ГЛАВА 67

СМЕРТЬ И РОЖДЕНИЕ

Буквально за несколько мгновений до этого Умбекка явилась к командору Вильдропу.

Впоследствии она с содроганием вспоминала о том, как умело он подавил вспышку мятежа ваганов. Подумать только — ведь она могла попасть в лапы мятежников! В то время когда Умбекка ехала вокруг лужайки в карете с гербом синемундирников, там все еще было спокойно. Глядя в окошко, она восторгалась царившим на лужайке порядком: готовые к казни виселицы, стройные шеренги солдат, мерный бой барабанов. Даже крестьяне показались Умбекке торжественными, на их лицах читалась преданность высшей цели. Умбекка отметила, что грядущее зрелище не вызывало у крестьян вульгарных насмешек. А некоторые даже позаботились о том, чтобы выглядеть поприличнее: у одного белел на шее свежий платок, у другой красовался на голове новый чепчик, у третьей топорщилась старательно накрахмаленная юбка, у четвертой — наколка. Если уж чернь заботилась о своем внешнем виде, значит, дела в королевстве и вправду шли на лад.

Милый Оливиан! Его стараниями жизнь у всех стала лучше!

Умбекка прежде на казнях не присутствовала, потому и не знала, что ваганы на судилища раньше не приходили. Сегодня же она отметила, что они против обыкновения сдержанны и стоят на самом краю, где им, на ее взгляд, и было место.

Жаль только, что зарядил дождь.

А потом карета проехала мимо кладбищенской стены, и Умбекка увидела жуткие руины храма — зияющие провалы, растрескавшиеся обломки напоминали открытую рану. Все приятные раздумья как ветром сдуло. Ее охватила тоска — такая тоска, что она даже не обрадовалась, когда молодой красавец гвардеец подал ей руку и помог выйти из кареты.

— Мне нужно срочно повидаться с командором, — вот все, что сказала Умбекка.

Командор Вильдроп сидел в Стеклянной комнате за громадным письменном столом, напоминавшим баррикаду. Откинувшись на спинку кресла и попыхивая сигарой, он, видимо, смотрел на потолок, наблюдая за дождевыми каплями и странно переменившим цвет небом.

Но глаза его были скрыты непроницаемой маской, и на самом деле командор не видел ничего, кроме темноты.

— Вы готовы, капеллан?

— Готов, господин командор.

— «Жители Ириона». А может, лучше написать «Жители Тарна»? — ладно, как хотите. «Сегодня я говорю с вами о любви и милосердии бога Агониса. Я говорю от имени обладающего всей полнотой священной власти нашего замечательного командора», — ну и так далее.

Итак: «С самого начала нашего правления в Ирионе мы, представители объединенного правительства Тарна, защищающего принципы царствования наделенного божественной законной властью его императорского величества, короля Эджарда Синего» — и так далее, и так далее… «пытались всеми силами насаждать примеры справедливости, снисходительности, милосердия и здравого смысла, которые бы воссияли, словно маяк для всей провинции, озарили все темные углы, все логова, где еще могло притаиться Зло, и все приюты несправедливости, озарили бы даже… даже… »

— Ваганов, господин командор?

— Я как раз к этому и веду. Я хотел сказать о зензанцах.

— Тогда, может быть, сформулировать так: «порочные обиталища зензанцев»? Мне кажется, это будет неплохо.

— Гм.

Капеллан сидел на стуле, обитом синим ситцем, положив ногу на ногу. Перо его быстро порхало по листу бумаги. Изредка капеллан склонялся к столу и опускал перо в чернильницу. Стороннему наблюдателю, однако, показалось бы, что Эй Фиваль пишет гораздо меньше слов, чем их произносит командор.

Но это было не так. Капеллан просто-напросто придумал собственную систему скорописи. Разработал он ее в период активного общения с дамами из агондонского высшего света. Дабы не забыть о пожеланиях той или иной дамы, капеллан взял за правило, возвращаясь домой из гостиной леди А, ну, или, скажем, из будуара леди Б, самым старательным образом записывать все, что ему поверяли. Ведь у леди А, в конце концов, такая плохая память, а леди Б… леди Б такая занятная женщина. Никто не знал, но вдруг ей придется напомнить о том, другом или третьем.

