Впереди обоза маршировали шеренги пехотинцев в синих мундирах, а непосредственно за каретой гарцевали кавалеристы - также в синей форме, и притом на скакунах в синих попонах. В целом создавалось впечатление огромной синей змеи, которая, медленно извиваясь, ползла по холмам, повторяя все подъемы и спуски белесой дороги. На ветру трепетали синие флаги и штандарты. Уставленные вверх штыки как бы протыкали синий-синий воздух. До слуха капеллана донеслось мерное "бум-бум" барабана. И он понял, что, оказывается, слышал этот звук всю дорогу!
      Синие мундиры шагали в Ирион.
      Скоро пути конец. Скоро они придут.
      Вот только в Ирион сразу не войдут. Командор отдал приказ о проведении самой тщательной разведки. Капеллан давно знал, каковы планы командира, но только теперь задумался об этих планах по-настоящему. И они его растревожили. Ну, так... совсем немного.
      Тарнские долины можно представить по-разному. С двух сторон - так, по крайней мере, до сих пор полагал капеллан. Первый вариант: представить себе этакий пасторальный мирок - жирные со свинью, примерно тех же габаритов молочницы... ветряная мельница... чистая, веселая река. Любовные записочки, наколотые на сучки деревьев в лесу. Второй вариант был несколько менее привлекателен. Тут на ум приходили коровьи кизяки, длинные обеденные столы из грубо сколоченных досок, безобразная стряпня и крестьяне с щербатыми улыбками.
      Прежде капеллан никогда не выезжал из Агондона, однако жизненного опыта ему хватало на то, чтобы понять: второй вариант гораздо реальнее. Капеллан думал о том, что прежде, говоря об обитателях Тарна, представлял себе существ неуклюжих, провинциальных болванов. Но до сих пор ни кому в голову не приходило, что эти болваны могут быть опасны. Капеллан с грустью смотрел на марширующее войско. Скажи ему кто-нибудь год назад, что он будет путешествовать вместе с таким вот грандиозным конвоем, он бы рассмеялся этому человеку в лицо.
      Командор заерзал на сиденье.
      - Капеллан!
      - Командор?
      - Я знаю, чем вы там занимаетесь.
      Капеллан опустил занавеску и подумал о том, что его жизнь, кажется, возвращается на круги своя.
      Старик командор обращался с ним в точности так, как в детстве мать.
      Капеллана звали Эй Фиваль.
      Будучи молодым человеком, он отличался красотой особого рода: с одной стороны, черты его лица были совершенны, идеальны, но с другой стороны, в них отсутствовала какая бы то ни было изюминка. А это означало, что характер у обладателя такой внешности может проявиться лишь в том случае, если на его долю выпадут более или менее серьезные испытания. Чаще всего жизнь такие испытания предоставляет, но не всегда. Разбитые надежды, неудачный любовный роман - все это могло миновать человека.
      Так и было с Эем Фивалем. Беды обходили его стороной. Его нельзя было назвать глупым человеком - нет, он был по-своему мудр. Вот только ему очень недоставало опыта в определенных вещах.
      В юности он очень заботился о своей болезненной матери. Однако забота эта скорее была для него повинностью, нежели чем-то иным. Он любил мать потому что любить мать полагается. Он читал ей после обеда. Порой с ней даже бывало интересно. Мать была на короткой ноге с архимаксиматом, и когда она умерла, эта дружба способствовала тому, что молодой человек без особых проволочек был принят в члены ордена Агониса. Что еще того замечательнее как раз в это же время появилась вакансия в главном храме Агондона - место чтеца канона. Эя Фиваля приняли.
      Казалось, можно было бы позавидовать такой безмятежной жизни - Эй жил в роскоши, но при этом воспринимал то, что имел, как данность. Ничто не мешало ему, он не чувствовал никаких препон в своем продвижении по жизни. Правда, можно было бы заметить, что Фиваль мог бы продвинуться по службе, занять более высокое положение в рядах ордена агонистов. Да, заметить такое можно было бы, но замечали крайне редко. Ошибки совершить можно только при попытке что-либо сделать. У Эя Фиваля не было желания стать одним из сильных мира сего.
