ГЛАВА 58

СУДЬБА ОРОКОНА

— Ш-ш-ш!

Зверь бесшумно появился из-за занавеса густой листвы. Могучие мышцы туго ходили под полосатой шкурой на его боках. Луч света упал на глаза зверя, они загадочно блеснули, подобно золотым дискам. Казалось, в этой золотой вспышке таятся какие-то особые, таинственные знания.

Джем, как зачарованный, следил за зверем.

— Лесной тигр? — прошептал он.

— Это он.

Ката осторожно опустилась на колени. Она не выпускала пальцев Джема. Он опустился на землю рядом с ней.

— Ш-ш-ш! Ш-ш-ш! — Ката закрыла глаза. Она вытянула руки перед собой, растопырила пальцы. Джем повторил ее движения. В зеленоватых тенях Диколесья они застыли, соединившись в странном ритуале, коленопреклоненные, перед диковинным зверем.

Обнаженные, обессилевшие от страсти, они стояли на коленях, держась за руки, но почему-то этот непонятный ритуал казался им обоим естественным продолжением их любви. Джем проникался духом Диколесья. Ката незаметно, день за днем, учила его тайнами деревьев, птиц и зверей. Прикосновения ее рук, губ, восторги страсти — все это было для юноши частичкой жизни леса. Диколесье наполняло их, текло в их крови. Они утопали в зеленой бездне, но тонули радостно, без печали.

Ката прошептала:

— Лесной тигр, говори.

Но тигр молчал. Джем, сжимая руку возлюбленной, не чувствовал никаких перемен. Рука Каты не стала жарче. Он чувствовал, что Ката ничего не видит, кроме лиловато-черного мрака за прикрытыми веками.

— Иди ко мне, — сказала Ката.

Тигр не пошевелился, однако на мгновение задержал взгляд на коленопреклоненной паре.

А потом он ушел.

Джем почувствовал в сердце тупую боль — он словно познал что-то печальное. В то мгновение он ничего не понял, а потом желание захлестнуло его с новой силой. И он вообще позабыл о пронзившем его тоскливом чувстве. Потом, по прошествии времени, Джем гадал, что же произошло, и ему казалось, что тигр все же говорил, причем не только с Катой, но и с ним. Возможно, в самом существе тигра таилась какая-то печальная мудрость. Они с Катой решили, что тигру нечего им сказать. Но может быть, сами глаза тигра — то золотистые, то черные, — может быть, смена полос на его шкуре, может быть, эти символы могли послужить уроком для тех, кто мог бы выучить этот урок.

Вместе с лучами солнца сквозь листву проникала жара. Поспешная, шумная поступь сезона Вианы сменилась размеренным пылом сезона Терона. Это время года жарко горело, но миновало слишком скоро. Может быть, именно тогда Джем понял, что идиллии в Диколесье, как и жаркому времени года, суждено оборваться.

В тот день, когда они прощались у плетня, Джем вдруг оторвался от губ Каты и выпалил:

— Позволь мне остаться.

Раньше эта мысль его не посещала. А теперь он не мог от нее отделаться. Зачем ему возвращаться? Он теперь все-все понимал в лесу, был «на ты» с деревьями, с рыбами в реке, со скользкой выдрой, с филином.

Но это ему только казалось.

Она оттолкнула его. Он покачнулся и ухватился за плетень, с трудом удержавшись на ногах.

Ката отвернулась.

— Ты не можешь остаться.

— Ката, но почему?

Джем потянулся за костылями, ненавидя их, ибо они напоминали ему о том, как никчемно его тело. Обернулся, посмотрел сквозь прорехи в плетне. Кладбище было залито золотисто-голубым светом.

— Там, по ту сторону, я калека. Здесь я могу ходить. Бегать.

— Только тогда, когда я держу тебя за руку. Не могу же я всегда держать тебя за руку, правда?

Нет, голос ее звучал вовсе не жестоко. Он звучал равнодушно.