Эй Фиваль сдержал вздох сожаления. Нет-нет, он ни в коем случае не жаловался на судьбу! Но как же не хочется тратить драгоценное время на скрупулезную запись инсинуаций этого старикашки! Да и потом, капеллан знал, что, выйдя на эшафот, наверняка будет импровизировать. Он всегда так поступал.

Вот только жаль, что идет дождь.

— Дальше… «Мы искренне надеялись, что не пройдет и цикла, как мы увидим, что эта некогда процветающая деревня»… город?

— Поселение, — предложил капеллан.

— Гм… «Это некогда процветающее поселение вернет себе благословение» — и так далее и тому подобное. «Слава Эджландии, на зависть всему миру». Ну, как водится.

— Ведь мы добились этого, господин командор. Командор?

Уж не заснул ли старик? Голова его упала на грудь. Эй Фиваль выпучил глаза, но ту же опомнился — он не раз ловил себя на мысли, что старик наверняка видит его даже через глухую маску. Зря он выпучил глаза.

Командор продолжал:

— «Всего этого мы добились благодаря тому, что нам не был помехой тот подколодный змей, тот, кто предал мораль и нравственность, тот, кого наше королевство терпело слишком долго… »

Старик затянулся сигарой. События последнего дня тревожили его. Он был немного раздражен. Подумать только, встречи с ним ожидала «мисс Р», а он тут тратил время на какую-то дребедень! Повесить лишнюю пятерку ваганов — разве это могло как-то сказаться на его карьере? Повесить вагана может всякий. И даже пятерых. И зачем им только понадобилось взрывать этот треклятый храм?

Командор снова вспомнил о чудовищном взрыве, который разбудил его среди ночи. «Ваганское колдовство», — болтали в деревне. Раз «ваганское колдовство», значит, ваганов и надо повесить. Но не было ли тут чего-то большего? Командору припомнился взрыв в Зензане.

Алый Мститель!

Возможно ли?

Эй Фиваль испугался, что командор снова задремал.

— В этой связи резонно упомянуть о темном боге Коросе, господин командор, — высказал предложение капеллан. — О том, как его зло насквозь пропитало ваганов. Темный бог — это будет наилучший подход. Потом надо наболтать чего-нибудь насчет того, как ваганы дурят народ, как выманивают деньги. Среди толпы не найдется ни одного, кого ваганы не облапошили хоть раз, это я вам заявляю с полной уверенностью. Тут-то они все призадумаются, точно! Позабудут про все то веселье, что бывало на яр…

Громко зашумела листва, и к столу подбежала запыхавшаяся Умбекка.

— Оливиан! — выпалила она. — Мне нужно срочно поговорить с вами. Наедине!

Джем открыл глаза.

Вращаясь в белесом небе, он смотрел на начавшуюся внизу неразбериху. Умытая дождем лужайка весело зеленела. На фоне изумрудной зелени он рассмотрел мечущиеся фигуры ваганов и преследующих их синемундирников. Увидел, что крестьяне не остались в стороне, что они швыряют в солдат камни, доски, кирпичи, увидел вспышки выстрелов из мушкетов, облачка дыма.

Что-то виделось Джему с высоты темным, что-то светлым, что-то ясно, а что-то — в дымке. Джем видел всех, но лучше всего ему была видна повозка матери — ярко-алое, быстро мчавшееся пятно. На бешеной скорости повозка пересекала лужайку. Вот Эла спрыгнула с повозки и побежала к воротам Дома проповедника. Ее алый плащ развевался на ветру.

Вокруг нее свистели пули, летали камни и кирпичи. На пути ее то и дело возникали какие-то люди. Но ничто не могло остановить ее.

Мир вернулся к Джему. Джем вернулся к миру.

Он вдруг снова почувствовал свою связь с землей. Он вдруг ясно, словно озарение, почувствовал: присутствие матери — одна из причин мятежа ваганов. Она — дух восстания, и она защищена.