      Время шло, но взрослый Фиваль сохранил свои юношеские убеждения - ну разве что они стали не столь ярко выраженными. Он по-прежнему был красив. За него мечтали бы выйти замуж многие женщины - но только до тех пор, пока не задумывались получше: а стоит ли? Черные одежды веры очень шли Фивалю. Круг Агониса всегда ярко сверкал на его груди, руки всегда были затянуты в безукоризненно белые перчатки. Но перчатки не прятали никаких секретов. Руки у Фиваля были самые обыкновенные - вот только он не желал ни к чему в этом мире прикасаться.
      Да, его волновали события в королевстве, но совсем немного. Синекура главного агондонского храма давала Фивалю возможность бывать в гостях у самых знатных семейств. Пройдя жизненный путь до середины, он всегда имел свое уютное местечко за чайным столиком и за карточным столом, на обедах и балах.
      Баловень жизни - ни дать ни взять. Многие высокопоставленные дамы избрали его своим сердечным поверенным. Его было трудно чем-либо удивить, а советы он всегда давал превосходные. Что же до самих дам, то они, конечно же, были очень набожны и много времени уделяли молитвам. А уж тем более их духовный советник (так дамы именовали Эя Фиваля), и пускай злые языки утверждали, что он навещает их в несколько... ну, скажем так, интимной обстановке.
      Между тем имя Эя Фиваля никогда не участвовало ни в одном скандале. Не было никого, кто относился бы к нему неприязненно. С другой стороны, не было никого, кто полагал бы, что Эй Фиваль на что-то такое способен. Один светский шутник как-то удачно пошутил. В будуары дам А, Б и В, сказал он, входили многие, однако Эй Фиваль входил только в их будуары. Это было правдой, и тем более несправедливым представлялось то, что теперь Эй Фиваль был вырван из такой приятной, удобной, привычной для него жизни.
      В последнее время в шикарных гостиных Агондона начали поговаривать о Великом Возрождении. А надо сказать, что одним из замечательных качеств Эя Фиваля было его красноречие, говорил он столь же чудесно, сколь умел и слушать своих собеседников, а уж распространяться на любую тему мог сколько угодно, и притом весьма убедительно и логично. Но занудой Фиваль не был. Напротив: в разговор он вступал лишь тогда, когда требовалось, и умолкал ровнехонько тогда, когда чувствовал, что пора умолкнуть - да нет, даже, пожалуй, чуть пораньше. На это дело у Фиваля было чутье.
      Примерно в то самое время, когда разговоры о Возрождении только-только начались, Эю Фивалю случилось быть по приглашению в доме леди Чем-Черинг женщины, стоявшей чуть поодаль от привычного для Фиваля круга. Леди Чем-Черинг славилась тем, что обожала ругать провинции Эджландии за их безбожие. Ну и, естественно, разговор коснулся северных областей, где разрушение морали и веры было особенно ужасающим. И естественно, в разговор вступил Эй Фиваль. Взяв для примера Тарнские долины (на самом деле для Фиваля это название было нарицательным и означало не более чем "отдаленные провинции"), он сказал о том, что Возрождение должно пронестись по тамошним краям, словно лесной пожар по горам, по долам. От этого пожара должны были воспламениться сердца. Возрождение должно было (Фиваль до сих пор помнил слово в слово то, что сказал тогда) стать непрестанным, неугасимым, вечно горящим. То была одна из лучших проповедей Фиваля. Совершенно ясно Возрождение становилось модой сезона. Следовательно, на время, покуда эта мода не прошла, Эй Фиваль мог побыть ее глашатаем. И ничего при этом не потерять.
      То есть так бы оно было, не возникни двух помех. Первой оказался архимаксимат. Он не присутствовал на приеме у леди Чем-Черинг, однако эта добрая госпожа была его закадычной подругой и вкратце пересказала содержание пламенной речи Фиваля.
      Вторая помеха - что ж, второй помехой стало само время, хотя если и было что-то третье, то тут следовало бы вести речь о делах порядка интимного, и касалось это одного близкого приятеля леди Чем-Черинг. Пошел слух, будто бы предал эту интрижку огласке именно Эй Фиваль. Поговаривали, будто "сердечный поверенный" стал несколько беспечен.
