— Как так? — пролепетал он.
Куприян поднял голову.
— Врут, собаки, — мрачно и медленно проговорил он, я им не батька дался… руки коротки.
Гунявый покачал головой.
— Ну, брат, у мира руки длинные, а ты лучше послушай, что я тебе скажу: перевали в тот уезд. Будя тут, пошалили, и будет. А то неравно…
Куприян рассердился.
— Что неравно? Не им, сиволапым, на меня руки наложить. Коли ежели что, я им такого огонька подпущу, что ну!..
Мозявый испуганно перекрестился.
— Известно, — поддержал, приободрившись, Васька, — ишь расхрабрились, лапотники! У нас это живо…
— Молчи, шалый, — презрительно оборвал Гунявый. — Ты, Купря, как знаешь, а мой совет: уходи от греха… неравно… — продолжал он.
Куприян махнул рукой.
— Там видно будет, сказал он. — Водки, дядя, хочешь? — спросил он у Мозявого.
Мозявый стыдливо усмехнулся, осклабляя желтые корешки зубов.
— Пей, — сказал Куприян, — и я выпью… Гуляю, дядя!
Они выпили. Мозявый положил шапку под мышку, осторожно стал колупать корявыми пальцами сухую рыбу, а Куприян выпил еще стаканчик и захмелел. Ему хотелось пить, чтобы забыть Матрену и утишить чувство ревности и стыда, которое не давало ему покоя.
— А нет ли, дедушка, водки еще? — спросил он.
— Будет тебе, усмехнулся Гунявый.
— Гулять хочу… дай водки…
— Нету водки, и послать некого — все ребята разбежались.
Куприян помолчал, свесив голову.
— Ну, нет так нет… Васька, идем за водкой…
Мозявый захихикал.
— Право, пойдем, — настаивал Куприян, — вот и дядя пойдет… Пойдешь, дядя?
Мозявый переступал с ноги на ногу.
— Я что ж.
— Ну и ладно… Пойдем, Васька…
Васька подумал, что если не пойти, то, чего доброго, Куприян спьяна натворит и не таких глупостей, а если пойти, то можно будет потом и уговорить его удрать из села. К тому же Васька, узнав, что облава и начальство ушли, перестал трусить, и к нему вернулось все его нахальство.
— Что ж, пойдем, — осклабился он Федор Гунявый покачал головой, но ничего не сказал.
XIII
Около винной лавки сидело человек пять мужиков, стариков, не годившихся в облаву. С ними был и Егор Шибаев, который постоянно теперь торчал у «монопольки». Дома ему не сиделось, на Матрену он не мог смотреть без злобы и сожаления о своих мечтах, а вид маленького Федьки приводил его в бешенство. Поэтому он каждый день за всякий пустяк бил жену, а потом уходил и напивался пьян.
К облаве он не примкнул, потому что боялся, как бы мужики не стали смеяться над ним, что он, мол, пошел жениного хахаля ловить.
Теперь он, уже достаточно выпивши, рассказывал старикам про Питер.
— Неужели и царя видал? — спрашивал его лысенький скорняк Битюгов, очень любопытный и разговорчивый человек.
— Вот как тебя, милый человек! — с пьяной важностью отвечал Егор Шибаев и только что хотел что-то рассказать, как к лавке подошли Куприян, Мозявый и Васька.
Куприян не знал Егора, Шибаев не знал Куприяна, так что они не обратили друг на друга никакого внимания.
Зато Васька и Мозявый опешили.
«Ишь ты, — подумал Васька, — кажись, влопались».
Мозявый струсил, стал моргать глазами и испуганно оглядываться.
Мужики же нисколько не удивились, увидав Куприяна: они так и думали, что он совсем не там, где его ловит начальство. Но никто из них не сказал ни слова.
— Старичкам почтение, — весело сказал Васька. Мужики степенно подняли шапки.
— Водочкой балуетесь? — продолжал Васька, соображая, что не надо им давать времени сказать что-либо Егору.
