Глава 55

РАЗМЫШЛЕНИЯ

— Амулеты!

— Иконы!

— Браслеты!

— Кольца!

Толпа так тесно запрудила площадь, что для торговцев с лотков почти не осталось места. Но это не имело значения: все равно к ним со всех сторон тянулись смуглые руки и совали торговцам монетку за монеткой в обмен на дешевые побрякушки, второпях изготовленные к великому дню.

— Песенники!

— Шербет!

— Палочки-талисманы!

— Джарвел!

Солнце уже стояло высоко. Оно озаряло позолоту заново отстроенных галерей, парадные тюрбаны, чадры и платья, шеренги уабинов с ятаганами наголо. Место Круга Казни занимали разновысокие помосты, связанные между собой мостиками, застланные дорогими коврами и украшенные цветами. Возле алтаря, где вскоре должна была в последний раз появиться перед жителями Куатани Мерцающая Принцесса, горели благовонные факелы. Некоторые женщины в черных чадрах уже всхлипывали от горя. Другие пребывали в приподнятом настроении. Воздух просто-таки трепетал, наполненный волнением и страхом. Казалось, даже птицы разволновались — они метались по небу с громкими криками.

— Восхитительное зрелище, не правда ли? — заметил визирь Хасем, вышагивая по изгибу новой великолепной галереи. Он обернулся, натянуто улыбнулся почетным гостям.

— Визирь, по-моему, вы уже произносили эти слова. По другому поводу, насколько мне помнится.

— Вы упрекаете меня, Эмпстер-лорд? — поинтересовался визирь, продолжая улыбаться.

— Нисколько, друг мой. Однако я гадаю: сумеете ли вы сохранить хладнокровие в такой день? Мне кажется, что его владычество калиф несколько огорчен тем, что его провинция — в руках захватчиков.

Если в этих словах и заключалась попытка поддеть визиря и вывести из себя, Хасем не поддался на провокацию. Он только сказал:

— Эмпстер-лорд, разве эта провинция не всегда находилась в руках захватчиков?

Лорд Эмпстер пристально глянул на визиря и был уже готов высказаться на предмет дерзости уабинов, но тут послышался знакомый голос:

— Грязный пустынный свинья!

— Морской господин, тише! Тс-с-с!

Краснорожий, с обезьянкой на плече, капитан Порло пытался обойти компанию уабинов в белых балахонах. Галерея была заполнена народом почти так же тесно, как и площадь, но вокруг каждого уабина имелось свободное пространство, созданное как бы неким мистическим полем.

— Надеюсь, вы простите моего друга Порло, — извинился лорд Эмпстер. — Говорят, он был... немного нездоров. Будет тебе, старина. Скажи, разве это чудесное зрелище не взбудоражило твою просоленную кровь?

Капитан тупо уставился на площадь. Его ответ был мало похож на ответ:

— Хмф! Уабин, куатанийцы, султан, шейхи? Иноземный варвары, их бывай слишком много!

На самом деле капитан был слегка подвыпивши, а если точнее — он был вдребезги пьян. Он бы с превеликой радостью задержался со своим новым приятелем в харчевне, где испил самого лучшего спиртного, какое только пробовал в этих краях с тех времен... с той самой злосчастной ночи, когда его драгоценная левая нога встретилась с кобрами! Какая жалость, что у его приятеля вдруг обнаружились какие-то другие важные дела. Но что поделать: ведь Эли Оли Али, если на то пошло, был большим человеком. Капитан с вожделением думал о том, что ему могло сулить это, столь удачное, на его взгляд, знакомство. Правда, пока он никак не мог взять в толк, каким образом они могли бы улизнуть от уабинов. Но Порло решил, что все это — дело времени. А время можно было с превеликим удовольствием убить, попивая бражку.

Старик рыгнул и погладил обезьянку.

Лорд Эмпстер опустил руку на его плечо.

— Ты уверен, дружище, что ты в форме?

— В форма? — И на этот раз ответ капитана оказался не совсем ясным по смыслу. Он стряхнул со своего плеча руку лорда Эмпстера. — Вы думай, старый Фарис Порло не в форма? Вы думай, он вам лакей, мальчик на побегушки? Вы думай, он не моги стать храбрый?

