Запахнув плотнее плащ, он вытянулся на плите. Лег на спину, устремил взгляд на небо, затянутое сетью ветвей вяза. Заморосил дождь. Джем закрыл глаза. Вначале он видел только мрак, но затем из недр мира, существующего внутри его мозга, возник черно-лиловый лик с игральной карты, ставший таким огромным, словно темный бог склонился над Джемом и смотрел с потемневших, набухших дождем небес.

А потом полыхнули огненные строки:

Джем испуганно распахнул глаза.

Он был потрясен. Он успел забыть о странном сновидении, явившемся ему в алькове. Теперь он вспомнил о том, как читал отрывок из «Мифолегикона», как закрылись тогда у него глаза, как книга выпала у него из рук. У книги треснул переплет. Как ему было жаль потом любимую книгу, когда он увидел рассыпавшиеся по полу страницы! Сам по себе сон, конечно, ничего не значил — ерунда, и только. Но теперь, когда Джем лежал на холодной могильной плите, тоска вернулась к нему. Джем ощущал страсть более сильную, нежели любое из чувств, испытанных им раньше. Он думал, что того, что было между ним и Катой, достаточно, чтобы наполнить его дни без остатка. Теперь же внутри него образовалась пустота, заполнить которую, наверное, не смог бы никто.

Сассорох!

Неужели он хотел стать Нова-Риэлем?

Но молния, как говорила тетка Джема, никогда не ударяет в одно и то же место дважды.

«Пути судьбы загадочны, и не нам, беспомощным игрушкам во всезнающих руках судьбы, — ибо мы игрушки, и тут ничего не поделать — пытаться разгадать ее тайны. Но хотя покарать изменника Порлонда могут только муки в Царстве Вечности и хотя встреча с моей любимой Эвелиссой мне теперь суждена только в Царстве Вечности. Я не грущу и нахожу утешение — как и ты, надеюсь, милая моя, — и в том благословении, которым судьба одарила твою (счастливицу) Анну, которая теперь (к тому времени, когда ты получишь это письмо, моя самая дорогая подруга из оставшихся в живых) отныне и навсегда может подписываться

Леди Квинмайер».

Это было слишком.

Томик выпал из рук Умбекки. Она зарыдала. Командор тоже всхлипывал. Они добрались до финала «Красавицы долин». Подумать только — злые языки некогда твердили, будто бы этот чудесный роман — знак того, что сочинительница исписалась. Несправедливо! Роман был подлинным шедевром.

Капеллан снисходительно улыбался, глядя на плачущих Умбекку и командора. Воспользовавшись моментом, он быстро, бесшумно прошел через заросли к дверям.

Хорошо.

Стражники ждали, наготове.

Чтение нынче вечером затянулось допоздна, да собственно, так оно и было задумано. Но последние страницы романа так захватили гостью! Ее даже не потребовалось уговаривать задержаться, хотя чаю она выпила многовато, на взгляд капеллана. Ну а съела… морковный кекс, песочный кекс… а еще целую тарелку масляных булочек. Бедная дама! Она, наверное, голодна. Ну что ж, зато ее ждало вознаграждение.

Умбекка изумленно и почти встревоженно обозревала набившихся в комнату гвардейцев.

— Ка… пеллан? — неуверенно проговорила она.

Но на ее вопрос ответил командор.

— Сударыня! — возгласил старик, взяв Умбекку за руки. — В последние луны вы подарили нам столько радости! Разве мы могли бы проявить черствость и не отплатить вам за вашу доброту?

Умбекка ошарашенно обводила взглядом стоявших навытяжку гвардейцев. А другие гвардейцы унесли чайный столик и принесли стол повнушительнее. Только мгновение мерцала в свете лампы темная полировка и тут же исчезла под белоснежной скатертью, на которой быстро возникли соусники, тарелки, ножи, ложки и вилки. Аппетитные ароматы поползли по комнате.

Умбекка растерянно обернулась. Ей казалось, что она грезит. На сервировочном столике через заросли к столу везли сочного жареного поросенка, истекавшего жиром, а во рту у поросенка торчало печеное яблоко! Сам же поросенок лежал на подстилке из жареного лука, моркови, пастернака, тыквы и картофеля. За поросенком последовали судки с дымящейся подливой. Умбекка сглотнула слюну, но капеллан был уже тут как тут. Взял с подноса сверкающий гранями бокал и поднес его, улыбаясь, Умбекке:

— Если я не ошибаюсь, сударыня, вы останетесь ужинать?

