несколько вульгарное имя, как вы полагаете?
      - О, безусловно. - Умбекка едва заметно покраснела. Ее отца звали Торби.
      - Да. Торби, - продолжал размышлять вслух капеллан. - Такое имя вряд ли встретишь у особ выше среднего класса. Но есть одно аристократическое имя, которое вполне может прийти на ум, верно?
      Умбекка подняла глаза и увидела на стеклянном потолке свое отражение и отражение капеллана. По стеклу растекались струи дождя.
      - Ну... может быть, Торвестр, - небрежно проговорила Умбекка. - Хотя тут стоит задуматься об обстоятельствах... Выразить свою любовь на клочке бумаги... так бы вряд ли повела себя дама из высшего света. Вернее, может быть, она так и поступила бы, но только в том случае, если она лишена всякой добродетели и стыда. Я бы сказала, что в этой записке нет ни на йоту аристократичности, капеллан. Да, почерк, согласна, элегантный, каллиграфический, ошибок нет, но письму ведь можно научиться и в приходской школе. Нет, капеллан, - рассмеялась Умбекка, - наверняка речь идет о любви какой-нибудь Долли Моп к здоровяку Торби.
      И словно для того, чтобы привести доказательство своей речи, Умбекка взяла со столика записку, презрительно глянула на нее, не переставая смеяться. Так она впервые взяла записку в руки и впервые увидела ее обратную сторону. Да, бумага пожелтела и потрескалась, но это была дорогая, тонкая бумага. Листок был вырван из книги... На обороте - отрывок текста, а вверху, на уголке - имя, написанное чернилами. Четко, разборчиво
      РУАННА РЕНЧ.
      "... ДОЛИН"
      Значит, Эла все же сохранила книги матери.
      - Удивительно, правда? - улыбался капеллан. - Но часть тайны я не смогу раскрыть немедленно. Вероятно, вы слыхали, сударыня, о некоем человеке, известном под прозвищем Алый Мститель?
      Взгляд Умбекки в полной растерянности блуждал по блюду с тартинками. На миг она задумалась - не изобразить ли загадочную улыбку, но передумала и только нечленораздельно промычала.
      - В агондонском высшем свете его считают персоной самой что ни на есть вульгарной, - продолжал капеллан. - Некоторое время он возглавлял небольшую шайку, которая предприняла дерзкое нападение на остров Ксоргос. Вам известно, что такое остров Ксоргос, сударыня? О, это самое подходящее место для простолюдинов, забывших честь и совесть...
      Умбекка отважилась поднять глаза.
      - О, это так важно, - произнесла она с чувством, - напоминать простолюдинам, где их место.
      - Целиком и полностью с вами согласен, сударыня. Но не более ли важно, чтобы люди высшего света во всем являли пример для черни?
      - Капеллан, несомненно...
      Капеллан вздохнул.
      - Вот почему Алый Мститель так огорчает его императорское величество. Подумать только, молодой человек из такого почтенного семейства... представьте себе, поговаривают, будто бы какое-то время он странствовал в компании с ваганами, переодевшись в арлекина. Судя по всему, раньше он наряжался в форму офицера войск смещенного короля-самозванца, а затем его излюбленным нарядом стало разноцветное тряпье арлекина. Разноцветное, да. Однако среди многих цветов в его наряде всегда присутствует красный...
      Умбекка разнервничалась не на шутку. Капеллан играл с ней? Имя Алого Мстителя известно всем и каждому. Все знали, что под этим прозвищем скрывается сын эрцгерцога. В камине громко треснуло полено. Глаза капеллана зажглись любопытством. Впервые за все время знакомства с Фивалем Умбекке вдруг показалось, что перед ней - жестокий человек. Ну, немножко жестокий.
      А капеллан продолжал ворковать:
      - Вероятно, вам неизвестно, сударыня, что во время последней зензанской войны выходки Алого Мстителя стали необычайно дерзкими. О его деятельности достоверных сведений мало, даже в Агондоне, но можно со всей ответственностью утверждать, что, не будь Алого Мстителя, освобождение соседнего королевства произошло бы намного быстрее.
      Капеллан склонился к столу. Голос его зазвучал доверительно, и поначалу Умбекке показалось, что он сменил тему разговора. Однако она ошиблась. Капеллан просто подошел к теме с другой стороны.
      Он взял с блюда тартинку и надкусил ее.
