Старик огорченно вздохнул.
      - В ее глазах - наверное. Бывают люди, в глазах которых мы играем какие-то роли, хотя эти роли принадлежат не нам. Бывают люди, которые вообще хотели бы, чтобы нас не было на свете. Умбекка Ренч - из таких людей. Пока ты бредил, дитя, ты говорил о многом. Ты говорил ужасные вещи. Бедная Умбекка!
      - Папа, - вмешалась в их разговор Ката. - Джем ведь будет ходить, правда?
      Старик курил трубку. Он сидел на пне у входа в пещеру. Он услышал испуг в голосе дочери, обнял ее за плечи и привлек к себе.
      - Дитя, - сказал он. - Ты думаешь о белой крачке. Помнишь, я говорил тебе, что она не способна сыграть свою роль в природе. Ну а этот мальчик? Он сможет?
      - Папа, я тебя не понимаю!
      Под деревьями сгущался сумрак нового вечера. Шло время, но для Джема все дни, что он провел в Диколесье, были волшебными, идущими отдельно от другой, обычной жизни.
      Только иногда Джем задумывался о том, что он не сможет скрываться вечно. Сердце его кольнуло тоской, когда он вспомнил о матери, о Нирри, и он подумал о том, что они-то в отличие от него все эти дни жили по обычному времени.
      Может быть, они думали, что он умер?
      И сколько же времени прошло?
      Правда, подобные мысли посещали Джема только перед сном и со временем стали все реже тревожить его. По ночам, когда его раны зажили, Ката стала тихо-тихо подходить к нему. Она ложилась рядом и клала ему руку на грудь, как бы защищая его. Их обоих охватывало чувство безмятежности. А из леса до них доносилось уханье мудрого старого филина.
      Они даже дышали в унисон.
      А когда наступил последний день, не сразу стало понятно, что он хоть чем-то отличается от дней предыдущих. Не стало прохладнее, не подул резкий ветер, не показалось Джему, что примолкли птицы, хотя потом, когда он вспоминал об этом дне, ему казалось, что как раз так все и было. Наверное, в тот день и солнце сильнее золотило полянку перед пещерой, и в его золоте появилась светлая грусть приближавшегося сезона Джавандры. Пожалуй, и листья уже желтели и начали падать с деревьев.
      Да, если задуматься, то весь тот день был отмечен какими-то знаками.
      - Дитя, ты теперь в том состоянии, в каком был в тот день, когда твоя тетка повела тебя в тот ужасный дом, но такова ли твоя истинная природа?
      Вопрос был не простой и несколько загадочный, но Джем сразу понял, к чему клонит старик. Его зазнобило, а потом он понял, что на полянке стало как-то необычно тихо. Снова старик заговорил лишь немного погодя, и голос его зазвучал так, словно доносился откуда-то из потустороннего мира.
      - Есть еще одно снадобье, которое можно бы попробовать. Старик ушел в пещеру, а когда вернулся, в руке его был небольшой холщовый мешочек. Развязав шнурок на горловине мешочка, Сайлас высыпал немного себе на ладонь. Затем он наклонился к Джему и Кате. Те сидели тихо, словно завороженные. В лучах послеполуденного солнца сверкал и переливался песок на ладони старика.
      - Пробил ли час - вот что интересно? Я думал, что эти крупинки предназначены для меня, для того, чтобы я мог приостановить угасание моих ощущений, но я стар. Скоро...
      - Папа?
      Старик шагнул вперед. Его рука слепо шарила в воздухе - так, словно Сайлас искал опору. Искал Сайлас именно Джема, а не дочь. Он протянул к юноше руку, в которой держал песок. Старик разжал кулак и высыпал крупицы песка на волосы Джема, на лицо, на веки.
      Ката стояла на коленях около друга, затаив дыхание.
      - Если я не ошибаюсь, - сказал ее отец, - это дитя явилось на свет не таким, каким должно было явиться. Его истинная природа безобразно скрыта. В этот мир это дитя явилось лишь бледным подобием себя истинного.
      И старик обернулся к дочери.
