Глава 3

ИНАЯ СТРАНА

Эту песенку негромко напевал Бандо, и она плавно порхала над поляной в ночном лесу. Зензанец печально глядел на угасающий костер, но не пытался расшевелить угли. Время было позднее, и костер развели только для приготовления пищи. Бандо был готов в любое мгновение затоптать тлеющие головешки, чтобы ни одна предательская искорка не подпалила сухой, словно трут, дерн. Но он медлил. Прижавшись курчавыми головками к его толстому животу, рядом с Бандо мирно сопели двое его сыновей — Рэгл и Тэгл. Мальчуганы очень устали после долгого дневного перехода, и Бандо было жалко будить их. Он улыбнулся и нежно провел рукой по жестким кудряшкам Рэгла — а может быть, и Тэгла. Отец сам порой с трудом различал близняшек.

В зензанских лесах было жарко и душно. Листья повисли на ветвях, будто странные, несъедобные, зловещие плоды. Чудесное время — сезон Вианы — миновало много лун назад. В ту пору новая, только пробудившаяся жизнь украсила деревья нежно-зелеными гирляндами листвы. А теперь в разгаре был сезон Терона. Днем небо приобретало яростную синеву, а солнце безжалостно проникало в самые глухие закоулки леса. Листья и трава, цветы и лианы запылились, изнемогли от жары. С наступлением темноты зной лишь немного унимался, становился похожим на затаившегося в засаде хищника. Хоть бы грянул гром!

Хоть бы ливень пролился!

Бандо продолжал тихонько напевать и, обняв сыновей, легонько их укачивал. Какую песню он пел — это не имело особого значения. Он мог бы завести любую, но, по иронии судьбы, напевал именно народную балладу, восхвалявшую его командира. Даже здесь, в Зензане, легенда о великом разбойнике так и просилась на язык. Все быстро менялось в покоренном королевстве с тех пор, как мятежники потерпели поражение в битве при Рэксе.

Зензанец зевнул. По другую сторону от костра спал его товарищ. Монах, излив спутникам все свои жалобы на усталость, жару и скудную еду, наконец захрапел. А поутру он наверняка станет жаловаться на то, что его искусали комары, и причитать: когда же ему удастся наконец выспаться на мягкой постели?

Бандо часто гадал: почему их предводитель не прогонит из отряда такого никудышного, ни на что не годного бойца? «Что толку от Каплуна (так Бандо прозвал монаха)? — так порой думал он. — Он только спит да жрет. От мальчишки Вольверона, хоть он и глуп, и то пользы больше». Оставалось предполагать, что Боб Багряный отличался странной набожностью и потому эджландского монаха прогнал бы из отряда не скорее, чем жрицу Ланду.

Бандо не слишком охотно отказался от подшучивания над Монахом, хотя некоторое время и не упускал случая отметить, когда коротышка оказывался поблизости, что с наступлением сезона Короса еды станет еще меньше и что в постелях им всем скорее всего больше поспать не удастся никогда.

Но теперь Бандо больше не смеялся над тем, какими испуганными после его слов становились глаза Монаха. Грядущее, ожидавшее повстанцев, было слишком достоверным для каких-либо шуток. Зензанец невольно крепче обнял спящих детей. За себя самого он не боялся: с тех пор как Элоиза, женщина-воин, которую он безумно любил, сложила голову в жестокой борьбе, Бандо с радостью последовал бы за ней в любой день. Но судьба сыновей вселяла ужас в сердце зензанца.

Дни, которые в отряде провел Джем, — в лесах, неподалеку от замка Олтби, — стали последними счастливыми днями в жизни отряда. Как все изменилось! Джем ушел своей дорогой, и Раджал тоже. Им предстояло испытание, смысл которого Бандо даже не пытался понять. Бородач пал в бою, не стало жрицы Хары. Дольм и матушка Реа не пошли с отрядом — путь был слишком долог и тяжел для слабых, немощных стариков. А Бандо думал о том, что этот поход мог стать для повстанцев последним.