Наверное, к счастью, в это самое мгновение неподалеку раздался новый голос:

— Приветствую вас, господа!

Это был Полти. Он проталкивался сквозь толпу приближенных калифа в высоченных тюрбанах. Те провожали его сердитыми взглядами. Некоторые даже, пожалуй, выругали бы наглеца, но что поделать — ведь он был близким приятелем визиря.

Глаза лорда Эмпстера сверкнули. Он извлек из кармана трубку.

— А вы крепко стоите на ногах, Пламенноволосый? — насмешливо осведомился он. — Надеюсь, вы восстановили равновесие?

— Что я слышу? Наш Пламенноволосый друг также был нездоров? Даже не верится, что такого крепкого молодого человека способна сломить хвороба! — изумился визирь.

— Иноземный стряпня, как пить давай, — ворчливо заметил капитан Порло.

— Визирь, вы позволите коротко переговорить с вами с глазу на глаз? — спросил Полти, искоса глянув на лорда Эмпстера.

Визирь неохотно отошел вместе с Полти в сторону. Выжидательно глядя на странного посланника, он вдруг понял, каким несправедливым было его собственное лестное замечание, высказанное несколько мгновений назад. Под сводами галереи царила тень, но даже здесь бросался в глаза необычный цвет лица Полти и пленка пота, покрывавшая его лоб и щеки. В одном ошибиться было невозможно: эджландец был очень огорчен. Сам он утверждал, что причиной его огорчения является исчезновение некоей молодой дамы. Но что это была за дама, чтобы из-за нее можно было так переживать? Визирь, проявив заботу, поинтересовался, уж не подхватил ли гость, часом, лихорадку джубба.

— Хасем, послушай, — зашептал Полти и вдруг до боли сжал руку визиря. Визирь отшатнулся бы, но на миг взгляд Полти приковал его к месту. Глаза эджландца полыхнули огнем. Слова, произносимые им, визирь прекрасно различал, хотя Полти говорил, стиснув зубы. — Ты ведь понимаешь, что она не должна достаться уабинам? Ни за что, ни за что нельзя позволить, чтобы ее забрали эти мерзавцы уабины! Ты ведь понимаешь это, ведь ты все понимаешь, Хасем... Хасем? Это просто шутка, и шутка должна закончиться... Хасем?!

Торжественно запели рога.

— Очень, очень многое может случиться до того, как закончится этот день, — строптиво проговорил Хасем. — Может произойти и нечто такое, на что я едва надеюсь. Но сейчас не время обсуждать наши дела. Я вообще не знаю, разумно ли обсуждать наши дела с эджландцем. Если бы город снова перешел под власть султана, мне бы, пожалуй, стоило... Нет, как раз не стоило бы. Да и потом: разве не существует другая молодая дама — твоя соотечественница, которая тревожит твое сердце? Мне казалось, ты рассказывал мне о своей пропавшей невесте, хотя как любая девушка... ну, да ладно. Я нужен своему господину и повелителю — надеюсь, ты извинишь меня?

Высокопоставленная публика на галерее, толпившаяся точно так же, как простолюдины внизу, на площади, расступалась и пропускала визиря. Полти облокотился о балюстраду, свирепо потер чесавшееся, покрытое синими пятнами лицо. Повсюду на площади сверкали поднятые кверху зловещие лезвия ятаганов. Почему он только теперь заметил их?

Лезвия, сверкавшие под солнцем...

Отражавшие...

— Мое!

— Нет, мое!

— Отдай!

— Отдай ты!

— Свиное рыло, я тебя убью!

— А я тебя!

Те зеваки, которых в драке задевали Губач и Сыр, толкали и пинали их примерно так же злобно, как они сами — друг дружку. Но для настоящей драки места посреди толпы не хватало. Церемония уже началась. Фаха Эджо проворно разнял мальчишек и выхватил похищенный амулет из пухлой, потной руки Губача.

— Он мой!

— Нечестно!

— Заткнись и работай!

