Часть первая. Плоды
1. Алена всегда была очень энергичной особой, четко знавшей, что ей надо от жизни и не тратившей попусту ни секунды из отпущенного ей времени. Сейчас, например, она одновременно вела машину, с изящным хамством игнорируя светофоры, братьев-автолюбителей и прочие, не стоившие ее внимания вещи, и обрабатывала сидящего рядом мужчину в режиме циркулярной пилы.
— Да что с тобой такое творится? Валиума ты, что ли, для храбрости принял? Господи, ну не понимаю я тебя, не понимаю! Все, все у тебя есть: и рост, и стать, и кулачищи пудовые, и реакция, как у дикаря… Так что ж ты мямлишь вечно? Сколько раз тебе говорить нужно, что на ринге не жалость демонстрируют, а?! Опять сегодня сопли жевал, я же видела — он тебе подставился, как шлюшка вокзальная, а ты? Ну не верю я, не верю, что ты такой момент мог не заметить!
Тут ее спутник впервые за последние сорок минут подал голос.
— Ален, ладно тебе… Жалко парнишку стало, ну… Открылся он по неопытности, что ж добивать-то.
— Да засунь эту жалость знаешь куда?! Нет такого слова, ясно?! И зачем я только с тобой связалась, сколько времени псу под хвост ушло! Знала бы заранее, какой ты тюфяк… тоже мне, мать Тереза мирового бокса! — в жизни бы близко не подошла, лучше бы к Павлову в свиту подалась!!! Ну что ты опять молчишь? Все слова в перчатках оставил? Тряпка несчастная!
… В настоящий момент Петр действительно чувствовал себя глубоко несчастным, хотя тряпкой он, вне всяких сомнений, не был никогда. Просто, на свое несчастье, был он незлобив и добродушен, и не считал нужным размазывать по рингу уже готового сдаться противника. Поэтому его репутация сильного, уверенного, х о р о ш е г о бойца никак не приобретала эффектного блеска, как у того же Павлова, куда менее способного, но гораздо более жесткого. И все бы ничего, Петр привык и к подначиваниям друзей, и к недовольству тренера, но вот Алена… Тут он был бессилен. Потому как любил ее больше, чем сорок тысяч братьев и один меланхоличный принц, вместе взятые. Петр знал, что она помыкает им, что его победы ей дороже его же сердца… и закрывал на все глаза. Что поделаешь, любовь слепа.
— Все, нет сил больше терпеть тебя! Мне надоело твое вечно второе место! Делай, что хочешь, но пока ты настоящим мужиком не станешь, на мое общество не рассчитывай! И на мою постель тоже!!!
— Аленочка, ну не сердись… Поздновато меня уже перевоспитывать. И далось тебе это первое место, что мы, не проживем, что ли, без него?
— Ты, может, и проживешь, а я — нет. Охота тебе вечно сидеть в заднице — сиди на здоровье, но уж как-нибудь без меня. Все, разговор закончен. Делай, что хочешь: тестостерон попринимай, мухоморной настойки выпей… да хоть к колдуну какому сходи, пусть он перчатки тебе заговорит!
На этом разговор действительно был закончен. Петр напряженно молчал, Алена демонстративно дулась. В тишине доехали домой, поужинали, посмотрели телевизор… А потом Алена швырнула Петру на диван плед и подушку, а сама ушла в спальню, вызывающе грохнув дверью. Вечер определенно был испорчен. Сначала Петр наугад «пострелял» пультом в телевизор, не найдя там ни утешения, ни развлечения, рассеянно взял с журнального столика первое, что попалось под руку — это оказалась газета частных объявлений — и стал совершенно бездумно ее пролистывать. Глаза его скользили по строчкам, как дождевые капли по оконному стеклу — не задерживаясь. Неожиданно что-то привлекло его внимание, он слабо усмехнулся. «Магия. Астрология. Гадание.» - раздел был весьма велик, страница пестрела объявлениями вроде «Потомственная гадалка (вроде как потомственный алкоголик) решит все ваши проблемы. Возможен выезд на дом. Цена договорная.» или «Белый маг высшей категории, диплом Астральной Академии с отличием. Обеспечу успех в бизнесе, нейтрализую конкурентов, оздоровлю энергетику фирмы.» Одно из таких объявлений почему-то привлекло внимание Петра: «Непреодолимое препятствие на пути к успеху? Накопившиеся комплексы? Обессиливающие сомнения? Я помогу вам. Реально, гарантированно, дорого. Тел. 325–341. Мастер Теней.» Претенциозно, конечно, но не без выдумки. Петр усмехнулся («к колдуну сходи, что ли…»), потянулся за телефоном, помедлил и, вспомнив о захлопнутой двери в спальню, набрал номер.
