Тысячу раз обдумывая возможность поездки в Советский Союз, Окаемов говорил себе: «Прикажут – поеду. Отказаться нельзя. Но лучше, если этой поездки не будет…»
После возвращения из Чехословакии Окаемов гостил на даче Барча. Тихими весенними днями они гуляли по чистенькому, точно подстриженному и причесанному лесу. По вечерам играли в шахматы. И все время Окаемов чувствовал, что Барч чего-то недоговаривает.
Расставляя шахматы, Барч задумчиво сказал:
– Все-таки самый серьезный наш противник – это русские. А мы действуем там удивительно бездарно. Бесполезное топтание на месте, провалы – противно думать об этом… – Барч замолчал.
Окаемов настороженно ждал – да, видимо, вот сейчас и прозвучит то самое: «Теперь – в Советский Союз».
Теплая ночь подступила к самой веранде. Мягкий зеленоватый свет настольной лампы отражался в полированной шахматной доске, густо заставленной фигурами. За стеклами веранды зияла чернота ночи, и только над самым горизонтом дрожало оранжевое зарево – там был большой город.
Партия только началась. Барч рассеянно смотрел на доску, ожидая хода Окаемова, который играл очень осторожно, подолгу обдумывая каждый ход. Обычно Барчу это нравилось, но сегодня ему хотелось поскорее окончить игру и приступить наконец к тому самому главному разговору, ради которого он позвал Окаемова в гости. А партия, точно назло, развертывалась лениво, неинтересно и грозила затянуться на несколько часов.
– У меня есть предложение, – откидываясь на спинку кресла, сказал Барч, – отложить нашу партию. Это ведь делают даже гроссмейстеры. Не так ли?
– Можно и отложить, – равнодушно отозвался Окаемов, продолжая смотреть на доску.
Барч встал:
– Давайте включим радио. Послушаем, что болтают ваши русские друзья.
В беспокойном шорохе пространства возникла русская речь. Говорила Москва. Окаемов пододвинулся к приемнику и стал слушать. Москва рассказывала об отъезде на целинные земли первой партии молодежи, о торжественных проводах ее на вокзале. Потом коротко выступила ивановская ткачиха, сообщившая о своем новаторском почине, давшем удивительное увеличение производительности труда. Затем говорилось о близком открытии Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, о завоевании советскими хоккеистами первенства мира, о премьере в театре оперетты. В сообщениях из-за границы был приведен отклик французской газеты по поводу достижений советских ученых в области атомной физики. Передача известий закончилась, начался концерт китайской музыки.
– Это пусть слушают русские. Выключите, – сказал Барч. – Ну что они там поведали миру?
– Обычная пропаганда, – ответил Окаемов, – у нас-де все хорошо.
– А вы считаете, что у них все плохо? – усмехнулся Барч.
– Нет, я этого не считаю. Они знают, чего хотят, и делают всё с завидным упорством.
– И они, Окаемов, – подхватил Барч, – величайшая опасность для всего мира цивилизации. Я как раз не одобряю тех наших газетчиков, которые уверяют нас, будто Советы – слабый противник. Гитлер тоже говорил, что Россия – колосс на глиняных ногах. Разве можно не считаться хотя бы с одним тем фактом, что они сделали атомную и водородную бомбы?
– Но, с другой стороны, обидно, когда их превозносят. Вот сейчас они привели утверждение французской газеты, что Советский Союз – самая могущественная атомная держава…
– Ну, французы! – Барч пренебрежительно махнул рукой. – Мы же с вами обязаны смотреть на вещи по-деловому. И мы видим два опасных для нас фактора. Москва теперь это не только Москва, но и Пекин, и Прага, и Варшава – треть человечества, черт побери! И у них есть атомная и водородная бомбы. И есть кое-что еще, о чем мы, к сожалению, почти ничего не знаем. Мы вообще о них очень мало и не весьма точно осведомлены. Вот еще год назад люди из нашего посольства в России пронюхали об институте какого-то профессора Вольского. Прошел целый год, а единственное, что мы смогли узнать, это название города, где находится институт. Все попытки узнать больше окончились скандальными провалами. Помните шум с высылкой из Москвы сотрудника нашего посольства? Парень сломал шею на этом деле. А все данные говорят, что профессор Вольский – объект огромной важности. Вчера приехал начальник нашего Центра. Орет, называет нас бездельниками, трусами. Видать, ему как следует досталось от начальства. Его ведь вызывали туда специально по этому поводу.