      Архимаксимат вызвал к себе Фиваля.
      - Ах, Эй, мой мальчик! Милый мой Эй, - так начал беседу с молодым каноником архимаксимат, однако довольно быстро перешел на холодный, формальный тон. - Эй, сегодня я побывал на аудиенции у его императорского агонистского величества, - сообщил архимаксимат, хотя Фиваль отлично понял, что архимаксимат побывал не у самого короля, а у премьер-министра. - Уже целый цикл его величество не жалеет сил ради завоевания и усмирения непокорных зензанцев. Теперь кампания по их усмирению близится к концу. Теперь всем нам предстоит посвятить свои усилия моральной и духовной перестройке земель, вверенных нашему попечительству. Его величество издал указ, согласно которому в каждую из девяти провинций, а также в захваченные нами области Зензана, будут назначены военные губернаторы, которые станут там правителями.
      Эти люди избраны из самых благородных героев войн, имевших место в течение последних циклов. Лорд Бараль, разбивший красномундирников на юге страны, станет главнокомандующим в Варби и Голлуче. Мидлексион станет графом Тонионским. Лорд Микэн, освободитель Рэкса, вернется в столицу Зензана. Принц-электор Джераль, адмирал лорд Крэль, генерал лорд Горголь все они будут вознаграждены подобающим образом. И еще, ах да, конечно, Оливиан... - Архимаксимат сделал небольшую паузу. - Оливиан Тарли Вильдроп, герой осады Ириона, вернется в провинцию, где его имя будет овеяно славой во веки веков. Тебе что-нибудь известно о командоре Вильдропе, Эй?
      Вопрос не был особо трудным: всякий в Агондоне что-то да слышал о герое осады Ириона, который теперь пребывал в такой невероятной немилости... Было несколько случаев, когда Эй Фиваль пылко осуждал Вильдропа в разговорах, призванных рассеять послеобеденную скуку. В разговорах всегда выходило, что Вильдроп - человек неплохой. Однако Эй Фиваль был неглуп. Архимаксимат назвал Вильдропа "героем". Он произнес слово "слава".
      Это явно была какая-то проверка.
      - Оливиан Тарли Вильдроп - великий человек, - сказал Эй Фиваль. - Я бы даже сказал, что он один из величайший людей в Эджландии. Он родился в простой семье, но словно ястреб вырвался из своей среды и взлетел к высотам военного искусства, став одним из самых отважных воинов нашего времени. Если бы не он, разве мы избавили бы от богопротивного правления красномундирников? Нет. Если бы не он, разве разбили бы мы окончательно последний оплот вианийцев? Смешно даже спрашивать об этом. Сейчас он старик, и нашлись бы такие, кто стал бы выискивать промахи в его карьере, но Вильдроп так долго служил короне, что промахи неизбежны. Однако я уверен, что он все еще способен на многое, да и заслужил не меньше.
      Архимаксимат просто лучился довольством.
      - Вот я и подумал, что ты, Фиваль, тот самый человек, который способен воздать Вильдропу по заслугам.
      Эй Фиваль вежливо улыбнулся:
      - Архимаксимат?
      А теперь капеллан, находившийся так далеко от Агондона, шарил рукой по сиденью - искал трутницу. Пора было снова зажечь масляную лампу и прочесть очередные главы из книги "Служанка? Нет, госпожа!".
      Капеллан думал о том, что нашлись бы такие, кто впал бы в отчаяние, получив такое назначение, как он.
      Но не таков был Эй Фиваль.
      Фитиль вспыхнул. Лампа разгорелась, освещая золотое тиснение томиков "Агондонского издательства" на подвесной полочке. И вдруг Фиваль припомнил, как когда-то давным-давно он слышал сплетню насчет того, кто на самом деле скрывался под псевдонимом загадочной "мисс Р".
      Но это, конечно, была самая обычная сплетня.