На первый взгляд, все было более чем предсказуемо. Квартира, обставленная со строгой простотой, стоившей немалых денег, несколько антикварных вещиц, запах каких-то восточных курений. Хозяин вполне соответствовал обстановке: это был высокий, худощавый мужчина неопределенных лет, серебристо-седые волосы коротко подстрижены, на узком лице — немного великоватый нос с горбинкой, глаза цвета старой бронзы, полуприкрытые тяжелыми веками, чувственный рот, твердокаменный подбородок. Одет он был в явно дорогой костюм, в галстуке поблескивала золотая булавка, на указательном пальце правой руки — массивное кольцо, с несколькими камнями в причудливо изогнутой оправе. «Все правильно, — подумал Петр, садясь в предложенное хозяином кресло, — это намного лучше какой-нибудь дурацкой мантии. Солидно, серьезно, сразу доверие вызывает».
— Совершенно с вами согласен. Кроме того, в мантии попросту неудобно, — отвечая на мысли Петра, заговорил Мастер Теней. — Уважаемый Петр, из предварительного разговора с вами я понял, что в бутафории вы совершенно не нуждаетесь, поскольку сама проблема ваша весьма и весьма глубинного свойства, и внешними эффектами мы с вами ничего не решим. Итак, к делу. Я готов помочь вам. Как вы, наверное, уже поняли, мои услуги стоят недешево. В вашем случае это будет весь ваш гонорар за первый выигранный турнир; потом вы будете получать намного больше, но мне важны именно первые деньги, это необходимо для закрепления результата. Это во-первых. А во-вторых — просто доверьтесь мне. Вы согласны?
— Ну, в общем, да… — не раздумывая особо ответил Петр.
— Превосходно. Тогда приступим.
— Что, прямо так сразу и начнем колдовать?
— Не пугайтесь заранее. Для начала я должен определить, над чем мне придется поколдовать. — Мастер Теней встал, зажег высокую напольную лампу, придвинул ее к креслу Петра, выключил верхний свет и сел так, чтобы ясно видеть тень боксера. — Так, посмотрим, посмотрим… Добродушие, да… Как основное свойство натуры, вот как… И кто же заставит его замолчать? — тут он вытянул вперед руку с кольцом, сжав пальцы в кулак, так что Петр успел рассмотреть примечательный перстень. Камней было семь: кроваво-красный, черный матовый, желтый искрящийся, ядовито фиолетовый, яркий синий, густо-розовый и морковно-рыжий, они были примерно одинакового размера и, несмотря на разницу фактур и несогласованное разноцветье, отлично гармонировали между собой, так что кольцо казалось одним целым. Мастер Теней плавно, не торопясь, обводил контуры тени Петра, словно рисуя на стене его силуэт; он что-то негромко проговаривал, как будто беседовал с тенью. В какой-то момент Петру показалось, что один из камней в кольце вспыхнул искрой… но тут Мастер кашлянул, привлекая его внимание.
— Итак, уважаемый Петр, соблаговолите меня выслушать. Достичь определенной вами как «желанная» цели вам мешает природное свойство вашей натуры, а именно добродушие; в вас очень мало врожденной злости. Поэтому вы склонны жалеть побеждаемого соперника, даже себе во вред, и совсем не склонны его уничтожить, даже с пользой для себя. Это можно изменить.
Мастер Теней встал и пересел в кресло напротив Петра.
— Вы знаете о семи смертных грехах?