      - Дитя мое, собери для меня побольше пригоршней земли Диколесья. Бери только самую плодородную землю, чтобы в ней было много спор и перегноя, помета сов и высохших жучиных надкрылий. Потом принеси чистой, свежей воды из реки. Мы смешаем землю с водой, сделаем мягкую, нежную мазь и добавим к этой мази Сверкающий Песок. Ну а потом должно произойти чудо.
      Все это было проделано. Джему было велено улечься посередине полянки на ложе из листвы. Его укрыли одеялом. Неподалеку от него горел костер, а над костром висел котелок с волшебным бальзамом.
      Котелок закипал - снадобье начало булькать.
      Старик опустился на колени рядом с лежащим юношей. Ката настороженно наблюдала за отцом, а тот завел медленную и тихую песню. Песня была странная - сочетание бессмысленных, казалось бы, звуков - диких, но все же не звериных. Звуков диких людей.
      Ката села на землю, запрокинула голову, выгнула дугой шею, и с ее губ свободно, беспрепятственно сорвался дикий вой.
      Потрескивал костер.
      Костер сложили из каких-то особенных веток и сучьев. Горя, он распространял тяжелый, сладко пахнущий дым. Дым струйками поднимался в воздухе, встречался с золотистым воздухом и смешивался с ним.
      Осторожно, бережно Сайлас Вольверон откинул одеяло. Долго-долго его пальцы ощупывали бледную кожу, путешествовали от головы до ног юноши и обратно. Издалека, как бы с большой высоты, Ката смотрела на наготу Джема. Множество ран зажило, от них не осталось и следа.
      Джем был здоров.
      Почти здоров.
      Юноша лежал, закрыв глаза. Он едва дышал. Казалось, он умирал.
      На глаза Каты набежали слезы.
      Но вдруг старик резко оборвал своё пение. Он рывком снял с огня котелок с бальзамом и опрокинул его прямо на Джема. Ката закричала, но крик получился каким-то глухим, бесчувственным, словно крик птицы.
      - Помоги мне, дитя. Помоги мне, - попросил ее отец.
      Ката послушно заработала руками. В темном, мягком бальзаме она видела множество золотистых крапинок. Ей хотелось потрогать их.
      И еще ей хотелось коснуться тела юноши.
      Ката и ее отец быстро и ловко намазывали бальзамом спокойное, бесстрастное лицо Джема, грудь, руки, ноги. Перевернули его на живот, потом - снова на спину. Они втерли бальзам в волосы и даже в веки юноши и между ног. Затем, когда бальзамом было покрыто все тело Джема, Вольверон сжал руками его вогнутую ногу и стал втирать в нее бальзам. Затем Вольверон сжал ногу еще сильнее.
      Вскрикнул.
      Казалось, он забирает себе боль юноши, пропускает ее через все свое также измученное болью тело.
      Послышался треск.
      Выгнутая нога.
      Потом вогнутая нога.
      Кату подташнивало. Теперь от костра валил густой дым, он обжигал ее горло, из глаз девушки ручьями текли слезы. Потом у Каты потемнело в глазах. А когда прояснилось, она увидела, что отец отошел от костра и стоит к ней спиной, опершись о посох.
      - Спаситель Орокона, - речитативом произнес старик. - Возможно, моя магия недостаточно сильна. Возможно, я слишком стар и немощен, чтобы принять внутрь себя всю тяжесть твоих страданий. Возможно... возможно...
      Он покачнулся, и Кате показалось, что он сейчас упадет.
      - Папа, - прошептала Ката. А потом крикнула: - Папа!
      Потому что Джем, словно сомнамбула, поднимался и в клубах дыма и лучах золотого света был похож на юного фавна. Лицо его уже не было зачарованным, неподвижным - глаза сверкали, губы восторженно улыбались.
      Он стоял!
      Он ахнул. Он закричал. Наверное, ему было больно.
      Ката бросилась к нему. Юноша был черен с головы до ног и усеян золотистыми искорками. Ката схватила его за руки и потянула к себе, дрожа от счастья. Фигура отца Каты скрылась за облаком дыма, и на миг во всем мире существовали только они двое. Этот миг им показался вечностью.
      Ката прошептала его имя:
      - Джем.