Перебранку «поддеров» заглушило пение рогов, подобное пушечному залпу. Для Сыра и Губача это стало сигналом к началу поисков новых сокровищ. Фаха Эджо повертелся на месте. С холодной расчетливостью он высматривал женщин под черными чадрами и бородатых мужчин, державшихся рядом с ними. Некоторые были одеты в обноски (глядя на них, Фаха Эджо брезгливо морщил нос), другие — почти так же богато, как придворные на галерее. Все не спускали глаз с главного помоста, тянувшегося от алтаря. Там выстроились танцоры в белых набедренных повязках, готовые к началу торжества. У Фахи Эджо зачесались пальцы. Криво ухмыльнувшись, он подумал об Аисте, Рыбе, Губаче, Сыре... Да, сегодня они соберут богатый урожай!

Конечно, Фаха сожалел о том, что пропали Малявка и Прыщавый, но старался, чтобы его чувства не мешали делу. Братец Эли его хорошо этому обучил.

Танцоры приступили к пляске. Она оказалась шумной, но не слишком разнообразной. Фаха Эджо ловко избавил своего соседа-толстяка от кошелька, который висел на цепочке у того на бедре. Право, какая беспечность! За танцем последовали молитвы. Люди повалились наземь, и козлобородый предводитель «поддеров» успел быстро набить карманы: ему досталось несколько браслетов, красивая табакерка для листьев джарвела и даже цепочка с лодыжки какой-то женщины, ярко сверкнувшая у нее под юбками. Будь места побольше, Фаха Эджо с превеликим удовольствием перепрыгивал бы через молящихся. Славная это вещь — молитвы! Ухмыляясь, Фаха Эджо взглянул на главный помост. Танцоров сменил певец-уабин в длинном белом балахоне, в сопровождении музыкантов с бубнами и дудками. Надеясь на то, что они заиграют что-нибудь веселое, Фаха Эджо протолкался к торговцу с корзиной, которую тот легкомысленно поставил на землю.

Сначала музыканты действительно заиграли веселую, похожую на вальс, мелодию. Эта песня как-то не подходила к такому торжественному событию. Потом забили бубны, и уабины запели хором. Контраст был удивительным, и Фаха Эджо, остановившись у самой корзины, полной товаром до краев, уставился на певца, зачарованный и встревоженный одновременно.

— У тебя челюсть отвисла.

— Чего? — рассеянно отозвался Фаха Эджо и только потом обернулся и уставился на того человека, который потрогал его за плечо. — Сорванец! — С удивлением, к которому тут же примешалась подозрительность, Фаха уставился на чумазую мордашку Амеды. — Ты же сказала, что тебе неможется.

— Соврала. Не хотелось воровать в такой день.

— Что? — Если бы с Фахой вот так говорил кто-то другой из «поддеров», он бы просто рассвирепел. Амеда — другое дело. В последние дни козлобородый парень испытывал к ней смешанные чувства. Он даже самому себе не желал признаваться в том, как рад, что нашел девчонку — или она нашла его, при том, что он думал, что уже никогда ее больше не увидит. К тому же Амеда сильно изменилась с того времени, как они виделись на Побережье Дорва. Да, она до сих пор боялась матери-Маданы и пряталась всякий раз, когда толстуха, хозяйка харчевни, спускалась в кладовую, но при всем том Амеда стала какой-то рассеянной, задумчивой, равнодушной. Казалось, ее жизнь рядом с «поддерами» ненастоящая, и она ждет не дождется, когда для нее начнется какая-то другая жизнь. Это задевало Фаху Эджо, не давало ему покоя.

А теперь Амеда в ответ на его вопрос только пробормотала, что ей не хотелось пропустить церемонию обручения, но от Фахи Эджо не укрылось ее странное настроение. Девчонка нервничала и явно что-то скрывала. Она вся дрожала и сжимала в руке старую лампу. В первое же мгновение, как только Амеда оказалась в «Царстве Под», ее взгляд остановился на обшарпанной старой лампе, валявшейся в углу. Амеда проворно схватила ее и с тех пор с ней не расставалась. На что ей сдалась эта дрянная лампа? Этого Фаха Эджо не знал, но в конце концов решил, что лампа дорога девчонке как память об умершем отце, как единственный предмет, что после него остался. Амеда вообще была странная: и сильная, и ранимая одновременно. Может быть, потому в ней так смешались мальчишка с девчонкой?