Джему не было страшно.

А потом Джем понял еще одно: Ката не взойдет на эшафот. Он знал, что она не умрет. Этого не произойдет.

Она будет жить.

Она будет свободна.

И тогда Джем ощутил отчаянную любовь, такую сильную, какую он никогда не ощущал прежде. В страстном порыве ему хотелось объять этим чувством бегущую по лужайке мать, объять Тора, томящегося в замке, объять старика Вольверона, и Нирри, и ее отца, и Варнаву, своего утраченного друга, где бы он сейчас ни был. Джем поразился — на одно головокружительное мгновение он был готов заключить в свои объятия даже тетку Умбекку и досточтимого Воксвелла, и несчастного покойного рыжеволосого Полти. Его любви хватило бы на войска Эджарда Синего и на войска Эджарда Алого, и на ваганов, и на зензанцев, и на все другие народы этого таинственного огромного мира. Ее хватило бы и на всех тварей в Диколесье — рыб, птиц, всех живущих и мертвых, лежащих в теплой темноте под землей.

Порожденная кристаллом, его любовь разрасталась, становилась глубже, она охватывала весь разрушенный, измученный мир, лежащий в страданиях и страстях там, далеко внизу. Но источником этой любви, самой глубокой любви, которую он когда-либо испытывал, источником, который управлял всеми его чувствами, была его любовь к Кате.

Отчаянное безумие.

Ничего не было, кроме этой любви.

Мир вернулся!

Джем вращался и парил. Первый экстаз любви утих. Это произошло тогда, когда он заметил, что кристалл в его руках гаснет.

Он догорал.

Моросящий дождь мало-помалу превращался в ливень. Наконец Джем почувствовал, что вымок до нитки. Струи дождя стекали по его лицу. Руки, сжимавшие кристалл, окоченели.

Как раз в это мгновение его мать вбежала в ворота Дома проповедника, а Джем вдруг обнаружил, что кристалл исчез. Он больше ничего не сжимал в руках. Он падал.

Он, словно раненая птица, камнем падал на землю из туманной серой вышины. У Джема темнело в глазах. Он успел увидеть разрушенный храм, кладбище, сад у Дома проповедника, высокие трубы на Доме, блестящую стеклянную крышу, по которой шлепали струи дождя.

Эй Фиваль расхаживал по бальному залу. Шаги его были размеренными, мягкими, короткими. Он скользил по полу, словно репетировал какой-то танец. Смеркалось. Темнота собиралась за плотными шторами.

Он ждал. Сначала он ждал в длинном коридоре, который вел в Стеклянную комнату, потом в холле. От нечего делать он бродил там, время от времени останавливался, чтобы смахнуть пылинку-другую с мраморного плеча короля. Затем он перебрался в бальный зал. Расхаживая там, Эй Фиваль любовно размышлял о том триумфе, который сейчас переживала госпожа Ренч. Какой взлет! Какой стремительный взлет!

Стороннему наблюдателю могло показаться, что капеллан нервничает, что он возмущен. Так оно и было. Еще бы! Старикашка попросил его удалиться из Стеклянной комнаты! Да как он смел? А Умбекка какова? Не сказала ему ни слова о том, что собиралась поведать командору!

Капеллан не привык, чтобы дамы с ним так обходились.

Конечно, если бы у дверей в Стеклянную комнату не стояла вооруженная до зубов охрана, капеллан бы нашел способ узнать, что к чему. Так нет! Он вынужден сгорать от любопытства. Он ведь успел услышать только самое начало страстной исповеди Умбекки. Она пришла, чтобы что-то рассказать. Что-то очень важное.

И тут капеллана осенило.

Алый Мститель!