Порой — раньше с ним такого никогда не бывало — Бандо задумывался о том, по силам ли и ему теперь жизнь мятежника. Как ему хотелось вернуться в маленькую деревушку, которую он покинул давным-давно! Как бы тихо и мирно он мог жить там и растить сыновей! Но конечно, это была всего лишь сладкая, несбыточная мечта. Но нет, поздно. Бандо Рига числился в розыске как изменник, нарушивший верность королю — королю-узурпатору. Если бы синемундирники изловили его, его бы пытали, а потом казнили бы, а потом его останки вывесили бы на деревенской площади, и они висели бы там, пока от изуродованного тела Бандо не остались бы только кости. А потом кости рассыпались бы в прах. И что бы тогда стало с его маленькими сыновьями? Нет, Бандо не мог вернуться домой и жить под страхом того, что его изловят. Что бы ни уготовила ему судьба, зензанец понимал: он должен встретить свой жребий достойно и храбро. Его сыновья никогда не назовут отца трусом.

Бандо осторожно отодвинулся, встал, укрыл детей одеялом. Затаптывая костер, он обвел взглядом стоянку. На лежанке из листьев спала девушка Ланда, которую теперь все именовали жрицей. Она спала крепко, как дитя, — да она и была почти ребенком. Неподалеку от нее стоял, прислонившись к дереву, дозорный — рекрут Вольверон.

Бандо на миг задержал взгляд на неподвижной фигуре юноши. Странный он был малый, этот Вольверон. К отряду повстанцев он приблудился в день сражения, и с тех пор вместе было пережито немало передряг, а юноша так и держался особняком. Даже Рэглу и Тэглу не удавалось расшевелить, развеселить его, и только к птицам да зверькам этот парень проявлял удивительную нежную заботу.

Бандо это казалось странным — то, что этот юноша, чей штык, похоже, успел искупаться в человеческой крови, так страшился убить кролика или куропатку. Как-то раз, когда Бандо заприметил неподалеку упитанного зайца и прицелился в него из пистоля, Вольверон вдруг бросился к нему, ухватился за дуло, и Бандо промазал. Ну и злился же в этот день Бандо... Но все же тогда он злился не так, как в другие дни, когда новичок, наоборот, все делал отлично. Однажды он прокрался в лагерь синемундирников. В другой раз метко расстрелял проходивший мимо стоянки повстанцев патруль. Да нет, Бандо понимал, зачем Вольверон это сделал, но нужно же было хотя бы одного взять в плен! Несколько раз у них дело чуть не до драки доходило, но вмешивались Хэл или командир отряда.

И все же Бандо не мог, руку на сердце положа, сказать, что Вольверон ему не нравится. Парень, конечно, был молокососом, но сердце у него было на месте — в этом можно было не сомневаться. Бандо был уверен: грянет новая битва — и Вольверон будет храбро сражаться. Нельзя было потерять его.

Стиснув ружье, юноша пристально вглядывался в темноту. Он первым стоял в дозоре. Затем ему следовало разбудить Хэла. Но Хэл еще не спал. Ученый улегся под ветвями высокой сосны и при свете единственной свечки читал толстенный фолиант. Бандо восхищенно смотрел на старого товарища.

— Тебе нынче в дозор, Хэл, — вырвалось у него. — Может, стоит дать отдых глазам?

— Постигать с их помощью мудрость — чем не отдых?

— А мне сдается, Хэл, что у тебя и так уже мудрости — через край.

Хэл с задумчивым видом отложил книгу. В лучшие времена он мог бы стать видным ученым, профессором в Агондоне. Вместо этого он, совсем не похожий на повстанца, сражался плечом к плечу с Бандо, и они прошли через многие испытания. Редко какие друзья имели так мало общего, но редко какие друзья были так беззаветно верны друг другу.

— Бандо, разве мудрости может быть чересчур много?

— Уф-ф, — хмыкнул зензанец, набивая трубку. — А вот я все-таки порой думаю, что кое у кого — это я не про тебя, Хэл, — все-таки мудрости и чересчур многовато может быть.

— Старина, но про кого же ты говоришь? А еще скажи, откуда у тебя такие раздумья?

Бандо опасливо обвел взглядом поляну. На самом деле тревожиться было не о чем: Боб Багряный ушел от стоянки. Их предводитель, по обыкновению, спал в стороне от отряда. С заряженными и взведенными пистолями — так думал Бандо. Верность клятве не позволяла зензанцу произнести вслух имя вождя, и потому он лишь вздохнул и сказал:

— Я человек простой. А этот парень — ну... зачастую я не понимаю, что он такое творит. Вернее сказать... мне кажется, что он делает глупости.

— Ты говоришь о том, что он делает, или о том, что он собирается делать?

Бандо чиркнул кремнем.

