Пролог

— Йорг, ждите сегодня вечером, часам к шести по европейскому времени, семь миллионов долларов из банка «Креди паризьен». Поступят на счёт номер два. Разместите их в лучших банках с рейтингом «ААА». В крайнем случае, инвестируйте в суточный евродолларовый рынок. Сделаете?

— Сделаем, Харви.

— Положите миллион долларов в банк бразильского штата Минас-Жерайс в Рио-де-Жанейро на имена Силвермена и Эллиота и аннулируйте вклад до востребования в «Барклейс-бэнк» на Ломбард-стрит. Сделаете?

— Сделаем, Харви.

— Покупайте золото на мой инвестиционный счёт, пока не наберётся десять миллионов долларов. Потом попридержите его до дальнейших указаний. Старайтесь покупать по минимуму и не торопитесь — будьте терпеливы. Будете?

— Буду, Харви.

Харви Меткаф запоздало подумал, что без последнего замечания вполне можно было и обойтись. Йорг Биррер, один из самых консервативных и самых удачливых цюрихских банкиров, неоднократно за последние двадцать пять лет подтверждал свою проницательность, которую Харви чрезвычайно ценил.

— Составите мне компанию в Уимблдоне? Двадцать пятого июня в два часа дня. Это будет вторник. Центральный корт, места как всегда.

— Благодарю за приглашение, Харви.

Меткаф молча положил трубку. Он никогда не прощался, потому что не понимал тонкостей жизни, а учиться им сейчас было уже поздно. Взяв трубку, он набрал семизначный номер банка «Линкольн траст» и попросил соединить его с секретаршей.

— Мисс Фиш?

— Слушаю, сэр.

— Уничтожьте папку компании «Проспекта ойл», а также всю связанную с ней корреспонденцию. Всё должно быть чисто. Вы поняли?

— Да, сэр.

За последние двадцать пять лет Харви Меткаф трижды отдавал подобные распоряжения, и мисс Фиш научилась не задавать вопросов.

Харви энергично выдохнул — этакий выдох победителя: теперь он стоит двадцать пять миллионов долларов, а может, и больше, и ничто не помешает ему пойти дальше. Открыв бутылку шампанского «Крюг» 1964 года, которое ему поставляла лондонская компания «Хеджес энд Батлер», Харви медленно отхлебнул глоток и закурил контрабандную кубинскую сигару «Ромео И Хулиета Черчилль». Знакомый иммигрант-итальянец раз в месяц привозил ему коробку — двести пятьдесят штук. Устроившись поудобнее, Харви тихо наслаждался своей победой. В Бостоне, штат Массачусетс, было 12.20 — почти время ленча.

На Харлей-стрит, Бонд-стрит и Кингс-роуд в Лондоне и в колледже Магдален в Оксфорде было 18.20. Четыре незнакомых между собой человека открыли последний номер лондонской «Ивнинг стандард» и проверили цену на акции компании «Проспекта ойл». Цена равнялась 3 фунтам 70 пенсам. Все четверо были богатыми людьми и надеялись увеличить свои состояния.

Завтра они станут нищими.

1

Сколотить миллион честным путём — дело нелёгкое, нечестным — несколько легче, но самое трудное, пожалуй, — сохранить этот миллион, когда он уже у вас в кармане. Хенрик Метельски был одним из тех редких людей, кому удалось и первое, и второе, и третье. Не важно, что законный миллион пришёл уже после незаконного, — Метельски на голову обошёл остальных: ему удалось сохранить все деньги.

Хенрик Метельски родился на окраине Ист-Сайда в Нью-Йорке 17 мая 1909 года в маленькой комнатушке, где к тому времени уже спали четверо ребятишек. Он рос в годы Великой депрессии[1] с надеждой, что Бог не оставит и дадут поесть хотя бы раз в день. Его родители, выходцы из Варшавы, эмигрировали из Польши в начале века. Отец Хенрика был пекарем, и вскоре для него нашлась работа и в Нью-Йорке: чёрный ржаной хлеб, выпекаемый польскими эмигрантами, пользовался большим спросом, особенно в маленьких ресторанчиках, куда приходили их соотечественники. Родители Хенрика хотели видеть сына образованным человеком, но он не стал выдающимся учеником. Таланты тянули его в другие сферы. Хитрого, смышлёного мальчишку больше интересовал контроль над нелегальным школьным рынком сигарет и спиртного, чем трогательные рассказы об американской революции и колоколе Свободы. Если бы маленького Хенрика спросили, какая в жизни самая большая ценность, он бы ни на миг не задумался: уж во всяком случае не свобода. Стремление к деньгам и власти было для него так же естественно, как для кошки охота за мышами.