Они замолчали. Окаемов все уже понимал, но ждал.
– Не хотите ли вы, Окаемов, поближе познакомиться с этим профессором? – быстро спросил Барч, пристально смотря на собеседника. Окаемов отвечать не торопился. – Думается мне, что только вам это знакомство по силам. И разве вам не хочется рассчитаться с теми, кто причинил вам столько горя?… – Окаемов молчал. – По-человечески я отлично понимаю, что Россия для вас – тяжкое место. Но это необходимость, Окаемов! И я действительно не могу назвать никого, кроме вас, и быть уверенным в успехе. Я даю вам слово – вернетесь оттуда, и я добьюсь вашего перевода в главное управление. У меня есть связи, и я это сделаю.
– Я вовсе не собираюсь уходить с оперативной работы, – обиженно сказал Окаемов.
– Но и нельзя рисковать бесконечно. И конечно же эта операция – самая тяжелая, но зато ее успех даст вам такие преимущества перед всеми, что…
– Хорошо, – перебил его Окаемов, – я сделаю это. Только одна просьба – не торопите меня с подготовкой и прикажите аппарату считать мою операцию делом номер один.
– Безусловно! Все ваши просьбы будут выполняться. И давайте на сегодня с этим покончим. Продолжим партию?
– Я играть не хочу.
– Может, выпьем?
– Не хочется.
– В кровать?
– Я пойду погуляю в саду.
– Пойдемте вместе?
– Я хотел бы один. Извините…
Окаемов готовился к операции почти два месяца, удивляя всех тщательностью, с какой он предусматривал каждую мелочь. Начальник Центра ворчал по поводу медленной подготовки операции, но Барч свое обещание Окаемову выполнял неукоснительно, принимая на себя и ворчанье и насмешки начальника.
Наконец Окаемов сообщил, что он готов. В тот же день он рассказал о разработанном плане Барчу и начальнику Центра. Действительно, план оказался умным, хитрым и предусматривающим все, что можно предусмотреть. Окаемов ставил себе три цели: похищение данных о работе института Вольского, уничтожение института и самого Вольского. Но план был построен таким образом, что в случае непредвиденных осложнений Окаемов мог выбрать одну из этих целей и ею ограничиться.
Начальник похвалил план, подвергнув сомнению только два его пункта.
– Я что-то не понимаю… – сказал он. – Или я ослышался? Вы в начале операции появляетесь под своим настоящим именем?
– Да. И это тоже тактическая хитрость, – ответил Окаемов. – Во-первых, они такого шага не ждут. Открыв затем это обстоятельство, они примут это за ошибку неопытного разведчика и составят обо мне мнение, которое мне будет выгодно. Во-вторых, это дает мне надежное прикрытие на первые дни, пока я сориентируюсь, чтобы затем исчезнуть и появиться в совершенно новом и неожиданном для них виде.
– А вдруг женщина, к которой вы рассчитываете явиться, умерла или из этого города уехала? Или она возьмет и выдаст вас.
– Последнее исключается. Я ее хорошо знаю, и я приду к ней с таким ключом, который полностью откроет для меня ее сердце. Ну а если ее не окажется, тогда сразу вступит в действие вариант второй.
– Допустим. Дальше – так глубоко внутрь их страны наши самолеты еще не летали. Что будет, если самолет подвергнется нападению до того, как вы выброситесь?
– Я консультировался с авиационными специалистами. Они утверждают: если мы пойдем на максимальной высоте, нападение почти исключается.
– Почти?
Окаемов усмехнулся:
– Это «почти» присутствует во всех наших делах.
