— А-а-апчхи!!!
      Для молоденькой девушки она чихала чересчур громко и звонко; помнится, мама ее, еще когда была жива, в таких случаях всегда говорила: «Детка, ты хоть чуточку сдерживай себя, а то чих уж очень оглушительный получается, как будто ангел в серебряную трубу пукнул». На что она неизменно отвечала: «Мамуля, если я буду сдерживаться, то действительно пукну… да только не в ангельскую серебряную трубу!» После чего они дружно смеялись.
      — А-а-апчхи!!!
      Она выполаскивала в воде холодной лесной речки свое белье и неосторожно ткнулась лицом в какое-то водяное растение с невероятно пахучей пыльцой. В носу немедленно засвербело, защекотало… она несколько раз судорожно втянула в себя воздух и…
      — А-а-апчхи!!! — и чихнула, что называется, от всей души.
      Он торопился. Хотелось поскорее оказаться под благословенной сенью леса, услышать дыхание листьев, почувствовать под пальцами шершавую кожу деревьев, омыть слух птичьими трелями… да и важные новости задерживать не стоило. Хоть он и принадлежал к Вольным Лесным Стражам, не подчиняющимся никому из официальных иерархов, сознание долга было в нем очень сильно. Как, впрочем, и в любом из эльфов. Он быстрым шагом пересек редколесье, отметив про себя непонятный шум, доносившийся со стороны луга, примыкавшего к замковому саду, подошел к берегу Быстрицы — речки, протекавшей как раз по опушке пограничного леса. Она сильно разлилась в этом году, будет, пожалуй, не по колено, как всегда, а и по пояс. На тот берег вели несколько камней, выставивших из воды свои блестящие мокрые спины. Он привычным, легким движением шагнул па первый камень, так же легко перепрыгнул на второй, ступил на третий, как вдруг…
      — А-а-апчхи!!! — так чихнуть могла разве что серьезно простуженная драконица.
      От неожиданности он вздрогнул, подошва его тонкого сапога предательски заскользила по мокрому камню и…
      — Плюх!!! — он полетел в воду… некрасиво, неизящно, совсем уж по-дурацки дрыгнув ногами.
      Почти сразу он нащупал дно, встал (воды оказалось действительно по пояс), npотер глаза, откинул с лица мокрые волосы. И тут его острых (во всех отношениях) ушей достиг злорадный, звонкий хохот.
      — Ха-ха… Ха-ха-ха-ха-ха!!!
      Она смеялась, показывая неизвестно кому на него пальцем и почти что всхлипывая. Невысокая, коротко стриженная, с мальчишески легкой фигуркой, одетая в просторную полотняную рубаху и короткие, до колен, узкие штаны. Внезапно она хлопнула в ладоши, подбоченилась и запела на какой-то глумливый мотив видимо только что сочиненный куплет:
 
— Эльф-воитель через речку
Припустился во весь дух.
Но, узрев в кустах овечку,
В воду кверху пузом — плюх!
 
      Весьма довольная собой, она снова захохотала, прислонясь в изнеможении к стволу старой ивы. Продолжая смеяться, нахальная особа выкрикнула начало второго куплета:
 
— На ушах повисла тина,
На башке — лягушка…
 
      Тут и пение, и смех оборвались, а зубоскалка с изумлением уставилась на эльфийскую стрелу, пронзившую широкий рукав ее рубахи и пришпилившую ее саму к дереву.
      Эльф усмехнулся, опустил лук и неторопливо пошел уже вброд посмотреть поближе на ту, что осмелилась сказать что-то о его ушах. Он промок насквозь, с длинных волос ручейками стекала вода, в сапогах хлюпало… но он ничего этого не замечал, поскольку был слишком зол и заинтересован. А девушка тем временем пыталась вытащить стрелу, бормоча невнятные ругательства и посекундно оглядываясь на приближавшегося неприятеля. Вот уже заскрипел песок под его шагами…
       — Яншансинг инсыньятинг, у-у-у… порлог истигболи!!! Куш xелепсиз азис дустлар!!! -.От таких слов, достойных вусмерть пьяного наемника-орка, эльф сначала покраснел, а потом хмыкнул. Уж что-что, а ругаться девчонка умела.