      Оно прозвучало словно волшебное слово. Ката отпрянула.
      - Джем! - повторила она и отпустила руки, а потом резко развернулась и побежала. Бросилась в чащу леса. - Джем! Джем! - продолжала Ката выкрикивать волшебное слово, она кричала это имя деревьям, земле и воздуху.
      Она подпрыгивала.
      Она кружилась.
      Да, да, она знала это!
      Он бежал за ней следом!
      А в это время на поляне, опираясь на посох, еле удерживался на ногах старик Вольверон. Около него кружилась струйка дыма, и ему казалось, что дым очерчивает границы его зрения, и что вот-вот полная слепота поглотит его раз и навсегда. Тогда, на ярмарке, когда Ката была еще совсем крошкой, сводная сестра сказала Вольверону, что золотистый песок как-то связан с той ролью, какую ему предстоит сыграть. Тогда Сайлас не знал, что его роль не в том, чтобы сохранить свое внутреннее зрение, а что чудесный песок, наоборот, окончательно лишит его зрения. Все было справедливо. Все было хорошо. Но если бы из пустых глазниц старика могли течь слезы, он бы сейчас горько плакал.
      - Ты хорошо сыграл свою роль, сводный брат мой, - послышался знакомый голос.
      - Ксал? - изумленно поднял голову Вольверон.
      - А ты сильнее, чем я думала. Ты больше чем наполовину ваган, Сайлас. Теперь я не сомневаюсь, что твое сердце бьется лишь во славу всемилосерднейшего Короса.
      На поляну шагнула старуха. Все это время она стояла за деревьями и видела все. Она бережно взяла своего сводного брата под руку и подвела к пню около входа в пещеру. Сайлас опустился на пень, Ксал села рядом с ним, не выпуская его рук из своих. Затем она откинула с лица старика капюшон, пробежалась пальцами по изуродованному лицу брата, по тем морщинкам, где текли бы слезы, будь у него слезы.
      Вот только теперь, если бы Вольверон мог плакать, то были бы слезы радости.
      - Но, Ксал... - изумленно проговорил Вольверон. - Как это вышло, что ты оказалась здесь? Вот не думал, что ты вообще вернешься!
      - Ладно тебе, Сайлас. Мог бы почувствовать, что я неподалеку. Мы все были здесь, все то время, пока у вас жил Спаситель Орокона. О, мы уже не те, что были раньше. На задворках деревни живут с десяток-другой оборванцев. Перебиваемся кое-какой торговлей, но таких пышных ярмарок, как бывали прежде, теперь уже нет. Все это в прошлом. - Старуха печально опустила взор. - Да и потом, скоро в Ирионе произойдут совсем иные торжества.
      - Ксал, о чем ты?
      - Все произойдет, как было предсказано. Победители сметают все на своем пути, и хотя они - ничто в сравнении с тем злом, которое вскоре захлестнет эти земли, однако и зла этих завоевателей больше чем достаточно для нас, детей Короса. Куда бы ни приходили синемундирники, отовсюду они гонят нас. За последний цикл нас прогнали на север от хариона. И даже здесь, мы знаем это, они идут за нами по пятам.
      - Но, Ксал, почему бы вам не отправиться в Агондон? Ведь там наши сородичи всегда могли найти работу развлекателей?
      - Многие из наших ушли вдаль по белесой дороге. Но, сводный брат мой, как я могла уйти, если знаю, что именно здесь решается наша судьба?
      Некоторое время они молчали. А посередине поляны догорал костер и рассеивался дым.
      - Ксал, я теперь ослепну окончательно? - спросил старик. Ксал внимательно всмотрелась в изуродованное лицо.
      - Пока нет, сводный брат мой. Возможно, то, что ты сделал сегодня, поспособствовало тому, чтобы оттянуть роковой миг, а возможно, просто этот миг пока не настал. И все же, сводный брат мой, когда-то это произойдет. Нити распутываются. Конец может настать быстро, а может прийти постепенно. Но он все равно придет.
      - Да. Все предречено.