— Ну да, в общем… Зависть там, гордость…
— Гордыня, уважаемый; ни в коем случае не путайте с гордостью… Но вы на правильном пути. Видите ли, люди грешны от рождения, тут уж ничего не попишешь, хотя именно первородный грех и определяет человеческую природу, так что особо жалеть о нем, наверное, и не стоит. Вдобавок к этому, в каждой душе запечатлены — или запечатаны, это уж как вам угодно, — семь смертных грехов, или — мне так больше нравится — семь грехов Смертных. В моей власти снять печать с одного из них. Последствия могут быть самыми разными, не стану скрывать от вас сей факт. Однако одно могу гарантировать: если это будет нужный грех (а у меня ошибок не бывает), то, будучи выпущенным на свободу, он поспособствует развитию тех качеств, каковых вам так не хватает в погоне за колесом Фортуны, и нейтрализует те субстан… извините, важные свойства вашей натуры, каковые мешают вам, стреноживая и обессиливая. Вы меня понимаете?
— Да вроде понимаю… Я-то думал, вы мне заговор какой скажете, на победу, а тут… не очень-то я верю, что взрослого человека вот так, одним махом, перевоспитать можно.
— Перевоспитать — нельзя. Однако активизировать ваш теневой арсенал — можно. Решайте, уважаемый Петр, я никогда не навязываю свои услуги, подобно дешевым фокусникам… да и цену, признаться, прошу немалую. Подумайте.
Мастер Теней встал и вышел из комнаты. Петр какое-то время просто молча сидел, бездумно глядя на собственную тень, темневшую на стене. «Чушь какая-то, — подумал он, — философию развел, хрен его разберет, о чем он толкует». Он уже почти собрался встать и пойти распрощаться с хозяином, как вдруг — так некстати! — вспомнил о захлопнутой двери в спальню… «А, да ладно, чем черт не шутит, может, и поможет…» В этот момент в комнате снова появился Мастер Теней.
— Как я вижу, решение вы уже приняли. Что ж… приступим.
Он снова уселся сбоку от Петра, вытянул руку с кольцом, вычертил ею в воздухе сложную фигуру.
— Гнев… кроваво-красный, ослепляющий, испепеляющий, морской волне подобный, с лесным пожаром схожий… Он поможет. Доводов рассудка не услышит, доброту в безгласие ввергнет, вознесет на яростных крыльях… Властью, данной мне Тем, чье всуе не произносят имя, я, Мастер Теней, Гнева Печать снимаю! Восстань из заточенья и волю вкуси досыта. Ai na Rut! Brinn okh ankaliang dui val! Morhaint se frai, aikanaro tinni vie karannolah! Draug — na — rut, veni to Dagor!
После этих звучных, но Петру совершенно невнятных слов, красный камень в кольце Мастера Теней полыхнул как раскаленная головня. Боксер почувствовал мгновенную острую боль в области сердца, у него слегка закружилась голова, в глазах поплыли красные круги… но все это прошло, едва начавшись.
— Итак, дело сделано. Желаю вам удачи, Петр, и жду ваш первый победный гонорар.
Мастер Теней встал, Петр поднялся вслед за ним, все еще недоумевая, прошел к дверям и, машинально попрощавшись, вышел на улицу.
… Противником Петра был Вадим — боец неплохой, только очень уж невыдержанный и задиристый, но как человек весьма симпатичный. Поединок проходил (как всегда у Петра) без особых эксцессов, где-то в первом ряду белело скучающее лицо Алены. Гонг возвестил начало четвертого раунда, Петр был собран, хладнокровен и меньше всего думал о том, что обещал ему Мастер Теней. Обещанное напомнило о себе само.