      — Так-так, и что же это за королеву сквернословия я подстрелил? И что мне с тобой делать, негодница? Отстегать, что ли, лозой, да и отправить обратно в твой хлев?
      — Только попробуй прикоснуться ко мне… порлог истигболи укк фургат!От такого эльф даже поперхнулся, но не отступил. Он подошел вплотную к шипящей как камышовая кошка девчонке, легким мановением одной руки выдернул стрелу и, не глядя, точным движением опустил ее за спину, в колчан.
      — М-да, стегать тебя, пожалуй, поздновато… а вот целовать — самое время…
      Пытаясь вырваться из тонких стальных обручей эльфийского объятия, девушка слишком сильно дернулась, ударилась локтем о дерево и с присвистом втянула воздух сквозь оскаленные зубы — красивые, белые… вот только клычки у нее выдавались чуть больше, чем это положено обычным людям.
      — Ого… — протянул эльф, — орчатская порода вылезла? Интересно, кто он был — дед, прадед?
      Она уставилась на него глазищами, обычно изысканно-серыми, как нильгайская замша, теперь же от злости бледно-голубыми, и промолчала. Эльф не стал развивать тему происхождения обидчицы, взял ее тонкими, сильными пальцами за подбородок…
      — Не смей, ты…
      … наклонился… и уже через мгновение забыл обо всем на свете. Ее губы были похожи на лепестки розовых осенних георгин — такие же прохладные, нежно-упругие. Он целовал их, стремительно забывая о том, что это, по правде говоря, не входило в его первоначальные планы — он собирался всего лишь обидно шлепнуть ее пониже спины; а поцелуй затягивал его, искушал, дразнил… Он закрыл глаза, светло-синие и колючие, как мартовское небо, вздохнул, позволил своим губам стать ласковыми и чуть-чуть ослабил объятия. И тут же об этом сильно пожалел.
      Ибо извернувшаяся змейкой девчонка весьма чувствительно пнула его коленкой в запрещенное всеми правилами честного боя место, а когда он со вполне понятным стоном согнулся вдвое, толкнула изо всех сил, повалив на траву, подхватила свое бельишко и была такова.
      Уже давно стихли ее легкие, торопливые шаги, растревоженные ее чихом и хохотом речные птахи снова расселись по местам и завели свои нескончаемые разговоры, все дальше и дальше несла свои воды Быстрица… А эльф все лежал на пологом песчаном берегу и плечи его слегка вздрагивали.
      Хэлдар, лорд Лотломиэль, Вольный Лесной Страж, лежал на земле весь мокрый и смеялся, смеялся так легко и весело, как будто снова стал беззаботным ребенком.

      — Я очень рад, дядя Хэлдар, что ты все-таки успел на юбилей к барону. Жаль, почти все интересное пропустил; сегодня последний день… Ну ничего, постараемся наверстать.
      — Ты ничуть не изменился, Хадор. Все такой же неугомонный и восторженный; и о каком интересе ты говоришь? Как будто не видел я человеческих праздников… Напились, объелись, по кругу потопали — это у них называется танцами, а для полноты картины подрались. Что, разве не так?
      — Представь себе, нет. Старик Гэлвин много что умеет, например, подбирать гостей. Суди сам. Первыми прибыли цверги, делегация от кланов Железа, Меди и Серебра.
      — Ого…
      — Вот именно, в большем составе — со спесивцами из клана Золота — они бывают разве что на королевских свадьбах… Слушай, а почему такая честь старому барону?
      — Гэлвин сумел склонить престол Одайна на сторону цвергов в самый тяжелый период их войны с гномами; они уже голодали, всех летучих мышей успели приесть, — а он привел обоз с продовольствием… такое не забывается.
      — Это уж точно. Потом явились велигоры — целых четыре штуки, важные такие, ожерелья до пупа, дубинки все в резьбе.
      — Это не дубинки, это парадные жезлы старейшин. Боевые дубины в три раза больше.