Наверное, Джем все-таки закрыл глаза. Он так устал и изнемог, что уснул. Когда он очнулся, ему показалось, что он побывал в каком-то странном далеком мире. По его сознанию проносились удивительные темные силуэты. Память и сон составили причудливое смешение: бархатный занавес в алькове, колышущийся от ветра, лик темного бога — громадный, лилово-черный.

А потом снова полыхнули горящие строки:

Что же с ним случилось?

О, хоть бы все это пропало, исчезло, оставило его в покое!

Джем понял, что промок и озяб, — надо же было уснуть под дождем! Одежда его вымокла до нитки, все тело, казалось, стало таким же беспомощным и непослушным, как ноги.

Зубы Джема выстукивали дробь.

Он заставил себя открыть глаза, но тьма не рассеялась. Джем понял, что наступила ночь. Черноту небес лишь немного рассеивала бледная луна, плывущая за завесой туч. Джем с трудом приподнялся, оперся на локти. На кладбище не было слышно ничего, кроме шелеста листвы под ветром да стука капель, падавших с намокших ветвей.

Сердце Джема сковало тягучей тревогой. Сколько же времени прошло? Он пропустил начало комендантского часа. Наверняка у кладбищенских ворот стоят часовые, наверняка и по лужайке слоняются подвыпившие синемундирники, вывалившиеся из «Ленивого тигра». Джем думал обо всем, что рассказал ему Тор. Раньше он синемундирников не боялся, но теперь он думал о них с неподдельным страхом.

А потом Джем услышал голоса.

Он прижался спиной к могильной плите — сам не понимая зачем. Рука его скользнула вдоль края плиты, пытаясь нащупать костыли. Неужели часовые по ночам обходили кладбище? Тревога сменилась жутким, утробным страхом. Далеко в лесу, за той стеной, что выходила на Диколесье, заухала сова.

Голоса приближались. Но то были не голоса часовых.

— Я не могу! Не могу! Уходи, прошу тебя!

— Не уйдешь от меня. Я знаю, что это была ты, я все знаю.

— Ты с ума сошел! Что ты несешь!

— Веди меня! Веди меня туда сейчас же!

Один голос был мужской, другой — женский. Оба звучали приглушенно, и в обоих слышалась мольба, но мольба в мужском голосе вот-вот грозила обернуться кое-чем похуже.

Жестокостью.

— Пошли, Долли!

— Отпусти меня!

Джем повернул голову и в темноте разглядел две фигуры, движущиеся вдоль могил к пролому в стене. Мужчина в широком плаще держал в руке фонарь и тянул за руку упиравшуюся женщину. Свет фонаря выхватил из мрака ярко-рыжие волосы и красное платье. Лицо женщины было перекошено страхом. Она пыталась вырваться. Но мужчина в плаще держал ее крепко.

Она закричала.

— Заткнись, сучка!

Женщина ударила своего мучителя.

Он согнулся пополам, выронил фонарь. Фонарь покатился по траве, озаряя тьму безумными всполохами.

— Ах ты, вонючая маленькая шлюха!

Женщина вырвалась и убежала бы с кладбища, но не могла.

Ей было некуда бежать.

Мужчина угрожающе навис над женщиной. Его зловещую фигуру подсвечивал снизу валявшийся на земле фонарь. Шерстяная шапка слетела с головы мужчины, но Джему не было нужды видеть ярко-рыжие кудри негодяя. Он уже догадался по голосу, кто это.

— Пошли, Долли. Я заплатил за тебя!

— Нет! Этого я тебе не позволю!

— Нет? Вот тут, Долли, сильно ошибаешься. Я могу поиметь все, что пожелаю, и так, как захочу. Я думал, ты все поняла, Долли.

— Пусти меня! Прошу тебя! Уходи!

Она заслонилась руками. Прихрамывая, попятилась к тису, к могильной плите, где лежал Джем.

— О Долли! — причмокнул Полти, наклонился, плюнул на ладонь и поднял руку с вытянутым указательным пальцем. Покачал пальцем и прошипел угрожающе: — Если ты не возьмешь меня, придется мне взять тебя.