В какой-то момент боя, возможно, после пропущенного удара, что-то вдруг изменилось в Петре. Ему почудилось, что время остановилось, зависли в воздухе его руки в боксерских перчатках, воздух сделался липким и вязким. Грудь его стала расширяться, словно он решил вдохнуть нечто непомерно огромное, сердце бешено застучало, кровь, обжигающея как расплавленное железо, готова была разорвать вены и выплеснуться обжигающими потоками… В этот миг глазам Петра предстал зависший в великолепном прыжке красный волк, его оскаленная, ощерившаяся окровавленными зубами пасть оказалась прямо напротив его лица; волк выдохнул… от его испепеляющего дыхания у боксера мгновенно испарился пот… Видение длилось всего лишь десятые доли секунды… но волку этого хватило.
Петр чувствовал, как его вздымает на самом гребне огромная океанская волна, у которой был цвет и вкус крови. Крови врага, которого должно во что бы то ни стало уничтожить, сровнять с землей, пожрать его, упиться его болью и падением. Боксер уже не видел лица своего противника, не помнил его имени. Каждый кулак его был как молот Тора, из глотки вырывался хриплый рев, достойный берсеркера, перед глазами плыла алая муть.
Вадим лежал на ринге бездыханный, в глубоком нокдауне, изо рта стекала струйка крови. Вид ее отрезвил и странно успокоил Петра; рефери, под восторженный рев трибун, в котором различался восхищенный женский визг, поднял его руку в жесте победителя.
Этой ночью Алена была просто потрясающа. Утром Петр, вспомнив о данном обещании, отвез Мастеру Теней гонорар за выигранный бой. Расстались они весьма довольные друг другом, после долгих уверений во взаимном уважении.
Дела Петра шли в гору, да какое там шли — летели! Ни одного проигранного боя, череда побед, одержанных уже в первом раунде, поверженный Павлов, сбежавший прямо с ринга, еще до начала боя… Алена была довольна и счастлива, тон ее голоса теперь повышался до визга исключительно в спальне, в остальное время пребывая на уровне мурлыкания. Красный Волк знал свое дело. И он не собирался останавливаться на достигнутом.
Этот бой ничем не отличался от десятков предыдущих. Петр с наслаждением погрузился в соленые красные волны, подчиняясь их извечной ярости. Да вот только противник оказался совсем не из слабеньких. Этот парнишка, новичок без титулов и славы, не собирался сдаваться! Дурачок, он решил, что может противостоять Красному Волку! Сражался он отчаянно, не теряя, однако, головы и не зверея. Третий раунд, четвертый, пятый… У парня был уже капитально подбит глаз, заплывающий багровым кровоподтеком, треснули и сочились кровью губы, его мотало от усталости, дыхание было хриплым и надсадным. Шестой раунд. Петр намеревался покончить с этим делом быстро и, по возможности, безболезненно. Хороший классический нокаут, без ненужного членовредительства. Не тут-то было.
Красный Волк был заметно рассержен. Шерсть стояла дыбом, по ней пробегали багровые сполохи. Он яростно и — бессильно! — рычал. Это невозможно снести! Противник был лучше его. Да, ему не хватало опыта и физических сил, но во всем остальном он превосходил Волка. Он был лучше! Лучше! Лучше!!! Волк оглушительно взревел и ринулся в атаку.
С ринга его уносили. Его, осмелившегося бросить вызов Красному Волку Гнева. На следующий день Петр узнал, что парень получил тяжелую травму и вряд ли когда-нибудь выйдет из комы. Через три дня он, так и не приходя в сознание, умер.
Петр был дисквалифицирован на неопределенное время. Это невероятно угнетало его. Вскоре ушла Алена, испробовав на себе тяжесть восхваляемых ею кулаков. Ожидание боя стало почти невыносимым, когда Петру позвонили некие господа и предложили поучаствовать в серии боев без правил. Он согласился, не раздумывая.
Это было восхитительно. Посыпанный песком пол, окружающая ринг железная сетка, исступленно воющие зрители, а главное — полное отсутствие правил и запретов. В том числе и на убийство. Летальные исходы были не редкостью в этой клетке бешенства. В ней Красный Волк чувствовал себя полностью свободным, он резвился в крови Петра, заставляя ее вскипать мириадами огненных пузырей, стучать в виски тысячепудовыми кузнечными молотами, яриться в уже начинающем изнемогать сердце…
2. — О моя дорогая, не стоит так волноваться. Поверь мне, мужчинам просто необходимо время от времени… хм… некоторое разнообразие. И твой возлюбленный Франц не исключение. Не делай из этого трагедию, деточка, поверь мне, унылое лицо, залитое слезами, — не лучший способ воспламенить угасающую страсть мужа.