      — Да?!.. Ничего себе… Ну, потом кое-кто из соседей: или такие же старые пройдохи, понимающие толк в увеселениях, или молодые прожигатели батюшкиных денежек. Несколько придворных остолопов с семействами — для смеху, очевидно; какие-то родственники. Как всегда, самыми последними явились наши — я и еще кое-кто из Стражи, Ливайна со свитой поклонников, Геран… слушай, а ты здесь какими судьбами?
      — Случайно встретил Герана, а от него не отвяжешься.
      — Ага. В общем, общество подобралось — что надо, угощение — выше всяких похвал, а самое главное — старик Гэлвин сумел зазвать к себе на целых четыре дня храмовую труппу Лимпэнг-Танга — всех до единого!
      — Вот это интересно… Я ни разу не видел их выступлений, но слышал о них… многое. Ну и как они тебе?
      — Потрясающе. И не делай такого скучного лица, дядя Хэлдар, вот увидишь — это такое… такое… Представь себе — ни один номер не повторяется, артисты — само совершенство…
      — Будет тебе, Хадор. Позволь мне хоть немного отдохнуть с дороги, вечереет уже… увидимся на пиру.
      — Подчиняюсь… — молодой эльф склонил голову в шутливо-почтительном поклоне и вышел из комнаты.
      Хэлдар закрыл дверь за своим болтливым племянником и огляделся. Отведенная ему комната была не слишком просторна, по вполне удобна. Она находилась в третьем этаже западной башни старого замка Гэлвинов, одного из самых старинных (по людским меркам, конечно) родов королевства Одайн; располагался замок на границе с эльфийским лесом Молодой Листвы и в былые времена не раз выполнял роль пограничного гарнизона. Теперь же, когда войны людей и эльфов канули в прошлое и старые обиды поросли быльем, он стал родовым гнездом баронского рода и гордо нес на фасаде герб Гэлвинов — черный лис на серебряном поле, по углам — пучки копий. Замок был построен из серого с черными прожилками камня, так что казалось, будто стены его — сплошь в трещинах, и вот-вот рухнут на головы беспечным обитателям. Куда как обманчивое впечатление… Гэлвины строили с умом: во время оно в раствор, скрепляющий камни, щедро добавляли сырые яйца, и даже, по совету мастеров, купили — не пожадничали — несколько бутылей густого и белого, как хорошая сметана, вяжущего сока какого-то неведомого южного растения (одна бутыль снадобья стоила как доброе стадо в сотню коров, правда, и разводили его на целую бочку…) Раствор с добавлением заморской диковины схватывал камни намертво, не выкрашивался и плевать хотел на любые потопы, а если уж до конца верить россказням смуглолицего и краснобородого купца, умудрившегося за три дня пребывания в старом доме Гэлвинов распродать весь свой запас бус, а также обрюхатить двух служанок, еще и защищал от ударов молнии… Насчет этого проверить пока не удавалось — боги миловали, а во всем остальном логово Черных Лисов удалось на славу.
      Эльф расчесал волосы, заплел их на висках и закрепил низко на затылке легкой серебряной пряжкой: еще до прихода мальчишки Хадора он успел умыться и сменить привычную одежду Вольного Стража (серебристо-зелено-бурую, в обиходе именуемую «лесная тень»), на более парадный камзол темно-красного атласа, штаны и рубаху белою шелка, серые сапоги нильгайской замши; сел в кресло, стоящее у окна, опустил подбородок на переплетенные пальцы рук, и попытался разобраться в том беспорядочно спутанном клубке, в каковой превратилось его такое дисциплинированное сознание.