Лицо Джема окаменело. Он залился слезами. Ката не смотрела на него. Она стояла, сжав губы. И только тогда, когда Джем исчез за кладбищенской стеной, Ката дала волю собственным слезам и со всех ног бросилась в спасительную чащу леса.

Рыдая, она бежала к пещере. Зачем она так сказала? Она и сама не могла бы объяснить. Однако чутье подсказывало ей, что Джем должен… чутье было сильнее желания задержать любимого.

— Папа!

Девушка прижалась к отцу. Она ничего не рассказывала ему о своих свиданиях с Джемом. О многом другом она ему тоже не рассказывала. Но это не имело значения. Старик и так все знал. Конечно, он все знал. Грубой рукой он гладил волосы дочери, шептал слова утешения:

— Все мы во власти порядка вещей, дитя мое. А порядок вещей должен установиться.

А Джему предстояла другая встреча на кладбище.

Жара в тот день стояла страшная. Компания синемундирников расположилась под тисом, в тени. Они распивали пиво из небольшого бочонка и играли в карты. Они сняли треуголки и мундиры. Все уже порядком поднабрались, судя по тому, как пьяно звучали их голоса. То и дело раздавались взрывы хохота.

Занимались они делом запретным — это касалось как азартных игр, так и осквернения кладбища, однако жара действовала расслабляюще. Благосклонность часовых в сочетании с определенной наглостью превратила запретный плод во вполне съедобный. И кроме этого, в компании были одни офицеры.

— Эй!

Весельчаки заметили Джема.

— Чего это он тут делает, а?

— Видок у него какой-то виноватый, я бы так сказал.

— Да просто шатается тут, вот и все. Грязный попрошайка.

— А ты-то сам кто?

— Эй, хромоножка! — один из офицеров поманил Джема пальцем.

Джем сделал вид, будто ничего не заметил.

Рыжеволосый офицер встал и пьяной походкой направился к нему. Судя по знакам отличия, он был капитаном и предводителем пьяной компании. Враждебность исходила от него наподобие винных паров. Пожалуй, в другое время этот человек мог бы показаться и красивым, но принятая доза алкоголя сделала его уродливым. Ярко-рыжие волосы беспорядочными прядями падали ему на глаза.

— Эй, ты! Слюнтяй! Ты меня что, не слыхал? — рявкнул капитан и злобно взмахнул рукой. Компания разразилась громовым хохотом.

Джем хотел как можно скорее миновать пьяниц. Быстро переставляя костыли, он шел между могил к дорожке.

Но к несчастью, угодив костылем в грязь, он поскользнулся и упал.

Пьяницы захлопали в ладоши.

Одобрительно заорали.

Джем лежал на земле, тяжело дыша. Падая, он больно ударился виском о замшелый могильный камень. Боль пульсировала, растекалась по голове.

— Хромоножка?

Джем поднял взгляд. Пьяный капитан склонился к нему. Казалось, в этот миг в его взгляде мелькнуло нечто большее, нежели просто жестокое любопытство.

Джем тоже почувствовал нечто большее. Образ капитана Вильдропа наполнил сознание Джема, и хотя капитан Вильдроп теперь был стройным крепким молодым человеком, на миг он предстал перед Джемом таким, каким был прежде, когда его звали Полти… с толстым пузом, переваливающимся через пояс штанов, с грушевидной головой, увенчанной ежиком коротко стриженных волос. Казалось, будто Полти напялил на себя маскарадный костюм, и на краткий миг Джему открылось его истинное обличье. То есть — обличье урода Джем даже не думал о том, что это так уж невозможно. Он чувствовал только отвращение, похожее на тошноту. И все же когда он подал голос, голос его зазвучал спокойно, взвешенно:

— Заткнись, жирная свинья. Убери свою жирную морду.

Физиономия Полти побагровела. Стало тихо-тихо.

— Полти? — прозвучал вопросительно чей-то голос.

Рыжеволосый офицер медленно выпрямился и лениво оглянулся через плечо на собутыльников:

— Что-то нынче пивко на меня дурно подействовало. Вы меня понимаете, парни?

И он принялся расстегивать штаны.

