Аметистовый перстень сверкал гранями и переливался в лучах закатного солнца, проникавших сквозь роковое окно. Винда Трош поднесла перстень к губам и забыла о своем никудышном сынке. Арон! Да при чем он вообще? С того самого мгновения, когда досточтимая Трош увидела перстень, она поняла, кто для нее должен стать предметом обожания. Она вспомнила времена Осады. Золотые были деньки. Она тогда вертелась как волчок, стараясь угодить солдатам-синемундирникам. Винда загадочно улыбнулась.
      Видела, видела она перстень, похожий на этот...
      - Боб, а Боб, - заплетающимся языком проговорил Полти. - Я тут, знаешь, чего подумал?
      - М-м-м? - уставший после дневных забот долговязый Арон поудобнее улегся на подушке. Он давно привык к пьяному бормотанию дружка. Голос Полти для Боба в это время, когда они вместе лежали на широкой кровати, был всего лишь звуком, нарушавшим тишину, - звуком, пожалуй, поприятнее тех воплей, что раздавались в кабачке, но противнее шелеста листвы за окном и унылого уханья совы. Боб поплотнее закутался в одеяло. Тем самым он безмолвно намекнул другу на то, что в комнате холодновато. Полти сегодня смилостивился настолько, что позволил Бобу открыть окно. Кисловатый запах мочи и пота постепенно улетучивался.
      Полти ударил по кровати кулаком:
      - Боб!
      - Ну, чего, чего?
      - Да Лени.
      - Что - Лени?
      Про Лени Боб теперь редко вспоминал. Все они уже выросли. Мир детства, мир Пятерки остался где-то далеко позади.
      - Ну... ты же знаешь... я сильно болел, Боб.
      - Ну, знаю, - отозвался Боб. Полти действительно был очень болен несколько сезонов назад. А потом просто валялся в кровати пьяный, а мать Боба бегала к нему по первому зову и всячески ему угождала.
      - Боб? А теперь я, пожалуй, поправился.
      - Чего?
      Если так, то это было удивительно. Боб приподнялся и сел.
      Полти перекатился поближе к другу. Пружины матраса скрипнули. Пухлая ручища сжала худенькое плечо Боба.
      - А ты про Лени вообще-то думал хоть раз? Боб, как следует ты про нее думал, а? - Боб не совсем понимал, к чему клонит Полти. - А ведь она хорошенькая девочка, Лени-то, а?
      - Ну, наверно. Только ты сказал, что она шлюха.
      - И шлюха тоже, не без этого. Только я вижу, ты про нее как следует все-таки не думал, Боб. Ну да ладно. Ты не переживай. Чего тебе-то думать? Думать - это мое дело. Только она сама во всем виновата, Лени-то. Сама виновата во всем.
      Жирный Полти чуть-чуть приподнялся и оглушительно рыгнул.
      Той ночью, после того как Полти, наконец, уснул, Боб еще долго лежал, вновь напуганный происходящими переменами. Эти перемены он в последнее время сам для себя стал называть "сдвигом смысла". Когда умер его отец, Боб познал жуткий, внезапный ужас. То было совсем иное чувство - нынешнее было каким-то ползучим, медленным, но от этого не менее пугающим. А чувствовал Боб вот что: ему казалось, что вещи, которые должны бы, по идее, прочно стоять на своих местах, начали двигаться, они уходили у Боба из-под ног. И это Бобу очень не нравилось.
      "Когда, - задумался Боб, - Полти в последний раз говорил о Лени и Веле, о том, как распалась Пятерка? Сегодня он заговорил об этом впервые за долгое время".
      И явно не в последний раз.
      Полти винил Лени в том, что рухнуло их маленькое королевство. Это она своей похотью соблазнила Вела и увела его от товарищей. Ну а будь они все вместе, разве Полти завел бы ту дурацкую болтовню про "Зеленую подвязку"? Разве тогда Полти полез бы в собственный дом, чтобы украсть серебро? Разве тогда досточтимый Воксвелл рассвирепел бы настолько, что превратился в жуткое, беспощадное чудовище? Если бы не это, разве он стал бы отрезать ногу старому Эбенезеру?