      Как назло, перед самым уходом из общей резиденции Вольных, куда стекались все новости и откуда все важные вести отправлялись в столицу, он наткнулся на прилипалу Герана и не успел притвориться старым, замшелым пнем; грубить же другу не хотелось — в результате пришлось тащиться вместе с ним па это нелепое празднество. Немало повеселило его и прочитанное по дороге письмо от матери, вновь умоляющей его памятью отца вернуться домой, признать оскорбление — досадным недоразумением и занять достойное лорда Лотломиэль место при дворе Четырех Королей; в конце письма матушка с рвением, достойным подкупленной свахи, перечисляла достоинства его невесты Нианы… Хэлдар не нуждался в напоминаниях, он очень хорошо помнил Ниану — высокую, божественно сложенную, с длинными волосами цвета воронова крыла, синеглазую и грациозную, и безразличную ко всему на свете, кроме своего достоинства и фамильных драгоценностей. Да еще это давешнее купание в ледяной воде Быстрицы…
      Именно оно, и ничто другое. А все остальное не имеет ни малейшего значения, сказал Хэлдару внутренний голос. На самом деле тебя беспокоят мысли о той негоднице; и важно даже не то, что они… чересчур… их попросту не должно было быть, не так ли? Эльф думает о человеческой девушке? Рыбки в облачках порхают, гном весь трактир пивом за свой счет угостил… И при всем том они есть, эти мысли. И прогнать их тебе не под силу. Даже не пытайся.
      Хэлдар резко встал, распахнул окно — пусть комната проветривается, и, заперев за собой дверь, направился по коридору к лестнице, ведущей вниз, в пиршественный зал. Нa последних ступенях он задержался, поскольку впереди него, в полутемном холле кто-то разговаривал.
      — Ты все сделал, как я велела? Смотри у меня, недоумок, если перепутал стол… — такой переливчатый, серебристый выговор мог быть только у эльфийки.
      — Не извольте сумлеваться, госпожа, все сработано в чистом виде. Так как насчет денюжек? — второй голос был хриплый и гнусавый, как у пьяного конюха.
      — На, получи. И проваливай.
      Две фигуры разошлись: одна — стройная, изящная — в ярко освещенный зал, вторая — приземистая, угловатая — в темный боковой коридорчик, и Хэлдар, недоумевая, какой же стол так заинтересовал красавицу Ливайну, неслышно прошел вслед за ней.
      В пиршественный зал он вошел одним из последних; почти все гости уже расселись за столами, расставленными полукругом вдоль невысокого помоста, на котором должны были выступать приглашенные артисты, о которых Хэлдару уже приходилось немало слышать. Дети Лимпэнг-Танга были самой необычной труппой во всем обитаемом мире. Начать хотя бы с того, что они никому не принадлежали. Не было у них хозяина, который набивал бы свою мошну, богатея их трудами; своего главу, призванного от имени труппы вести переговоры и заключать контракты, они выбирали сами, открыто и честно. Стать членом этого актерского братства мог стать только очень талантливый, незаурядный артист; любой из Детей Лимпэнг-Танга мог заменить собою целый цирк или театр, мастерски владея несколькими видами искусств и имея свой неповторимый номер, который более никто не мог исполнить. Летом они колесили по королевствам и княжествам обитаемого мира, останавливаясь на ярмарках или в замках(случалось, что бароны и герцоги серьезно ссорились, выясняя, чья очередь принимать артистов у себя дома), а ни зиму оседали в каком-нибудь большом городе, арендуя здание театра или цирка.
      И один раз в году, перед тем как начать повое странствие по градам и весям, артисты отправлялись в паломничество к храму своего легкого и веселого божества — Лимпэнг-Танга. Они недаром называли себя его детьми: всех их судьба приводила однажды на широкие белые ступени, ведущие в святилище тихо смеющегося бога, и всех их он отметил особой милостью, призвав в свою труппу. Актеры везли Лимпэнг-Тангу цветы, благовония и свои новые номера, чтобы порадовать его взор и развеселить сердце. Они любили своего бога, хотя и знали, что в горькие дни помощи от него ждать бесполезно, ибо над темными силами он не властен; да и может ли кто-нибудь, кроме людей, справиться с горем и болью?! Но Лимпэнг-Танг разворачивал крылья вдохновения за их спинами, давал им радость творить — на радость… он выходил к своим детям — вечно юный, рассыпающий смех бубенчиков, вплетенных в несчитанные косички — и плясал вместе с ними, и его узкие босые ноги не оставляли следов на высокой траве… И в такт его божественному дыханию вздрагивали, позвякивали серебряные колокольчики, которые он собственноручно вдевал каждому из своих артистов в левое ухо.