— Но тетя Молли, я так люблю его! Все было так прекрасно, пока мы не переехали в Гролленштайн! Франц ухаживал за мной как истинный рыцарь, мы гуляли в ивняках Тассерля, плавали на лодке… я рвала кувшинки, и он говорил, что я похожа на ундину… и он всерьез боится быть зачарованным мною навеки… Он был так нежен, тетя Молли, так романтичен; я тогда решила, что все эти ужасы и мерзости мужской природы, о которых нам постоянно нашептывали монахини, всего лишь их завистливые выдумки.
— Я всегда была против твоего столь неоправданно долгого пребывания в монастыре, моя дорогая Каролина. Твой батюшка явно перегнул палку в своем желании уберечь тебя от греховных соблазнов мира, ведь не к пострижению же тебя готовили, в конце-то концов! Тебя приучили молиться на собственную невинность, как на святой Грааль! Прости мне, Господи, но невинность наша нужна мужчинам всего только один-разъединственный, он же и последний, раз. А потом… о, потом она их только раздражает. Каролина, но ведь и после свадьбы вы были вполне счастливы, разве не так? По крайней мере, в своих письмах ты ни на что не жаловалась.
— Тетя Молли, все было просто чудесно! Франц, он… ну, в общем… не настаивал на частом повторении… супружеских обязанностей. Правда, у него было много работы, постоянные заседания правления банка, какие-то ревизии в розенлевском филиале…
— Где-где?
— В розенлевском филиале, это где-то в пригороде. Но как только мы переехали в этот огромный каменный город, все так изменилось… Франц стал раздражительным, постоянно ищет повода уйти из дома, избегает общения со мной. Тетя, что мне делать? Я ничего не понимаю, не может же его любовь ко мне исчезнуть вот так, в одночасье и без видимых причин?
Тетка Каролины Паульман, госпожа Матильда Толькюн, явно колебалась с выбором ответа, которого с нетерпением ждала ее обожаемая племянница. Пожилая женщина, чьему лицу природа милостиво (или жестоко?) позволила сохранить следы замечательной красоты, встала из кресла, прошлась по террасе, сорвала без нужды несколько еще нераспустившихся роз, исщипала их в мелкие клочья… Наконец, решилась и снова села рядом с племянницей.
— Моя дорогая девочка, какого ответа ты ждешь от своей старой тетки? Если правдивого, то он причинит тебе немалую боль, и мне так не хочется, чтобы ты его услышала… Но и лгать тебе я тоже не хочу, ибо ты достойна правды. Помоги мне Господь, я должна открыть тебе глаза. Каролина, любовь Франца к тебе не могла исчезнуть в одночасье, потому что, по моему мнению, ее просто никогда и не было. Мне очень жаль, что этот брак случился столь скоропалительно и меня не было рядом, чтобы предостеречь тебя, девочка. Твой отец и твой муж решили этим древним, как мир, способом закрепить свое партнерство и подготовить слияние банков. Но кроме этого, ты решила преподнести Францу в приданое свое глупое, набитое романтическими бреднями сердечко… Детка, сердца интересуют Францу в последнюю очередь, чего не скажешь о телах. Насколько я знаю его, это весьма чувственный от природы мужчина, развивший свою и без того немалую любвеобильность постоянными упражнениями в постельных утехах. Бедняжка Каролина, о каком розенлевском филиале ты мне тут толковала? В Розенлеве находится самый фешенебельный в Тассерле публичный дом!