      Во всем была виновата Лени. Только она.
      Выстроив такую цепочку событий в уме, Боб был вынужден признать, что все выглядит очень убедительно. В подобной связи событий была правда, хотя можно было посмотреть на вещи и иначе - например, приписать гибель королевства Полти всего лишь течению времени и взрослению ребят... Но Боб понимал, что такая версия Полти никак не устроит.
      Ему непременно нужен был кто-то, кого можно было обвинить в случившемся.
      Обвинить - и отомстить.
      Несколько дней спустя, вечером, Боб, снующий между столиками с кружками, до краев наполненными пивом, заметил в уголке зала Полти. Боб чуть кружки не выронил от удивления.
      - Эй!
      Пиво пролилось на чей-то воротник.
      - Простите, простите!
      Боб брякнул кружками и ретировался, сопровождаемый обычными ругательствами. Его мать, нацепившая рыжий парик и сильно напудренная, порхала по кабачку, с удовольствием выслушивая сальные шуточки жирного торговца лошадьми из соседней деревни. Боб осторожно поддел мать локтем:
      - Мам, а Полти почему здесь? Мам?
      - Парень, еще пива тащи! - прорвался чей-то окрик через клубы табачного дыма.
      - В чем дело, Арон? - возмутилась досточтимая Трош. - Ты что, не слышишь, тебя зовут? Давай поторапливайся!
      Боб от отчаяния прикусил костяшки пальцев. Сам он только что пришел задавал корм лошадям на ночь и чистил их. Сколько же времени Полти сидит в углу? Да и Полти ли это? А с ним кто сидит? Долговязый Боб прищурился и попытался разглядеть сквозь густой дым, кто это сидит за столиком в углу. Знакомые ярко-рыжие кудри, жирная шея, запрокинутая голова - все, в общем-то, привычное, но вот только его друг уже несколько лун кряду не спускался вниз по лестнице. И вот тут до Боба дошло: "Началось!"
      - Полти! Ты спустился!
      Это было сказано немного погодя. Боб взмахнул скатертью и накрыл ею столик, за которым сидел Полти в новой вышитой жилетке, а рядом с ним, как теперь имел возможность убедиться Боб, - Вел и Лени.
      - Спустился? - как бы непонимающе уточнил Полти, улыбаясь.
      - Он что, пьяный?
      Сын кузнеца точно был пьян. Боб посмотрел на него. Вела он не видел очень давно. У Вела давно пробивались усики, а теперь выросли просто-таки роскошные взрослые усы. Вел и подрос, и возмужал, мышцы так и дыбились у него под рубахой. А руки-то, руки, кулачищи какие здоровенные... Он схватил Боба за руку, тощую, как лапка богомола, и вывернул.
      - Где там наше пиво, парень? Мы же велели - еще пива!
      - Ой, Вел, ты что! - хихикнула Лени. - Это же Боб, помнишь? Боб!
      Лени жутко потолстела. Груди у нее выросли до невероятных размеров. Светлые волосы лежали круто завитыми локонами. Лени перегнулась через столик, доверительно глянула на Боба, прикрыв стакан со спиртным.
      - Мы с Велом собираемся пожениться, Боб. Разве не здорово? Полти, наш старый дружок, узнал об этом первым.
      - Пожениться? - совершенно по-дурацки переспросил Боб. Больше он не в силах был произнести ни слова. Ему почему-то не давала покоя темная ложбинка между грудями Лени и такая сердечная, поздравляющая улыбка Полти.
      Полти пьян, что ли, все-таки?
      Боб так и не понял. Только позднее, когда Полти отправился спать, Боб заметил, что по лестнице его дружок ступает уверенно.
      - Честное слово, - брезгливо проговорил Полти, войдя в комнату, - вонь тут просто ужасная. - И Полти распахнул окно, как только Боб прикрыл дверь. - Просто диву даюсь, как это ты не замечал такой вони, Боб. Ну да чего удивляться-то? Особым чистюлей ты ведь сроду не бывал.
      - Пожалуй, - пожал плечами Боб и зажег свечу. Полти повернулся к окну спиной, и Боб впервые увидел во всей красе тот жилет, то вышила для Полти его мать. Нити всех цветов играли красками на темном фоне, отчего жилет становился похожим на сад в цвету. - Потрясающе... - проговорил восхищенный Боб.