      - Вы никогда не задумывались о том, сударыня, почему столь выдающийся человек, как командор Вильдроп, до сих пор не удостоен титула лорда? Он ведь мог стать, по меньшей мере, маркизом, верно? Не приходила ли вам, сударыня, в голову мысль, почему бы командору Вильдропу не поручить править... ну, скажем, сударыня, Тарном, хотя бы Тарном, а не одной из цветущих южных провинций? Не гадали ли вы, почему он носит маску и почему его здоровье в столь плачевном состоянии?
      На самом деле обо всем этом Умбекка много размышляла. Теперь она, выпучив глаза, смотрела на капеллана и молчала.
      - Ответом на все эти вопросы, сударыня, являются всего два слова. Алый Мститель!
      Умбекка ахнула. Ее забило в ознобе.
      Капеллан дожевал тартинку и принялся за следующую. Жестом он посоветовал Умбекке последовать его примеру. Она неохотно повиновалась.
      - Последняя война, война за Новопровозглашенную Судьбу, длилась всего несколько сезонов, и казалось, победа уже не за горами, - продолжал свой рассказ капеллан. - Войско командора стояло у врат Ракса. Казалось, за считанные дни будет прорвана оборона и Зензан станет нашим! На нашу базу на побережье было послано срочное донесение. В Агондоне - я хорошо это помню считали, что победа уже у нас, так сказать, в кармане. Я вам рассказывал о леди В.! Все мы собрались там и произносили тосты - о, как приятно было их произносить! - за победу Вильдропа. И тут прибывает гонец с фронта и привозит сведения совершенно иного свойства. Бедная леди В.! Она до сих пор не оправилась от пережитого в тот вечер потрясения!
      О да, победа, казалось, близка. Мы полагали, что Алый Мститель погиб, что сопротивление уничтожено. Кто бы мог подозревать, что все это время предатель тайно действовал в городе, где под его руководством готовилось новое чудовищное оружие?
      Умбекка опустила на тарелку надкусанную тартинку.
      - Во время последней кампании Алый Мститель стал злейшим врагом командора, - говорил меж тем капеллан. - Не раз расходились слухи о его гибели. Слухи казались такими достоверными, однако с убийственной достоверностью Алый Мститель возникал вновь. Теперь, как говорит командор, мы можем убедиться в том, что этот негодяй действительно мертв, когда увидим его болтающимся в петле. И что, спрашивается, после того, что командор пережил у стен Ракса, может удержать его от того, чтобы отдать приказ о повешении Алого Мстителя?
      Командор полагает, что успеху Алого Мстителя в битве при Раксе в тот день немало способствовало какое-то злое ваганское колдовство. Следует признать, что подобной силы у Алого Мстителя не наблюдалось за все время эджландских войн. Командор описывает произошедшее в тот день таким образом: в тот миг, когда его войско пошло в атаку, когда он был готов сокрушить стены Ракса, по рядам его воинов ударила волна, силой превосходящая любой орудийный залп. Погибли сотни солдат. Тысячи были ранены. И все это произошло за считанные мгновения! Я много раз просил командора подробно рассказать мне об этом ужасном происшествии, но он говорит только, что запомнил ослепительную вспышку. Он почти ослеп в тот день, пострадало и его сердце.
      Сердце?
      - Не будем забывать, сударыня, о том, что командор - гордый человек. Было время, когда его прославляли как величайшего из наших героев. Было время, когда его совершенно несправедливо называли предателем. Однако все и всегда считали его человеком сильным. И вот теперь, когда он был так близок к славе, он был вынужден отступить. Войско его было побеждено. Больше мятежники своего ужасного оружия не применяли, но командору так и не удалось вернуть себе былого могущества.