— Тетя Молли, как вы можете так говорить?! Это невозможно, просто невозможно! Франц не такой… и мой папа никогда бы не позволил ему…
— Каролина, мой дорогой братец сам весьма частный гость розенлевских девиц. Послушай, я не хочу, чтобы так горевала о своем муженьке, не стоит делать из мужчины смысл всего сущего! И не печалься ты о якобы утраченной близости, ее никогда не было меж вами. Помилуй Бог, вы такие разные — невинная восторженная дурочка и молодой жадный сатир…
После этого памятного разговора прошло около недели. Муж по-прежнему не баловал Каролину вниманием, отмахиваясь от всех ее попыток хотя бы поговорить. Его часто не было дома… она оказалась предоставлена самой себе. В один из таких одиноких вечеров Каролина, чтобы хоть как-то рассеяться, стала просматривать вечернюю газету. Неожиданно на глаза ей попалось объявление в затейливой рамке. «Ваша жизнь утратила смысл? Вы не в силах противостоять Судьбе? Вам причинили боль? Вам поможет Мастер Теней. Конфиденциально, дорого, избирательно. Шварцштрассе, дом 13.» Стоит ли говорить о том, куда направилась Каролина Паульман на следующее же утро?..
Мастер Теней встретил Каролину в обширном кабинете, окнами выходящем в сад. Он был высок, худощав, серебристо-сед; про себя девушка отметила его костюм, явно от очень дорогого портного, и довольно тяжелый взгляд золотисто-коричневых глаз из-под полуопущенных век.
— Уважаемая фрау Паульман, не стоит смущаться и умалчивать какие-либо аспекты обсуждаемой нами проблемы, ибо все сказанные вами слова никогда не перешагнут порога моего кабинета.
Итак, насколько я мог понять из вашей речи, суть ваших претензий к Жизни состоит в том, что разница темпераментов угрожает супружескому счастью. Будьте любезны, присядьте в это кресло, посмотрим, что можно сделать.
Мастер Теней усадил Каролину в кресло, стоявшее у окна, таким образом, что на полу отчетливо нарисовалась ее тень, сам же встал рядом и как-будто вступил в молчаливый диалог с нею.
— Так, так… О, над вами неплохо поработали, фрау Паульман. Так… подавленные инстинкты, почти ликвидированная чувственность, искажение телесных желаний… Да, невесты Христовы не жалели на вас сил и времени. Что ж, посмотрим…
Тут Мастер Теней воздел руку в повелительном жесте, на указательном пальце блеснуло кольцо… Каролине вдруг стало страшно.
— Ну вот, все ясно. Я могу вам помочь, уважаемая фрау Паульман. Ведь вы стремитесь изменить себя, дабы удержать любимого мужа, хотите стать желанной и страстной, не так ли? Я так и думал… Итак, в моей власти выпустить на волю вашу собственную чувственность, дарованную вам природой; вам поможет грех сладострастия, о котором вы слышали столько ужасного от несомненно сведущих в таких делах монахинь. Как вы несомненно уже поняли, плата за мои услуги будет немалой; а именно, вы должны мне отдаться сразу после преображения. Подумайте, госпожа Каролина, я не тороплю и не настаиваю.
Каролина осталась в комнате одна; больше всего ей хотелось уйти и больше никогда не возвращаться в это место. Ее впитанному с молоком матери чувству необходимости порядка, приличия и традиции претили и псевдомагические пассы «чудотворца», и его наглое спокойствие, с которым он, не будучи врачом, позволял себе разглагольствовать о глубоко тайных и постыдных отправлениях ее организма, что же касается заявленной им цены, то она была просто чудовищной… И тем не менее она отчего-то не уходила. Перед ее внутренним взором то и дело вставало лицо Франца: красивое, мужественное, с пушистыми усами, так приятно щекочущими кожу… его сильные руки, которые могли бы так сладко ласкать ее… о да… Он нужен мне, с отчаянием подумала она. Мое глупое романтическое сердце не выдержит разлуки с ним, я готова пойти на все, лишь бы удержать возлюбленного. Поддаться греху? что ж… пусть будет так. А что касается цены… то заплатив ее, я всего только сделаю пробу пера… А если отказаться? Тут Каролина представила себе нескончаемую череду длинных, тоскливых вечеров, Франца — все более скучающего, раздражительного, далекого, безумно желанного — и не жаждущего в ответ; она видела себя, покинутую, утомленную однообразием одиночества, видела глаза приятельниц, полные притворного сочувствия и неподдельного любопытства… И Каролина осталась.