      И даже не позавидовал другу. А ведь у Боба никогда не было вышитого жилета. Штаны у него оборвались, пестрели наспех пришитыми заплатками, из рубашки и камзола он вырос уже много лун назад, руки торчали из рукавов чуть ли не по локоть. Ну да он к этому привык. Привык и к тому, что его мать по утрам только тем и занималась, что шила одежки для Полти, в то время как ее собственный сын ходил оборвышем. Это казалось Бобу в порядке вещей. В Полти было что-то особенное, это Боб знал всегда. Что-то важное. Не зря же его друг был таким рослым и крупным, широкоплечим. И теперь, в вышитом жилете Полти выглядел еще более представительно.
      На миг Боб обрадовался, а потом снова встревожился. Двумя пальцами большим и указательным - Полти сжимал волосок, снятый с жилета. Вьющийся соломенный желтый волосок. Но вовсе не волосок так встревожил Боба. Нет, не волосок, а серебряный перстень, сверкнувший на пальце у Полти, когда тот поднял руку. Серебряный перстень с фиолетовым камнем.
      - Откуда у тебя этот перстень?
      - Твоя мать дала, дружище. Винда сказала, что берегла его для меня. Чего она только для меня не сделает, а? - Полти снял жилет и аккуратно повесил его на спинку стула. - Отличный вечерок нынче выдался. А денек завтра и того хлеще будет! - ухмыльнулся он. - Да ладно тебе, стручок бобовый! Чего ты такой кислый?
      Боб опять задумался - не пьян ли Полти.
      Жирная физиономия Полти лучилась довольством и гордостью.
      А когда они задули свечу и улеглись на кровать, Боб решил внести ясность:
      - Но оно твое было!
      Полти, ворочаясь под одеялом, довольно зевнул и сказал только:
      - Гм? А?
      Тихо позванивали стекла в оконной раме. Зловонный запах исчезал.
      - Оно твое было - кольцо это. Ты его в руке сжимал.
      - А? Мне надо спать, дружище. Честно, спать надо. Завтра с отцом повидаться надо.
      - С твоим отцом? - у Боба сердце в пятки ушло. Полти сладко проспал всю ночь, а его тощий, долговязый друг почти глаз не сомкнул. "С отцом повидаться? Как же это?" Только утром, когда его друг, весело насвистывая, вышел из "Ленивого тигра", Боб догадался, что Полти решил-таки навестить досточтимого Воксвелла.
      - Полти!
      Полти обернулся. Расшитый жилет весело играл на солнце вышивкой. Солнце ласково озаряло Полти. Боб бежал по лужайке вдогонку за другом, неуклюже перебирая длинными ногами.
      - Тебе чего, дружище?
      - Ты возвращаешься, Полти?
      - Чего? Ну, конечно, я возвращаюсь. А ты чудак, дружище, знаешь? Настоящий чудак, - ухмыльнулся Полти и покачал головой.
      Ссутулившись, Боб поплелся обратно, но на краю лужайки обернулся и увидел, как Полти исчез за углом переулка между густыми вязами, за которыми стоял дом досточтимого Воксвелла.
      И только тут в голову Бобу пришла прелюбопытнейшая мысль: "Он не мой отец", - сказал как-то раз Полти - но не могло ли быть так, что Полти просто забыл правду? Может быть, это был просто горячечный бред? А может быть, он все-таки что-то такое знал про себя и это сорвалось с его губ, когда он был почти без сознания. Он слыхал такие рассказы - ну, точно, наверное, с его Другом произошло нечто подобное. Полти - в этом Боб не сомневался - не знал, что перстень с аметистом принадлежал ему. Если он забыл о нем, значит, он забыл и о письме. Письмо Полти так долго сжимал в руке, и Бобу потом пришлось долго, осторожно его разворачивать - это было в ту ночь, когда его Друг явился к "Ленивому тигру" раздетый и избитый. А потом... потом Боба сморило, и он спал так крепко, что проснулся только тогда, когда услышал шаги на лестнице. Дернулся, попробовал было спрятать свое сокровище, и от письма в результате осталась пыль, труха. Мать, конечно, первым делом уставилась на перстень.