* * *

      За центральным столом сидел хозяин замка, старый Черный Лис Гэлвин — невысокий сухопарый старик; на его загорелом морщинистом лице выделялись молодые, веселые глаза, словно бросающие вызов белоснежным сединам; на темно-зеленом камзоле тускло поблескивала баронская цепь черного золота — других драгоценностей Гэлвин не признавал. По левую руку от барона сидели две хорошенькие близняшки — его племянницы, по правую — его лучший друг и ближайший сосед, известный на все королевство врач и ученый Альвиц. За отдельными столами, уставленными внушительного вида утварью, сидели велигоры, разодетые ради торжественного случая в парадные меховые безрукавки: их длинные, обычно всклокоченные волосы были заплетены в множество косичек, каждая из которых заканчивалась деревянной бусиной; резные жезлы покоились у них на коленях. Рядом расположилась делегация цвергов, в серых, коричневых и серебристых одеждах, у каждого оба запястья были украшены массивными браслетами из металла клана; их прославленные усы, кое у кого спускавшиеся до середины груди, были щедро умащены благовониями. За другими столами сидели какие-то люди; эльфы расположились справа от баронского стою.
      — Ну наконец-то, — приветствовал Хэлдара Геран, его давний знакомый по столице. — я было решил, что ты заснул. Усаживайся поудобнее, да не забудь возблагодарить судьбу, она к тебе более чем благосклонна: все поздравления уже сказаны, ответные благодарности высказаны, и все могут спокойно наслаждаться гостеприимством барона, не скребя в затылке, вымучивая цветистые речи.
      В это время хозяин замка встал и поднял правую руку, призывая к вниманию. Гул в зале затих.
      — Мои дорогие, достославные гости, — обратился к собравшимся Гэлвин, — сердечно благодарю вас за то, что вы почтили мой праздник своим присутствием. Не путайтесь. — он снова, на этот раз успокаивающе поднял руку, — я не собираюсь услаждать ваш слух долгой и нудной речью, скажу только, что сегодня, в последний день праздника, я желаю вам отменно повеселиться. Для вас, и только для вас, я представляю особую самое лучшее от Детей Лимпэнг-Танга!..
      Гости ответили барону восторженным ревом и рукоплесканиями. Ну еще бы — ведь «самое лучшее» состояло именно из тех номеров, каковые кроме артистов, носящих в левом ухе два маленьких позвякивающих колокольчика, исполнить не мог ннкто. Это были их коронные номера, за которые их похвалил сам Лимпэнг-Танг.
      Нa дощатый помост-сцену из-за сооруженных для такого случая кулис вышел высокий темнокожий мужчина с белоснежными, коротко стриженными волосами, одетый в просторный темно-зеленый плащ.
      — Это Лиусс, — зашептал на ухо Хэлдару Геран, — их нынешний глава, музыкант и великолепный фокусник.
      — Ты что, все их знаешь? — поразился Хэлдар.
      — Друг мой, в своем лесу ты невероятно отстал от жизни… нельзя же так! Явидел их выступления дважды, между прочим, приезжал специально для этого на ярмарки — да-да!!! Ну ничего, я обо всем тебе расскажу… невежа.
      Темнокожий Лиусс поклонился публике и сказал звучным, глубоким голосом:
      — Господин барон и вы, досточтимые гости! Сегодняшнее наше выступление мы посвящаем славному хозяину замка Черного Лиса, да не умалится его пышный хвост!.. — и он резко вскинул руки, словно разбрасывая что-то из горстей, и вдруг из кончиков его пальцев вырвались десять снопов маленьких фейерверков. Тут же Лиусс сложил ладони вместе, развел их, и под потолком, прямо над головами гостей заклубилась совсем настоящая грозовая туча размером с небольшой ковер, глухо прогремел гром, сверкнула молния; фокусник дунул на тучку и она разразилась настоящим дождем, однако капли, не долетая до пола, исчезали. Затем он очертил руками в воздухе полукружие — и на месте тучи заискрилась всеми своими семью цветами радуга. Барон Гэлвин улыбнулся: его покойная матушка очень любила рассказывать, что ее любимый сыночек появился на свет в бурную грозовую ночь, под раскаты грома и перестук дождевых капель. Лиусс поклонился, благодаря за аплодисменты, и объявил:
      — Рецина и ее стальные кружева!