— Сам, чай, видишь, — неприветливо ответил Егор Шибаев. — Так вот, братцы мои, когда стояли мы на карауле во дворце…
— В самом дворце? — изумился Битюгов и от восхищения потер ладонью свою лысину, вспотевшую от выпитой водки.
— В самом, — важно подтвердил Егор Шибаев.
Мозявый дернул Куприяна за рукав.
— Купря, а Купря…
— Чего тебе?
— Пойдем…
Мозявый помялся.
— Егор тут, — пробормотал он, трусливо моргая глазками.
Куприян побледнел, а потом густо покраснел и впился глазами в Егора. Губы у него задрожали. Сначала он чуть было не бросился на Шибаева и уже сжал кулак, но потом сдержался, криво усмехнулся и, переваливаясь, подошел к Егору.
— Здравствуйте, — насмешливо сказал он, — любопытно послушать про дворец. Васька почесал затылок. «Ну, будет каша!» — подумал он. Мозявый совсем струсил и собрался дать тягу.
— Садись слушай, коли не шутишь, — важно ответил Куприяну Шибаев.
Куприяна всего передергивало. Он покусывал усы и быстро поглядывал по сторонам…
— Чего шутить, — сказал он, садясь так близко к Егору, что тот должен был подвинуться, — мы шутить не умеем, это ваше дело шутить, солдатское…
Егор Шибаев недсумело посмотрел на Куприяна…
— Чего городишь? — строго спросил он.
— Да я так, — поглядывая по сторонам, сквозь зубы ответил Куприян, говорю, вы, солдаты-то, шутники, а мы серые мужики…
— Да ты пьян, что ль? — нахмурившись, заметил Егор Шибаев.
— Коли и пьян, так не на твои деньги, солдат! — грубо ответил Куприян.
Егор Шибаев посмотрел на всех, и по их лицам заметил, что дело неспроста. Он внимательнее пригляделся к Куприяну и вспомнил его лицо, хотя и не видел его много лет.
Он побагровел, и глаза у него сделались круглые.
— Ты… чего лезешь? — пробормотал он, сжав свои огромные кулаки.
Куприян быстро исподлобья посмотрел на него.
— А того… — задорно ответил он.
Егор Шибаев помолчал, все более багровея.
— Ну, миленькие, оставь… чего тут, — вмешался Битюгов, в смущении потирая лысину.
Васька, с своей стороны, оттер плечами Куприяна.
— Ну, ты, солдат, не сердись… лопнешь, — нахально заметил он Егору.
Егор взглянул на него угрюмыми глазами, одним толчком отшвырнул его в сторону и с поднятыми кулаками бросился на Куприяна.
— Стой… стойте, дьяволы! — закричали мужики.
Куприян увернулся от удара и вдруг, коротко, но страшно сильно размахнувшись, ударил Егора по лицу кулаком.
— Эх! — злобно крякнул Васька.
Егор Шибаев залился кровью, хлынувшей у него из носу, споткнулся и сел на землю, ударившись плечами о стену.
— Не лезь! — коротко выговорил Куприян. Он стоял, широко расставив ноги и тяжело дыша, и злобно смотрел на Егора. Егор поднялся, шатаясь.
— Ну, постой… — пробормотал он, утирая пальцами льющуюся из носу кровь.
— Ведь говорил — не лезь, солдат! — ехидствовал Васька со стороны.
Егор сжал кулаки, но не двинулся с места.
— Пойдем, Купря, вишь, он ошалел с твоего угощения… пойдем! приставал Васька.
— Ну, ты тоже, Чалка, смотри! — пробормотал Битюгов.
— Чего смотреть? — злорадно переспросил Васька. — Что вас семеро, а нас двое… ерои! Это, видно, не во дворце стоять…
Егор Шибаев порывисто двинулся к нему, но Куприян быстро загородил ему дорогу. С минуту они бешено смотрели друг на друга, потом Егор отодвинулся, грозя кулаком.
— Я тебя, разбойник, научу… ты у меня… подожди.
— Что?
— Братцы, — тонким голосом обратился Егор к мужикам, — что ж вы стоите… а ну-ка его?..
Мужики мялись.
— Дубьем бы их, — пробормотал Битюгов.