      Вскоре здоровье его пошатнулось, и у него не было иного выбора - он покинул театр боевых действий. Вернувшись в Агондон, командор обнаружил, что впал в немилость. О "победе Вильдропа" теперь говорили разве что с насмешкой. В гостиных звучали анекдоты о Вильдропе. Анекдоты - представить только, анекдоты про героя Осады Ириона! Анекдоты, которыми сыпали налево и направо белоручки, не нюхавшие пороха! Поговаривали, будто бы сам премьер-министр, целиком обязанный Вильдропу своим нынешним положением, сказал, что Вильдропу больше нельзя доверять, что его время прошло, что Вильдроп теперь достоин разве что поста губернатора какой-нибудь захудалой провинции! Он был даже лишен пожалования в пэры. А ведь казалось, заслужил это за свою долгую карьеру. Это было унизительно. Некоторые говорили, что он вполне заслужил дворянский титул после Осады Ириона, и были потрясены, когда премьер-министр не удосужился произвести Вильдропа в пэры, а теперь и вообще все великосветское общество отвернулось от командора. Дворянство? Все твердили, что он такого никогда не заслуживал. Разве не эрцгерцог истинный герой Ириона? Что такого, в конце концов, сделал командор? Сидел, сложа руки, а потом вывез из замка закованного в цепи короля? О, злые языки! Вот так переменчива людская любовь.
      Тем временем освободителем Ракса стал командор Мишен, а впоследствии он же был назначен губернатором этой провинции - лакомого кусочка в понимании многих. "Мишен! - стонал порой командор. - Служил под моим командованием!" А теперь при встрече с Мишеном командор вынужден был именовать его не иначе как "милорд"!
      - О, несчастный, несчастный!
      Слезы текли по щекам Умбекки. Что и говорить - весьма эффектная демонстрация чувств, вот только чувства ее были направлены не только в адрес командора.
      Капеллан участливо проговорил:
      - Отрадно видеть, что вы, сударыня, так сострадаете мукам этого выдающегося человека. Он стар, и недалек тот час, когда он покинет наш бренный мир. Избавить его от всех тягот невозможно. То есть это было бы возможно, если бы в наших силах было вернуть то время, когда командор был молод и полон сил. Но все же, сударыня, кое-что мы могли бы сделать.
      - Капеллан?
      - Поговаривают, будто Алый Мститель ранен. Будто бы то колдовство, к которому он прибегнул при обороне Ракса, имело и свою обратную сторону и не пощадило тех, кто им воспользовался. После взрыва у стен Ракса об Алом Мстителе нет вестей, он никак не проявлялся. Снова дошли слухи о том, что он погиб.
      Однако разведка доносила и другие сведения. О том, что он скрывается то в одном месте, то в другом. Он постоянно перемещается, и его никак не удается изловить. Мы пришли к выводу, однако, что перемещается он в одном, вполне конкретном направлении. Пожалуй, мы можем задаться таким вопросом: не движется ли он к месту, где желал бы закончить свои дни?
      О сударыня! Вы только задумайтесь, как это было бы славно, если бы командору удалось схватить Алого Мстителя сейчас! Зрелище этого мерзавца, болтающегося на веревке, заставило бы благородного старика прослезиться от радости! А если бы голова негодяя была доставлена в Агондон, разве тогда премьер-министр стал бы отрицать, что Оливиан Тарли Вильдроп смыл со своей репутации позорное пятно! И разве тогда к этому имени не было бы добавлено слово, которое должно было быть добавлено давным-давно? Он перестал бы зваться "командором Вильдропом", а стал бы, наконец, "лордом Вильдропом" и обрел бы то, что заслужил.
      Умбекка не выдержала. Она начала всхлипывать, потом беззастенчиво разрыдалась. Она упала грудью на стол и чуть не раздавила тартинки.
      - О Тор, Тор! - рыдала она.
      Все было хуже, гораздо хуже, нежели она себе представляла. Умбекка, живя в глухой провинции, и понятия не имела о том, каковы были на самом деле масштабы разбоя ее племянника. Она так любила мальчика, но теперь, когда капеллан объявил, что Тор должен умереть, она не могла с ним не согласиться. Она вспомнила командора после Осады. Представила его теперешнего. О, как чудовищно было все, что натворил Тор!
      Но зачем же капеллан так мучил ее?
      - Капеллан, вы так жестоки! - вырвалось у Умбекки. - Неужели вы ожидаете, что я примусь защищать Алого Мстителя? Неужели вы не в силах представить, как я страдала, как я мучилась каждый день от стыда из-за моего родства с этим негодяем? Торвестр был таким очаровательным ребенком, таким милым! А теперь. Теперь... Какие муки он принес командору! Предать отца! Предать короля! Подумать только, и это чудовище я когда-то держала на руках! Я всегда думала, что это его сестра опозорила наше семейство, но ее разврат - ничто в сравнении с порочностью этого мальчишки!