Мастер Теней появился в кабинете так же бесшумно, как и исчез перед этим. Он внимательно посмотрел на молодую женщину, не говоря ни слова, встал за ее спиною, плавными движениями руки обрисовал в воздухе контуры ее тени и негромко заговорил.
— Сладострастие… воистину из семи сладчайший грех… Тягуче-розовый, засасывающий, одурманивающий… Невинности погубитель, гонитель стыдливости, воин порока… Я, Мастер Теней, властью своею тебя призываю: восстань, разбей оковы стыда и чистоты устыдись! Ai na Ashtaar! Sereg ille Kibelin, girif on Aglar! Karania, naaria, ruinia! Lot ol aglarille gul…
Удивленная звуками незнакомого наречия, Каролина обернулась к Снимающему Печати. Ей бросилось в глаза кольцо — большое, неправильной формы, с несколькими камнями. Один из самоцветов, словно поймав ее взгляд, засиял маслянистым, жирным блеском. В этот момент Каролина ощутила густой аромат розового масла, почувствовала, как оно горячими струйками стекает по ее бедрам, щекочет, распаляет, разжигает… она слабо застонала, отшатнулась и, потеряв равновесие, едва не упала. Мастер Теней подхватил ее.
— Каролина, вы помните о цене преображения? Заплатите мне… к тому же проба пера вам совсем не повредит…
Он отнес ее наверх, в комнату, затененную шторами, затопленную благовониями. Сначала Каролина просто подчинялась ему; все ей было непривычно — и полное отсутствие стыда перед своей и его наготой, и жаркое любопытство, и пряная острота ощущений. Она отдавалась его умелым рукам, принимала ласки… ей казалось, что она плывет по теплой реке розового масла, благоухающие струи обволакивали ее тело и необратимо усыпляли разум. Розовато-желтая поверхность реки маслянисто поблескивала, темно-розовые кувшинки раскрывали ей навстречу свои влажные лепестки, она гладила их и сама становилась одним из жадно раскрытых цветков… ее неотвратимо несло к водовороту. Его жадный зев поглотил ее всю, а выпустил уже совсем иную Каролину… она плыла по течению, запрокинув голову и раскинув ноги. Принявшая крещение в розовой сладостной купели, преображенная Каролина уже не довольствовалась ролью покорной ученицы. Она вызывающе улыбнулась лежащему рядом Мастеру Теней, наклонилась над ним и ее язык двинулся по его животу, оставляя подобно гусенице влажную, липкую дорожку… Каролине грезился огромный, розово-красный цветок, она лежала в самой его сердцевине; лепестки цветка были плотно сомкнуты, порой по ним пробегала короткая дрожь. Изнутри цветок был покрыт множеством вьющихся усиков и каких-то щупалец, они беспрерывно трогали, гладили, щекотали ее разгоряченную кожу. Внезапно Каролина почувствовала, как хватка цветка становится крепче и настойчивей, она была уже не в силах пошевелиться… цветок овладевал ею мучительно медленно, так что наслаждение почто лишило ее сознания. Воистину, Каролина расплачивалась с царственной щедростью, и крики ее были бездумными и торжествующими.
Утро следующего дня застало Каролину Паульман в магазине дамского белья, где она скупила самые вызывающие новинки, изобретения распутных парижских модисток, на которые она и смотреть-то прежде боялась. Ее верхний гардероб также подвергся пересмотру, платья, представлявшиеся такими элегантными и достойными, теперь раздражали своей скучностью и излишней благопристойностью. Каролина открывала для себя мир духов, утонченной косметики (до снятия печати Каролина свято верила, что ею пользуются только падшие женщины), а также впервые сознательно и с удовольствием ощущала на себе вожделеющие взгляды других мужчин. Ее супруг, Франц Паульман, был совершенно ошарашен произошедшей переменой, и поначалу был счастлив ею воспользоваться. Однако его не слишком изобретательные ласки быстро наскучили Каролине (чувство же восторженной любви, кстати, она утратила сразу же после того, как была снята Печать Сладострастия), по сравнению с Мастером Теней любовником он оказался однообразным, слабоватым и трусливым — даже самые невинные сексуальные фантазии жены (вроде «игры на нефритовой флейте» в одной из ажурных беседок Королевского парка) вызывали у него тихий ужас… И она начала искать себе добавку.