Когда Хенрику исполнилось четырнадцать лет и его молодое, цветущее лицо отметили первые прыщики, папаша Метельски умер от болезни, которая сейчас известна как рак. Мать пережила отца всего на несколько месяцев, предоставив пятерым детям самим позаботиться о себе. Хенрику, как и четверым его братьям и сёстрам, пришлось отправиться в местный приют. В середине 1920-х годов он без особого труда сбежал оттуда, а вот выжить в Нью-Йорке оказалось гораздо сложнее. Но Хенрик преуспел и на этом поприще, пройдя школу жизни, оказавшуюся весьма полезной для его дальнейшей карьеры.

Затянув потуже ремень, он шатался по Ист-Сайду, всегда готовый подработать: здесь почистить ботинки, там помыть тарелки, ни на секунду не переставая искать вход в волшебный лабиринт, ведущий к престижу и богатству. Первый шанс подвернулся, когда его приятель Ян Пельник, с которым они вместе снимали комнату, посыльный на Нью-Йоркской фондовой бирже, ненадолго вышел из строя, отравившись колбасой. Хенрик, которого приятель попросил сообщить старшему посыльному о приключившейся незадаче, раздул небольшое расстройство желудка до туберкулёза и убедил, что он — лучшая кандидатура на освободившееся место. Затем он сменил жильё, надел новую форму, потерял друга и получил работу.

Большинство из тех записок, что Хенрик разносил в начале 20-х годов, содержали одно-единственное слово — «покупайте». По многим из них действовали без промедления, потому что это была эпоха, когда раздумывать не приходилось, — время бума. На глазах у Хенрика посредственные личности сколачивали себе состояния, а он оставался сторонним наблюдателем. Его инстинктивно тянуло к людям, делавшим на бирже за неделю денег больше, чем он мог скопить со своим жалким жалованьем за всю жизнь.

Хенрик старательно изучал, как работает биржа, прислушивался к частным разговорам, вскрывал запечатанные записки и выяснял, на отчёты каких компаний следует обращать внимание. К восемнадцати годам у него за плечами уже был опыт четырех лет работы на Уолл-стрит: четыре года, которые большинство мальчишек-посыльных просто потратили бы на доставку маленьких листочков розового цвета с одного этажа на другой, разыскивая в толпе брокеров нужного человека. Четыре года, равные для Хенрика Метельски диплому магистра Гарвардской школы бизнеса. Он ещё не знал, что в один прекрасный день будет читать лекции в этом престижном заведении.

Однажды, в июле 1927 года, Хенрик выполнял поручение, поступившее от известной брокерской компании «Халгартен и Ко», как всегда проложив свой маршрут через туалет. Его отточенная до совершенства система заключалась в том, что, запершись в туалетной кабинке, он подробно изучал порученную ему записку и решал, интересна ему поступившая информация или нет. В случае положительного ответа он немедленно звонил Витольду Гроновичу, старому поляку, управлявшему небольшой страховой компанией, которая обслуживала его соотечественников. За конфиденциальную информацию Хенрик имел от Гроновича дополнительные 20-25 долларов в неделю. Но старик не располагал возможностями размещать на рынке крупные суммы денег, поэтому его молодой осведомитель не мог заработать на поставляемых сведениях.

Устроившись поудобнее в кабинке, Хенрик читал записку и все больше и больше утверждался в мысли, что в его руки попало очень важное сообщение. Губернатор Техаса собирался выдать компании «Стандарт ойл» разрешение на строительство нефтепровода от Чикаго до Мексики. Все остальные заинтересованные общественные организации не возражали против этого проекта. На бирже знали, что «Стандарт ойл» уже около года пытается получить это разрешение, но полагали, что губернатор откажет. Записка с пометкой «срочно» предназначалась для передачи лично в руки Такеру Энтони, брокеру Джона Д. Рокфеллера. Разрешение на строительство нефтепровода Чикаго-Мексика предполагало стабильные поставки нефти на север Соединённых Штатов, а это означало только одно — увеличение прибыли. Хенрик сразу сообразил, что, как только новость достигнет биржи, акции «Стандарт ойл» тут же подскочат в цене, поскольку эта компания уже и без того контролировала 90 процентов нефтеперерабатывающей промышленности Америки.

При обычных обстоятельствах Хенрик отправился бы прямиком звонить Гроновичу, и, честно говоря, он уже и собирался так поступить, когда заметил, как какой-то толстяк, выходя из туалета, выронил небольшой лист бумаги. В туалете никого больше не было, и Хенрик, подняв листок — на нём также могла оказаться полезная информация, — вернулся обратно в облюбованную им кабинку. Внимательно изучив свою находку, он понял, что держит чек на предъявителя на сумму 50 000 долларов от некой миссис Роз Ренник.