— Полти, перестань, — умоляюще проговорил долговязый лейтенант, в один миг очутившийся рядом с капитаном. — Не смешно.

— Да ну? А ты смеялся вроде?

— Теперь не смешно.

Джем крепко сжал губы, а долговязый лейтенант помог ему подняться. Несчастный калека и сам покраснел, лоб его покрылся испариной.

— Ну, как? Все в порядке?

Случившееся потрясло Джема. До сих пор солдаты неизменно относились к нему сочувственно. Пусть он презирал их синие мундиры, но он не презирал людей, носивших эти мундиры.

Тут было другое дело.

Уходя, Джем слышал пьяное ворчание Полти:

— Ну ты и слизняк, Боб. Подумать только, и я тебя в офицеры пропихнул! И вечно-то ты был бабой, бабой ты и остался!

На могильной плите, лежавшей поверх места захоронения матери Каты, валялись карты с изображением магов, нищих и конников вперемешку с мокрыми от пива монетами. Тут же стояли пивные кружки. Солдаты играли в игру под названием «Судьба Орокона». Играли они на деньги и о смысле игры не очень-то задумывались. Вот если бы задумались, наверное, вели бы себя иначе. Игра в «Судьбу Орокона» напоминала связывание невидимых, неосязаемых нитей, по которым время передает нам всем нам нашу судьбу. Казалось, в игре все зависит от странности выбора, от свободы воли в каждый отдельно взятый момент — да и в жизни все кажется именно так. А вспомнишь потом — не было ничего.

В жизни каждого молодого человека всегда наступает такое время, когда контуры его судьбы как бы проступают сквозь туман. Происходят какие-то случаи, и эти случаи словно предваряют свершение судьбы. Встреча с Полти в тот день стала первым из трех происшествий, которые предстояло пережить Джему до того, как ему стал окончательно ясен лежащий перед ним путь.

ГЛАВА 59

ПЛАМЯ В АЛЬКОВЕ

Той ночью Джем вспоминал о Кате не так пылко, как обычно. Мерно дыша, он лежал на постели в своем алькове. Медленно догорала единственная свеча. Жара не спала даже к ночи, окно было открыто настежь. Пламя свечи стояло недвижно — ни ветерка. Юноша напряженно думал над последними словами Каты. Сердце его сковала тягостная тоска. Сначала ему казалось, что его отношениям с девушкой пришел конец, теперь он видел, что начиналось нечто новое. Он думал о том, что ему повезло, и он так скоро нашел место, где бы ему хотелось жить. Но он не мог там жить. Его отторжение Диколесьем должно было наступить с той же неизбежностью, что и конец жаркого времени года. Теперь он это понимал.

«Позволь мне остаться».

Как же глупо!

Взгляд Джема скользил по алькову… книги в потрескавшихся переплетах, тронутые плесенью камзолы, щит красномундирников, который он повесил на стену. Серебряная джарвельская шкатулка в нише над камином тускло поблескивала в свете свечи. Пустая коробка. Она всегда была пуста, наверняка она всегда была пуста. Джем подумал о том, что так и должно быть.

Он с тоской думал о том, что все, что он собрал когда-то в алькове, теперь было единственным, что осталось от прежнего замка — того замка, что стоял в Ирионе до прихода синемундирников. Тоска объяла Джема с новой силой. Ведь он жил среди этих вещей, он принес их сюда и спас от распада, он так долго был к ним привязан. А пока он уплывал, одурманенный страстью, по волнам желания, он позабыл обо всех своих драгоценностях. Болезненный озноб сотряс тело Джема. Он вспомнил о своем детстве, о вечерах в этом алькове, когда он засыпал под пение колесной лиры. Вспомнил беднягу Варнаву. Что с ним сталось? Джем бросил взгляд на пейзаж, изображавший белесую дорогу. Картина висела на прежнем месте, он просто в последнее время не обращал на нее внимания. Но ведь Джем не мог оставаться таким, каким был прежде. В который раз он задумался о том, что, может быть, раньше он был настоящим и должен был бы остаться таким, если бы Ката что-то не разрушила в нем, не навредила ему.