– Ну, хорошо… – Начальник Центра пристально посмотрел на Окаемова. – День вылета определен?
– В ночь на ближайшее воскресенье, – сухо ответил Окаемов.
– Мы приедем на аэродром проводить вас.
– Не надо. Я не люблю проводов.
Возникла неловкая пауза. Окаемов встал:
– Я могу идти?
– Если у вас нет к нам вопросов. – Начальник Центра тоже встал. – Разрешите пожать вам руку и пожелать удачи. Все мы будем думать о вас каждую минуту. И мы достойно отблагодарим вас.
– Я об этом не думаю, – сердито сказал Окаемов и повернулся к Барчу. – С вами мы еще увидимся?
– Непременно…
Окаемов вышел. Начальник Центра вернулся за стол:
– Да, Барч, хочется верить, что он справится.
– Во всяком случае, он предусмотрел все.
– Кроме одного, Барч. – Начальник усмехнулся. – Того обстоятельства, что советская контрразведка похожа на иранскую, как лев на лягушку.
– Неверно. Именно, учитывая это, он потребовал себе права в случае осложнений избрать одну из задач.
– А вот мне это как раз и не нравится. – Начальник Центра ребром ладони ударил по столу. – Нужно, чтобы сделано было всё. Всё! Понимаете?
– Если будет хоть малейшая возможность, он сделает всё. Я знаю его не первый год. Такие, как он, на дороге не валяются. Кстати сказать, нам надо продумать способ его возвращения оттуда.
Начальник Центра задумался:
– Не будем торопиться с этим. Пока он еще даже не отбыл туда. Я вижу, Барч, вы влюблены в него, как в свое детище, а я смею вас уверить, что среди сброда перемещенных русских таких, как он, можно найти десятки. Мы попросту плохо ищем. Думать о его возвращении стоит только в том случае, если он получит чертежи. Если получит, делайте всё, чтобы он вернулся, и не ожидая моих распоряжений. Если же не получит… – Начальник засмеялся. – Он уже отработанный пар. Его фотографии небось уже имеются во многих контрразведках.
В субботу, в двадцать три часа пятнадцать минут, с аэродрома где-то в Европе поднялся и исчез в черном небе тот самый самолет, о котором речь шла раньше. Остается только уточнить, что человек, прыгнувший в люк, был Григорий Окаемов.
Глава вторая
1
Майор Потапов хотел в субботу вернуться домой пораньше, чтобы вместе с женой ехать на дачу. Обещал ей прийти в четверть седьмого, а пришел в девять. На столе он нашел записку:
«Коля! Я не была бы твоей женой, если бы поверила, что ты придешь вовремя. Уехала одна. Звонил Гончаров, сказал, что удочки он захватит. Неужели опять рыбалка? Боюсь, что скоро наш Витька перестанет тебя узнавать.
Жду. Лена».
На дачу Потапов приехал в десять. На ночном столике лежала новая записка:
«Я у Валежниковых. Заболела Ольга Ивановна, кормлю ее ребят. Обед и ужин в кухне. Все остальное на веранде. Приду в одиннадцать. Гончаров тебя ждет, а я уже не жду.
Лена».
Витька уже спал, раскинувшись поперек кровати. Потапов уложил его на подушку – мальчишка недовольно поворчал, но не проснулся.
«К черту рыбалку!» – решил Потапов и прошел на веранду. В качалке лежал сверток с провиантом для рыбалки и коробка с крючками. Под шпагат, которым был перехвачен сверток, засунута еще одна записка:
«Обязательно возьми ватник, под утро у озера будет холодно. Отдыхай получше. Не забудь, что завтра воскресенье и к нам приедут мои предки, которые не видели тебя с прошлого века. Я не сержусь. Целую.
Лена».
«Да, рыбалку, пожалуй, надо отменить», – уже не так твердо, как минуту назад, подумал Потапов и пошел в кухню ужинать.