      — О, это должен быть потрясающий номер. — снова зашептал Геран, — Рецина, по слухам, владеет любым оружием со всего обитаемого мира: она с острова Мизоан, а тамошние женщины одолеют конного рыцаря даже вязальной спицей. Смотри, смотри!
      — Слушай, отвяжись… дай поесть спокойно… Ничего себе!
      — А я что говорил!!!
      На сцену вышла высокая, смуглая женщина, одетая в короткие штаны, безрукавку змеиной кожи и легкие сандалии, на поясе, украшенном устрашающего вида клыками, висел длинный кинжал; ее ярко-синие волосы были заплетены в толстую недлинную косу, такого же цвета глаза окружала затейливая татуировка; подобные рисунки были и на кистях рук воительницы, и на лодыжках. Она остановилась в центре помоста, невозмутимо рассматривая публику. Вышедший следом Лиусс нес целую охапку настоящего боевого оружия, превосходно отточенного и отбалансированного. Он раздал его всем желающим (увы, на всех не хватило), подав хозяину замка редкостные в этих краях серпы смерти; когда-то один из таких серпов оставил длинный тонкий шрам на правой щеке барона, вставшего в свои неполные семнадцать лет под знамена Одайна в войне Безумного Солнца; молодой Гэлвин сумел тогда посчитаться с владельцем серпов, выпустив содержимое его смуглого живота на раскаленный песок пустыни… По условиям номера, зрители сами кидали Рецине оружие, без предупреждения — кто когда захочет. (Не все разом, разумеется).
      Пока зрители рассматривали оружие, проверяя его подлинность и боевую готовность, из-за кулис вышел рыжий тип с деревянным барабанчиком. Он уселся, скрестив ноги, на краю сцены и принялся выстукивать ритм — сперва тихо и невнятно, затем все громче и громче… та-там… та-та-там… та-там… та-та-там… Огромные люстры, щедро поливавшие зал светом белых восковых свечей, несколько поугасли, светильники, расставленные по окружности сцены, разом лизнули воздух красными языками пламени. Голоса в зале умолкли.
      Первым не выдержал какой-то цверг, запустивший в голову циркачке боевым топором, который она поймала без малейшего усилия, почти не двинувшись с места… Рецина стояла, гордо выпрямившись, держа массивную рукоять в вытянутых над головой руках; дав публике пару секунд полюбоваться сим зрелищем, она резко присела, подпрыгнула, и, выкрикнув наиболее непристойную версию боевого клича гномов, принялась вертеть тяжеленным топором словно тросточкой.
      Чуткое ухо эльфа уловило глухой стон воздуха, вспарываемого ятаганом — Рецина отбила его, перехватила в воздухе толстую, удобную только для орка рукоять, а отслуживший топор отшвырнула, вогнав лезвие чуть ли не на половину в деревянный пол сцены. Грубое орочье уханье — и широкое лезвие превратилось в порхающего мотылька, кружащегося вокруг смуглой красавицы. Выпад… и на руке циркачки повисла, обвившись на запястье, разбойничья цепь. Она раскрутила ее, так, что шипастые шары со свистом рассекали воздух; зрителям казалось, будто над ее головою парит блестящий зонтик.