      - Мой дорогой брат! - рыдания стиснули горло Ксал. Она обняла старика. - Знаки предсказывают нам, что все происходит согласно замыслу и что наши страдания - тоже часть замысла. Поначалу, Сайлас, тебе покажется, что ты потерпел неудачу. Но это не так. Ты сыграл свою роль, как до тебя свою роль сыграл карлик. Ты положил начало Третьему этапу.
      Предречено, что Спаситель Орокона будет преодолевать свое увечье пять раз, и всякий раз по-разному. И всякий раз он будет обретать новые силы, но все же будет слаб для того, чтобы начались его истинные испытания. В первый раз он обретет возможность передвигаться, но не при помощи ног, и во второй раз он также будет способен двигаться, но также не при помощи ног. На третий раз он пойдет сам, но это не продлится долго. В четвертый раз он обретет способность ходить, но лишь тогда, когда рядом с ним будет спутник. На пятый раз произойдет величайшее чудо, и это случится только тогда, когда юноша встретит свою судьбу.
      Но и это последнее чудо не поможет ему, ибо это случится не в нашем измерении, а в другом. Но с тех пор юноша будет ходить в своем измерении. И только тогда он будет готов к Испытанию. И тогда свою роль сыграет арлекин.
      - А я волновался за арлекина, - проговорил старик. - Он жив и здоров?
      - Он жив и здоров, брат мой. Но он пока ожидает своего часа. Его время еще не пришло.
      И старику стало грустно и тоскливо из-за того, что его час уже миновал.
      Конечно, этому не суждено было продлиться долго. Все кончилось. Неожиданно, внезапно.
      Ноги Джема стали прямыми и крепкими. Он мчался по подлеску. Он нагнал Кату. Она вырвалась и побежала дальше. Он снова нагнал и схватил ее. Они визжали и кричали. Они бежали все дальше и дальше. Они не ведали никаких преград. Лес расступался и пропускал их. Казалось, зелень леса бесплотна, бестелесна. Ката и Джем бежали как бы в каком-то ином измерении, существовавшем только для них двоих. Они бежали и выкрикивали имена друг друга.
      А потом случилось это.
      Конь.
      Всадник.
      И они мигом оказались в том измерении, из которого убежали. Джем дико закричал. Ката ответила ему криком. Огромный скакун, черный как смоль, встал на дыбы прямо на тропинке, загородив юной паре дорогу.
      - Тпру! - выкрикнул всадник, пытаясь сдержать коня. Джем быстро окинул всадника взглядом: черные сапоги, белые лосины, синий мундир с белой лентой через плече. Шляпа-треуголка.
      Ката повернула в лес.
      - Джем, скорее! - она протянула юноше руку.
      - Стоять! Ни с места! - рявкнул синемундирник. Затопали копыта. Сзади поспевал еще один солдат. А следом скакал еще один.
      И еще.
      - О-о-о-х! - простонал Джем.
      Ноги его подкосились. Он искал руку Каты, но не находил.
      Он попробовал встать на ноги, но не сумел.
      Ноги снова стали такими, как были раньше. Это был обман.
      Всадники окружили его.
      Он выкрикнул имя Каты, но вдруг и Ката тоже стала нереальной, выдуманной.
      Она исчезла.
      Джем, совершенно беспомощный, лежал на земле. Синемундирники спешились и с любопытством уставились на него. Потом они принялись тыкать в измазанного грязью юношу штыками.
      - Ваганская девка?
      - Не, парень.
      - А жаль! Хохот.
      - И чего нам с ним делать?
      Юноша-калека закрыл лицо руками. С деревьев падали сухие золотистые листья.
      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      ВИСЕЛИЦЫ НА ЛУЖАЙКЕ
      ГЛАВА 43
      ГИМН ВО СЛАВУ ФЛАГА
      - Не нравятся мне эти штаны.
      - Что значит - "не нравятся"?
      Крам согнул ногу в колене, оттянул штаны в паху.
      - Больно тесные. А рубаха-то, рубаха какая! Никак не пойму, с чего бы нам форму не надеть?
      Морвен выпучил глаза.
      - Послушай, ведь сержант Банч нам все доходчиво объяснил или нет? Нам предстоит внедриться. Мы с тобой как бы два простецких таких крестьянских мужлана и идем к ваганам. Честное слово, Крам, я полагал, что ты это легко усвоишь. Уж это мог бы понять. И тем более ты.