      ГЛАВА 39
      ЦВЕТУЩИЙ ДОМИК
      - Неправильно свернули. Вот что случилось в последний раз. Все просто на самом деле. Надо было налево, а я пошла направо. Или наоборот - надо было направо, а я пошла налево?
      Джем остановился в тенистой аллее.
      - Тетя? Вы знаете дорогу?
      - Ну конечно, знаю, Джем! - рассмеялась Умбекка. - Разве я могла забыть дорогу к Цветущему Домику?
      Прошло несколько дней, а вместе с ними прошла тревога, что теплому сезону - конец. Солнечные лучи заливали аллею. В руке Умбекка держала корзинку. Все было как обычно, было решено вторично попробовать добраться до Цветущего Домика.
      Вот и поворот налево, а не направо.
      - А тигр... - пробормотал Джем.
      Казалось, Умбекка ничего не боится.
      - В стародавние времена... - начала она беспечно.
      - Это когда вы, тетя, были молоды?
      - Нет, милый, это было очень давно, когда меня еще не было на свете. В те времена правил отец нашего короля. Тогда лесные тигры свободно разгуливали по долинам и крестьяне их очень боялись.
      - Как змея Сассороха?
      - Ну, нет, все-таки, пожалуй, не так, как Сассороха. Но тигры драли коз и кур и даже маленьких детишек, что уходили в лес.
      Джем поежился.
      - А потом что стало с лесными тиграми, тетя?
      Глаза у Умбекки были маленькие, но сейчас сверкали, словно угольки, а голос звучал таинственно и глуховато.
      - Потом была Большая Охота!
      Умбекка шагнула к юноше. Джем чуть не вскрикнул.
      - Старый герцог - отец нынешнего герцога, поклялся, что очистит долины от "полосатых злодеев". Со всего Тарна съехались охотники. Охота продолжалась целый цикл, каждый из сезонов.
      Джем попытался представить себе, как это происходило, и испытал странную смесь чувств - восторг и ужас. Бедные тигры! Джем как воочию видел стаю гончих псов, слышал их заливистый лай, слышал топот копыт сотен коней, несущихся по лесу.
      Умбекка заговорила тихо, нараспев:
      - Но всегда болтали, будто бы один тигр уцелел - что он живет и живет и никогда не умрет. Эти истории мы слышали, когда... о, так давно, когда мы с Руанной были самыми простыми девочками... - Тут Умбекка вдруг громко, неприязненно рассмеялась и сказала нечто такое, чего раньше не говорила никогда: - Что я за глупости болтаю.
      Джем смутился. Это уже как-то не было похоже на игру.
      - А этот старик... - попробовал Джем возобновить разговор чуть погодя.
      В ответ он мог бы выслушать историю о жутком грехопадении, о безумце, который вырывает у детей печень и жарит на угольях в лесу. Порой жуткий старик стучит в окна в спальни к детям.
      Но Джем не очень-то в этот рассказ поверил бы.
      Умбекка умолкла.
      - Этот злой старик... - погромче сказал Джем.
      - Злой, Джем? - немного рассеянно отозвалась Умбекка. Солнечные лучи сегодня били сквозь листву как-то особенно резко, и тени лежали на светлом песке дорожки, словно черное клеймо. - Грубый, - продолжала Умбекка. Глупый человек. Он просто старый отшельник. Когда-то он жил в деревне. А потом ушел в лес. Мне до него никакого дела нет, он меня совершенно не интересует...
      - Тетя, но вы же говорили...
      Они дошагали до следующего поворота - свернули на этот раз направо, а не налево. Джему, глядящему в спину тетки, показалось, что толстуха зашагала быстрее. И тут юноша увидел, что корзинка, которую несла Умбекка, вовсе не тяжела.
      Положительно все сегодня, все было не так, как раньше.
      - Тетя!
      - Смотри, Джем. Вот мы и пришли!
      Цветущий Домик возник перед ними неожиданно - как будто взял да и вырос среди деревьев. На заросшей тропинке.
      Во всем остальном домик тоже оказался удивительным. Джем представлял себе домик маленькой одноэтажной хижиной из грубых саманных кирпичей, стены которого сплошь поросли плющом. А перед глазами юноши предстало высокое, внушительных размеров здание с большими окнами, закрытыми ставнями.