Но не Ката была виновата.

Виновато было время.

Была одна книга, которую Джем долгое время держал на столике у кровати. Книга была старая, потрепанная, с потрескавшимся переплетом. Когда-то она казалась ему самой лучшей книгой на свете, и он просиживал вечера напролет, держа ее на коленях. С печальной улыбкой Джем вспоминал истории о принцессе Аламане, о борове-воине из деревни Суэйлль. С еще более печальной улыбкой он вспомнил повествование о Нова-Риэле.

Джем осторожно потянулся и взял со столика «Мифолегикон». Урони он книгу или возьми ее неаккуратно, она могла и рассыпаться в прах, исчезнуть. Но ведь так было не всегда. Было время, когда эта книга казалась Джему чуть ли не волшебной. Теперь она как-то потускнела, стала меньше. Даже размеры ее стали более скромными, чем раньше.

В тусклом свете свечи Джем осторожно переворачивал страницы. Взгляд его скользил по знакомым картинкам: мужчина в одеянии из цветов верхом на корове, мальчик с рыбками вместо глаз, собака с человеческим лицом. Но Джем понимал, что он ищет. Он искал изображение мальчика с крыльями, взмывшего в небо темной грозовой ночью.

Да.

Вот и он.

Слезы набежали на глаза Джема, и на миг ему показалось, будто он снова слышит странные звуки колесной лиры. Сколько же дней и ночей, гадал Джем, он размышлял тогда об этой удивительной истории — в те дни, когда Варнава только-только выучил его читать. Джем вытер слезы и начал читать, но свеча горела тускло, и древний шрифт читался с трудом. Буквы расплывались у Джема перед глазами, у него время от времени кружилась голова.

«Злобный змей хоть и отчаялся он непрестанных на него нападений, был хитер и изворотлив и решил, что ни за что на свете не отправится в Царство Небытия…»

…«В замке царила тревога. Приближалось время, когда злобный змей должен был явиться, будучи вдесятеро сильнее…»

«…ЗНАКОМ И ДУХОМ РИЭЛЯ…»

… Но Сассорох всякий раз возрождался вновь и возвращался, возрастая в размерах и в силе…»

«СИЛЫ СВОИ УВЕЛИЧИВ СТОКРАТНО».

«…Замок спасет мальчик. Следующей ночью разразится великая гроза…»

«ЛИШЬ ОРОКОНА МОГУЩЕСТВО СМОЖЕТ».

Что происходило?

Происходило нечто из ряда вон выходящее. Вероятно, причиной тому была усталость Джема, а может быть, он перенапряг зрение. Слова на страницах смещались, изменялись, а на их место становились новые слова, не такие древние, выцветшие, серые. Нет, казалось, они выжжены на страницах книги огнем.

Темным огнем!

Джем лежал на спине, книга лежала у него на груди. Теперь он сел. Книга оказалась у него на коленях, она словно выросла в размерах, стала тяжелее. Джем наморщил лоб, прищурился и попробовал прочесть новые, ярко горящие строки. Поначалу он видел только отдельные вспышки. Но вот вспышки сложились в слова, и Джем прочел: «ИМЯ, ЧТО ПРЕЖДЕ СКРЫВАЛО, ОБЪЯВИТ», потом — «ВОССТАНЕТ ИЗ НЕБЫТИЯ», и снова выплыла строка: «ЗНАКОМ И ДУХОМ РИЭЛЯ».

Повинуясь безотчетному порыву, Джем перевернул страницу и ахнул. На следующей странице слова не мерцали, не пылали. Следующую страницу заливали лилово-черные языки пламени. Сквозь пламя проступали строки, испускавшие свет, казавшийся ослепительно ярким, будучи при этом черным, как непроницаемый мрак. Вот что прочел Джем:

ПОМНИТЕ: ТОТ, КТО СПАСЕТ ОРОКОН,

БУДЕТ ОТМЕЧЕН И ЗНАКОМ И ДУХОМ РИЭЛЯ,

ВЫНЕСЕТ ОН ИСПЫТАНЬЯ И БЕДЫ ТАКИЕ,

ЧТО И НЕ СНИЛИСЬ ГЕРОЯМ ПРОШЕДШИХ ВРЕМЕН,

ВЫЗВАВ НА БИТВУ УЖАСНЫЕ ЗЛА ПОРОЖДЕНЬЯ.