      - Это... это его, - промямлил Боб.
      - Ясное дело, не твой перстень. Он человек благородных кровей, не тебе чета.
      - Наверное, его отец его избил.
      - Его отец? Чушь какая.
      И правда, чушь! В мозгу у Боба завертелись фразы из письма. "Поручаю моего мальчика вашему попечению" - такая там была фраза. Еще там было написано: "Этот перстень - мой подарок ему". А еще - "К совершеннолетию".
      Его отец?
      Чепуха!
      Боб только еще больше запутался, вот и все.
      И он развернулся и снова побежал по лужайке.
      - Полти! Полти! - взволнованно и испуганно окликал он друга. Он должен был его догнать, непременно должен был. Неужели Полти думает, что возвращается к своему отцу?
      И вдруг Боб окончательно заблудился в густых зарослях. И уже не мог понять, в какой стороне дом лекаря. Он где-то неправильно повернул, а где верный поворот, не мог сообразить. Думал он об одном: о том, что в это самое время в одной из чистеньких комнаток дома лекаря происходит драка, что Полти опять бьют... Кровь стучала в висках у Боба, солнечные блики слепили его глаза. Он побежал обратно.
      Но куда, куда же бежать? Переулок раздваивался. В ту сторону? Или в другую?
      - Привет, дружище!
      Это был Полти. Он весело ухмылялся.
      - Полти, не ходи туда. - Длинные пальцы Боба сжали руку друга.
      - Дружище, а теперь-то ты о чем толкуешь, не пойму? - Полти стряхнул с рукава руку Боба и, насвистывая, зашагал к деревне. Развилка осталась позади.
      - Ты туда не пойдешь?
      - Куда? Я побывал у моего отца. Такой добряк. Он мне преподнес маленький подарочек.
      Вид у Полти был самый что ни на есть довольный.
      - Подарочек? - ошеломленно проговорил Боб. - Какой подарочек?
      Полти был готов рассмеяться над другом. Его пухлые пальцы тут же скользнули в боковой карман великолепного жилета. "Подарочек" мелькнул перед глазами у Боба и тут же снова исчез в кармане.
      Боб ничего не понял. Это же... Это ничто! Маленькая бутылочка с темной вязкой жидкостью.
      - Чернила?!
      Тут уж Полти расхохотался:
      - Не-е-ет! Это лекарство, дружок. Такое лекарство, от которого нам всем будет куда как лучше!
      ГЛАВА 34
      ПРОРОЧЕСТВО
      - Госпожа...
      - Спасибо, Стефель,
      На Умбекке был самый лучший чепец, в руках у нее была корзинка. Наверное, позволив старику кучеру подать себе руку и помочь сойти с повозки, Умбекка представила себя женщиной более благородной, созданной для другой жизни. О да... Камердинер-оборванец, он же кучер, мог бы быть щегольским ливрейным лакеем, а потрепанная повозка - шикарной каретой.
      - Стефель, - крикнула Умбекка вслед тронувшейся с места повозке, - ты не пойдешь в "Ленивого тигра", я надеюсь?
      - Н-но, пошла! - прикрикнул старик на старую кобылку.
      - Хмф, - фыркнула и улыбнулась Умбекка.
      Джем волновался. Он самостоятельно спустился с повозки и теперь, опираясь на костыль, с любопытством разглядывал тенистую аллею. Сейчас, в жаркий день, аллея была безлюдна. Дорожка вилась между развесистыми вязами и уводила от деревенской лужайки - туда, где, по словам тетки, располагалась проповедницкая. Туда они как раз сегодня и отправились.
      - Тетя, - спросил мальчик, как только они тронулись с места, - а что такое проповедницкая?
      Этот вопрос он задавал не впервые. Тетя улыбнулась:
      - Такой большой дом.
      - Большой - как замок?
      - Самый большой дом в деревне.
      - Но почему?
      Это была игра.
      - Потому что это очень важное место, - торжественно отвечала Умбекка, но тут же поправила себя: - Потому что когда-то это было очень важное место.