      Умбекка почти сползла со стула. Капеллан опустился на колени рядом с ней и обнял ее.
      - Милая сударыня! Прошу вас, только не думайте, что я не скорблю о случившемся, что я не делю с вами ужасных мук! И прошу вас, не допускайте даже мысли о том, что сами вы - объект для подозрений! Вас лично никто ни в чем не винит! Все любят вас и желают вам только счастья!
      Умбекка шмыгнула носом и робко взглянула на капеллана:
      - Все?
      Стало похоже на сцену одной из книг Руанны. По всей вероятности, в это мгновение капеллан мог признаться...
      Он ваял ее руки в свои.
      - Сударыня, я должен вам признаться. Я люблю вас.
      Сердце Умбекки чуть не выскочило из груди. "О капеллан!" - хотелось вскрикнуть ей, но она утратила дар речи. Да! Вот оно - все, о чем она только мечтала! Капеллан попросит об отставке и будет принадлежать ей!
      Умбекка чуть не задушила капеллана в объятиях.
      Через некоторое время не без труда капеллан отстранился. Дама явно расчувствовалась. Он усадил Умбекку на стул. Она сидела понурившись, словно ожидала еще какого-нибудь убийственного разоблачения. Щеки ее багровели. Она набрала целую пригоршню тартинок.
      А капеллан, расхаживая туда-сюда по ковру, снова процитировал записку:
      - "Я люблю тебя, Тор". Так вот, эта записка была найдена в кармане рваного камзола, брошенного на дороге изменником. Откуда взялась записка? Возможно, сударыня, эта записка хранилась многие годы и была так дорога изменнику, что он носил ее при себе постоянно. Но возможно, тут можно заподозрить и что-то иное. Вероятно, у изменника были контакты. И притом контакты очень тесные, скажем так.
      Вы говорили мне, что у вашей племянницы имеются романы "мисс Р". Не могло ли быть так, что, к примеру, ваша служанка вырвала страницу из томика и написала на ней записку своему любовнику?
      - Нирри? - Умбекка чуть не расхохоталась. В Тарне не было ни единой из упомянутых ею ранее приходских школ. Нирри не умела ни читать, ни писать. Ну а чтобы у Тора с ней была интрижка, нет, это было уж слишком... даже Тор не мог пасть так низко...
      Умбекка сдержалась.
      Капеллан подошел к ней совсем близко и горячо зашептал в самое ухо:
      - Сударыня, у командора есть все основания полагать, что Алый Мститель в настоящее время находится в Тарнских долинах и где-то скрывается. Нам известно, что изменник владеет злым колдовством. На пути сюда наши солдаты чуть было не схватили его, но он улетучился, исчез, когда они в прямом смысле слова держали его в руках. Итак, он исчез. Но он слаб, это мы знаем наверняка. Не исключено, что он при смерти. Не мог ли он вернуться домой? Может быть, его кто-то прячет у себя?
      Сударыня, повторяю: вы не являетесь и никогда не будете являться объектом для подозрений. О да, вы нянчили этого мерзавца. Это истинная трагедия - чтобы ожидания дамы столь добродетельной и набожной были так подло обмануты. Но какова цена добродетели, если она никогда не подвергалась испытаниям? Единственное, о чем мне хотелось бы спросить вас... Умоляю вас, сударыня, если хоть что-то вам станет известно, не таите от нас эти сведения! О, я понимаю, как трудно, как невыносимо трудно вам будет принять подобное решение! Сударыня, и у меня есть сердце. Но ваш племянник - это давно не тот мальчик, которого вы когда-то держали на руках. Он разрушил себя, он отказался от себя, от своего настоящего имени. Он...
      Умбекка вскочила. Тартинки с джемом рассыпались по полу. Вечер, начавшийся так мило, грозил Умбекке мучительнейшим из унижений. Но она вдруг увидела, как могла бы все исправить.
      - Капеллан, довольно! - вскричала она. - Мое сердце рвется на части! Скажу единственное: какие бы остатки любви ни теплились в моем сердце к этому жуткому изменнику, эти чувства не идут ни в какое сравнение с моими принципами и добродетелями. Разве вы глухи? Разве вы слепы? Как вы могли, столько времени зная меня - о, как давно вы меня знаете! - как вы могли ничего не ведать о том благородном сердце, что бьется в моей груди? Разве вы способны представить, что порыв родственных чувств способен хоть на миг отвлечь меня от привычки следовать чувству долга? О лицемер! Да как вы смеете стоять в присутствии добродетельной дамы? Нет ничего, чего бы я ни сделала ради короля и бога Агониса! О сомневающийся человек, падите на колени предо мной и молите меня о прощении!