— Молчи, старый хрыч, — заметил Васька, — а то мы за это дубье-то сосновыми щепочками твои сараи подпалим…
— Конокрад проклятый!..
— Что ж вы, братцы! — жалобно воскликнул Егор.
Мужики угрюмо молчали.
— Пойдем, Купря, — издевался Васька, — больше от них ничего не будет… одному нос расквасил и довольно — все удовлетворились. Пойдем!
Куприян усмехнулся.
— Пойдем, — согласился он, не спуская глаз с Егора.
Они пошли.
— Вот ужо будет вам, разбойники! — крикнул им вслед Битюгов.
— А вам уж и было! — смеялся Васька.
Егор Шибаев погрозил им кулаком.
— Нос-то утри, солдат! — крикнул ему Васька.
Они опять вернулись к Гунявому.
— Наделали делов! — сказал Васька, встряхивая волосами.
Гунявый хмуро их выслушал, заложив руки за поясок.
— Так, — сказал он, — вишь, что грех с человеком делает!.. Эх!.. Были люди, а теперь на…
Куприян смутился.
— Что уж тут…
Гунявый молчал.
— Вот что, теперь у меня вам оставаться нельзя.
— То-то и есть, — сокрушенно вздохнул Васька.
— Щей похлебайте, да и айда в лес! А то к вечеру вся облава сюда нагрянет. Нажили беду…
— И черт его дернул связаться! — укоризненно проговорил Васька. Они вошли в избу.
— Анютка тут толчется, с девчонкой моей, — сообщил Куприяну Гунявый.
Девочка в красном платке была в избе. Увидев Куприяна, она подбежала к нему.
— Дяденька Куприян, а и что я тебе скажу… — звонко заговорила она.
— А что? — обрадовался Куприян и покраснел.
Девочка поднялась на цыпочки и громко сказала ему на ухо:
— Тетенька Матрена велела прийтить, беспременно велела прийтить.
— Когда? — неровным голосом спросил Куприян.
— Завтра по вечеру… на огород… Беспременно велела прийтить.
— Ладно, приду…
Беспременно, — повторила девчонка, — а теперь я пойду… Иди.
— Пойду, — и Анютка заскакала из избы на одной ножке, а за ней с криком погналась вся детвора Гунявого.
Гунявый достал из печки миску щей и ложки.
— Ешьте да идите с Богом, — сказал он.
XIV
Когда Куприян и Васька вышли, уже смеркалось.
Облава еще не воротилась, и на улице было пустынно и темно.
На повороте в соседний проулок Куприян и Васька налетели на какое-то большое и мягкое тело, лежавшее поперек дороги. Васька едва не упал и схватился за забор.
— А, черт! — выругался он.
Потом, приглядевшись при слабом свете сумерек, ухмыльнулся и сказал:
— Ишь, надрызгался!
Куприян остановился.
— Кто?
— Фома, — весело скаля зубы, объявил Васька и зачем-то принялся тормошить пьяного.
— Брось, — сказал Куприян.
Пьяный захрипел и забормотал.
— Мы с ним кумовья, — весело пояснил Васька и, схватив пьяного за плечо, крикнул: — Кум, черт, вставай! Шапку потерял!..
Пьяный заворочался.
— Вре… — пробормотал он.
— Смешной мужик, — замотал головой Васька. — Пра, потерял… вставай!
Пьяный помолчал, соображая.
— И то… встану, — прохрипел он.
Фома поднялся на руки, потом встал на колени, покачнулся и с размаху сел опять. Васька залился радостным смехом. Фома посмотрел на него тупо и глупо, потом улыбнулся и весело прохрипел:
— Баба померла!
— Чего? — спросил Васька с недоумением.
Фома, придерживаясь за забор, поднялся на ноги, в портках и оборванной ситцевой рубахе, громадный, всклокоченный и босой, и, покачиваясь во все стороны, повторил:
— Баба померла.
— Твоя, что ль? — спросил Куприян.
Фома засмеялся.
— Не чужая… Двадцать годов жили… Померла.
Все трое замолчали. Васька поглядел на бледное небо, нерешительно улыбнулся и посмотрел на Куприяна.