Поначалу она угостила собою Мартина, старого приятеля Франца, который уже давно на нее облизывался. Увы, Мартин оказался не многим лучше мужа. Затем прелестей Каролины вкусили еще несколько друзей ее мужа, а также и отца… здесь ей повезло больше: полковник Шлеллинг, несмотря на солидный возраст, оказался весьма разборчивым и нескучным любовником. А вот заподозрившая неладное тетя Молли была принята Каролиной крайне нелюбезно, почти невежливо, и отступила. В обществе уже поползли неясные, неопределенно-неприличные слухи, Франц Паульман стал всерьез подумывать о необходимости консультаций у известных психиатров, а то и о продолжительном визите Каролины в одну из закрытых клиник. Как вдруг… начавшие затягиваться в тугой клубок проблемы разрешила сама Каролина по методике Гордиевого узла, то есть быстро и необратимо. Она сбежала из дому с юным гусарским поручиком, бросила его при первой же оказии и, обретя ничем не ограниченную свободу, пустилась, что называется, во все тяжкие.
К счастью для себя, Каролина Паульман, плывя по реке горячего розового масла, не утратила вместе с чувствами стыда и меры еще и практичности и предусмотрительности. Став мадам Карлоттой, она назначала себе немалую цену, а охотников до ее ненасытности было хоть отбавляй. Это позволило ей скопить недурной капитал и открыть в пригороде Тассерля, называемом Розенлев, шикарный публичный дом; деньги, приносимые таким доходным делом, были ей более чем кстати, поскольку позволяли покупать себе — неумолимо стареющей, но по-прежнему сладострастной — молодых и ражих любовников…
3. — … Но вы сами противоречите себе, уважаемый господин Крафка. Утверждаете, что питаете непреодолимое отвращение — как эмоциональное, так и интеллектуальное — к магам, ясновидцам и прочим жуликам от эзотерики, а сами между тем сидите в кресле у меня в приемной. Что привело вас ко мне, если не желание изменить свою судьбу при помощи потусторонних сил?
— Отчаяние, мэтр. И ваше объявление.
В приемной Мастера Теней сидел и курил дорогущую и вонючейшую сигару сам Аристид Крафка — Аристид блистательный, Аристид великолепный и неподражаемый, король романа «плаща и шпаги», чьи книги расходились как горячие пирожки, но, в отличие от пирожков, которые, как известно, могут быть и с мышонком (это вместо обещанного теленка, или, на худой конец, котенка), были, если можно так выразиться, всегда на высоте качества: лихо закрученный сюжет, изящная интрига, яркие запоминающиеся герои, легкий и выразительный слог… Словом, Аристид Крафка был для литературного Парижа чем-то вроде Короля-Солнца. Его славе блестящего романиста сопутствовали также славы неотразимого любовника, тонкого знатока вин и деликатесов, удачливого биржевого игрока, а также законодателя моды (ни одна дама, чей туалет не был одобрен сиятельным Аристидом, не могла считать свою жизнь состоявшейся). Он был счастливо женат на дочери богача-мануфактурщика, Жозефине де Гарнебо, особе умной (она закрывала глаза на несерьезные аристидовы шалости, не допуская развития серьезных увлечений), плодовитой (она родила мужу четверых сыновей и двух дочурок), весьма влиятельной в обществе и красивой пышной, истинно рубенсовской красотой. Дом писателя был образцом парижского шика, подкрепленного основательным благополучием. Ему, конечно, завидовали… но его любили и им восхищались. И теперь этот баловень судьбы сидел напротив Мастера Теней и явно не знал, с какого конца подойти к делу.
— И все-таки я повторю свой вопрос: что привело вас ко мне, господин Крафка?