      - Чего-чего?
      Морвен шагал вперед, время от времени попыхивая глиняной трубочкой. Он думал о том, что на его счету - новая победа. А бедняга Крам попросту безнадежно туп. Вот ведь парадокс - чтобы он, Морвен, молодой человек из высшего общества, культурный, образованный, выглядел гораздо убедительнее в роли тарнского крестьянина! Ну, что ж... в конце концов, преподаватели юношеской академии были в восторге от того, как Морвен сыграл Рэкского нищего. Уж если что требовалось актеру, так это (по мнению Морвена) хорошее воображение.
      Показался табор ваганов, раскинутый на задворках деревни. За время последней луны объединенные войска, призванные осуществить тарнскую операцию, не показывались на люди, держались на тайной стоянке в ущелье Родека - безлюдном, диком месте по другую сторону Диколесья. Разведчики конные и пешие - выезжали и выходили на разведку в деревни, в те самые, куда вскоре должны были прийти отряды синемундирников. Морвену и Краму было поручено особое задание.
      - Чего это ты шагаешь как-то не так, - отметил Крам, догнав Морвена.
      - Что значит - не так? Я же крестьянин. Неуклюжий, косолапый.
      Морвен собрался уже было добавить, что свою походку вырабатывал, приглядываясь к Краму, но счел за лучшее умолчать об этом.
      - Не-е-е. У тебя видок такой, будто у тебя в заднице морковка.
      Морвен как раз в это мгновение затянулся трубкой и дико закашлялся.
      - Рекрут Крам, - сказал он, откашлявшись, - тебе никто никогда не говорил, что у тебя особый талант вульгарности? Насколько я помню, именно так профессор Мерколь отзывался о Дронвале, жизнеописателе последней династии Хоренов. На мой взгляд, такая точка зрения попахивает изрядной недооценкой, но в отношении тебя, Крам, это ироническое восхваление может быть применено с...
      Но Крам не слушал излияний напарника. Он смотрел в сторону ваганского табора. Раскинувшийся по полю около старого амбара табор тянулся до первой невысокой гряды холмов. Краму зрелище это казалось волшебным: скопище разноцветных фургонов, полосатых будок, пони - яркое пятно на фоне громады мрачного замка и белых гор. Позванивали колокольчики, где-то играла скрипка - все это уводило Крама в мир ваганских ярмарок его детства. Ярмарки появлялись до того, как дела в Варле пошли худо. Тогда ваганы ушли. Здесь была не ярмарка. Все тут было какое-то нищее, обшарпанное, но и этого здесь, в тарнских долинах, хватило молодому крестьянскому парню, чтобы он вспомнил детство. Вдруг эти жуткие северные края перестали казаться ему такими уж ужасными. И даже день показался теплым.
      Крам забыл о плохо сидящем костюме и поторопился вперед:
      - Морвен, давай быстрее.
      - Крам, мы туда не развлекаться идем!
      Морвену пришлось ускорить шаг, даже побежать, чтобы поспеть за напарником. Откровенно бежать он не отваживался - это как-то не вязалось с выработанным им в уме образом неуклюжего и косолапого крестьянина. Но ведь им велели ни на шаг друг от дружки не отходить! Уже в тысячный раз Морвен пожалел о том, что он сейчас не в Агондоне. Сейчас он даже не отказался бы поприсутствовать на лекции у профессора Мерколя, так уж и быть! Полный отвращения к самому себе, Морвен вошел следом за Крамом в ваганский табор.
      На взгляд Морвена, в таборе не было ничего особенного - кроме полуразвалившихся повозок и полинялых шатров. От небольших костров струился хилый дымок. Тощие лошади - кожа да кости - бродили где попало, нестреноженные. Бегали чумазые голые ребятишки. Что бы там ни говорили о военных, по сравнению с табором в лагере все-таки имелся какой-никакой порядок. Здесь же, в ваганском таборе, было грязно, шумно и мерзко. Разве можно было себе представить какую-либо интеллектуальную жизнь в подобном месте? Мимо прошествовала женщина в тюрбане и ярком платье. Морвен с ужасом отметил, что к груди она прижимала младенца и младенец этот - страшно представить - сосал ее грудь! Женщина улыбнулась Морвену, и в глазах ее о, ужас! - блеснуло что-то вроде весьма недвусмысленного приглашения.