В открытое кухонное окно доносился смех и отрывистые восклицания: «пас», «беру», «хожу…» Каждую субботу на веранде соседней дачи резались в карты. Как только не надоест им это занятие! По шоссе пронеслась машина; от ее фар в гуще сада метнулись быстрые тени. Где-то далеко-далеко протяжно крикнул паровоз, и донесся, быстро стихнув, мерный рокот прошедшего поезда.
Потапов задумался… Сегодняшний разговор с полковником Астанговым настолько встревожил его, что, возвратясь от полковника в свой кабинет, он забыл обо всем на свете и об обещании жене быть дома пораньше. Почти два часа он мерил шагами кабинет. Полковник говорил с ним в своей обычной манере – резко и насмешливо. «Иные чекисты, – говорил он, – хотели бы уподобиться рыбакам, которые к удилищу прикрепляют звоночек, возлагая таким образом на рыбу обязанность будить их, если они вздремнут. Вы, Потапов, рыболовецкое дело знаете лучше меня, но я убежден, что рыбу надо искать. Нужно искать и изучать заводи, которые рыба любит. И тогда можно обойтись без звоночков…»
Этот неприятный разговор начался с того, что полковник Астангов спросил: «Как дела? Что нового?», а Потапов ответил: «Ничего. Полное затишье». Полковник, прищурясь, посмотрел на Потапова и попросил присесть. Потапов понял – сейчас будет нагоняй. Нет, нет, полковник голоса не повысит и прямых жестких слов не скажет, но легче от этого не будет…
Так и было. Полковник рассказал притчу о попе, к которому люди перестали ходить на исповедь, и на этом основании поп решил, что в его пастве больше нет грешников, и сообщил по начальству, что отныне его приход следует именовать раем. Начальство послало ревизию, но пока ревизоры ехали, попа-оптимиста убили разбойники.
– Вы понимаете меня, Потапов? – спросил полковник, продолжая насмешливо щуриться. – Это к вопросу о вашем «полном затишье»…
Весь их разговор сводился к тому, что бдительность для чекистов не оборона, а нападение.
– На-па-де-ни-е! – раздельно произнес полковник и пристукнул по столу ладонью…
Задумавшись, Потапов не замечал, что его друг, старший лейтенант Павел Гончаров, уже давно стоит перед окном кухни. Увидев его, Потапов непроизвольно отшатнулся.
– Нервы, товарищ майор! – смеялся Гончаров. – И сдается мне, что разговор с полковником Астанговым не доставил вам большого удовольствия…
– А ну тебя… шастаешь по саду, как привидение.
– Да у вас все двери настежь, можно всю дачу унести. Ну как, идем?
– Я, пожалуй, не пойду.
– Да ты что – всерьез? Как же можно? Братишка целый день ловил для нас живцов и теперь их на помойку?
– Кого это на помойку? – из-за спины Гончарова неожиданно выглянула жена Потапова.
– Елена Романовна, – обратился к ней Гончаров, – это не вы, случаем, поломали нашу рыбалку?
– Я? И не думала. Я все собрала… Коля, что это с тобой? Ты не заболел?
– Здоров, как всегда.
– Тогда слушайся начальства. На веранде сверток с провиантом. Бери ватник и марш на озеро. Завтра ты мне нужен на весь день, приедут родичи. А сегодня ты все равно до рассвета проспоришь с Гончаровым. Так спорьте лучше не в табачном дыму, а на лоне природы. Словом, марш, и никаких разговоров!..
Друзья шли к озеру молодым сосновым леском, наполненным пряным ароматом хвои. Кругом была разлита такая покойная тишина, что ее не хотелось нарушать разговором.
Над уснувшим озером курился туман. В его белом молоке полоскала свои тонкие ветви склонившаяся над озером ива. Вода вкрадчиво хлюпала под корягой; казалось, там осторожно пошевеливалась огромная рыбина.
– Сперва кружки поставим, – тихо сказал Гончаров и вытряхнул из рюкзака целую кучу деревянных дисков.
Они пошли вдоль берега. Потапов нес кружки и ведро с живцами. Пройдя шагов десять, Гончаров брал новый кружок, крепил на крючок живца и исчезал в кустах. Потом они шли дальше. Поставив последний кружок, они вернулись обратно.