      К тому же дом оказался крепким.
      От аккуратно стриженой лужайки домик отделяла плетеная изгородь, вдоль которой тянулись безукоризненно подрезанные колючие кусты. Усыпанная гравием дорожка вела к двери с начищенным до блеска медным дверным молотком. Оконные рамы, увитые жимолостью, тонкая струйка дыма из печной трубы.
      Тетя Джема взяла молоток и постучала.
      - Тетя, - предпринял Джем очередную попытку.
      Он остался на дорожке и с любопытством разглядывал дом. Озаренный ярким солнцем, он непостижимым образом напоминал узорчатый пряник.
      Дверь отворилась так быстро, что можно было подумать, что по ту ее сторону только и ждали, когда постучат. На пороге стояла женщина в темном платье - старушка, сгорбленная, вся в морщинах. Поверх платья у нее был надет фартук.
      Вот только она была намного чище и аккуратнее, чем Нирри.
      Морщинки сложились в некое подобие улыбки. Джем не слишком уверенно, нахмурив брови, последовал за тетей к дому. И вошел в чистенькую прихожую.
      Проведя гостей в дом, хозяйка откашлялась и проговорила:
      - Госпожа Ренч. Мэм. Господин Джемэни.
      В маленькой гостиной вся обстановка была такова, что Джем почувствовал себя неловко. Цветастые обои, стулья, обитые ситцем, узорчатые тарелки в буфете со стеклянными дверцами... А у окна на стуле с прямой спинкой сидела худая и очень бледная женщина. Она наклонила голову и поприветствовала Умбекку.
      - Моя дорогая, вы чудесно выглядите! - закудахтала Умбекка и поплыла к хозяйке. Та не поднялась со стула, лишь подставила щеку для поцелуя.
      Однако Умбекка нисколько, похоже, не обиделась.
      - Джем! Подойди же! Он стеснителен, - добавила она со смешком, и, пожалуй, смех ее прозвучал слишком резко.
      Хозяйка не ответила Умбекке улыбкой. Она сидела, сложив руки на коленях. На груди у нее ярко блестел золотой Круг Агониса.
      Когда она заговорила, голос ее прозвучал равнодушно, невыразительно.
      - Мой супруг вскоре присоединится к нам, - сообщила хозяйка, когда Джем, наконец, плюхнулся на один из жестких стульев с высокой спинкой.
      Маленький инкрустированный столик уже был накрыт к чаю.
      В прихожей громко тикали часы. Их тиканье было слышно даже здесь, в гостиной, хотя из-за этого мерного звука, точно так же, как из-за оглушительно громкого смеха Умбекки, тишина в доме казалась еще более мертвенной.
      - Джем! Сиди мирно, не ерзай! - шикнула на Джема Умбекка.
      Но стул оказался ужасно неудобным и скользким. И как это только тощая хозяйка ухитрялась сидеть на нем так прямо? Джем беспомощно глядел по сторонам.
      Ему стало тоскливо и одиноко. Просто ужасно одиноко.
      Пол был устлан ковром коричневато-красных тонов с рисунком в виде спирали. На небольших круглых столиках в вазах стояли срезанные цветы. На сиденьях стульев лежали накрахмаленные вышитые чехлы. На каминной полке стояли какие-то бледные статуэтки - фигурка жирного крестьянина с улыбкой на краснощекой физиономии и молочницы с прилизанными соломенно-желтыми волосенками.
      Джем украдкой глянул на лицо хозяйки. Лицо это было бесстрастным, однако Джем почему-то сразу понял, что за человек перед ним, почувствовал и злобу, и язвительность, которые готовы были вырваться наружу, пролиться, словно молоко, которое, бывало, убегало на плите у Нирри. Джему стало страшно.
      - Тетя...
      Дверь распахнулась.
      - Ах, моя добрая госпожа! И ваш юный друг, как я вижу! Джем от ужаса задохнулся. Взгляд его начал метаться по сторонам.
      - Надеюсь, ваша прогулка была приятной? О, погода теперь намного лучше. Надеюсь, досточтимая Воксвелл развлекала вас в мое отсутствие?