Хотя Хенрик думал быстро, он не сразу сообразил, что делать дальше. Поспешно покинув туалет, он вскоре оказался на Уолл-стрит, прошёл в небольшое кафе на Ректор-стрит и, делая вид, что пьёт кока-колу, стал тщательно продумывать дальнейший план действий. Когда план был готов, Хенрик приступил к его выполнению.

Первое, что он сделал, — получил по чеку деньги в филиале банка Моргана на юго-западной стороне Уолл-стрит, отлично понимая, что в красивой форме посыльного биржи он легко сойдёт за молодого человека, выполняющего поручение солидной компании. Вернувшись на биржу, он приобрёл 2500 акций «Стандарт ойл» по цене 19 и 7/8 доллара, оставив себе после уплаты брокерской комиссии 126 долларов 61 цент сдачи. Затем он положил эту сумму на текущий счёт в банке Моргана. В жутком волнении, заставляя себя работать весь день как обычно, Хенрик ждал официального заявления из канцелярии губернатора. Но операция с акциями «Стандарт ойл» настолько захватила его, что он даже перестал заходить в туалет с порученными ему записками.

А сообщение из канцелярии губернатора Техаса так и не пришло. Хенрик не мог знать, что все новости попридержали до официального закрытия торгов на бирже в три часа дня, чтобы дать возможность губернатору самому скупить акции везде, куда только могли дотянуться его загребущие руки. В тот вечер Хенрик возвращался домой с каменным сердцем: он совершил непоправимую ошибку. Ему чудилось, что его увольняют и он теряет все, что удалось скопить за последние четыре года. И даже, возможно, жизнь его закончится в тюрьме.

В ту ночь он не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок в душной, несмотря на открытое окно, каморке. Не в силах больше терпеть неопределённость, в час ночи он соскочил с постели, побрился, оделся и отправился на метро к Центральному вокзалу. Оттуда прошёл на Таймс-сквер, где с дрожью в руках купил свежий выпуск «Уолл-стрит джорнэл». Несколько секунд он тупо глядел на огромные заголовки первой страницы:

и ниже:

Ошеломлённый, Хенрик зашёл в ближайшее ночное кафе на Западной 42-й улице, заказал большой гамбургер и французский картофель-фри, залил все это кетчупом и стал через силу есть. Со стороны он выглядел как человек, который ест свой последний завтрак перед тем, как сесть на электрический стул, но совсем не как первый завтрак на пути к богатству. Прочитав четырнадцать страниц главного материала номера об удачной сделке Рокфеллера, Хенрик около четырех часов купил первые три выпуска «Нью-Йорк таймс» и два первых выпуска «Геральд трибюн». В обеих газетах новость дня была та же. Голова шла кругом. Окрылённый, молодой человек поспешил домой, переоделся в униформу и к восьми часам пришёл на биржу. Рабочий день пролетел на одном дыхании: все мысли Хенрика сосредоточились теперь на одном — как выполнить вторую часть плана.

Когда Фондовая биржа официально открылась, Хенрик отправился в банк Моргана и попросил выдать ему заём на 50 000 долларов под залог его 2500 акций «Стандарт ойл», которые при открытии торгов котировались в 21 и 1/4 доллара. Он положил полученную сумму на свой текущий счёт и поручил выдать ему переводной вексель на 50 000 долларов на имя Роз Ренник. Выйдя из банка, он нашёл в справочнике адрес и номер телефона своей нечаянной благодетельницы.

Миссис Ренник оказалась вдовой, проживавшей на средства, оставленные ей покойным мужем, в небольшой квартире на 62-й улице в одном из самых фешенебельных районов Нью-Йорка. Звонок от неизвестного ей Хенрика Метельски, попросившего о встрече по неотложному личному делу, несколько удивил её, но упоминание о «Халгартен и Ко» в какой-то мере успокоило, и она согласилась встретиться в отеле «Уолдорф-Астория» в четыре часа того же дня.

Хенрику никогда не приходилось бывать внутри этого фешенебельного отеля, но после четырех лет работы на Фондовой бирже осталось совсем мало известных отелей или ресторанов, о которых он не слышал из разговоров других людей. Он прекрасно понимал: миссис Ренник с большим удовольствием выпьет чаю с ним там, чем встретится с человеком с польским именем Хенрик Метельски у себя дома, особенно если учесть, что его акцент был более явным по телефону, чем в живом разговоре.