— Чего померла? — спросил Куприян.
Фома покачнулся, икнул и махнул рукой.
— Смерть пришла… нутро сожгло!..
— Так. А ты чего ж надрызгался?
Фома вдруг всхлипнул и покачнулся так сильно, что ухватился за Куприяна.
— Я, братяга… пьян… это ты… того… пьян! Потому как померла… один я, брат, таперича!
Фома тряхнул головой с неестественно ухарским видом.
— Померла… ну, я и выпил… ты пойми… один, как палец, ну и…
Фома жалостно улыбнулся, ласково глядя Куприяну в глаза, и сказал:
— Чижало!
Куприян подумал.
— Дохтура отчего не позвал?
Фома тяжело махнул рукой.
— Я звал, фершал был… Да разве супротив Бога!.. Купря, друг, поднеси, — неожиданно присовокупил он.
— И так хорош! — отозвался Васька.
— Будет, — строго сказал Куприян и добавил: — Когда померла?
— Вчерась.
— Похоронил?
— Н-е, поп не велел…
— Почему?
Фома сделал усилие, чтобы сообразить.
— А того… Я ему говорю: померла… А он, батька то есть, мне: подожди!
Куприян удивился.
— Что ты мелешь, пьяная башка!
— Чего мелю? Ничего не мелю… Попу в город на ярмарку ехать, а тут я… то есть старуха! Подожди, говорит, приеду — тогда.
Васька захихикал:
— Ловко! Ай да поп!.. Подожди… Вышла от попа рызолюция, чтоб не помирала баба, пока поп с ярмарки не приедет. Ловко!
Куприян нахмурился.
— А ты что ж?
— Я? Я ничаво… что ж я? Поп — известно, а я серый мужик, ну… А потом в избе жуть берет, ну, я и того… — Фома выразительно икнул. — А между прочим, дух от нее… чижало…
Куприян сумрачно помолчал.
— Ну, прощай, кум! — сказал Васька. — Ну и прощай, коли так!.. добродушно ответил Фома, покачиваясь и икая.
Они разошлись. Двое пошли вниз к реке, а огромная, лохматая фигура Фомы долго чернела на косогоре, шатаясь и размахивая руками, на фоне бледной зеленоватой зари.
— Поп, известно поп, а я мужик… серый… — бормотал Фома, пока не свалился под забором в жидкую и липкую грязь.
XV
Куприян и Васька, цепляясь за мокрые тонкие ветви вербы и скользя по размокшему глинистому скату, спустились к реке.
Вода текла медленно-медленно, и от нее несло сыростью и холодом. Небольшие волны тихо поплескивали под ногами и чуть-чуть пенились. Прошлогодний тростник, обломанный и придавленный половодьем, низко стлался над темной глубиной и жалобно поскрипывал, точно говоря: «Холодно, братцы».
Тучи нависли совсем низко, и казалось, вот-вот пойдет дождь, медленный, тягучий. Наверху берега безнадежно мотались по ветру чахлые, тоненькие кустики лозы.
Васька поежился.
— Ишь жуть, — пробормотал он.
Другого берега не было видно, и казалось, что черная, неумолчно плещущая вода сливается там, на середине, с темным и тяжелым небом.
— Где ночевать будем?
— Да тут и заночуем, — равнодушно ответил Куприян.
Васька повел плечами.
— Чего?
— Да… так…
Куприян насмешливо на него поглядел.
— Ну пойдем к Федору…
— Сцапают.
— Ну так и болтать нечего…
Куприян потоптал ногами, выбрал место посуше и сел.
Васька почесал затылок и опустился рядом.
Оба молчали, глядя на темную гладь реки, и жались друг к другу, стараясь защищаться от ветра, порывами гнавшего волны вдоль берега, порой обдавая их мелкими, как пыль, холодными брызгами, сорванными с верхушек волн.
Васька скоро начал дремать, согнув спину. Куприян долго смотрел на реку пристальным и неподвижным взглядом и думал о чем-то.
Вдруг он пошевелился.
— Поп-то…
Васька очнулся.
— Чего?