      Эти живые и как бы самые обычные слова звучали в ушах у Джема подобно выстрелам. Угловатая фигура по-крабьи, крадучись пересекла ковер. Лекарь потирал руки и улыбался, улыбался...
      Умбекка стояла в ожидании его приглашения. Она вся так и сияла.
      Тут Джем тоже попробовал встать. Он вцепился в скользкие подлокотники...
      - Нет-нет, молодой человек, не стоит так утруждаться, прошу вас! остановил Джема лекарь, на голове которого красовался новый аккуратный парик. Из кармана камзола виднелся белоснежный носовой платок. Досточтимая Воксвелл и я - мы не обидимся! Мы понимаем, мы все-все понимаем! Госпожа Ренч, как радостно видеть вас!
      Чмок! Чмок! Это они расцеловались.
      - О добрая госпожа! Я знал, что вы не покинете нас! Джем в полном отчаянии опустился на противный скользкий стул.
      - Ну, молодому человеку, я уверен, хочется чего-нибудь... - Лекарь протянул руку к чайному столику, сдернул салфетку, под которой обнаружилась гора булочек с кремом. - Не хотите ли отведать немного, молодой человек? А? - рука, поросшая жесткими черными волосами, подняла вазу с булочками и поднесла Джему Щедрое угощение. Какое-то мгновение Джем только эту руку и видел. Руку и жирные лоснящиеся булки.
      И вдруг крем сполз с одной из булок и упал Джему на колени.
      - Тетя! - вскрикнул Джем. - Тетя, тетя!
      Но толстуха Умбекка только отвернулась от него. Из глаз у нее вдруг брызнули слезы.
      - О Джем, Джем! - и она закрыла лицо руками. Досточтимый Воксвелл, словно не услышав ее плача, проговорил сквозь зубы:
      - Итак, бастард создает нам сложности, да?
      Теперь перед глазами Джема вместо руки предстало лицо Воксвелла, тоже волосатое. Костюм на лекаре был с иголочки, но при этом от него самого несло какой-то гнилью.
      Джем сползал и сползал со стула.
      Сполз, перекатился на бок, на живот, приподнялся, встал на ноги с помощью костылей и заковылял к дверям.
      - Ой! - неожиданно охнула тощая хозяйка. - Какие у него ноги!
      А ее муж расхохотался. Но не пошевелился.
      На пути у Джема встала старуха служанка. Но она же была такая маленькая! Такая слабая! Да? А Джем был калека! Он обернулся к рыдающей тетке.
      - Тетя! - его голос срывался. - Как же вы могли! Как вы могли меня сюда привести?
      Умбекка не отвечала. Она не могла отвечать.
      Вдруг потемнело - может быть, туча набежала на солнце. Но именно в этот миг помрачения Джем разглядел то, чего не видел раньше - ту самую неловкость, что наличествовала в поведении тетки все время на протяжении их чудесных прогулок. Он увидел затравленный взгляд, опущенные глаза, вспомнил, как именно тетка отвечала или не отвечала на определенные вопросы. Как-то раз она остановилась и заговорила с деревенской женщиной старушкой. Теперь, только теперь Джем понял, что то была настоящая хозяйка Цветущего Домика, старая дева.
      Точно!
      А еще... еще тетке часто приходили письма. Она их комкала и убирала, если на нее с любопытством смотрели Джем или его мать.
      Умбекка лгала. Она лгала все время.
      Джем смотрел на нее, и его глаза наполнялись слезами. Умбекка сидела боком к нему. Она расстроилась и не заметила, что на лифе платья у нее расстегнулась верхняя пуговица. Сверкнула золотистая вспышка, и Джем понял, что тетка продолжала носить амулет Агониса - только на теле, под платьем.
      Все решилось быстро.
      - Тетя! - дико закричал Джем.
      Досточтимый Воксвелл на миг оторопел, но тут же бросился к юноше, настиг его одним прыжком, выхватил из подмышек у Джема костыли и толкнул его лицом вперед.
      - Унеси эти мерзкие деревяшки и брось их в огонь! - крикнул лекарь служанке. - Это богопротивные вещи!