Капеллан задышал часто и взволнованно. На сердце у него сразу стало легче. Спасение! Казалось, в темноте заиграл несуществующий оркестр. Эй Фиваль сам не заметил, как принялся что-то напевать себе под нос. Шажок… другой…

Раз-два-три, раз-два-три…

Эй Фиваль вспоминал о том вечере, когда он сопровождал Умбекку Ренч на бал. О ее жутком платье, о чудовищной шляпе, о том, сколько раз она наступила ему на ногу, пока они танцевали. Деревенщина! Все офицерские жены, как одна, тайком смеялись над ней. В обществе рангом повыше над ней смеялись бы открыто. Там просто не смогли бы сдержаться. Там бы решили, что это комическая старуха, очередная шутка Фиваля — ну, что-то вроде обезьянки в траурном наряде, которая в свое время так повеселила леди М., или, например, набедренной повязки, которую он преподнес леди Э. в тот знаменитый «Вечер джунглей»…

Но Умбекка Ренч не была создана на потеху зевакам. Это капеллан понимал. Потешаться стоило над теми, кто вздумал бы над ней смеяться. Бал в Доме проповедника тут значения не имел. Грубые пляски в деревенском амбаре! Когда Умбекка Ренч отправится на бал в следующий раз, это будет бал совсем иного пошиба! И тогда никто не осмелится посмеяться над ней.

У Эй Фиваля относительно женщин было особое чутье. Да, госпожа Ренч пока являла собой всего лишь сырье, материал для лепки. Сейчас она решила отдалиться от капеллана. Она чувствовала себя оскорбленной. В провинции и нравы провинциальные, и это пройдет. Госпожа Ренч уязвлена, оскорблена? Ну что ж… Зато леди В. увидит, какой верный друг Эй Фиваль.

Все пройдет. Умбекка Ренч — не дура. Стоит ей выдать Алого Мстителя, и она приобретет все, о чем мечтала. Репутация Вильдропа будет восстановлена. Умбекку ожидает блестящее замужество, ну а вслед за замужеством последует не менее блестящее вдовство. Агондонское общество будет у ее ног!

Ну а рядом с ней, что самой собой разумеется, будет ее верный духовный наставник.

Эй Фиваль танцевал в полутемном зале, описывая круги, словно заводная игрушка.

Все произошло молниеносно.

Находясь в темном зале, Эй Фиваль не сразу расслышал шум в аллее, ведущей к воротам Дома проповедника. Здесь, в зале, крики казались шепотом, звон разбитого стекла — пением птичек, но когда начали стрелять, то выстрелы капеллан ни с чем бы не спутал. Громко хлопнули входные двери. Стражники протопали в сторону Стеклянной комнаты.

Что-то происходило. Приготовления к казни, обязанные идти обычным порядком, явно были сорваны. Прекратив вальсировать, Капеллан бросился к дверям. Сжав губы, он вбежал в синюю прихожую. Мерзкие солдаты затоптали грязью ковер. Нет, что-то было очень и очень скверно. Эй Фиваль заглянул в окно. Усыпанная гравием дорожка покрыта коркой грязи — и там наследили!

Капеллан в неуверенности задержался у дверей, но вдруг они с треском распахнулись. Капеллан попятился, напуганный алой вспышкой.

Алый Мститель!

Лишь несколько мгновений спустя капеллан понял, что перед ним не зловещий мститель, а всего лишь леди Элабет, все это время находившаяся на одре болезни и неизвестно зачем покинувшая его.

— Где она?

— Миледи Эла, что с вами?

Она отшвырнула руку капеллана:

— Где Вильдроп? Говорите, где он?

Леди Эла никогда особо не нравилась Эю Фивалю. Ее он в круг «своих» дам никогда не включал. Капеллан, вяло махнув рукой, указал в сторону Стеклянной комнаты, но перед тем как броситься вслед за развевающимся алым плащом, испуганно оглянулся через плечо и, к своему ужасу, увидел… двух стариков — обшарпанного камердинера и совершенно жуткого, страшного вагана — видимо, то была свита леди Элы. Они шли следом.

Нет, она определенно не смогла бы стать одной из дам Эй Фиваля!

А в Стеклянной комнате командор поднялся из-за письменного стола. Он встал, опираясь на трость. Рядом с ним стояла на коленях Умбекка. Лицо ее было залито слезами — видимо, расчувствовалась за время исповеди. Вбежавшие в комнату стражники в страхе попятились, испугавшись гнева командора.