      Морвен побагровел от стыда.
      На двух фальшивых крестьянских парней воззрилась группа смуглокожих мужчин с серьгами в ушах. Во взглядах этих людей не было ни подозрительности, ни враждебности, однако догадка, пожалуй, была. А может быть, они просто были пьяны - так с отвращением подумал Морвен. Мужчины передавали друг дружке большой глиняный кувшин и отхлебывали из него весьма и весьма внушительные порции. Один из них перебирал струны какого-то диковинного струнного инструмента. Голова его была обвязана лиловой лентой.
      Морвена передернуло. Он схватил Крама за руку и потащил прочь. Крам протестовал. Упирался. Он был не против тоже хлебнуть из кувшина. Мужчины рассмеялись вслед солдатам.
      Крам не слишком сильно расстроился.
      - Морви, глянь! - молодой варланин тыкал пальцем в темно-синий занавес, расшитый блестящими звездами. - Это ж предсказательница. Пойдем, а вдруг она тут!
      На сей раз Морвен за напарником не пошел. Он сжал зубы, вздернул подбородок, и глаза его подернулись дымкой всезнания. Он точно знал, что должен сделать. Он уже сочинял в уме описание этих опустившихся людей и их лагеря. Пожалуй, не помешает стилизация в духе Дронваля. Да. Точно. Его мысли уже складывались в изящные строфы. И когда придет время доклада, сержант Банч будет потрясен способностями рекрута Морвена.
      На душе у Морвена сразу полегчало.
      Первой заподозрила неладное старушка служанка.
      Как-то утром она развешивала во дворике перед Цветущим Домиком панталоны и нижние юбки досточтимой Воксвелл, как вдруг, откуда ни возьмись, появилась старушенция, еще более дряхлая, нежели сама служанка. Старушенция ковыляла по тропинке, выкрикивая беззубым ртом:
      - Булавки, иголки, нитки!
      Голос у старушки был негромкий, но все же она довольно разборчиво поинтересовалась, не занимается ли служанка вышиванием и какого цвета одежду в ближайшее время собирается штопать.
      Следующим, кто почувствовал, что происходит нечто необычное, был Арон Трош, проще говоря - Боб. В зале "Ленивого тигра" молодой человек приятной наружности, прискакавший на чалой кобыле, ни с того ни с сего вдруг отер пивную пену с губ, схватил Боба за рукав и требовательно вопросил, может ли он без запинки прочесть Главную Молитву. У Боба от страха засосало под ложечкой. Нервы у него в последнее время шалили.
      - Отпусти парня, - пьяно пробулькал Стефель.
      Позже, возвращаясь по дороге в замок, старик кучер придержал лошадь, чтобы бросить монетку какому-то нищему попрошайке. До сих пор на этой дороге попрошайки ему никогда не попадались, но покуда Стефель пытался пьяными мозгами осмыслить этот факт, нищий уже вспрыгнул на козлы и уселся рядом с ним, после чего принялся жаловаться кучеру на свои злоключения и вызывать его на ответную откровенность. Наутро нищего в замке обнаружила Нирри и вынуждена была выставить его. Что-то в этом человеке было такое, из-за чего Нирри становилось страшно. "Пестрый. Ну, этот, я тебе доложу, был силен!" - говорил нищий отцу Нирри, наваливаясь на Стефеля плечом. Нищий рассказывал о своих "коллегах" и надо всеми потешался. Как бы между прочим он упомянул об одном парне, который носил под лохмотьями костюм арлекина.
      - Теперь-то таких не встретишь - а, что я говорю, господин Стефель?
      Несколько дней спустя все было кончено.