      Брезгливо скривившись, Воксвелл вынул из кармана носовой платок. Казалось, он собирался вытереть им руки. Но вместо этого он глянул сверху вниз на распростертого на ковре калеку, отчаянно пытавшегося уползти. Лекарь тяжко вздохнул и склонился к юноше - так, словно ему предстояло выполнить неприятную, но необходимую работу.
      Связанную с его профессией.
      - Так значит, бастард не пожелал угощаться нашими булочками? издевательски промурлыкал Воксвелл. - Жаль. Очень жаль, они бы ему гораздо больше пришлись по вкусу! Но у нас и другие угощения имеются!
      Воксвелл завел пальцы под затылок Джема, запрокинул голову юноши и поднес к его ноздрям носовой платок. Запах - мерзкий, гадкий, дурманящий, хлынул в ноздри к Джему, заполнил все вокруг. Юноше вдруг стало жарко, жгуче жарко.
      Он пытался увернуться, но что толку?
      Джем вдыхал тошнотворный запах и слышал, пока еще слышал, как громко тикают в прихожей часы. Он слышал, как всхлипывает и шмыгает носом Умбекка, как звучит шелестящий, сухой голос тощей женщины, склонившейся к чайному столику:
      - Тебе налить чаю, Натаниан? А потом пришло забытье.
      ГЛАВА 40
      ТИКАЮЩИЕ ЧАСЫ
      Тик! Тик!
      Первое, что услышал Джем, очнувшись, оказалось опять-таки тиканье часов. В каждую из аккуратно прибранных комнаток Цветущего Домика доносился стук деталей механизма часов. Это тиканье слышала сидевшая в гостиной досточтимая Воксвелл, слышал в своем кабинете ее супруг, слышала старушка служанка, вытиравшая пыль. Часы отмеряли пульс домика, они всех вовлекали в стихию времени. Зачастую обитатели домика не замечали тиканья часов, пропускали мимо ушей и печальное "бонг!", которым часы сопровождали наступление очередной пятнадцатой и каждой пятой внутри пятнадцатой. И все же часы всегда были с ними, а они знали, что внутри часов есть потайная пружина, которая разворачивалась один раз в луну с такой точностью, словно за каждым тиканьем стояла сдерживаемая сила - сдерживаемая, но способная вырваться наружу в ярости. Эта сила, наверное, была похожа на могущество бога Агониса, каждое мгновение пульсировавшее в жизни всего мира.
      Тик! Тик!
      А потом послышались голоса:
      - Источник света, услышь наши молитвы! Взгляни на нас с высот своих, узри это измученное дитя и смилуйся над ним. Помоги нам, о милосердный, когда мы станем избавлять дитя ото зла, когда мы принесем его, слабого и униженного, на алтарь суда твоего. Дай нам, о Всемогущий, силы в вере нашей, ибо мы готовы исполнить свой божеский долг. Да славится господь наш и госпожа вовеки.
      - Да славится господь наш и госпожа вовеки!
      Первый голос - негромкий, гнусавый баритон - принадлежал Воксвеллу. Женщины вторили ему покорным дуэтом.
      Джем очнулся, но лежал, плотно сжав веки. Что-то давило ему на веки вероятно, тяжелые монеты. Рот у него был забит какой-то неповоротливой гадостью.
      Где он?
      Потом он вспомнил где. Страх пронзил юношу, словно острый клинок. Он бы закричал, но не мог. Он бы вскочил, но и этого не мог. Что-то держало его. Из тумана выплыли отрывочные воспоминания. Его несли по узкой лестнице в небольшую белую комнату. Теперь ему завязали рот, чем-то накрыли глаза и привязали к жесткому столу. Он чувствовал цепкие, жаркие ремни. Кожа его покрылась пупырышками, он замерз. Потом... потом Джем вспомнил, как чьи-то грубые, торопливые руки рвали на нем одежду.
      Его раздели донага!
      - Мальчишка просыпается, Натаниан, - послышался голос тощей женщины равнодушный, далекий.
      - Гм, да.