      Эй Фиваль повиновался. Он, с трудом скрывая смех, опустился на колени. А Умбекке показалось, что он рыдает...
      Впоследствии капеллан, усмехаясь, думал потом, что эта речь была лучшим номером в исполнении Умбекки. О, она прогрессировала, безусловно прогрессировала. Монолог - слово в слово был взят из романа "О делах военных и любовных".
      Когда Умбекка удалилась, кресло, повернутое к столу спинкой, развернулось. Командору понравились не все моменты беседы. Однако он понимал, что они были необходимы. Даму нужно было расшевелить, это понятно. Он поднял маску. Глаза его были мокры от слезы.
      - Эффектная сцена. Что скажете, капеллан?
      Капеллан поправил перчатки.
      - Мы не можем наверняка судить о том, что она знает, где скрывается мятежник, командор. Но если она пока этого не знает, думаю, очень скоро это станет ей известно. - По стеклянной крыше барабанил и барабанил дождь. - Ну а когда это станет ей известно - она поделится с нами этими сведениями.
      Старик улыбнулся. Улыбка вышла сострадательной. Подумать только командор, оказывается, был человеком чувствительным!
      - Хотелось бы сказать, что вы изумили меня, капеллан. Но, увы, не удивили.
      - Командор?
      - Она всеми силами корчит из себя добродетельную даму. А чего, собственно, еще от нее ожидать? Нам-то известно, кто она на самом деле?
      Командор довольно вздохнул и устремил взгляд на стопку книг на письменном столе.
      Корешки с золотым тиснением поблескивали в лучах лампы.
      У Элы в комнате в беспорядке валялось несколько старых потрепанных книг. Эла давно в них не заглядывала, да и Умбекка тоже. Вечером, снимая перед зеркалом украшения, Умбекка случайно бросила взгляд на небольшую полку. Она обернулась и, подойдя к полке, с отвращением принялась перебирать книги. Книжки оказались в ужасном состоянии и не шли ни в какое сравнение с шикарным "Агондонским изданием" командора, способным украсить жилище уважающих себя аристократов.
      Умбекка отыскала среди книг "Красавицу долин", открыла томик и поморщилась - взметнулось облачко пыли. Пыль могла запачкать ее нижнюю юбку! Мать Умбекки всегда говорила, что о качестве работы прислуги надо судить по тому, чисто ли в углах.
      Судя по чистоте в этом углу, Нирри вообще не работала. Умбекка открыла книгу...
      Да! Конечно.
      "КРАСАВИЦА".
      Вот и все, что было на титульном листе.
      Какие тут могли быть сомнения? Никаких.
      Умбекка сжимала в пальцах страницу, где недоставало половины. Испуганно, затравленно обернувшись, она взглянула на едва заметную фигурку на кровати. Эла медленно, ровно дышала. Сердце Умбекки бешено колотилось.
      Она гадала.
      Гадала.
      И тут ее посетила совершенно новая мысль. В записке было сказано: "Я люблю тебя, Тор". А что Умбекка сказала капеллану? Она сказала, что порядочная женщина никогда не написала бы такой записки. Затем капеллан высказал предположение, что, вероятно, записку написала служанка.
      Нет. Не служанка.
      В душу Умбекки закрались страшные подозрения. Она не закричала, не бросилась к спящей Эле. Нет. Она тихо, покорно ушла в свою комнатушку. Повалилась на кровать, не сняв нижних юбок, и долго беззвучно рыдала.
      Как же она была глупа!
      Как же непроходимо она была глупа!
      ГЛАВА 62
      НАДГРОБНАЯ ПЛИТА
      Сезон Терона уже отгорел, когда Джем встретился с Полтиссом Вильдропом в третий раз. Вот-вот должна была решиться судьба Джема.