Были и еще строки, но Джем с трудом разбирал буквы. Наверняка стихи ему привиделись. Иначе и быть не могло. Последнее, что услышал Джем перед тем, как потерял сознание, — призрачное эхо мелодии колесной лиры.

Книга выпала из его рук, переплет треснул. Распадающиеся на части страницы рассыпались по полу.

— Джем, Джем, — тихо звал его чей-то голос.

Чья-то рука трясла его за плечо.

Джем очнулся не сразу. Музыка больше не звучала, только медленно, но ритмично шелестел за окном дождь. Была глубокая ночь. В алькове было темно, едва-едва теплился слабый огонек. То была свеча в чьей-то руке. Рука пошевелилась, и Джем сумел разглядеть фигуру, склонившуюся над ним. Женщина была в белом платье. Джем не испугался, он удивился:

— Мама!

— Джем!

Мать подала Джему костыли, и он, не понимая, проснулся или продолжает грезить, пошел следом за белым пятном, удалявшимся во мрак. В замке не было слышно иных звуков, кроме шелеста дождя и далеких отзвуков грома. Дойдя до двери, ведущей в свои покои, Эла обернулась к сыну. Она сжала его руку и горячо прошептала:

— Он сказал, что ты ничего не должен знать, Джем, что ты не должен видеть его в таком состоянии. Но я должна была сказать тебе, Джем. Ты должен был узнать.

Джем не понимал, о чем говорит мать. Ему казалось, что она просто произносит слова — пустые, бессмысленные, словно стук дождевых капель. Он ничего не понимал и одновременно знал очень многое. Он стоял рядом с матерью и впервые отметил, как вырос. Он был ростом со взрослого мужчину.

Колеблющееся пламя свечи озаряло изможденное лицо матери. Джем чувствовал, как сильно любит ее, но понимал, что теперь, когда он вырос, между ними залегла непреодолимая пропасть. Что-то кончилось. Он смотрел на мать с отчаянной печалью. Глаза его наполнились слезами. Увы, она, без сомнения, утратила разум.

— Мама, я не понимаю тебя.

Она растрепала его волосы.

— Ты так похож на него. — Сказав это, мать потянулась к сыну и быстро поцеловала в губы. — Я люблю тебя, Джем.

Эла повернула дверную ручку, дверь открылась. Джем вошел следом за матерью в тускло освещенную комнату. Тот мир, который ему был так хорошо знаком, где тетка вечно распивала чай, и терзала несчастную служанку, и торжественно кокетничала с навещавшими ее господами… этот мир переменился.

Теперь здесь был совсем другой мир.

В дальней стене зияла темная дыра. Там была отодвинута в сторону панель. У камина кто-то сидел в кресле. Завернутый в одеяла. Скелет, обтянутый кожей, с ввалившимися глазами. Джем медленно пошел к гостю. Этот человек показался ему немыслимо старым, кожа его казалась вытертым пергаментом. Казалось, прикоснешься к нему — и он рассыплется на кусочки, обратится в пыль.

Это был умирающий человек.

Это был Тор.

ГЛАВА 60

БЕЛЫЕ ЛЕПЕСТКИ

В ту ночь Джем не узнал, что именно случилось с дядей. Он понял только, что Тор был ранен и сил ему хватило, чтобы добраться до замка. Если Джем и понимал, что дядя вернулся сюда, чтобы умереть, он гнал от себя эту мысль. Джем уверял себя в том, что Тор болен, что тот огонь, та сила, которые он так любил в дяде, просто на время угасли и непременно вернутся снова. Алый Мститель восстанет! Разве он не восставал всегда вновь и вновь?