Потрясенный, возмущенный, Джем скатился с могильной плиты и упал в траву. Он выглянул из-за камня. Подол красного платья приближался к нему. Женщина была обута в кожаные туфельки в тон платья.

Руки Джема сжали костыли.

Все произошло неожиданно. Так просто… Каблук угодил на камень, и…

— Ой, моя нога!

— Вонючая сучка! Грязная, мерзкая ваганская шлюха!

Полти бросился на нее, навалился. Она царапалась, кусалась.

Он лупил ее по щекам, рвал на ней платье. Одержимый злобой, он швырнул ее на могильную плиту, ухватил за лодыжку, резко крутанул. Она дико закричала.

— Сучка такая, все равно будешь моей!

Он стащил штаны.

Фонарь угасал. Несколько отчаянных вспышек, а потом — темнота. Последние вспышки света выхватили из мрака фигуру Джема. Он встал на колени с другой стороны надгробия. Потом стал виден Полти, нависший над девушкой. А потом над головой Полти взметнулись тяжелые костыли.

И опустились.

И поднялись.

И снова опустились.

Мрак. Обмякшее тело сползло с плиты и покатилось по траве.

Джем бросился вперед:

— Ката?

Он все понял, без сомнения. Пусть не сразу, но понял.

— О Ката, что ты наделала!

— Нет, Джем. Что ты наделал?

Юноша молчал. Порывы ветра швыряли в стороны ветви тиса, зловещие тучи закрыли лик луны.

— Ты убил его, Джем.

Сочный жареный поросенок оказался всего лишь прелюдией, лишь намеком на те блюда, которые последовали затем.

За поросенком подали угрей в желе.

Потом — жареных куропаток.

Потом — оленину в соусе из красного вина.

Потом фазанов.

Потом — жареных гусей, уток, лебедя.

Потом — сочный бычий бок с кровью.

Такого пиршества Умбекка себе даже не представляла в самых дерзких мечтах. К каждому блюду подавали лучшие варльские, орандийские и лексионские вина, горячие пресные булочки. А как трудились гвардейцы, с какой элегантностью, с каким изяществом!

Как утонченно!

На десерт был подан огромный яблочный пирог с хрустящей золотистой корочкой, высокий дымящийся сливовый пудинг, озаренный пламенем горящего бренди, стоящий на блюде посреди экзотических консервированных фруктов из зензанских лесов. А еще — ослепительно белые горы взбитых сливок. А еще — кувшины с заксосским кофе и превосходные тиралосские ликеры. Лучшие варбийские и голлухские сыры — на тот случай, если кто не наелся.

Только тогда, когда Умбекка, наевшись до отвала, откинулась на спинку стула, прихлебывая очередную чашку заксосского кофе и пережевывая шоколад с мятным привкусом, она, наконец, сумела по достоинству оценить сервировку стола. На белой скатерти были расставлены золоченые канделябры, посередине стоял в вазе чудесный букет цветов, а одна роза — вернее, бутон лежал на столе, как бы предлагая себя гостье. Бутон алой розы. Умбекка долго не отводила глаз от великолепного цветка, потом наконец подняла глаза и заметила, что вокруг стола стоят зеркала, удваивавшие, умножавшие до бесконечности отражения свечей, цветов и лиц ее друзей.

— О, прелестно, — улыбнулся капеллан.

А гвардейцы уже вносили что-то еще. Но на этот раз — не очередное блюло, и не цветы, и не новое зеркало. Они внесли странную деревянную фигуру с плоским лицом. То был портновский манекен ростом с Умбекку. На манекене красовалось белое платье (шедевр швейного искусства из кружев, газа и ленточек. Такой красоты Умбекка никогда прежде не видела).

Понимание пришло к ней медленно, да и то она не сразу поверила, что это правда.

— О капеллан… — промямлила Умбекка.

Однако не капеллан, а командор поднялся со стула, опустился перед ней на колени и взял ее за руки.

— Сударыня, милая сударыня! Неужели? Вы удивлены? Ох уж эти мне скромницы! Неужели вы сомневались в том, что я полюбил вас с первого взгляда? Но как же я мог не полюбить вас, когда вы — не вздумайте отпираться! — когда вы и есть «мисс Р»?

Командор поднялся с колен, заключил Умбекку в объятия, а Умбекка молчала и только обезумевшим взглядом смотрела на отражение капеллана в одном из зеркал.