Фаха Эджо был влюблен в нее, но понимал, что это безнадежно.

Амеда пристально смотрела на пустой алтарь.

А певцы-уабины распевали:

— Не нравится мне все это.

— Твоя подушка?

— Подушка? Что с моей подушкой?

— Ты все время ерзаешь. Позвать раба?

— Хасем, что за глупости? Я про песню говорил! Наверное, шейх вложил в нее какой-то смысл, как ты думаешь? Неужто он собирается швырнуть мою доченьку в огонь?

— Думаю, словами описывается сила его страсти, Оман... Ну, ты же понимаешь — огонь страсти.

Визирь на самом деле мог бы добавить, что очень скоро и сам калиф познает этот самый огонь страсти... ну, что-то вроде этого, если цирюльник уже завершил свою работу.

Хасем облизнул губы. Такие мысли были способны отвлечь любого мужчину, но он решил, что сейчас не время для подобных раздумий. Его господин и повелитель воспаленными глазами смотрел на помосты и переброшенные между ними мостики. Калиф выпятил нижнюю губу, он сильно дрожал, и его высоченный тюрбан покачивался из стороны в сторону.

— Нынче ночью мне приснился самый странный сон, — негромко проговорил калиф. — Я видел Мерцалочку, она снова была настоящая, но какая-то другая... как будто та, что была соткана из тумана, и была, на самом деле, подлинная... Но как же это может быть, когда прежняя Мерцалочка не была настоящей, а, Хасем?

Визирь стоял, вытянувшись по струнке. Он молчал и время от времени брезгливо морщил нос, когда до него долетали волны миазмов, исходивших от толпы простонародья. Много солнцеворотов назад помолвка принцессы праздновалась при дворе, и только при дворе. Толпе не позволялось подолгу глазеть на ее идола, и вот теперь простолюдины были допущены на столь важную, столь священную церемонию обручения. Это было возмутительно! Сохраняя бесстрастное выражение лица, визирь сжал зубы. Как ненавистны ему были обычаи уабинов! Порой он был готов броситься на Рашида Амр Рукра с кинжалом, и — будь что будет!

— ...Но знаешь ли, Хасем, ведь это было не самое страшное! Я проснулся и подумал: я же должен быть счастлив теперь, когда Мерцалочка вновь обрела плоть и кровь? Но, Хасем, что же в этом хорошего, если этот грязный уабин увезет ее прочь от меня? О, будь он проклят, этот прорицатель и его злое колдовство! Что он теперь натворил? Он ведь снова обрек мою дочь на страдания!

Все это визирь слышал прежде и теперь почти не слушал калифа, но, как ни странно, его собственные мысли текли в том же направлении. Сжав рукоятку кинжала, который он носил под одеждой, Хасем не спускал глаз с занавеса, за которым пока прятался ненавистный Рашид Амр Рукр. Будь он проклят, этот уабин, будь он трижды проклят! Как славно было бы прикончить его прямо здесь, на глазах у многотысячной толпы! Разве его гибель не стоила собственной смерти от рук мстительных приспешников шейха?

— ...Но, Хасем, как я могу желать, чтобы бедняжка Мерцалочка опять стала сотканной из тумана? Это было бы ужасное желание, правда? Она в опасности, это верно, но теперь, когда она снова стала настоящей, не появилась ли у нас надежда? Хасем, ты только подумай, а вдруг замысел уабина сорвется? Право, кто-нибудь может убить его до того, как он посмеет хоть пальцем коснуться нашей дорогой, любимой доченьки! Хасем! Ведь ты мог бы убить его — здесь и сейчас!

— Оман, что ты такое болтаешь? Чтобы меня самого убили?