— Говорю, поп-то…
— Да-а, — протянул Васька, опять начиная дремать.
Ветер рванул с особенной силой, так что сухой тростник зазвенел долгим, слабым и тоскливым звоном.
— Так, значит, поп на ярмарке? — сказал Куприян.
Васька опять поднял голову.
— Не иначе, что так… Сам видел, утром один ехал.
— На одной али на паре?
— На одной…
Васька сморщился, как бы что-то соображая, и вдруг прищелкнул пальцами.
— Ну и ловко! В самый раз… Он приподнялся и оскалил зубы.
— Идем, что ли? — спросил Куприян.
— Конечное дело… другого такого случая — жди!..
Куприян встал, поправил шапку и полез обратно на скат, хватаясь за ветви и скользя. Васька карабкался за ним.
— Черт знает, как это самому невдомек… Ловко!
Они вылезли наверх и притаились, как два голодных волка, высматривая дорогу. Сейчас же за выгоном начинались плетни и заборы, а за ними чернелись и пропадали в темноте темные кучи строений с ободранными, голыми остовами крыш.
Ветлы и березы уныло раскачивали над ними голыми верхушками с долгим, непрестанным шумом. Тишина была мертвая, только где-то по ту сторону села однообразно позвякивал колокольчик да далеко-далеко слабо тявкала собака.
Куприян и Васька двинулись обратно через выгон, зорко осматриваясь по сторонам. Прошли мимо огородов, мимо изб с черными слепыми окнами и вышли на площадь, посреди которой слабо белела в темноте церковная ограда.
— А может, поп вернулся? — заметил вполголоса Васька.
— Нет… должно, нет, — возразил так же тихо Куприян, — в окнах светится… должно, к ночи ждут.
Поповский дом, белый, с железной крышей, стоял рядом с большим лавочным амбаром. В одном окне его слабо светил огонь и видны были ситцевые занавески на окне и два горшка с цветами.
Куприян и Васька подошли к воротам.
— Собаки есть? — спросил Куприян.
— Должна быть, коли за попом не убегла…
— Ты стукни…
Васька слабо постучал в забор.
Со двора никто не отозвался.
— Должно, нет, — заметил Васька и поднялся на лавочку возле ворот. — Не видать.
— Лезь, — шепотом сказал Куприян.
Васька ловко и бесшумно поднялся над забором, посидел наверху, чутко прислушиваясь, и легко спрыгнул вниз. Щеколда тихо звякнула, и калитка отворилась.
Куприян вошел во двор.
Двор был большой, поросший травой и чистый.
Они тихо, крадучись, прошли мимо дома к конюшне. Васька попробовал рукой.
— На замке! — сообщил он.
Куприян в свою очередь пощупал замок, достал из кармана маленький ломик, заложил в петлю и нажал. Замок не поддался. Куприян нажал сильнее, что-то затрещало, и запор со звоном обрушился вниз.
— Эх, черт!.. — пробормотал Куприян.
Васька вздрогнул и оглянулся. Оба замерли, повернувшись к дому. Там было по-прежнему темно и тихо; в крайнем окне слабо брезжил свет.
— Дома один старый поп… батька молодого, заштатный… Он, чай, и глухой уже, — совсем старый! — прошептал Васька.
Куприян отворил дверь. Изнутри пахнуло теплым навозом и послышалось ласковое пофыркивание лошади, не видной в темноте.
Васька остался у дверей.
Все было тихо. Ветер слабо и глухо шумел у церкви в верхушках лип. В окне у попа мерцал огонек. В конюшне осторожно позвякивала уздечка, и лошадь, почуяв незнакомого, пугливо фыркала и перебирала ногами по мягкому навозу. Куприян точно утонул в темноте.
Васька смотрел, смотрел, глаза у него расширились и заслезились от напряжения.
— Скоро? — шепнул он в темноту.
— Сейчас, — тихо донеслось оттуда.
Копыта лошади застучали по деревянному мосту; темнота точно заколыхалась, и вдруг из нее вынырнула фигура Куприяна, а за ним большая голова лошади, пугливо прядающей ушами.