Изумление, охватившее Джема при виде Тора, прогнало все другие чувства — в частности, удивление от обнаружения потайного хода в спальне матери. Видимо, думал Джем, то была тайна, которую хранили его мать и дядя, — тайна, которой мать теперь поделилась с ним. Это могло бы показаться Джему несправедливым. В каком-то смысле это было насмешкой — ведь они с Варнавой в свое время исходили весь замок вдоль и поперек, но не обнаружили столь замечательной и странной вещи. Мать говорила, что все время собиралась поведать Джему об этой потайной двери, но слабость, болезнь и проклятое снотворное все никак не давали ей этого сделать. Прошедшего не вернуть. Джем с тоской думал, что его мать, которую он так любил, целые два цикла была от него так же далеко, как вечно странствовавший Тор. Потом, в будущем, Джем не раз будет с печалью думать об этом. Но тогда, в ту ночь, сидя у ног дяди и бросая время от времени взгляды на мать, Джем думал только о том, какая она красивая и благородная и как жестоко с ней поступил злой мир.

И злобная тетка.

Джем лишь сожалел о том, что мать так долго скрывала от него правду о Торе. Подумать только — сколько уж лун Тор находился в замке, а мать втайне выхаживала его. Даже Нирри все знала! Да, Джем жалел, что не знал правды, но, помимо сожаления, его мучила обида. Неужели он был недостоин того, чтобы знать правду! И когда он думал о том, чем занимался все это время, его охватывал нестерпимый стыд.

Опустив глаза, Джем пообещал матери, что впредь не будет уходить из замка каждый день, что теперь он посвятит себя, как и она, заботам о дяде Торе. Мать обняла и поцеловала Джема, но сказала, что он должен жить точно так же, как жил раньше. Никаких перемен. Все должно было идти так же, как прежде.

Синемундирники ни в коем случае не должны были ничего заподозрить. Найди они Тора — они бы убили его на месте.

На следующий день Джем был почти уверен, что Каты не окажется на привычном месте их встреч. Но она ждала его у плетня. О том, что произошло между ними днем раньше, они не говорили. Не рассказал Джем возлюбленной и о том, что случилось в замке. Однако оба понимали, что вот-вот что-то должно было оборваться. Может быть, не сегодня, не через несколько дней, но скоро… Чему-то должен был настать конец, как времени года, и должно было наступить новое время.

И в сердце своем они оба знали, что время наступит печальное.

В тот день они были особенно нежны друг с другом и хранили молчаливое понимание. Придя в Круг Познания, они вдруг стали смущенными и робкими, как в первый раз. Они не играли, не изводили друг друга. Глубоко дыша, они упали на белые лепестки и прижались друг к другу, и печали было больше, чем страсти.

«Я люблю тебя, Ката», — хотелось сказать Джему.

Но он ничего не мог вымолвить.

Он лежал на спине и смотрел в небо, залитый белесым светом. Понимание грядущего было подобно боли.

Ката набрала пригоршню лепестков и медленно, один за другим, стала укладывать лепестки на лицо любимого. Пальцы ее были липкими от любовной влаги, струившейся между ее бедер. Казалось, это никогда не кончится. Наконец на лице у Джема возникла белая благоухающая маска. Он лежал неподвижно, не шевелясь. Наконец, поняв смысл сделанного Катой, лег на бок и украсил лицо возлюбленной лепестками.

Они поцеловались.

И тут началось…

Пение горна послышалось так далеко, что поначалу они даже не приняли его за звук, чем-то отличающийся от других звуков Диколесья — отдаленных трелей птиц, потрескивания жуков под корой, шелеста опавшей листвы, под которой тихо ползали черви.

А потом послышался лай собак.

— Слушай!

Поцелуй хотелось не прерывать вечно, но Ката оторвалась от губ Джема, встала на колени, запрокинула голову, напряженно прислушалась. Раздался громкий оклик, послышался свист крыльев перепуганных птиц.

Все стихло.

Ката обернулась к Джему:

— Слышишь? Гончие. Лошади.

Но он ничего не слышал.