— И о том и о другом. У меня и от того и от другого — голова кругом, да только у него ума-то, видать, побольше, чем у меня.

— Ты так в этом уверен?

— Это ты о чем, Хэл?

Очки Хэла сверкнули, отразив пламя свечи.

— Пожалуй, ты не до конца откровенен со мной, Бандо. Ты говоришь, что он умен, а ты — не очень. Но, может быть, ты думаешь, что на самом-то деле это не так?

Зензанец задумчиво затянулся трубкой. Хэл сказал правду, хотя Бандо никогда не признался бы в том, что это так и есть. Было время — до сражения при Рэксе, — когда он смотрел на предводителя с благоговением. А теперь, тяжко сокрушенный поражением, этот мужчина в маске казался всего лишь самым обычным одиноким человеком, скованным тоской. Он медленно опускался по спирали к неотвратимой гибели и все же упрямо держался за какие-то тайны, которые никому не доверял — никому, кроме разве что Хэла.

Бандо давно подозревал, что его старый товарищ знает намного больше о так называемом Бобе Багряном, чем говорит. Да так оно и должно было быть — иначе разве стал бы Хэл так настойчиво уговаривать Бандо присоединиться к этому маленькому отряду после того, как они потеряли своего прежнего предводителя? Бандо был всегда готов послушаться Хэла, в мудрости которого не сомневался, но этот разбойник был совсем не похож на Арлекина. И не только не похож. На взгляд Бандо, он был хуже.

Воспоминания унесли зензанца в прошлое. Бедняга Тор! Подумать только — ведь он погиб именно той смертью, какой Бандо боялся сильнее всего: его повесили на площади в родной деревне и выставили на всеобщее обозрение. Он стал очередной жертвой «правосудия» синемундирников. Старая, знакомая ненависть наполнила сердце Бандо. Пусть он недолюбливал нового командира, все же было нечто, из-за чего он сохранял ему верность.

— Хэл, ты про меня плохо думаешь, — заявил он неожиданно.

— Да ты что, старина! Ни за что на свете я не стал бы плохо думать о тебе!

— Какой бы он ни был странный малый, — тот, про кого мы с тобой толкуем, — он самый отъявленный враг зла, облаченного в синие мундиры, верно? И ты думаешь, что я изменил бы мятежнику, про которого в народе слагают сказания и поют песни?

— Но может быть, ты думаешь, что песни и сказания лгут?

Бандо печально потупился. День за днем их отряд, подобно звериной стае, пробирался по поросшим густыми лесами холмам. Он знал, что они должны идти и идти к новой битве — к новому, еще более сокрушительному поражению. Предводитель был непреклонен: отряд должен был добраться до Эджландии, где его лазутчики якобы собирали новое повстанческое войско. Это было чистой воды безумие, но, быть может, кроме безумия, мятежникам больше ничего не осталось.

Бандо проговорил:

— Да нет. Не песни. Время лживое.

Хэл усмехнулся.

— Славно сказано, старина. Ты умнее, чем хочешь казаться. Только притворяешься. — Он придвинулся ближе и, сжав руку товарища, пылко зашептал: — Бандо, есть кое-что, о чем я не имею права говорить. Ты просто поверь вот чему: тот путь, которым мы идем, предначертан. Пока ты не способен различить это предначертание, но в один прекрасный день тебе все откроется. Наш путь опасен, он всегда был опасен, но, Бандо, он никогда не был глупым и бессмысленным, и теперь он тоже не лишен смысла. Не расставайся с верой повстанца, ибо со временем твоя вера будет вознаграждена сполна, обещаю.

Бандо встревоженно глянул на спутника. Какое-то время старые друзья сидели молча, а потом зензанец наконец вынул изо рта погасшую трубку и вытряхнул из нее пепел, а ученый закрыл и отложил книгу и задул свечу. Затем они достали из седельных сумок одеяла и улеглись на теплую, сухую, как солома, траву.

— Все было по-другому, когда с нами был юный Джем, — пробормотал Бандо, продолжительно зевнув. — Как жалко, что эти славные деньки миновали!

— Бедолага Джем! — вздохнул Хэл. — Где-то он сейчас?

Глава 4

ЗАТОНУВШИЕ СОКРОВИЩА

— Джем... Джем?

Раджал пытался растормошить друга.