      Грубые руки лекаря ощупали бедра Джема, потом пах. Послышался вздох.
      - Все гораздо хуже, чем я думал. Зло распространилось. Боюсь, что надрез под коленями не поможет...
      - Досточтимые, не надо! - раздался дрожащий голос Умбекки.
      - Не надо бояться, моя добрая госпожа. Боль будет краткой. Потом я остановлю кровотечение прижиганием. Потом наложу успокаивающую мазь... а вы лучше подумайте о той праведной жизни, какая ожидает этого страдальца впоследствии!
      Джем ухитрился закричать, несмотря на кляп.
      - Молчи, порождение мрака! - рявкнул Воксвелл, и Джем получил пощечину. А он... он даже моргнуть не смог. Даже отвернуться не мог голова его тоже была привязана к столу.
      А потом противные слюнявые губы лекаря возникли у самого уха Джема, Однако теперь голос Воксвелла был полон сострадания.
      - Ты становишься мужчиной, Джемани-бастард. Но какой из тебя получится мужчина? Деформация твоего тела от конечностей распространяется на все твое тело. Зло поглощает тебя целиком. О дитя, мы уже видели признаки распространения этого зла! Видели твою любовь к безбожникам - к изменнику Торвестеру, к презренному мерзкому карлику, мы видели и твои глупые попытки обрести способность передвигаться противоестественным путем - словно в твоих силах перебороть волю бога Агониса! Даже теперь ты пытаешься сопротивляться и тем самым показываешь, как цепко держат тебя путы Зла! Только в том случае, если мы изгоним из тебя зло, ты познаешь сострадание Источника Света...
      Джем пытался вырваться, но связали его крепко.
      - О нет, бастард. О нет. Полагаю, тебе стоит еще немного поспать, холодно рассмеялся Воксвелл, а Джем снова уловил гадкий резкий запах, исходивший от носового платка лекаря.
      "Нет! - хотелось кричать Джему. - Нет!" Но из его пересохшего, заткнутого кляпом рта мог вырваться только глухой звериный вой. На этот раз, пока сознание еще не покинуло его, он почувствовал, что на него брызнули какой-то прохладной жидкостью, что лекарь повернулся к женщинам и произнес ясным, спокойным голосом:
      - Пойдемте, добрые женщины, оставим его пока. Очистительное снадобье должно совершить свою задачу. Юноша еще совсем дитя, однако, зло так глубоко проникло в него. Даже сейчас, когда бастард пребывает на пороге новой жизни, зло в нем борется с добром, исходящим от нас! Пусть полежит здесь до утра. А мы приступим к делу с первыми лучами солнца. Служанка, а где мой точильный камень? Нужно будет поострее заточить нож.
      "Нужно будет поострее заточить нож".
      Тело Джема превратилось в бесчувственную массу между связывающими его ремнями. Теперь его било в чудовищном ознобе, но при этом с него ручьями стекал пот. Боль и холод кололи Джема, словно иголками, и струйки пота казались бесцветной кровью.
      Хлопнула дверь.
      Он остался один.
      Чувства Джема затуманились и перепутались, однако на этот раз он не поддался сонному зелью. Возможно, страх заставил его сопротивляться, а возможно, на этот раз он вдохнул не так много злокозненных испарений от носового платка лекаря. Сознание то покидало юношу, то возвращалось к нему. Он ощущал холод всей кожей, он чувствовал, как, подобно ледяным змеям, с его боков стекают струйки жидкости. "Очистительное снадобье", - сказал Воксвелл. Во мраке медленно тикали часы, за окном громко ухала сова. Джем ощутил, что кожу начало покалывать.
      А потом она словно загорелась.
      О, как ему хотелось, чтобы руки у него были развязаны!
      Часы издали очередное "бонг!", сообщив о том, что миновала еще одна пятая на долгом, мучительном пути до рассвета. Все звуки казались Джему оглушительно громкими, они отдавались эхом в его черепной коробке, казавшейся пустой, словно пещера. Время от времени юноша как бы погружался в эти звуки, уплывал куда-то вместе с эхом, тонул в нем, но потом начинал бороться, выныривал на поверхность.