      А затем почти одновременно в пол воткнулся ятаган, вокруг него, тускло зазвенев, обвилась цепь, а Рецина, взлетев в воздух, поймала глефу, отправленную в полег эльфийской рукою, приземлилась, перекувырнувшись через голову… и тут, нарушая ритм барабанной дроби, кто-то из гостей швырнул на сцену дротик, явно метя в сторону рыжего. Удар был отбит мастерски, быстро и точно; а барабанщик, подхватив один из обломков дротика, тут же изменил рисунок мелодии, дополнив глухие удары ладонью звонким постукиванием палочки. А глефа порхала в руках Рецины, взлетала и кружилась. Потом в руки циркачки словно сами собой прилетели серпы смерти и, встреченные гортанным криком-клекотом, заплясали, повинуясь ее мастерству. И, наконец, пришел черед меча — серпы поймали его, словно два когтя; в помощь ему заблистал выхваченный из-за пояса кинжал. Вместе, в руках неутомимой воительницы, они действительно ткали в воздухе стальные кружева, неуловимый, звенящий и убийственный узор. Последний выпад, свистящий — «ха-а-ах…» — выдох, и меч дрожит, воткнувшись в пол, и замирает барабанная дробь, и огненные языки светильников вновь взлетают над бронзовыми чашами, осыпая тысячами искр замершее на краю сцены смуглое тело… а зрители, восхищенные и наэлектризованные, орут от восторга и неистово рукоплещут…
      Пока гости барона Гэлвина приходили в себя и заливали возбуждение содержимым его винных погребов, Лиусс вместе с каким-то верзилой («это их силач, Орсон» — пояснил Геран) убрали со сцены оружие, вбили в пол несколько железных штырей для крепления растяжек и принялись устанавливать необычную трапецию: два высоких шеста, и на каждом поблескивают металлические скобы, с которых свисают серебристые веревки. Работа была закончена как раз тогда, когда зрители созрели для нового номера.
      Оставшийся на сцене Лиусс повел руками и расположенные перед сценой светильники сами по себе несколько поугасли, зато ярко полыхнули другие — на стене позади помоста.
      — Досточтимые гости, я с гордостью представляю вам «Паутину» — новый лучшийномер Криоллы. Вы будете первыми, кто увидит и оценит его.
      Как только фокусник покинул сцену, из-за кулис полилась негромкая, тягучая мелодия. Вскоре перед затаившими дыхание зрителями появилась девушка в костюме акробатки, словно облитая черным мерцанием; ткань обтягивала и голову Криоллы, полностью скрывая ее лицо. Под музыку, похожую на вечерние лесные шорохи, девушка принялась плести настоящую паутину, словно перепархивая с одного шеста на другой. Вскоре сеть была готова — серебристые концентрические круги, пересеченные прямыми линиями, гостеприимно светились в воздухе; в центре же застыло тело Криоллы — изящное и невесомое. В этот момент из-за кулис, с разных сторон появились еще два участника номера — двое мужчин, оба в костюмах, очень похожих на одеяния Вольных Лесных Стажей. Они приблизились к паутине и замерли, околдованные опасной красотой. А Криолла, изгибаясь и принимая немыслимо соблазнительные позы, начала спускаться вниз. Вот она ступила на пол и подошла к одному из них; он раскрыл ей свои объятия и она не уклонилась от них, и, увлекая его все ближе и ближе к паутине, обвила тело мужчины тонкой нитью и он замер, спутанный ее смертоносной любовью. Второй Лесной Страж предпринял попытку подчинить хозяйку паутины своей воле; он наступал на нее, пока она покорно не отдалась в его руки, но подчиняясь и уступая, она незаметно вела мужчину в свою сеть. Артисты не сказали ни слова, только блестели их глаза и тела ткали музыку танца, но Хэлдар отчетливо слышал бьющиеся в воздухе властный голос и нежный шепот…
      «Ты только моя!… О да, мой повелитель… Ты не смеешь!.. Никогда, о господин… Подчинись, забудь обо всем, кроме меня!… Я принадлежу тебе вся, навсегда… и поэтому… ты… принадлежишь… мне…» Тонкая нить падает на плечи возжелавшему хозяйку паутины, и все его попытки освободиться бесполезны — каждый отчаянный рывок лишь позволяет ей накинуть новую петлю на его тело. И вот наконец вторая жертва бессильно повисает в серебристом сплетении, запутавшись в собственных желаниях и нитях паутины, а госпожа паучиха поднимается наверх, где и застывает, распластавшись в зовущей, провоцирующей позе, — поджидать новых охотников за своей любовью.