      Сквозь тенистые кроны вязов пробивались солнечные лучи. Тропинка была неровная, пыльная, вся в ямках и бороздах. Между разбросанными там и сям острыми камнями пышно разрослись сорняки.
      - Тебе не тяжело идти, Джем?
      - Нет-нет! - горячо возразил юноша. А сам чуть не падал.
      Прогулки - это придумала Эла, и спутницей Джема на прогулках должна была стать она. Собственно говоря, они и начали гулять вместе. Долгим сезоном Короса, закутанные в теплые шубы, Джем с матерью подолгу бродили по коридорам главной башни. Они мечтали о том времени, когда стает снег и можно будет гулять по галереям и переходам внутреннего двора. Но когда это время настало, спутницей Джема стала тетка Умбекка. Она же сопровождала Джема сегодня, торжественно вышагивая под палящим солнцем.
      - Джем! Мы с тобой непременно окрепнем! - сказала Эла и, улыбаясь, сжала руку сына.
      Но сама она все еще была очень слаба,
      - А когда мама поправится? - спросил Джем, осторожно переставляя костыли так, чтобы не угодить в глубокие борозды.
      Умбекка, как обычно, напустила на себя торжественно-скорбный вид.
      - О Джем, кто это может знать...
      - Никто не знает? Пауза.
      - Досточтимый Воксвелл...
      Джем развернулся к тетке, в порыве гнева выкрикнул:
      - Нет! Вы ему не верите!
      - О нет, Джем! - испуганно отозвалась Умбекка, и на ее жирной физиономии отразился неподдельный страх. - Когда-то, когда-то... но не будем говорить об этом несчастном человеке. Какой нынче чудесный день, Джем, правда?
      - Чудесный, правда. Вот бы мама была с нами...
      Джем не стал продолжать.
      - Бедняжка Джем, - сказала тетка немного погодя, когда юноша остановился, чтобы отдышаться и передохнуть. Пухлая рука Умбекки погладила черные волосы Джема. - Твоя мать больна, но она крепится, держится изо всех сил, я знаю.
      - Знаю, - эхом отозвался Джем. - Знаю.
      Эла на самом деле крепилась и держалась изо всех сил. В ночь безумия досточтимого Воксвелла, когда, в конце концов, служанка отвела Элу в ее покои и уложила в постель, все думали, что Эла потеряет сознание и уже не оправится от пережитого потрясения. Но перед тем как уснуть, Эла совершила дикий, совершенно неожиданный поступок.
      - Леди Эла, ваше лекарство!
      Бутылочка темного стекла пролетела по комнате, ударилась о камин и разлетелась на множество осколков.
      Той ночью Эла спала спокойно. Потом ночь за ночью она лежала без сна, тяжело дыша и обливаясь холодным потом. Лежала и смотрела на камин, где догорали угли, мерцали и переливались призрачные огни. Как бы ей хотелось снова погрузиться в забытье! Яркость, свет дня казались Эле какими-то хрупкими, готовыми в любое мгновение разбиться, словно лед. "Сегодня теплее, как тебе кажется?" - говорила Умбекка, но Эла только ежилась, пожимала плечами и молчала. Измученная, усталая, она садилась у огня, обнимала себя руками, играла прядями волос. Время от времени руки и ноги Элы непроизвольно дергались.
      Клик-клик, клик-клик, - звякали вязальные спицы ее тетки.
      - Поешь чего-нибудь, племянница. Пирожные необыкновенно вкусны.
      Но Эла не могла ничего есть.
      - Я пошлю за досточтимым Воксвеллом! - выпалила Умбекка как-то раз, когда Эла упала на пол и не могла подняться.
      - Нет! - прошептала Эла.