– Девятнадцать штук заброшено, не забыть бы, – сказал Гончаров и снова исчез в кустах.
Вскоре он появился с ворохом сучьев и начал ладить костер. Все он делал быстро, умело и с удовольствием. Когда костер разгорелся и его веселое пламя оранжевым бликом расплылось по озеру, Гончаров лег навзничь, подложив под голову сцепленные руки.
– И чего я пошел в чекисты – сам не понимаю, – улыбаясь черному небу в звездах, сказал он. – До двенадцати лет знаешь о чем мечтал? – Он посмотрел на сидевшего перед костром Потапова. – В кино раз увидел, как сибирские охотники белку промышляют, и прямо заболел. Каждый день матери твердил, что в Сибирь уеду. Потом решил: десятилетку кончу и уеду. Потом решил: институт кончу и уеду. Может, я и на педагогический пошел, думая, что учителя нужны и в Сибири. И вдруг вызывают в райком партии… и – здравствуйте, пожалуйста! – мы мобилизуем вас в органы безопасности. И все мои мечты о сибирской белке полетели в преисподнюю. Вот только на рыбалке душой и отдыхаю… – Гончаров притворно вздохнул.
Потапов молчал. Он продолжал думать о разговоре с полковником Астанговым, и то, что говорил Гончаров, его раздражало. «Сказал бы ты о своей мечте полковнику, – подумал Потапов, – он выдал бы тебе притчу о белочках».
Гончаров, точно подслушав его мысли, спросил:
– Полковник ругался?
– Он никогда не ругается… – неохотно ответил Потапов.
– Знаю. Лучше б уж ругался.
Потапов разговора не продолжал. Гончаров понял, что он о делах говорить не хочет, и больше ни о чем не спрашивал.
Костер догорел, уголья подернулись серой пленкой, и сразу чувствительной стала холодная сырость, которая ползла с озера на берег. Потапов расстелил ватник, и они легли на него, тесно прижавшись друг к другу. Поверх накрылись плащом Гончарова. И тотчас усталость от прожитого дня точно придавила их к земле. Они уснули.
2
Готовясь к операции, Окаемов совершил четырнадцать ночных прыжков с парашютом. Его сбрасывали над лесными массивами. Приземление происходило довольно просто, и Окаемов на чем свет стоит ругал тех, кто насадил эти ровненькие, подстриженные леса, так не похожие на те лесные бурливые океаны, где предстояло ему снизиться там, в Советском Союзе.
…Парашют раскрылся мгновенно. Окаемова тряхнуло и во всю длину строп мотнуло воздушным потоком от самолета. Гул моторов быстро затих, и Окаемов погрузился в глухую темень и тишину. Он посмотрел вниз – глубоко-глубоко, словно на дне темноты, он увидел медленно передвигающуюся цепочку огоньков. «Сбросили точно, – отметил Окаемов. – Железная дорога должна быть именно там»… Далеко виднелось бледное зарево над каким-то большим городом. Окаемов знал – над каким, – именно этот город и был его целью.
Но сейчас он думал о том, что внизу под ним на десятки километров раскинулось косматое море дикого леса, именуемого «Черный бор» – это вам не подстриженный немецкий лесок. Окаемов проверил, крепко ли держатся очки, которые должны предохранить глаза от сучьев. И в это мгновение над самой его головой пронеслись черные тени, его обдало горячим воздухом, замотало, закружило, оглушило ревом и свистом. Окаемов в ужасе съежился, не понимая, что произошло. Напряженный рев через секунду стих и превратился в характерный звук летящих реактивных самолетов. Окаемов все понял и облегченно вздохнул: «Хорошо, что я успел выпрыгнуть». О судьбе своего летчика он даже не подумал.