      А за несколько дней до прихода в деревню синемундирников с деревьев начали падать испуганные, дрожащие листья. В последний вечер досточтимая Трош вдруг отложила свой рыжий парик, который в тот миг расчесывала, выглянула в окно и посмотрела на лужайку. "Что-то будет", - подумала она. На небе сгустились тучи. Сумрачный свет словно проникал через завесу. Дома по другую сторону лужайки приобрели какой-то сказочный вид - казалось, будто бы они приподнялись над землей. Венди Трош потерла щеки, тряхнула головой и спустилась вниз. За окном трепетал и бился сухой коричневый лист. В последний раз ударился о стекло и умчался прочь.
      - А ведь я еще намедни говорил, что вроде потеплело, - жаловался в это время рекрут Крам. Рот у Крама был набит. Молодой крестьянин из Варля сидел в широком плаще с котелком на коленях и увлеченно поглощал солдатский паек. - Ты еще трепался, что я привыкну, Ольх, - укоризненно бросил он сослуживцу.
      - Я-то точно не привыкну. Бр-р-р, - притворно поежился Ольх. - Только это еще ягодки пока что, варланин. Я бы на твоем месте уже давно штанишки намочил.
      - Чего-чего?
      - Ну, это мой старик так, бывалоча, говаривал. "Если холодно в горах, мерзнет кое-что в штанах". Похоже на правду, а? Ну, ладно, варланин, ты не дрейфь сильно-то. Но хорошего ждать не приходится. Кумекаешь?
      - Не-а? - глаза у Крама округлились.
      Солдат Роттс расхохотался, и его внушительный животик затрясся.
      - Ладно, не трусь, парень. Просто эти тарнские засранцы нам могут задницы поджарить с утра. А ты что-то притих, профессор. Об чем думаешь, а?
      Морвен, сидевший сгорбившись над котелком, оторвал еще один кусок от краюхи хлеба. Несколько дней подряд молодой ученый вел себя тише воды, ниже травы. Он был унижен. Он сочинил великолепный доклад в стихах о посещении табора ваганов. Он ожидал, что сержант Банч будет в полном восторге и что он, вероятно, попросит Морвена повторить рапорт перед капелланом. Но сержант Банч только накричал на него и велел докладывать, как положено по уставу. По уставу! Морвен рассеянно поднял голову, но не увидел ничего, кроме рядка грубо сколоченных уборных. Он предпринял отчаянную попытку ответить на поставленный вопрос.
      - Вы рассуждаете, господин Роттс, так, словно мы находимся на территории чужой страны. Но ведь мы в Эджландии, не так ли? Не следует ли мне напомнить вам, что Тарнские долины - всего лишь периферия агонистских земель, но при этом важнейший элемент для их целостности. Если вы желаете поспорить, то я приведу цитату из "Хроник" Дронваля...
      - Пр-р-р-р!
      - Ой, Роттси, ты даешь!
      Солдат Роттс помахал плащом.
      - Это все бобы треклятые!
      Рекрут Ольх хихикнул и пошевелил ушами - просто так, ради смеха. Рекрут Крам поплотнее закутался в плащ и чихнул. Он думал о том, что станется утром, и ему было страшно. Их опять заставят маршировать, и будет холодно-прехолодно!
      На следующее утро перемены, предсказанные досточтимой Трош, не заставили себя ждать.
      Всю ночь на лужайке шуршали опавшие листья - так, словно там копошились крысы. Потом, под утро, зарядил дождь. А потом повис густой туман. Арон Трош выносил из комнаты Нова-Риэля глиняный ночной горшок. Он осторожно спускался по лестнице, стараясь не опрокинуть горшок. В боковом окне он увидел только белесую дымку. Всю ночь, лежа в кровати, он прислушивался к тому, как скребутся крысы.
      - Что же будет? - повторил он вслух несколько раз, пока Полти храпел. В комнате опять мерзко пахло. В последнее время у Полти начались нелады с желудком - вернее сказать, с кишечником.
      Боб радостно вдохнул прохладный утренний воздух. Наклонился, перевернул горшок и тут услышал: ба-бах.
      Это было похоже на удар грома. Птицы, испуганно крича, сорвались с деревьев и заметались в воздухе.
      В наступившей тишине Боб опустил горшок на землю. Последняя порция содержимого кишечника Полти плюхнулась черным зловонным комком на дно выгребной ямы. Боб поднял горшок и, осторожно ступая босыми ногами, поплелся обратно в кабачок. Там он подошел к окну, выходившему на лужайку, открыл его и выглянул. Точно. Звуки исходили от лужайки.