      Завороженные волшебным зрелищем, зрители не сразу опомнились, но невнятные вначале хлопки переросли в поистине оглушительное одобрение. Артисты подошли к краю сцены, поклонились и Криолла сняла с головы капюшон. Хэлдар увидел миниатюрное, почти треугольное личико, раскосые желтые глаза и прямые черные волосы, подстриженные лесенкой; один из актеров оказался очень похож на Криоллу — только выше ростом и длинные волосы собраны в хвост, скрепленный несколькими золотыми кольцами.
      — Шонно, — протягивая ему руку, сказала зрителям Криолла и, повернувшись ко второму партнеру, засмеялась (было видно, что она очень радуется успеху) — и Лорка!
      У этого были огненно рыжие волосы, вьющиеся вокруг головы лоскутами лесного пожара, зеленые, как молодой крыжовник, глаза, задорный нос и большой рот, любящий смеяться и целовать. Артисты еще раз поклонились и скрылись за кулисами. Вскоре на сцене оказался небольшой трон, украшенный с нелепой, бьющей через край роскошью. Зрители, переговариваясь и опустошая тарелки и кубки, запоглядывали на кулисы, гадая, кто же сейчас появится. И вот па сцену вышел высокий, стройный юноша; обратив к публике свое слишком красивое для человека, бесстрастное лицо, он негромко объявил:
      — Его величество Хвергельмир Сокрушитель!
      В тот же миг артист невероятным образом преобразился: все в нем вроде бы осталось прежним, но походка, осанка, выражение лица, взгляд… Вместо стройного юноши на сцене оказался кряжистый, приземистый старик с хитрым, упрямым лицом и бегающими прищуренными глазками. Под хохот публики, в котором выделялись всхрюкивания цвергов, он величественно прошествовал к трону и уселся, предварительно скинув на пол невесть откуда взявшуюся дохлую крысу.
      — Э-э-э… тык-скыть, эта… ну, как эта… э-э-э… в общем, мое велицтво желает всем бла-ародным гостям процветать и зра… сва… вава… вать, — и он оглядел собравшихся с нескрываемым торжеством, весьма довольный своим красноречием.
      Казалось, что от дружного хохота вздрагивают каменные стены замка и покачиваются люстры, смеялись все, даже эльфы, настолько злой и точной была эта пародия на короля гномов. Велигоры от восторга молотили своими жезлами по столам, грозя превратить их в щепу, снежно-седой Альвиц утирал выступившие от смеха слезы; прикрывая лицо рукой, постанывал насмеявшийся до икоты Геран, но солонее всех пришлось цвергам — они уже не в состоянии были смеяться, только повизгивали и похрюкивали, держась за бока. А шут Лимпэнг-Танга все поддавал и поддавал: он потребовал пива и выхлебал поднесенную кружку (разумеется, воображаемую) с неописуемой жадностью, булькая и давясь; затем принялся радушно угощать невидимого посла невиданным лакомством — целым яйцом всмятку, и при этом все бубнил про себя, что авось этот посол не такой обжора, как предыдущий, оставит и ему чуток угоститься…
      Наконец, король гномов ушел за кулисы, волоча за собою дохлую крысу и объявив напоследок, что из нее выйдет недурной воротник на домашнюю мантию… Несмотря на все рукоплескания довольной публики, он так и не вышел на сцену.
      — Геран, кто это был? — наклонившись к соседу, спросил всерьез заинтересованный Хэлдар.
      — Это Арколь, их шут. Мог бы стать великим артистом, если бы обратил свой дар па что-нибудь более серьезное. Но он предпочитает смешить…
      — Но ведь он… эльф?
      — Полукровка, — дернув щекой, ответил Геран, — какая-то из наших высокородных дам развлеклась с человеком… ребенка, как водится, подбросила в приют Дочерей Добродетели… м-да…
      Пир продолжался своим чередом. Гости развлекались в свое удовольствие: желающие напиться — опрокидывали бокал за бокалом, заливая вином парадные одеяния; желающие накушаться про запас — опустошали тарелки и подносы, распуская пояса; жаждущие общения