Снова Окаемова со всех сторон обступила глухая тишина…
Прежде чем увидеть Черный бор, Окаемов его услышал – снизу быстро надвигался ровный шум. Рядом мелькнула, взлетая вверх, острая башня высоченной ели, и тотчас ноги Окаемова погрузились в упругую массу ветвей. Треск ломающихся сучьев. Удар о крепкий сук отбросил Окаемова в сторону, но в это время купол парашюта лег на кроны деревьев – падение замедлилось и прекратилось. Окаемов повис на стропах. Увидев поблизости ствол дерева, он раскачался и ухватился за него. Взобравшись на крепкий сук, Окаемов обрезал стропы и стащил парашют с ветвей. Потом по стволу дерева он осторожно спустился на землю. Прислушался – лес гудел ровно, спокойно, ни одного опасного звука.
И вот Окаемов сделал первый шаг по земле, которую он предал. И земля точно разверзлась под ним. Он кубарем скатился в глубокую яму и на ее дне ударился головой о камень. Окаемов злобно выругался. Хотел опереться на руку – из-под ладони с писком рванулась шершавая жаба. Окаемов вскочил на ноги и брезгливо вытер руку парашютом. «Спокойно, спокойно, – сказал он себе. – Пригодится нам и эта яма». Он затоптал ногами парашют, присыпал его землей и вынул карту, осветив ее тоненьким лучиком электрического фонарика. «Я примерно здесь», – лучик фонарика, точно игла указки, остановился в центре курчаво-зеленого пятна на карте. «Город с профессором Вольским отсюда – прямо на юг», – лучик света уперся в то место на карте, где неподалеку от излучины морского залива был нарисован большой черный кружок. «Но мы пойдем прямо на север, вот сюда, – лучик подполз туда, где Черный бор сужался и где под острым углом пересекались шоссе и железная дорога. – Место идеальное: близко и шоссе и железная дорога. Тут мы спрячем снаряжение и затем исчезнем. Вперед!..»
Окаемов энергично выбрался из ямы. Вынув из кармана плоский металлический флакон, он сел на землю и жидкостью из флакона смочил подметки сапог. Потом еще раз сверился по компасу и зашагал в густую темень леса.
Он шел, выставив вперед руку, чтобы не наткнуться на деревья. Сперва он довольно часто останавливался и напряженно прислушивался, но мирный шум леса все более успокаивал его, и он останавливался реже и реже. Пройдя километров пять, он попал в полосу дикого бурелома. Деревья, падая, валились друг на друга и теперь лежали вкривь и вкось. Окаемов то и дело натыкался на глыбы земли, вывернутые корневищами сваленных великанов. Ему приходилось то перелезать через полусгнившие, скользкие стволы, то проползать под ними, прижимаясь к мокрой земле, задыхаясь от затхлого воздуха. Спина у него взмокла, соленый пот тек по лицу и щипал глаза. «Вперед! Вперед! Все идет прекрасно».
У самого лица Окаемова метнулось что-то белое и теплое. Он ничком упал на землю и, точно краб – боком, боком, – отполз в сторону и замер. Сердце билось частыми, судорожными толчками. Озноб страха мгновенно высушил пот. Но то неизвестное прошуршало в ветвях, затихло и вдруг закричало почти человеческим голосом: «Гу-гу-у-у-у!» Окаемов тихо засмеялся – сова, черт бы ее побрал! Он встал и пошел дальше.
Когда в вершинах деревьев чуть проглянул рассвет, Окаемов пришел в намеченное место. На маленькой полянке с надежной приметой – трехствольная ель – он быстро зарыл в землю свое имущество, оставив себе только потрепанный портфель со сменой белья и папкой, набитой чистой бумагой. Последний раз он внимательно рассмотрел карту и затем сжег ее. Лопату и компас он бросил в наполненную водой яму. У этой же ямы он умылся, привел в порядок одежду и быстро зашагал к железной дороге.
Ранним утром со стороны, противоположной лесу, в поселок при станции Лесной вошел рослый человек в сером костюме. Весело помахивая портфелем и насвистывая задорную мелодию, он направился на базар, где уже толпился народ.
На длинные дощатые столы рынка точно радуга легла: ярко-зеленый лук, красные помидоры, оранжевая морковь, желтая репа, синие баклажаны. Пахло свежим сеном и парным молоком. Вдоль столов сновали домохозяйки с непроницаемыми лицами.