      Досточтимый Воксвелл?!! Сквозь обуглившийся мрак воспоминаний измученная молодая женщина вновь и вновь видела влажные лиловатые губы лекаря, раздвинувшиеся, когда он зубами вынул пробку из бутылочки. Хлоп! выскочила пробка. Даже в воспоминаниях Элы слышался этот глупый, дурашливый звук. Хлоп-хлоп-хлоп! Слышался, пока не становился громче, не начинал звучать зловеще, не разлетался жутким эхом. То было эхо ее обреченности, и хотя порой бывало так, что Эла не осознавала ничего, кроме того, что очень больна, теперь она ясно, отчетливо понимала и другое: "Они пытались убить меня!" Да, пытались. Быть может, не тело. Но душу, разум - точно. Эла сжимала и разжимала кулаки. Как ей снова хотелось погрузиться в такое приятное, сладкое забытье! О, тогда бы коварный мир не тревожил ее. А там, в мире забытья, было бы тепло и сладко. Теплая, сладкая смерть там была бы. Эла вспомнила о снотворном снадобье и увидела лицо досточтимого Воксвелла мерзкое, ухмыляющееся. Он смеялся! Нет! Она ни за что не сдастся! Ни за что!
      "Я пошлю за досточтимым Воксвеллом!" - эхом раздавались в ушах Элы слова тетки. Она вцепилась ногтями в ковер, собрала все силы, какие только у нее были, и закричала: "Не-е-ет!"
      Что-то такое было в жутком крике Элы, что остановило даже Умбекку. Толстуха попятилась, сердце ее испуганно заколотилось. Она прижала руку к затянутой в черный креп груди, закрыла глаза и горько вздохнула. Она понимала, что племяннице очень хотелось бы выпить снотворного снадобья, но понимала и другое - Эла была горда и ее гордость была сильнее.
      В последующие дни Эла страдала, но боролась, решившись раз и навсегда вырваться из липких объятий снотворного зелья.
      Умбекка взяла колокольчик.
      - Нирри, помоги леди Эле встать.
      Нирри выполнила указание хозяйки.
      - Мэм?
      - В чем дело, девчонка?
      - Еще что-нибудь?
      Умбекка вздыхала:
      - Нет.
      Нет. Она не пошлет за досточтимым Воксвеллом. Об этом не могло быть и речи. Угроза осталась угрозой, и не более того.
      - Это здесь, тетя?
      - Да, Джем. Это проповедницкая.
      Джем с любопытством вглядывался в здание, стоявшее за проржавевшими воротами. Окруженная высокой стеной, проповедницкая была большой и мрачной. Ее окружал заброшенный, одичавший сад. Ржавые петли ворот протестующе заскрипели. Умбекка улыбнулась Джему, не слишком решительно толкнувшему створку ворот.
      Пригибаясь под нависшими над дорожкой ветвями, Джем и Умбекка шли к проповедницкой.
      - А почему проповедницкая, тетя?
      - О Джем! - этого вопроса Джем Умбекке еще не задавал. - Это же понятно. Проповедницкая есть проповедницкая. Тут жил проповедник.
      - А кто такой проповедник?
      - Самый главный человек в деревне.
      - Важнее лорда?
      Толстуха остановилась.
      - Лорд - повелитель замка, Джем. А проповедник - повелитель храма.
      Джем обернулся.
      - Тут жил бог Агонис?
      Тетка немного отстала от него - наверное, ей тяжело было нести корзинку. Ее ответ донесся до Джема из-за густой листвы.
      - О нет, Джем. Нет, что ты! Здесь жил его посредник. Его наместник. Проповедник.
      Но и этот ответ мало что объяснил юноше.
      - Это все было в стародавние времена? Когда люди еще веровали? Ну, то есть, когда веровали все-все?
      Юноша смотрел на разрушающийся дом и на миг вдруг почему-то очень встревожился. Вдоль одной из стен тянулась странная пристройка - вроде бы застекленная.
      - Да, Джем. В стародавние времена, - откликнулась тетка, и голос ее прозвучал ближе. Она успела догнать Джема.
      Умбекка за последнее время изменилась не меньше, чем ее племянница... Умбекка стала спокойна, тиха и доброжелательна - такой она стала после ночи безумия лекаря. Что-то умерло у нее в душе, она перестала быть такой, какой была раньше.
      Она больше не наведывалась в дом досточтимого Воксвелла и перестала носить на груди сверкающий золотой круг Агониса.
      - Мы еще не пришли, тетя? - спросил Джем.
      - Скоро придем.
      - Но когда же?
      Тетка обогнала его и шла впереди.