Визирь убрал кинжал в ножны. Бывало, он сам желал смерти, но что толку было бы от его смерти теперь? Без него Оман остался бы беспомощным, никчемным. Помимо всего прочего, шейха Рашида очень скоро ожидал суровый урок. По крайней мере визирь на это искренне уповал. Сегодня утром он получил вести от лазутчиков. Не следовало преждевременно волновать Омана, но... но... Визирь позволил себе на миг усмехнуться.

— Только бы они поторопились, — сказал он вслух.

И вздрогнул: его руки коснулся слуга. Визирь резко обернулся. Весточка! Неужели войско уже окружило город? Конечно! О, скоро воины султана тут наведут порядок! Разве Калед мог бросить Куатани на произвол судьбы?

Однако весточка, как выяснилось, была совсем о другом.

Новый девоюноша? Исчез?

Первая мысль у визиря мелькнула такая: Раджал мертв. Слезы защипали глаза Хасема, он мысленно проклял цирюльника, но, осознав правду, стал проклинать вагана. Проклятие, проклятие! Ведь сейчас этот мерзавец должен был лежать на ложе калифа кастрированный и опоенный наркотическим зельем!

Государственные дела порой сильно удручают, но ничто не способно так огорчить государственного мужа, когда тщательные приготовления вдруг так нелепо срываются.

— Сколько еще ждать?

Ответа не последовало, но тот, кто задал вопрос, вряд ли нуждался в ответе. Церемония протекала согласно его приказам. Нетерпеливо глядя в щелочку между полотнищами занавеса, шейх Рашид смотрел не на толпу народа, не на сладкоголосого певца и даже не толстячка-калифа, сидевшего на пышных подушках в своем павильоне. Нет, взгляд Рашида был прикован только к алтарю, где должна была появиться Мерцающая Принцесса, чтобы выбрать себе жениха!

Шейх сжал в руках сверкающую шкатулку, с помощью которой должен был обрести руку своей возлюбленной. Он думал о том, что в глазах всего света исполнил все требования, диктуемые ритуалом обручения. И все же — какой предстоял великолепный спектакль! Мысленно переносясь в будущее, шейх предвосхищал грядущие восторги. Ему вспомнилась прошедшая ночь, испытанная им боль, но он тут же отбросил эту мысль, постарался забыть о случившемся — словно и не было ничего. Значение для него имело только будущее. Будущее и слава! Имея такого могущественного союзника, как Золотой, он не будет ведать преград! Рашид был уверен в том, что через несколько лун он завоюет Священный Город. Пламя будет принадлежать ему! Какую силу тогда подарит ему эта хрупкая девушка! Шейх любовно представлял, как ее тело сгорает дотла в таинственном огне, как возникает сверкающий кристалл... Он даже губами причмокнул от удовольствия. Как только он обретет кристалл, его власть не будет ведать границ!

— Сколько еще ждать? О, сколько же еще ждать?!

— Нет, хватит... Только не это!

Эти слова принадлежали Полти. Он произнес их сквозь стиснутые зубы. Знакомый жар подкрадывался к его шее. Он прижал пальцы к шее, остервенело потер ее — видимо, надеясь, что тем самым помешает жару подняться к волосам и воспламенить их. Ведь это не могло произойти здесь, ведь не могло же! Здесь, на глазах у толпы народа! Но как Полти ни уговаривал себя, он подозревал, что то, чего он так боялся, могло произойти именно здесь и сейчас. Что же Тот задумал для него на этот раз?

На самом деле Полти все отлично понимал, потому что половина его сознания принадлежала Тоту. Страх заполнил его. Ему казалось, что его сейчас вытошнит. Он зажмурился — глаза слепило от блеска уабинских ятаганов. Казалось, их лезвия просто-таки нацелены прямо в глаза Полти...

Давно ли это случилось? С каких пор Тот овладел Полти? Самому Полти та ночь, когда он погиб в зензанском лесу, а потом возродился, казалось, была целую вечность назад. Какой восторг его наполнил тогда, когда Тот прижал его к груди, словно любящий отец, и осенил его своим темным благословением. Но какое отчаяние охватило Полти очень скоро, когда он осознал, что это благословение сродни проклятию! Неужели ему так и суждено было остаться марионеткой в руках злобного и безумного существа, помешанного на уничтожении всего мира?! Он должен был обрести свободу, должен был!