Окаемов прямо из горлача выпил молока и закусил теплым ржаным хлебом. Отойдя в сторонку, он присел на бревно и задумался. Появление истребителей, погнавшихся за самолетом, нарушало стройность задуманного плана. Это означало, что его высадка уже раскрыта и с минуты на минуту здесь начнут поиски. Нельзя было и думать о возможности воспользоваться железной дорогой. Сейчас нужно любым способом выбираться отсюда и уходить в любом направлении и как можно дальше, а уже оттуда пробираться в город.
Окаемов вышел с базара на улицу, надеясь подсесть на какую-нибудь попутную машину. Попутной машиной ему была любая – лишь бы она направлялась подальше отсюда.
К базару на мотоцикле подкатил парень в запыленной добела лыжной куртке. Оставив мотоцикл, парень подбежал к базарным столам, одним махом выпил кружку молока и вернулся к машине.
– Куда едем? – приветливо спросил у него Окаемов.
– В Островск. А что?
– Может, подвезешь? Не обижу.
– Меня и черт не обидит! – Парень засмеялся, завел мотоцикл и крикнул: – Садись! Да держись крепче… – Окаемов быстро уселся на заднее место. – Хошь – за скобу держись, хошь – за меня!
Мотоцикл рванулся с места и, подняв клубы пыли, исчез за поворотом улицы. Окаемов представил себе выученную на память карту местности. «Островск… Островск… – трясясь на жестком сиденье, припоминал он. – Так. Это на северо-запад. Километров пятьдесят. Прекрасно…»
Парень гнал машину на предельной скорости, не думая о своем пассажире, подскакивавшем на каждой ямке.
– Куда так торопишься? – взмолился Окаемов.
– На свадьбу! Дружок мой в Островске женится. Тоже тракторист, – не оборачиваясь, прокричал парень.
Стремительно пролетали мимо кусты, столбы, каруселила всем горизонтом земля, ветер бил в лицо, вызывая в глазах слезы… «Хорошо бы на этом мотоцикле добраться и до города», – подумал Окаемов, и мысль его заработала в этом направлении. Спросить у парня – не довезет ли он до города? Нет, куда там, свадьба дружка ему явно дороже любых денег. Окаемов выглянул из-за плеча парня и увидел, что впереди дорога исчезала в лесном массиве. Мгновенно пришло решение захватить мотоцикл. И хотя в это решение входило убийство парня, об этом Окаемов думал меньше всего. Это подразумевалось само собой – оставлять живого свидетеля нельзя. Окаемов думал о другом: хватит ли в мотоцикле бензина, чтобы добраться до города? И затем – как поступить с мотоциклом?
– Далеко ты от дома едешь! – прокричал Окаемов в ухо парню. – А как бензина не хватит?
– А шоферы на что? – смеясь, отозвался парень.
Они въехали в лес, и сразу парню пришлось убавить скорость. Развороченная еще с весны лесная дорога была вся в ямах. Стук мотора отдавался в лесу трескучим эхом. У маленького разбитого мостика парень остановил мотоцикл:
– Слезай. Мост форсируем пёхом.
Окаемов слез и осмотрелся – кругом ни души. Парень взялся за руль и покатил машину через мост. Шедший чуть позади, Окаемов быстро вынул пистолет и выстрелил в голову парня. Пистолет был с глушителем – выстрел прозвучал не громче хлопка в ладоши.
Окаемов подхватил падающего парня, стащил его с дороги и запихнул под мост…
В Островск Окаемов не заехал. Не доезжая до него километра три, он прямо по полям перебрался на другую дорогу, которая пролегала в сторону нужного ему города. Эта дорога была получше, и он дал максимальную скорость.
В середине дня Окаемов въехал в город. На окраине, где трамвай делал круг, он остановился возле почтового отделения, прислонил мотоцикл к стене и зашел в помещение. Несколько минут потолкавшись там, он вышел и, точно забыв, что у него был мотоцикл, перешел через улицу и сел в трамвай, направляющийся в центр города.