Джем вздрогнул и очнулся. Он опять впал в забытье! Последнее, что помнилось, — это то, как он, выпив рома, со стуком опустил на стол кружку и отер губы тыльной стороной ладони, а потом... потом уставился на пламя свечи, что стояла на столе в капитанской каюте. Он вовсе не хотел проявить неучтивость, а вышло так, что он пропустил окончание истории, которую рассказывал капитан. Как ему хотелось поговорить с опекуном! И как часто теперь это повторялось — странное забытье при взгляде на свечу, лампу, фонарь...

Такое случалось не раз с тех пор, как они покинули Порт-Тираль.

За открытым иллюминатором — квадратным проемом окна — негромко шелестело черное, чуть тронутое лунными бликами море. Ночь выдалась жаркая. Страшно было себе представить, какая духота царила в трюме. Джем протер глаза. Каюта капитана Порло напоминала полутемную пещеру с диковинными сокровищами, развешанными по стенам от низкого закопченного потолка до самого пола. Голова тигра, рог носорога, риванский амулет и таргонский щит, позеленевший от патины медный мушкетон и ржавая абордажная сабля, которая, наверное, когда-то сверкала в руке свирепого венайского пирата. Повсюду валялись смятые, пожелтевшие карты и засаленные тома лоций. Каюта капитана словно бы изображала его характер, его самого: неряшество пополам с блеском, кладовую воспоминаний о сотнях сказочных приключений.

Джем опустил глаза, увидел тяжелые тарелки с остатками солонины и пятнами горчицы.

— Не обижайтесь на моего друга, — извинился перед капитаном Раджал. — Наш покровитель когда-то учил его тому, как следует себя вести благовоспитанному светскому молодому человеку, но, по правде говоря, он прикончил своего учителя, не дав тому довести уроки до конца.

Глазки капитана сверкнули. Махнув рукой, он указал на стену, где было развешано позвякивавшее при качке оружие.

— И чем же прикончить, мои миленькие? Сабелька? Кинжальчик?

— Он хладнокровно пристрелил его.

— Ха! — Капитан довольно стукнул кулаком по столу. — Горячий дух молодость! Господин Джем, вы точно темный лошадь. — Старик отхлебнул порядочно рома и подмигнул Раджалу. — Небось с девушками он прямо демон быть, а?

— Демон? О, выше берите! Сам Тот-Вексраг!

— Радж! — возмутился Джем. — Не упоминай имени этого антибожества даже в шутку!

Раджал только расхохотался. Друг Джема был пьян. Они оба были пьяны, и ими овладел невинный, ребяческий задор. Пожалуй, даже капитан ударился бы в детство, если бы скрылся от сурового взора опекуна.

Со времени отплытия из Порт-Тираля уже миновала целая луна, и все это время лорд Эмпстер ни разу не выходил из своей каюты. В его отсутствие юноши вскоре перестали притворяться, будто бы находятся в гостиной приличного дома, и уже давно, поедая солонину с сухарями и запивая ромом, не делали вид, будто это жареные фазаны, пудинг и варльское вино.

Однако веселье было деланным, ненастоящим, и оба юноши это понимали даже тогда, когда с губ их срывался смех. Близилось время прибытия «Катаэйн» в Унанг-Лиа. Джем опасливо сжал в руке кожаный мешочек, что висел у него на груди. В мешочке лежал кристалл Вианы. В таком же мешочке на груди Раджала лежал кристалл Короса, но нужно было разыскать еще три кристалла, а Тот-Вексраг уже вырвался в мир и теперь прятался под личиной Транимеля, премьер-министра Эджландии. Скоро, где-то посреди бескрайних жарких песков, друзья должны были найти третий кристалл, кристалл Терона. Им следовало опередить то ли самого Транимеля, то ли его лазутчиков. Но кто знал, где искать кристалл? Быть может, Джем мог бы узнать ответ на этот вопрос в то время, когда впадал в транс? А Раджал продолжал подзуживать капитана:

— Ну а вот вы-то точно были демоном, капитан, — да что там «были»! Вы и теперь сущий демон, готов об заклад побиться! А правду ли говорят, будто бы у моряков — девушки в каждом порту?

— Ха! «Говорят»! Так оно и быть, мои миленькие, так и быть! — отозвался капитан, похотливо усмехнувшись. — Всегда находиться девки, которые задирать свои юбки за медный монетка-другой, а для нас, для мужчины, это такой большой радость! Да только... — добавил он с тяжким вздохом, — этот большой радость уже теперь не для меня быть. Зверь внутри меня давно умирать.