Когда Хенрик в неказистом костюме ступил на пушистый ковёр в холле отеля, его лицо залилось краской. Казалось, все взгляды устремились в его сторону, и он поспешил погрузить своё коренастое тело вместе с мешковатым костюмом в элегантное кресло в зале Джефферсона. Некоторые из постоянных клиентов отеля тоже носили мешковатую одежду, которая топорщилась на них, придавая им вид картошки, но скорее по причине тучности, чем от вынужденного питания французским картофелем-фри. Тщетно ругая себя за то, что потратил чересчур много лосьона на свои чёрные волнистые волосы и чересчур мало ваксы на стоптанные туфли, Хенрик ждал миссис Ренник, нервно ковыряя болячку в углу рта. Костюм, в котором он чувствовал себя таким уверенным и солидным среди друзей, выглядел потёртым, тесным, дешёвым и крикливым. Не вписываясь в интерьер и явно выделяясь среди посетителей отеля, Хенрик впервые в жизни почувствовал своё несоответствие всей этой роскоши и поспешно спрятался за свежий номер «Нью-йоркера», изо всех сил уповая на то, что его визави не заставит себя долго ждать. Официанты деловито сновали у накрытых столиков, намеренно не обращая внимания на плохо одетого молодого человека. Один из них вообще ничего не делал, кроме того, что обходил чайный зал, деликатно подавая кусочки сахара серебряными щипчиками, которые держал в руке, затянутой в белую перчатку: это произвело на Хенрика неизгладимое впечатление.

Опоздав на несколько минут, появилась Роз Ренник в безобразно огромной шляпе и в сопровождении двух маленьких собачек. Хенрик решил, что ей уже за шестьдесят, она чересчур толстая, накрашенная и расфуфыренная, но у неё была такая тёплая улыбка, и по тому, как она продвигалась между столиками, болтая с завсегдатаями отеля, создавалось впечатление, что миссис Ренник знакома со всеми. Наконец дойдя до столика, за которым, как она правильно догадалась, сидел Хенрик, пожилая дама удивилась не только его несколько странному одеянию, но и тому, что он выглядит моложе своих восемнадцати лет.

Миссис Ренник заказала чай, а Хенрик рассказал ей свою хорошо отрепетированную легенду: произошла ужасная ошибка с её чеком, который вчера по ошибке был оприходован на бирже его компанией; босс поручил ему немедленно вернуть чек и передать, что он весьма сожалеет о злосчастной ошибке. При этих словах Хенрик вручил пожилой даме вексель на 50 000 долларов и добавил, что если она будет настаивать на разбирательстве этого дела, то он потеряет работу, потому что эта оплошность произошла исключительно по его вине. Искреннее волнение Хенрика, когда он, заикаясь, рассказывал о происшествии, убедила бы даже более наблюдательного знатока человеческой натуры, чем миссис Ренник. О пропаже чека её оповестили только сегодня утром, но она не знала, что по нему уже произвели выплату. Довольная, что деньги вернулись — да ещё и в виде векселя банка Моргана, — она охотно согласилась не поднимать шум. Хенрик с облегчением вздохнул и впервые за весь день почувствовал, что напряжение уходит и возвращается радость жизни. Он даже подозвал официанта с сахаром и серебряными щипчиками.

Выждав некоторое время, чтобы не показаться невежливым, Хенрик объяснил, что должен вернуться на работу, поблагодарил миссис Ренник, расплатился по счёту и ушёл. Выйдя на улицу, он даже присвистнул. Его новая рубашка насквозь пропиталась потом (миссис Ренник назвала бы её «влажной»), но его не упрятали в тюрьму, и он снова мог дышать свободно. Его первая крупная афёра прошла безупречно.

Хенрик стоял на Парк-авеню. По забавному стечению обстоятельств его встреча с миссис Ренник состоялась в отеле «Уолдорф-Астория», где у президента «Стандарт ойл» Джона Д. Рокфеллера были апартаменты. Хенрик пришёл в отель пешком и вошёл через парадный вход, в то время как Рокфеллер прибыл чуть раньше подземкой и поднялся в «башню» отеля на персональном лифте. Мало кто из ньюйоркцев знал, что на глубине пятнадцати метров под отелем у Рокфеллера была собственная станция метро, построенная для того, чтобы ему не приходилось идти пешком восемь кварталов от Центрального вокзала, потому что до 125-й улицы не было ни одной остановки. (Станция существует и сегодня, но, так как Рокфеллеры больше не живут в «Уолдорф-Астории», поезда там больше не останавливаются.) Пока Хенрик решал судьбу своих 50 000 долларов с миссис Ренник, пятьюдесятью семью этажами выше Рокфеллер обсуждал с министром финансов президента Кулиджа Эндрю У. Меллоном вопрос об инвестиции 5 000 000 долларов.