— Что? — ревел командор. — Грязные ваганы? Что? Что?

— Вильдроп!

Это прозвучало не как мольба, а как приказ.

— Эла! — лицо Умбекки перекосилось от изумления. Она покинула свою племянницу рыдающей над телом Тора. Она ни за что бы не поверила, что Эла все-таки исполнит свою безумную угрозу и явится к командору. И еще Сайласа с собой притащила. И Стефеля!

Эла шагнула к командору. То была истинная королева, горящая праведным гневом, любовью и ненавистью. На миг, казавшийся вечностью, возникла немая сцена противостояния красного и синего цветов. Насмерть перепуганный Эй Фиваль увидел, как он ошибся. Нет, насчет леди Элы он не сомневался, она бы никогда не вошла в его круг, но Алый Мститель… Алый Мститель явился. Дух Сопротивления заполнил собой комнату!

А потом небеса разверзлись.

Вспышка, еще одна — немыслимо яркая здесь, в комнате со стеклянным потолком. На несколько мгновений серые стены стали вдруг ослепительно белыми.

А потом грянул гром.

И раскололся потолок.

Командор упал на пол. Умбекка бросилась к нему, упала рядом с ним на колени. Эла покачнулась и опустилась на ковер. Стражники отступили, закрыли лица руками. В комнату градом посыпались осколки стекла.

Хлынул дождь.

И вместе с дождем что-то упало в самую середину комнаты.

— Ваганское колдовство! — выдохнула Умбекка, в ужасе взирая на обнаженное тело, свернувшееся клубком. Тело озаряли последние вспышки лилово-черного ореола. Медленно-медленно, пугливо и осторожно, все, кто был в комнате, собрались вокруг лежащего на полу человека.

Нет, не все. Эла лежала там, где упала, грудой алой одежды.

А около нее на полу растекалась алая лужица.

В одном досточтимый Воксвелл не ошибся. Кровоизлияние. Вся кровь, что еще текла в измученном теле Элы, излилась с ее губ. Стефель, рыдая, опустился на колени рядом с королевой. Но он ничем не мог ей помочь.

Какое-то время человек, пробивший стеклянный потолок, лежал неподвижно. Медленно он перевернулся на спину, открыл глаза и увидел тех, кто смотрел на него. Медленно-медленно, обливаемый струями дождя, беспрепятственно лившего сквозь разбитую крышу, обнаженный человек поднялся на ноги.

— Джем!

Умбекка была готова броситься к юноше, чтобы обнять его, а может быть — ударить. Но стражник не пустил ее, словно хотел защитить от грозящей опасности. На юношу уже были нацелены мушкеты синемундирников. Они вот-вот могли выстрелить, но юноша развернулся к командору и негромко проговорил:

— Это не Ката. Это я. Во всем виноват я.

ГЛАВА 68

КРАСАВИЦА ДОЛИН

Командор пошатнулся, оперся о стол. Болью скрутило его побагровевшее лицо. Несколько мгновений он не в силах был произнести ни слова.

Однако пауза была короткой.

Из густой листвы вынырнул сержант Банч. И тут же остолбенел при виде представшего перед ним зрелища. Готовые сорваться слова замерли у него на губах. Глаза он выпучил так, что казалось, они вот-вот выскочат из орбит.

Командор проревел:

— В чем дело, сержант?

— Г-господин к-командор! — сержант вздрогнул и стал по стойке «смирно». — М-мятеж п-подавлен.

— Подавлен?

— Трое моих людей р-ранено, один у-ушиблен к-кирпичом.

— А ваганский сброд?

Как ни силился сержант смотреть в глаза начальнику, глаза его упрямо косили в середину комнаты. Впоследствии он долго силился понять, что же там произошло. Тогда он как бы на миг перестал существовать как воин. Когда он был маленький, его мать как-то взяла его с собой в паломничество к Великому Оракулу, где статуя леди Имагенты плакала настоящими слезами. С тех пор не было в его жизни мгновения, чтобы он, жирный сержант, привыкший к раз и навсегда определенному уставом порядку вещей, вдруг перестал владеть собой.