А капеллан загадочно улыбался.

Ката сбросила опротивевшие ей туфли:

— Нога! Как болит!

Лодыжка распухла.

Но Джем только растерянно смотрел на возлюбленную.

— Зачем, Ката? — прошептал он сдавленно.

Она понимала, о чем он спрашивает. Не поднимая глаз и потирая распухшую лодыжку, Ката ответила:

— Все из-за этих треклятых поборов. Они собирались забрать папу! У меня не было золота, кроме арлекинской монетки. Должна же я была что-то сделать, Джем!

— О Ката! — Джем сжал пальцы в кулак и больно ударил себя по лбу. Его переполняли чувства, которым он сам затруднился бы дать название: ревность, зависть, изумление. Чувства набегали волнами и отступали, наконец сменившись чудовищной жалостью. Как же он мог не догадываться? Но как он мог догадаться?

— Я не могла рассказать тебе об этом, Джем. — Ткнув пальцем в сторону валявшегося в траве тела Полти, Ката добавила: — Тогда, в тот день, в Круге Познания, он узнал меня. Я говорила ему, что это была не я, но он все понял. И сказал, что я должна отвести его туда. — Девушка поежилась и залилась слезами. — Он бы там все уничтожил. А теперь… теперь мы все уничтожили.

— Ката, о чем ты?!

По усыпанной гравием дорожке прогрохотали тяжелые шаги.

— Эй! — послышался чей-то окрик.

— Кто здесь? — присоединился к нему другой голос.

Джем схватил за руку Кату. Ката ответила ему рукопожатием. На несколько мгновений они как взлетели, поднялись над временем, перестали слышать стаккато дождевых капель, шелест ветра, перестали видеть бегущие по небу тучи.

А потом время вернулось.

— Идут! — выдохнул Джем.

— Они убьют нас, — прошептала Ката.

— А мы не можем уйти за стену?

Ката крепче сжала руку Джема, но на этот раз что-то пошло не так. Она не держалась на ногах, не держался и Джем. Джем прикусил губу.

— Ката, обопрись на меня. Быстрее! — прошептал он в отчаянии.

Но нет. Послышался громкий треск. Юноша горько ахнул — костыли надломились. Он дико озирался. Увидел лужу крови рядом с головой Полти. Увидел приближающийся свет фонаря. Свет метался из стороны в сторону, бросал вспышки сквозь спутанные ветви старого тиса.

И тогда Ката прошептала:

— Я знаю, куда бежать. Быстро. Сойди с плиты.

Ката бросилась в траву, обняла надгробие материнской могилы. Джема она при этом невольно оттолкнула. Он лежал ничком, проклиная свою слабость и беспомощность. В живот ему впился острый выступ корня.

— Ката, я ничего не понимаю. Что это? Механизм зарос мхом и травой, но все же сработал. Джем открыл рот от изумления.

Плита бесшумно приподнялась, словно крышка джарвельской шкатулки. Фонарь светил на другом краю кладбища. Часовые, обходившие кладбище дозором, ушли в другую сторону.

Развернулись.

Теперь они шли к южному углу кладбища.

Только сила любви сумела заставить Кату встать на больную ногу, подхватить Джема под мышки… Мгновение они стояли, прижавшись друг к другу, готовые вот-вот упасть. Луна осветила лицо Каты, и Джем увидел, что ее глаза полны слез.

Джем пробормотал:

— Я люблю тебя, Ката.

— Мы все разрушили, Джем. Кто-то должен заплатить за это. Вот чему учил нас лесной тигр. Черные полосы, потом золотые. Помнишь? Помнишь, Джем?

Он не понимал. Но вдруг понял.

— Нет! — прошептал он в ужасе, но боялся он не отверстой могилы.

Он боялся разлуки.

Жертвы.

А потом все кончилось. Силы оставили Кату. Она опускалась на землю.

Но в последнее мгновение она столкнула Джема в могилу, и опустившаяся крышка накрыла его.

— Ката! — дико крикнул Джем.

Слишком поздно. Опустившаяся плита отрезала все звуки. И когда мгновение спустя свет фонаря озарил Кату, часовые увидели девушку-ваганку, горько рыдающую на могиле матери.

— Клянусь Агонисом! — крикнул первый часовой. — Ты глянь!

Такая маленькая. Такая хрупкая.

А что натворила!