Ката заметила, что Джем испуган. Она взяла его за руку, он поднялся и встал рядом с ней. Они стояли в самой середине Круга своих тайных свиданий. Джем не слышал ничего, кроме пульсирующей в руках крови, кроме стука собственного сердца. Вскоре он понял, что ошибается. В лесу, за пределами Круга Познания что-то было не так. Обычные приглушенные звуки стихли. Стояло безмолвие. Непривычное безмолвие. Диколесье замерло, затаилось. Задержало дыхание.

А потом все и произошло.

Нахлынуло мгновенно, словно прилив. Яростно взорвался воздух, в него выплеснулась ненависть, словно все, что так долго происходило здесь, в Круге, устланном белыми лепестками, наконец, переполнило чашу терпения по ту сторону. Джем и Ката были спрятаны за деревьями, но снаружи, в лесу, все пришло в движение, разбушевалось. Сначала послышался оглушительный, истеричный собачий лай. По земле били лапы, копыта. Трещали кусты. Крики людей, свист хлыста.

Крики напуганных птиц, свист крыльев.

Костяшки пальцев Джема побелели, он впился ногтями в плечо Каты, даже не заметив этого. Под его ногтями расплылись лужицы крови. Ката не чувствовала боли, она дрожала и беззвучно рыдала. Она испугалась не меньше юноши. Она тоже никогда не слышала этих звуков — звуков охоты.

Тишина? Нет. Совсем рядом нервное кружение дрессированных животных, шуршание травы, папоротника. Короткое ржание, фырканье.

— Куда он подевался?

— Корос его подери!

Первый голос был немного визгливый, глуповатый. Он сменился изумленным смехом. Второй — злобный, гортанный. В нем прозвучала вся человеческая властность, приправленная досадой и жестокой решимостью.

Лодыжек Каты и Джема коснулась скользкая влажная шкура. Бесшумно раздвинулись лианы. Мучительные шаги, приглушенные ковром лепестков.

И капли, алые капли.

У ног влюбленных лежал раненый тигр. Здесь, в потаенном уголке леса, он упал и лег неподвижно. Рядом с ним растекалась лужица крови. Тигр был ранен в бок.

За деревьями звучали голоса:

— Исчез.

— Треклятые псы — никакого от них толку!

— Да что с ними такое?

— Сейчас я им задам!

— Полти, мы его упустили!

— Он был уже почти у нас в руках!

— Полти, мы его упустили! Вернись!

Тревожный, жадный шепот:

— Заткнись, ты! Он где-то рядом, я тебе точно говорю!

— Полти, вернись!

Ката застонала и опустилась на колени. Она не видела и не слышала ничего, кроме тяжело дышащего тигра. Лошади и собаки ушли, а она даже не услышала. Ката закрыла глаза. Однако она не выпустила руку Джема. Джем не опустился рядом с ней, поэтому и увидел первым того, кто неожиданно для самого себя вдруг попал на поляну.

Он вынырнул из зарослей боком, пригнувшись, выставив перед собой ружье.

Полти едва слышно ахнул. Выпрямился.

— Кто вы такие? — прошептал он. Видимо, в этом необычном месте даже он почувствовал себя неловко.

Но только на миг.

Ката вскочила и враждебно посмотрела на Полти. Рука ее все еще сжимала руку Джема.

Глаза ее из-под маски из лепестков метали пламя.

— Ясненько! Ваганская шлюха со своими штучками. Грязная сучка. Что это у вас с рожами? Чего это вы перемазались?

Джем с Катой молчали.

— А ты тоже мне, дохляк? Ты что, не видишь, у нее оспа! У всех ваганов оспа. Они ж заразные все. — Полти кашлянул, изо рта у него вылетела слюна. Вскинув винтовку, он ткнул ею в тигра. — Я пришел за зверем. Он мой.

— Он не твой, — пробормотала Ката.

— Я пришел его прикончить.

Полти прицелился.

— Он не твой, — повторила Ката.

Затем она повела себя необычно. Не выпуская руки Джема, она повела его вперед, прямо под выстрел.