Звон бубнов отдавался эхом в голове у Полти. Звук мучил его, приносил боль. Он привалился к балюстраде, сжал виски ладонями. Вдруг ему вспомнилась Ката — да так ярко, что Полти не сдержался и застонал. А не мог ли он обрести свободу с помощью любви Каты? Вспоминая о последней встрече с возлюбленной, Полти проклинал собственную глупость. Но... в следующий раз все будет иначе! Он представил, как падет к ее ногам, как покается во всем, что было раньше. Ее доброе сердце непременно смягчится, оно непременно должно смягчиться! «Нареченная сестрица, будь моей! — произнесет он, заливаясь слезами. — Твоя любовь спасет меня. Мы вместе победим антибожество...»

Но где же она? Куда же она могла подеваться?!

Глава 56

ТРИ ШКАТУЛКИ

— Ката, давай убежим!

— Мне уже скоро выходить!

— Я бы на твоем месте помедлил.

— Почему?

— Может быть, это последнее мгновение твоей свободы!

— Я бы не стала так говорить. Радж, у меня такое чувство, что все идет так, как надо.

— О нет! Если бы все шло, как надо, я бы сейчас был евнухом!

— Это было бы не как надо, а наоборот. Нет, Радж, я думаю, мне было суждено приобрести это новое обличье. Думаю, с его помощью я должна куда-то попасть... В какое-то важное место. Какие-то силы пришли в движение, и я это ощущаю.

— Снова что-то с животными?

— Птицы взволнованы. И если шейх думает, что все идет так, как он замыслил, то он ошибается, поверь мне на слово.

Поддельная принцесса потребовала, чтобы ей принесли подзорную трубу. Выглянув из-за ширмы, она приставила ее к глазу. Толпу Ката уже не раз осматривала, а теперь навела подзорную трубу на галерею.

— Что там видно?

Ката поежилась.

— Вижу моего так называемого братца.

— Полти?

— Он навалился на балюстраду... Похоже, его сейчас стошнит.

— Отлично! Вот все и отвлекутся!

— Для того чтобы отвлечь такую толпу, нужно что-то посерьезнее, Радж. О, погляди-ка, и лорд Эмпстер там!

— Он с Полти?

— Рядом с ним.

— Понятно. Я ему больше не доверяю. Просто не могу ему больше доверять!

Их беседа могла бы продолжаться и дальше, но брачное песнопение уабинов близилось к концу. С деланным чувством долга Ката заняла свое место и приготовилась к тому, что в любое мгновение ширму отодвинут и она предстанет перед толпой. Стоявшие за ее спиной Раджал и Сефита, выпучившая от волнения глаза, взялись за край сверкающего шлейфа. Время от времени, покуда шла подготовка к этому мгновению, Раджал ловил на себе подозрительные взгляды Сефиты. Пожалуй, в этих взглядах была не только подозрительность, но и укор, но девица была напугана и не решалась возражать против того, что ей казалось странным или неправильным. Ей было достаточно стоять рядом с принцессой — более чем достаточно.

Снова зазвучала музыка, и на сцену вновь вышли старики-танцоры.

— Ката? — прошептал Раджал.

— Радж?

— Я думаю, ты очень храбрая.

— Радж?

— Ката?

— Ты очень смешной в этом платье.

Раджал, лицо которого пряталось под чадрой, покраснел, но для того, чтобы съязвить в ответ, времени не было. Ширма с помощью хитро спрятанных веревок отодвинулась в сторону, и толпа тут же огласилась приветственным ревом. Ни разу в жизни Раджал не слышал более громкого звука. Сила его была подобна взрыву, и Раджал даже пошатнулся и покрепче вцепился в шлейф платья Каты, словно тонкая ткань могла помочь ему устоять на ногах. Но и сама Ката вдруг покачнулась, будто была готова упасть в обморок. Не слишком ли она была уверена в себе? Быть может, именно сейчас Ката осознала, какие опасности подстерегают ее, принявшую обличье Мерцающей Принцессы.