      В тот день небо над деревней затянули мрачные серые тучи, собирался дождь. Джем пришел к плетню, но Каты там не оказалось. За время встреч с возлюбленной Джем успел ко многому привыкнуть. Не то чтобы его страсть утихла - нет, но к ней примешалось ощущение неизбежности. Он свыкся с тем, что иногда Ката не приходила. Джем не спрашивал почему. Он только печалился, но печаль его была туманна и спокойна. Но сегодня, стоя у плетня и глядя в серое небо, неумолимо предвещавшее скорый приход сезона Агониса, Джем ощутил острую тоску. Он и без того уже ощущал тяжелые предчувствия, понимал, что жизнь не может продолжаться по-прежнему, но теперь многое словно открылось ему в обнаженной жестокости. Когда на землю толстым слоем ляжет снег, когда он будет непрестанно сыпаться с неба, как он сумеет приходить сюда каждый день? Прежде ему казалось, что для него начинается жизнь, полная счастья и радости, а теперь он видел, что от многого будет вынужден отказаться.
      Джем проклинал свою беспомощность. Как он нуждался в прикосновении руки Каты! Она лишала его не только любви. Она лишала его жизни.
      Джем вернулся на кладбище. Сейчас, под вечер, здесь было пусто и уныло. Джему было так тоскливо! Он мечтал побегать по Диколесью, а вместо этого оказался здесь. Джем брел мимо могил неподалеку от того уголка, где когда-то выпивали офицеры.
      Свидетельства их пьяного дебоша до сих пор сохранились: осколок бутылочного стекла поблескивал между хитросплетениями корней тиса. На земле валялся промокший лист бумаги с текстом застольной песни, а рядом с ним зеленая женская подвязка, символ мужской победы.
      Надгробный камень покорно лежал в тени тиса. Плита со сглаженными временем краями, поросшая мхом, оказалась валуном среди травы и кустов. Надпись на плите прочитать можно было только с большим трудом. Жухлая, скользкая трава, желтые споры мха прятали ровные буквы эпитафии, но Джем даже по слабым очертаниям мог прочесть слова, посвященные памяти женщины по имени Катаэйн. Не сразу юноша догадался, что это древнее имя Эпохи Расцвета могла бы носить и Ката - да, наверное, то было ее полное имя.
      Джем неуклюже опустился на землю. Положил рядом костыли, сел на край плиты. Посмотрел себе под ноги. И тут он заметил в густой траве у плиты игральную карту, намокшую и покоробившуюся - видимо, кто-то выронил ее из колоды. Джем поднял карту. Картинка изображала темного бога, Короса. Черный, страшный, излучающий ощущение смерти, темный бог, казалось, на миг заглянул Джему в глаза. Юноша содрогнулся и выронил карту.
      Запахнув плотнее плащ, он вытянулся на плите. Лег на спину, устремил взгляд на небо, затянутое сетью ветвей вяза. Заморосил дождь. Джем закрыл глаза. Вначале он видел только мрак, но затем из недр мира, существующего внутри его мозга, возник черно-лиловый лик с игральной карты, ставший таким огромным, словно темный бог склонился над Джемом и смотрел с потемневших, набухших дождем небес.
      А потом полыхнули огненные строки:
      ИБО ВОССТАНЕТ ИЗ НЕБЫТИЯ
      МРАКОМ РОЖДЕННЫЙ ЗМЕЙ САССОРОХ,
      СИЛЫ СВОИ УВЕЛИЧИВ СТОКРАТНО.
      ЯВИТ ЧУДОВИЩЕ ИСТИННЫЙ ЛИК СВОЙ,
      ИМЯ, ЧТО ПРЕЖДЕ СКРЫВАЛО, ОБЪЯВИТ.
      Джем испуганно распахнул глаза.
      Он был потрясен. Он успел забыть о странном сновидении, явившемся ему в алькове. Теперь он вспомнил о том, как читал отрывок из "Мифолегикона", как закрылись тогда у него глаза, как книга выпала у него из рук. У книги треснул переплет. Как ему было жаль потом любимую книгу, когда он увидел рассыпавшиеся по полу страницы! Сам по себе сон, конечно, ничего не значил - ерунда, и только. Но теперь, когда Джем лежал на холодной могильной плите, тоска вернулась к нему. Джем ощущал страсть более сильную, нежели любое из чувств, испытанных им раньше. Он думал, что того, что было между ним и Катой, достаточно, чтобы наполнить его дни без остатка. Теперь же внутри него образовалась пустота, заполнить которую, наверное, не смог бы никто.
      Сассорох!
      Неужели он хотел стать Нова-Риэлем?