      - Арон? Что там такое? - голос матери, опережая ее самое, торопливо сбежал по ступенькам.
      Цок-цок, цок-цок.
      А потом загремели барабаны, и почему-то именно барабанный бой, а не орудийный залп возвестил о том, что прежним временам в Ирионе пришел конец. Что-то случилось.
      Наконец случилось.
      Деревенские жители медленно подтягивались к лужайке. Зарядил дождь. Он тихо шуршал в коричневатой пожухлой траве и желтой стерне, постукивал по бурым, красным и оранжевым опавшим листьям, безжалостно падал на сгорбленные плечи домотканых курток крестьян и яркие мундиры солдат. Струи дождя заливали дуло пушки, растекались по белой коже барабанов, падали капельками с полей шляпы капеллана, не слишком уверенно наблюдавшего за разворачивавшимся перед его взором зрелищем.
      - Думаете, все собрались, сержант?
      - Не все, господин.
      - Ну что ж. Скажем так - и этих достаточно.
      Барабаны умолкли. Капеллан, которому немного помог сержант, взобрался на бочонок, который по приказу сержанта спешно прикатил мальчишка из кабачка. Эй Фиваль торжественно развернул розоватый свиток пергамента. Прокашлялся.
      Тут заржала лошадь.
      Жители деревни рассмеялись.
      - Женщины и мужчины Ириона...
      Из задних рядов толпы кое-кто уже потянулся по домам. Эй Фиваль натянуто улыбнулся. Нужно было срочно что-то предпринять! Но... Но... Командор в этом смысле был четок. Не следовало предпринимать ничего, за исключением самых крайних случаев. Эй Фиваль рассеянно нащупал пистолет, ощутил, как приятно давит оружие на ребра...
      - Мужчины и женщины Ириона... Шлеп!
      Он держал пергамент почти прямо, но и это не помогало. Чернила немилосердно размывало дождем. Фиваль вздохнул. Ладно, ничего страшного. В таком случае он будет импровизировать. Он набрал в легкие побольше воздуха, и слова потоком хлынули с его губ.
      Он превозносил прелести правления синемундирников, он восхвалял могущество и славу его императорского величества, короля агонистов, мощь его войск и справедливость его законов, его строгость и милосердие, его мудрость и набожность. Фиваль перечислил великие победы в Зензане, выразил упование на новые победы, готовые пролиться дождем (при этих его словах в толпе послышались сдавленные смешки) по всем уголкам благословенного и славного королевства Эджландии.
      Ириону должна была быть возвращена былая слава.
      Ириону суждено было стать гарнизонным городком.
      - Да здравствует король!
      - Король! - подхватили солдаты, и отсыревшие барабаны выбили дробь, и над полянкой заколыхалось знамя синемундирников. Запели волынки, зазвучал гимн во славу флага - последняя и самая величественная из песен победителей. Командор предложил, чтобы в это мгновение капеллан запел сам и вовлек жителей деревни в пение. Торжественный гимн должен был влить благоговение в их чистые крестьянские души.
      А еще - укрепить их верность королю.
      И залечить старые раны.
      Эй Фиваль глядел на ирионцев и сильно сомневался в том, что командору пришла в голову ценная мысль. Жители деревни, скорее всего, забыли слова этого гимна.
      ГЛАВА 44
      КАПЕЛЛАН НАНОСИТ ВИЗИТ
      Через несколько дней капеллан нанес два визита. Оба - жителям деревни, не явившимся на призыв барабанного боя. Первый визит привел капеллана в замок.
      - К вам капитан Фиваль, госпожа, - прогнусавила болезненного вида служанка и провела капеллана в комнату, похожую на пещеру. Как тут было уныло! Как бедно! Капеллан придирчиво разглядывал комнату. За балдахином на большой кровати кто-то лежал. Полная женщина в черном платье, сидевшая у камина, даже не подумала встать и встретить гостя. Более того - она даже не смотрела в его сторону. Капеллан оскорбленно поджал губы.