Но в следующее мгновение она сделала глубокий вдох и величавой поступью стала спускаться с лестницы. Какое чудесное зрелище она являла собой, когда ее рабыни несли за ней длинный шлейф! Как она сверкала и переливалась в роскошном серебристом платье! Толпа уже не ревела. Слышались вздохи и даже рыдания. Многие тысячи глаз неотрывно следили за девушкой-идолом.

И вот на помосте, щедро украшенном цветами, предводитель старцев занял свое место рядом с будущей невестой. Старец был в черных одеждах, его лицо было спрятано под страшноватого вида маской. Голову старца венчала корона с длинными зубцами, а из прорези в виде рта торчала блестящая труба. В то время как остальные старцы-жрецы продолжали песнопение, верховный жрец поднял руки, призывая толпу к тишине, и проговорил в трубу слова, означавшие, что пробил час искателям руки принцессы заявить о себе:

Трель, которую сыграл затем флейтист, гораздо больше напоминала крик боли. Звук флейты сменился бешеным звоном бубнов. На несколько мгновений зрелище замерло, но затем из толпы медленно вышел мужчина в одеждах цвета бронзы. Он взошел на помост, держа на вытянутых руках небольшую блестящую шкатулку такого же цвета, что и его одежды. Словно по волшебству, из середины помоста поднялся пьедестал. Мужчина в бронзовых одеждах почтительно преклонил колени перед той, кого считал принцессой Бела Доной, и водрузил на пьедестал шкатулку.

Музыка утихла.

— Хм-хм, — ерзая на подушке, выдавил калиф. — Пока Мерцалочка держится неплохо, не правда ли?

— Воистину, Оман, она играет свою роль великолепно.

На помост по мостику, спускавшемуся от галереи, взошел второй мужчина. На нем были серебристые одежды. Какое-то мгновение казалось, будто он шагает по воздуху, словно сказочный гость из иных миров. Мужчина в серебряных одеждах водрузил свою шкатулку на второй пьедестал.

Калиф нервно посасывал изогнутую трубку, набитую джарвелом.

— Знаешь, Хасем, пожалуй, мне вправду понадобится то развлечение, которое ты для меня приготовил.

— Развлечение, Оман?

— Ну, этот ваган.

— Ах да, конечно, — сдержанно отозвался Хасем и после паузы добавил: — А девицы, сопровождающие твою дочь, совсем недурно смотрятся, правда?

— Право же, Хасем, прекрати свои попытки отвлечь меня!

Когда появился шейх, разряженный в золотые одежды, толпа снова взревела — словно этот пустынный кочевник, разбойник был не захватчиком Куатани, а его великим освободителем. На вытянутых руках Рашида лежала золотая шкатулка.

— Нет, это возмутительно! Чему они радуются, эти глупцы? — заливаясь слезами и кашляя, вымолвил калиф. — Хасем, разве меня они когда-нибудь вот так приветствовали?

Визирь опустил руку на плечо своего друга.

— Не переживай, Оман, его слава будет короткой. По правде говоря, я сильно сомневаюсь, что она продержится до вечера.

Калиф, лицо которого пряталось под золотой маской, медленно повернул голову.

— Хасем, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я?

Следующие мгновения, казалось, растянулись надолго. Как будто весь мир умолк и замер. Только птицы все кружились и кричали над площадью в жарком воздухе. Ката шагнула вперед и, бесстрастно глядя на тех троих, что искали ее руки, по очереди подняла крышки шкатулок с их дарами. В бронзовой шкатулке лежал сверкающий диск на цепочке. Выглядело подношение довольно-таки прозаично, но мужчина в бронзовых одеждах принялся в красках расписывать его достоинства.

— Посмотри, принцесса! — воскликнул он. — Это амулет Туката! Давным-давно он был извлечен из гробницы короля Туката, величайшего из правителей Ана-Венайи. Это талисман, способный защитить от злых чар, и более могущественного талисмана нет на свете! Принцесса, прими мой дар, и никакое зло никогда не сможет грозить тебе, хоть проживи ты тысячу лет!