— Гнедая, — радостно сказал Васька, — эта много лучше той… Недавно купил поп-то, по всему селу хвастался!..
Куприян зло ухмыльнулся.
— Так ему и надо… Пущай теперь и он подождет…
— Чего? — с недоумением переспросил Васька.
— Лошадку пусть подождет… Фомке приказал ждать-то?..
Васька захихикал.
— Одначе куда ее? — спросил Куприян.
— К цыгану… Трофиму… больше некуда.
Куприян подумал.
— Двигай ты, а у меня тут того… дело есть.
— Опять насчет бабы?
Куприян неохотно пробормотал что-то.
Васька ухмыльнулся и пожал плечами.
— Чудасия!..
— Ну, ладно, — недовольно прервал Куприян, — сдашь коня Трофиму, дешево не отдавай — конь добрый, а сам к ночи назавтра назад… беспременно.
— Как найду? — спросил Васька, схватив лошадь за гриву и взваливаясь на нее животом.
Лошадь тяжело и покорно вздохнула, пугливо глядя своими кроткими большими глазами.
Куприян погладил ее по морде.
— Гунявого спросишь, знать будет.
— Ну ладно… Пущай!
Куприян отступил. Васька тронул лошадь, и она, легко перебирая ногами, двинулась через двор к воротам. Куприян пошел за нею и снизу смотрел на темный силуэт Васьки, отчетливо вырисовывавшийся на небе.
— Лошадь добрая, — повторил Куприян. Они поравнялись с крыльцом дома. Дверь на крыльце скрипнула, и старческий голос, шамкая, спросил:
— Это ты, отец? Что поздно?
Васька инстинктивно дернул лошадь, и она быстро двинулась к воротам, но Куприян схватил ее за узду и придержал.
— Постой, — сказал он Ваське.
Тот только удивленно и испуганно на него покосился.
— Ты, что ль, отец? — повторил с крыльца старый поп.
— Я, — громко ответил Куприян, — счастливо оставаться, батюшка!
Васька опять испуганно тронул лошадь, но Куприян еще раз придержал ее.
— Ась? — спросил с крыльца поп.
— Ну, то же самое… — злорадно ответил Куприян.
— Что ты? — прошептал Васька.
— Мое дело, — огрызнулся Куприян.
Поп вгляделся и понял, в чем дело.
— Разбойники, вы что тут делаете? — дрожащим голосом закричал он.
— Лошадкой вашей попользовались, батюшка! — притворно ласково ответил Куприян.
— Ратуйте, ой! — кричал поп тоненьким напряженным голосом.
— Ну, ты, старый! — угрожающе цыкнул Куприян.
Васька дернул лошадь; она рысью вылетела за ворота и, повернув вдоль улицы, понеслась вскачь.
Куприян не трогался.
— Ты, батюшка, скажи отцу Ивану, что это ему за Фомкину бабу, — сипло проговорил он, подвигаясь к крыльцу, — пущай тоже подождет… лошади-то…
Поп отступил в сени и, захлопывая дверь, закричал еще громче и напряженней:
— Караул… люди… ратуйте!..
Куприян вышел за ворота, посмотрел вслед Ваське и побежал в противоположную сторону, к реке, слыша за собой голос старого попа и еще чей-то женский, отчаянно взывавший о помощи.
— Ратуйте! — раздавалось в молчании ночи.
По соседним дворам начали лаять собаки и послышались движения и голоса.
Куприян бежал по улице.
Возле волостного правления его внимание привлекли легкие позвякивания бубенчиков и освещенные окна.
Там сидели вернувшиеся с проводов исправника старшина, писарь и урядник. Они пили водку и засиделись. Урядник собирался к утру выехать, и у волости стояли уже готовые лошади, не земские, а старшинские, которые старшина дал уряднику из уважения и потому, что земские лошади все были в разгоне.
Ямщик ушел в сени, а лошади стояли у крыльца, понурив головы и тихо встряхивая бубенцами.
Куприян, увидев их, на миг остановился, быстро влез в бричку, собрал вожжи и дернул лошадей с места во весь дух. Бубенцы дико и нестройно зазвенели, телега затряслась и затрещала.