3
В ранний утренний час дежурный по управлению, ожидая смены, сидел в кресле, упершись руками в край стола, глаза его были закрыты, но мозг отмечал каждый звук, долетавший из открытого окна. Дежурный услышал ритмический шорох метлы по асфальту. «Дворники уже вышли на работу, – подумал он, – скоро смена».
Зазвонил один из телефонов. Дежурный безошибочно схватил нужную трубку.
– Дежурный по управлению слушает!.. Так-так… Минуточку… – Он подвинул лист бумаги, зажал плечом трубку телефона и начал записывать. – Так… так… – В это время зазвонил другой телефон. Дежурный схватил вторую трубку: – Минуточку… – Он торопливо закончил разговор по первому телефону. – Дежурный слушает! Так… так… Все ясно. Поздравляю… Хорошо. Ясно. Спасибо! – Дежурный снял трубку третьего телефона: – Дайте квартиру полковника Астангова… Товарищ полковник, докладывает дежурный по управлению. Только что звонили из района Лесной. Вернувшийся из ночного колхозник сообщил, что примерно в два часа ночи над Черным бором кружился самолет, который затем улетел в западном направлении. И одновременно позвонили из авиации – в семидесяти километрах от Черного бора сбит самолет неизвестной принадлежности. Идет выяснение. По всем данным, с этого самолета был сброшен… Слушаю вас… Так-так-так… – Дежурный снова записывал. – Все ясно. Действую… – Настала очередь четвертого аппарата: – Гараж?… Говорит дежурный. Срочно машину полковника Астангова к нему на квартиру. Дежурную машину на дачу за Потаповым и Гончаровым. На одной ноге!.. Алло! Коммутатор? Заснули?… Следите за соединением! Экспедицию!.. Экспедиция?… Говорит дежурный. Посыльного – ко мне, и приготовьте ему мотоцикл. Быстро!
Оставив на минуту телефоны в покое, дежурный написал записку и вложил ее в конверт. Вошел посыльный.
– Вот это – майору Потапову. Лично. В собственные руки. Знаете его дачу?
– Знаю… не впервой.
– Полковник Астангов предполагает, что Потапов и Гончаров на рыбалке. Озеро знаете?
– Знаю.
– Найдете, в случае чего, там. Быстро!..
Потапов и Гончаров с удочками в руках сидели на берегу уютного заливчика, затемненного густой ивой. Перед ними недвижно лежало тихое, порозовевшее от зари озеро.
– Сейчас самый клев, – шепотом сказал Потапов, поеживаясь от утреннего холодка.
Гончаров засмеялся:
– Слышал об этом не раз, убедиться никак не могу. Вся надежда на кружки!
– Не знаю, как бы ты повел себя с белками в Сибири, но к рыбе твой характер не приспособлен. Рыба не терпит неврастеников. Ну что ты поминутно вытаскиваешь удочку?
– Червя проверяю – вдруг сожрали?
– Закинь и замри.
– Есть замереть, товарищ майор.
Минут десять они молча созерцали свои поплавки, но те были неподвижны, как забитые в стену гвозди.
В прозрачной тишине утра послышался приближающийся стрекот мотоцикла. Гончаров прислушался и подмигнул Потапову:
– Пари на месячную зарплату – это за нами.
– Неужто за одно лето нас третий раз с озера снимут? – Потапов положил удочку и поднялся на взгорок.
Мотоцикл вылетел из соснового перелеска и, замедлив ход, катился вдоль озера. Завидев Потапова, мотоциклист прибавил скорости и вихрем домчал к заливчику. Потапов прочитал записку дежурного:
– Сматывай удочки, Павел. Надо ехать в город.
– Машина ждет вас на даче. – Посыльный козырнул, вскочил на седло, круто развернулся и вскоре исчез в сосняке.
С каждой минутой непроизвольно ускоряя шаг, майор Потапов и старший лейтенант Гончаров молча шли к даче, забыв, что, на радость ребятам, они оставили в озере девятнадцать запущенных кружков.