      - Бедняжка Джем! Тебе тяжело ступать по гравийной дорожке?
      - Нет-нет! - мотнул головой Джем. Он тяжело дышал. - Просто... просто я проголодался, вот и все!
      Вот это было правдой. Солнце уже клонилось к закату, а они все еще не добрались до цели. Раскрасневшийся Джем повис на костылях и глядел на внушительную фигуру шагавшей впереди Умбекки. Они обогнули здание проповедницкой, миновали окружавший здание сад, дошли до калитки и вышли в огород.
      - Когда мы с Руанной были молоденькие, - говорила Умбекка, - мы сюда каждый Канун наведывались. О, какие мы тогда были веселые, какие счастливые бежали по дорожке в муслиновых платьях, смеялись, болтали! Размахивали зонтиками!
      После богослужения у проповедника всегда бывало застолье. Ну, это само собой разумеется, только для людей благородного происхождения, жутко скучно. Ну а мы с Руанной убегали в огород. Как же нам тут нравилось! О чем мы только не мечтали! Мы смотрели на Оракул и гадали, что с нами будет. Это было еще до того, как эрцгерцог избрал мою бедную сестру себе в жены, конечно. О, он далеко не сразу сделал ее своей избранницей!
      В воздухе пахло созревшими яблоками.
      - Мы пришли, Джем, - объявила Умбекка немного погодя.
      - Тетя, что это такое?
      Цель их путешествия открылась неожиданно. Раздвинулись переплетенные ветви, и перед глазами Джема предстало странное сооружение... Две поросшие мхом ступени вели к круглому возвышению. Там стояла полукруглая мраморная скамья. Посередине на мраморной плите стояла огромная, тоже мраморная, резная чаша, а выше как бы парили в воздухе две фигуры, выполненные в человеческий рост - мужская и женская. Обнаженные мужчина и женщина держались за руки, и взгляды их были устремлены вниз - как бы на тех, кто смотрел на них снизу вверх со скамьи.
      - С ним рядом - женщина, которую он искал, нашел и потерял, - сказала тетка Джема. Голос ее стал мечтательно-отстраненным. - Говорят, настанет день, и они будут вместе. Это бог Агонис, Джем. Бог Агонис и леди Имагента.
      Джем не отозвался. Он и не знал, что сказать. Он осторожно переставлял костыли, двигаясь вокруг чаши. Время от времени юноша останавливался и смотрел вверх, на статуи, или вниз, внутрь чаши. Статуи были необыкновенно красивы, и их красоту не нарушали даже трещины в мраморе, даже зеленый мох. А вот из чаши поднималось зловоние. На самом дне осталась гнилая лужица.
      - Этот фонтан назывался Оракулом, - рассказывала тетка. - Он показывал то, что с тобой будет. В воде можно было увидеть изображение, похожее на сон.
      Довольно вздохнув, Умбекка сняла с корзинки салфетку, расстелила ее на скамье, вынула пробку из бутылки с сидром. Достала из корзинки хлеб, ветчину, язык, пирожные, булочки. - Думаю, мы заработали с тобой право перекусить на славу, а, Джем?
      - Заработали, конечно! - не смог удержаться от смеха Джем. И они принялись с аппетитом есть, передавая друг дружке бутылку с сидром, в густой тени разросшегося фруктового сада. Солнце все сильнее клонилось к закату и в какой-то миг вдруг ярко осветило фигуры фонтана.
      - Прогони мух, Джем, будь хорошим мальчиком.
      А потом они просто сидели молча и смотрели на статуи. А золотой свет заливал их все ярче и ярче.
      - Они придуманные, тетя? Это легенда, да?
      - М-м?
      Легкий ветерок шевелил листву у них над головами. Послышался глухой стук - упало на траву очередное яблоко. Корзинка окончательно опустела. Они наберут яблок и наполнят ими корзинку.
      - Они - из легенды, да? Ну, как Нова-Риэль?
      Тетка бросила на Джема быстрый, не слишком довольный взгляд.
      - Ты знаешь о Нова-Риэле?
      - Варнава...
      - О да. Но ты не думаешь, Джем, что молния никогда не ударяет в одно и то же место дважды?
      И больше Умбекка ничего не сказала.