— Эй!

Нет, Полти не крикнул, он не повысил голоса. Все трое почти шептали. А Ката прошептала еще тише — что-то прошептала на ухо Полти.

Он опустил ружье — самую малость.

— Чего ты шепчешь, не разберу?

— Мы — шепчущие люди.

— Чего-чего?

— Ты спросил, почему у нас такие лица. Потому, что мы не похожи на вас. Мы живем в селе. И мы шепчемся. Мы не умеем кричать. Но уж если мы закричим, ты умрешь. Если мы закричим, у тебя кровь хлынет из ушей. Ты не имеешь права убивать тигра! Вот только попробуй, убей его — мы так завопим! Попробуй, убей — из тебя вся кровь вытечет. Брызнет из глаз, из носа, изо рта.

— Полти? Да где же ты?

Заклинание было прервано. Голос прозвучал с той стороны зарослей. Полти грубо оттолкнул Кату. Она покачнулась, пальцы ее выскользнули из пальцев Джема. Юноша покачнулся и превратился в беспомощного калеку.

Полти запрокинул голову. Захотел было подхватить товарища, но передумал.

Он снова прицелился.

Ката бросилась к нему. Он стукнул ее и уже был готов выстрелить. Да, он прострелил бы тигру голову только для того, чтобы убедиться, что тот мертв. Он бы вспорол зверю брюхо, вывернул кишки, вырвал сердце и победно поднял бы над головой.

Да-да, он бы все это с готовностью проделал, но все то время, пока тигр лежал на поляне, он только отдыхал и готовился к броску. Кровь перестала течь, рана зарубцевалась, и вдруг перед взором Полти предстала полосатая масса мышц, клыков и зубов, горящих глаз. Тигр готовился к броску.

Охотник посмелее Полти не отступил бы и выстрелил. Но Полти струсил и бросился наутек. В страхе он бросился напролом сквозь густые заросли.

На поляне Джем и Ката, стоя на окровавленных лепестках, обнялись. Тигр исчез. Потом Ката вспомнила кое-что из рассказов отца — о тех существах, что убивали людей, убивали в таком количестве, что их не осталось совсем. Тогда Ката не понимала отца. Он говорил, что одно из умерших существ — только одно — было бессмертно, оно жило вечно и его нельзя 6ыло убить, как бы люди ни старались этого добиться.

Снова послышались голоса с той стороны:

— Полти, вот ты где! Что стряслось?

— Стряслось? Ничего не стряслось.

— Ты же кричал.

— Заткнись. Не кричал я.

— Я же слышал!

— Паутина там здоровенная. Ненавижу пауков.

— Полти?

— Ну, чего тебе еще?

— А я, похоже, слышал тигра.

— Чего? Ни хрена ты не слышал.

— Но он рычал.

— Боб, ты лучше заткни пасть. Ну, ты баба, всегда бабой был!

Голоса стихли вдали.

ГЛАВА 61

ТАЙНА МСТИТЕЛЯ

Свет, проникавший в «Стеклянную комнату» сквозь прозрачный потолок, теперь был не таким ярким. Жаркий сезон шел на убыль, и, если сгущались тучи и приближались сумерки, капеллан ставил на край письменного стола командора красивую лампу — ту, что прежде освещала карету. Он зажигал лампу, и при ее свете Умбекка читала очередной отрывок. Лампа тихонько шипела, разливая золотистое теплое сияние, таинственным образом соединявшееся с зеленью ковра и густой листвы, сменой красного, лилового и черного над головой.

Сначала капеллан зажигал лампу только тогда, когда действительно становилось темновато, но потом командор просил ставить на стол лампу даже тогда, когда было светло.

Старику нравилось, как она шипит.

Ш-ш-ш-ш…

Умбекка как раз начала читать первую часть «Красавицы долин» когда произошел любопытный случай. Перевернув страницу, она обнаружила листок пожелтевшей, потертой бумаги. Листок выпал из книги на колени к Умбекке. Она, конечно, отвлеклась от чтения и заглянула…