Из волостного правления выскочили один за другим душ десять мужиков, писарь и урядник.
— А-ах ты, Боже мой! — ударил об полы старшина.
— Держи! — завопил писарь тоненьким голосом.
Урядник выхватил револьвер.
— Сто-ой, стой! — закричал он, прицелился дрожащими руками и выстрелил.
Куприян только пригнулся и еще шибче погнал лошадей, стоя в бричке на коленях, и, сам не зная зачем, только чувствуя какое-то светлое и бесшабашное чувство, заливавшее его грудь, крикнул во все горло:
— Ловите Куприяна-а!..
Урядник еще раз выстрелил.
Отовсюду выскакивали мужики, лаяли собаки, хлопали калитки.
— Держи! — взывал старшина, рысью несясь по улице.
Лошади вылетели за околицу и пошли забирать к лесу. Куприян уже не кричал, а только гнал и нахлестывал лошадей.
На селе лаяли собаки и криком кричало много голосов, мужских и бабьих.
Доскакав до лесу, Куприян остановил лошадей, соскочил с брички, подбежал к коням и снял бубенчики. Потом опять погнал что есть духу и скоро свернул с дороги в лес. Версты за три от дороги он загнал в чащу, остановил взмыленных, храпящих и шатающихся лошадей и, привязав их вожжами к дереву, побежал прочь от них по лесу.
XVI
Переночевав в яме, полной осыпавшихся листьев, Куприян целый день сидел в лесу, у болота, на условленном с Васькой месте.
День был солнечный и какой-то прозрачный. Солнце светило тихо и не грело, а только золотило желтые листья и паутину, длинными нитями протянувшуюся повсюду по траве, по опалым листьям, по деревьям. Легкие пряди ее тихо летали в воздухе, и казалось, что весь лес насквозь проткан золотыми нитями. Небо было ярко-голубое и тоже прозрачное. По временам высоко над лесом слышались какие-то звуки. Тогда Куприян подымал голову и видел чуть-чуть мреющую в голубом просторе стаю журавлей. Их заунывное курлыканье было единственным звуком, который слышал Куприян.
«Ишь ты, — думал Куприян, — летят… хорошее дело! Лети себе, куда хочешь… ни земли пахать, ни коней красть, ни податей платить… хорошо!»
Около полудня над болотом вышел волк и, чутко насторожившись, постоял по ту сторону просеки. Куприяну были видны его втянутые ребра и облезлые ляжки, на которых мотались клочки шерсти. Волк постоял, понюхал и, высоко поджимая свои худые ноги, поскакал в чащу.
«Наш брат, — усмехнулся Куприян. — Тоже поймают — спуску не дадут… а вся вина, что жрать надо».
Куприяну стало грустно и скучно.
Он уже с тоской поглядывал в ту сторону, откуда должен был появиться Васька. Но там все так же неподвижной стеной стоял лес, медленно и бесшумно роняя кружащиеся листья. Паутина продолжала тянуться золотыми нитями.
Куприян то ложился, то вставал.
Солнце стало клониться к западу, и по всему лесу протянулись косые стрелы от лучей. Над болотом стал мерещиться туман.
Наконец Куприян не выдержал и встал.
«Ну его к черту! — с досадой плюнул он. — Этак и с голоду помрешь. Завяз где-то, черт… жди его теперь».
Он помялся еще немного.
«Матрена наказывала к вечеру прийти, — подумал он, — пора идти… пока доберусь».
Он вспомнил, как до приезда Егора он, бывало, вечером пробирался к Матрене в избу. И ему вдруг стало жаль, что уж не вернется это время. Потом он припоминал, как «жалела» его Матрена, и вспомнил, как он грубо с ней обошелся в последнюю встречу.
«И что это на меня нашло?.. Разве она чем виновата? Такая уж участь наша горькая… А, должно, в последнее мы с ней сегодня повстречаемся, подумал Куприян. — После вчерашнего мне в село ни ногой… Старшина своей тройки не забудет, да и поп… Уходить надо! Двинем с Васькой под Одест. Васька говорит, места вольные. — А там — когда опять вернусь?.. Может, и не вернусь, а коли и приведется, — забудет баба-то».