      ГЛАВА 35
      ХРАМ В РУИНАХ
      - Тебе понравилась прогулка, Джем?
      - О да, очень!
      - Вижу, что понравилась, - и Эла обняла сына, - ты так разрумянился.
      Бледная молодая женщина лежала на кушетке. Она была до пояса укрыта одеялом, на груди у нее лежал открытый томик романа. Книга была глупая какая-то древняя дребедень, которую Эла нашла среди вещей покойной матери, но при том довольно живая. Эла благодаря роману провела вечер в Агондоне, в мире игорных домов и шикарных балов. Бедняжка Эла! Теперь ей были суждены только воображаемые приключения. На миг глаза ее стали грустными-грустными. Но она тут же одернула себя, улыбнулась и растрепала светлые волосы сына. Как он подрос! Как окреп! И с каждым днем становится все больше и больше похож на Тора.
      - О Джем, вот если бы я только могла пойти с вами. Но ты не огорчайся, тетя еще будет гулять с тобой, пока погода хорошая. Правда, тетя?
      - Ну, конечно, племянница, непременно!
      Все был решено. Совершенный в тот день поход стал только первым из многих. Каждое утро во время того короткого жаркого сезона Стефель запрягал старую кобылу, и повозка, грохоча колесами, съезжала по дороге со скалы. Внизу, под деревьями, они расставались. Кучер сворачивал к "Ленивому тигру". Джем становился на костыли, и они с теткой отправлялись в путь. Умбекка безропотно следовала то рядом с Джемом, то впереди него, но в последнее время все чаще - позади. Каждый день в пухлой руке она сжимала ручку корзинки, до краев наполненной стряпней Нирри, - там могли лежать язык или ветчина, копченая говядина или жареная курица, пирожные, кексы или печенье.
      Маршруты прогулок Умбекки и Джема постоянно разнообразились, сами прогулки становились все более долгими. Еще дважды они наведывались в заброшенный фруктовый сад - туда странным образом влекло их обоих. Они снова и снова смотрели на статуи над фонтаном, и казалось, что из-за того, как играет на статуях солнечный свет, падавший сквозь густую листву, они не то двигаются, не то меняется выражение их мраморных лиц. Тетка дремала, а Джем бродил у фонтана, отыскивая ведущие в сад тропинки, и обнаружил, что дальний забор сада отделяет границы проповедницкой от кладбища. Джем долго стоял и смотрел через стену на кладбище. Надгробные камни равнодушно лежали под жарким солнцем. Джему стало немного не по себе, но почему - этого он и сам не понял.
      В следующий раз они направились на поле, лежавшее сразу за деревней, там, где начинались первые холмы. Посередине поля стоял большой бревенчатый сарай - пустой, молчаливый. А позади темной громадой высился замок, а выше него - ослепительная белизна царственных гор. Сердца Умбекки и Джема взволнованно бились, когда они уселись перекусить здесь, в чистом поле под открытым небом. Затем Джем исследовал внутренности сарая. Когда он принялся весело тыкать в жалкие остатки сеновала, оказалось, что в сене полным-полно крыс!
      Третья прогулка привела Умбекку и Джема на берег реки. По узенькой тропке они спустились к обрыву, под которым быстро мчались воды. Тетка назвала это место мельничным водоскатом. На другом берегу виднелась покосившаяся мельница. Огромное колесо вертелось медленно. В тот день и сам мельник вышел из дома и стоял, опершись о перила на дощатом настиле над водой. Умбекка помахала ему рукой - как-то не слишком уверенно. Мельник не ответил ей взаимностью. Вытащив из-за тульи шляпы длинную соломинку, мельник задумчиво жевал ее.
      Вообще надо сказать, что деревенских жителей Джем и его тетка обходили стороной, елико возможно. Отправляясь на прогулку, они шли по деревне краем. И Умбекка, и Джем инстинктивно, неосознанно сторонились центральной части деревни, где дома теснились около лужайки. Правда, столь же опасливо они относились и к густому загадочному лесу, подступавшему к деревне с юга. Порой, глядя на деревенских жителей издалека, Джем чувствовал какой-то жуткий, безотчетный страх.