Куприян тряхнул головой и покривился.
«Хоть попрощаться-то хорошенько…»
Солнце как-то вдруг погасло в лесу; сразу стало холодней, и туман явственно потянул с болота.
«Не дождаться Васьки», — подумал Куприян, потоптался в нерешительности и вдруг быстро и твердо направился по знакомой тропке к селу.
XVII
Матрена целый день была сама не своя.
Утром к ней забежала солдатка Палашка и, вызвав ее на огород, чтобы не слыхал Егор, поведала ей с прикрасами все ночные события.
— И такой он, Куприян, отчаянной жизни человек, — тараторила Палашка, сам скачет по улице, сам и кричит: «Ловите Куприяна!» Старшина теперь его живьем бы съел, а поп чуть, говорят, не помер… Отчаянный!..
У Матрены в сердце так сразу и захолонуло.
Первая мысль у нее была послать к Куприяну, чтобы не приходил сегодня. Когда Палашка ушла, она вышла на улицу выглядывать Анютку. Анютка, игравшая с девочками около церковной ограды, сама увидела ее издали и прискакала на одной ножке, болтая локтями.
— Здравствуй, тетка Матрена! — просюсюкала она.
Матрена боязливо оглянулась вдоль по улице.
— Куприяна видела? — тихо спросила она.
— Вчерась видела.
— Сказала?
— Сказала. Обещал беспременно… «Скажи, — говорит, — приду».
Матрена еще раз оглянулась по улице.
— Ты бы, Анютка, сбегала до него. Скажи, чтоб не приходил.
Анютка вытаращила глаза.
— Чтоб не приходил? — переспросила она.
— То-то ж. Скажи, Матрена говорила, чтоб не ходил, а то мужики очень серчают, так чтоб худо ему не было. Скажешь?
— Скажу.
— Ну, беги…
— Сичас, — просюсюкала девчонка и проворно затопала босыми пятками к избе Гунявого.
Матрена вздохнула, поглядела ей вслед и пошла в избу.
Егор с утра ушел к винной лавке, где он теперь был постоянно. Маленький Федька спал в чулане. Матрена месила тесто и плакала.
Начала она плакать так, сразу, сама не зная отчего. Стало на сердце тяжело, и слезы закапали в тесто.
Она боялась за Куприяна и в то же время жаль было ей не видеть его. И мысли у нее все были грустные и безотрадные.
«Уйдет он, чай, теперь, — думала Матрена, — нельзя ему тут оставаться, а я одна останусь…»
Матрена заплакала сильней.
— Ни от кого-то я ласки не увижу… Егор только водку пить да за волосы таскать… Пошла бы да и утопилась, коли б не Федька. Федьку жалко… И ему не жить: забьет Егор. Вчера как толкнул-то! Ку-упря мой… желанный! всхлипнула она громко.
Под окном кто-то осторожно стукнул.
Матрена выглянула.
— Нету дяденьки Куприяна, — просюсюкала Анютка.
У Матрены опять захолонуло в сердце.
— Как так?
— Дедушка Федор говорит — и ночевать не приходил: с вечера ушел и не приходил. Матрена молчала.
— А у винной, тетенька, мужики кричат, — сообщила девчонка, — все дяденьку Куприяна поминают, грозятся страшно!.. Я мимо бегла, так подслушала… И дяденька Егор таматка…
— Пьяный? — машинально спросила Матрена.
— Не… только сердитый такой, что и-и!.. Матрена опустилась на лавку и потупилась.
— Ну что ж, я пойду, — сказала Анютка, — я, тетенька Матрена, к лавке сбегаю, послушаю… таково мужики стра-ашно грозятся, у-у!..
— Иди, — прошептала Матрена.
Анютка убежала.
Целый день Матрена места себе не находила. Иногда она выходила на крыльцо и прислушивалась к голосам мужиков, горланивших у винной лавки.
Егор не приходил до вечера.
К вечеру Матрена чисто убрала избу, уложила Федьку и, накинув на голову большой платок, вышла на огород.