На следующее утро Хенрик приступил к работе как обычно. Он знал, что у него всего пять льготных дней, чтобы продать акции, погасить долг банку Моргана и заплатить биржевому брокеру, так как операционный период на Нью-Йоркской фондовой бирже составляет пять рабочих или семь календарных дней. В последний расчётный день стоимость акций составляла 23 1/4 доллара. Он продал их по 23 1/8, погасил свою задолженность банку в размере 49 625 долларов и положил оставшиеся 7490 долларов на текущий счёт.

В последующие три года Хенрик перестал звонить мистеру Гроновичу и принялся совершать сделки самостоятельно, начав с мелких сумм, которые по мере приобретения опыта и уверенности постепенно увеличивались. Время все ещё оставалось его союзником, и, хотя Хенрик не всегда получал прибыль, он научился справляться с труднопредсказуемым рынком «медведей»[2] и с менее стихийным рынком «быков»[3]. На рынке «медведей» Хенрик придерживался системы «короткой» продажи[4], считавшейся в бизнесе не совсем этичной. Он быстро освоил искусство продажи акций, которых у него не было в наличии, в ожидании последующего снижения их стоимости. Его умение разбираться в подводных течениях рынка ценных бумаг оттачивалось так же быстро, как и вкус в одежде, а коварство, которому он научился в трущобах Ист-Сайда, всегда служило ему хорошую службу. Вскоре Хенрик пришёл к выводу, что мир — это джунгли, где львы и тигры носят костюмы.

Когда в 1929 году произошёл обвал фондового рынка, Хенрик превратил свои 7490 долларов в 51000 долларов ликвидных активов, продав все имеющиеся у него акции на следующий день после того, как председатель «Халгартен и К°» выбросился из окна Фондовой биржи. Хенрик правильно понял этот знак. С только что приобретённым капиталом он переехал в шикарную квартиру в Бруклине и начал ездить на довольно претенциозном красном «штутце». Ещё в детстве Хенрик понял, что его три главных недостатка — это его имя, происхождение и бедность. Проблема с деньгами решалась сама собой. Теперь настало время решить и две другие проблемы. Он подал в суд заявление об изменении имени на Харви Дэвид Меткаф. Когда его прошение было удовлетворено, Хенрик прекратил все контакты со своими друзьями из польского землячества и в мае 1930 года подошёл к своему совершеннолетию с новым именем, новым происхождением и очень новыми деньгами.

Позднее в том же году на футбольном матче он случайно познакомился с Роджером Шарпли и понял, что у богатых тоже есть свои трудности в жизни. Шарпли, молодой человек из Бостона, унаследовал компанию отца, которая специализировалась на импорте виски и экспорте мехов. Получив образование в Чоуте, а затем в Дартмутском колледже, Шарпли обладал самоуверенностью и очарованием молодого льва из бостонского высшего света, чему часто завидовали его соотечественники. Высокий и светловолосый, Роджер напоминал викинга и с видом одарённого дилетанта легко получал всё, что хотел, особенно у женщин. Он был полной противоположностью Харви. И хотя они различались, как два полюса, сама их непохожесть как магнит привлекала их друг к другу.

Роджер всегда мечтал служить на флоте офицером. Однако по окончании колледжа ему пришлось вернуться к семейному бизнесу из-за болезни отца, где он проработал всего несколько месяцев до того, как Шарпли-старший скончался. Роджер охотно продал бы компанию «Шарпли и сын» первому желающему, но в завещании был пункт, который гласил, что если Роджер продаст фирму до своего сорокалетия (это последний день, когда можно записаться на флот), то деньги, полученные от продажи, будут поровну разделены между остальными родственниками.

Харви тщательно продумал проблему Роджера и после длительных консультаций с опытным нью-йоркским адвокатом предложил следующий план действий: он, Харви, покупает 49 процентов акций фирмы «Шарпли и сын» за 100 000 долларов и первые 20000 долларов из ежегодной прибыли. В сорок лет Роджер может отказаться от оставшегося 51 процента ещё за 100000. Правление будет состоять из трех голосующих членов — Харви, Роджера и третьего, назначенного Харви, кто и будет осуществлять полный контроль. Что же касается Роджера, он может отправляться на флот. Единственное условие — раз в год он должен посещать общее собрание акционеров.

Роджер не верил своей удаче. Он даже ни с кем не посоветовался в компании, хорошо понимая, что там постараются отговорить его. Именно на это Харви и рассчитывал, и правильно оценил свою добычу. Через несколько дней, взятых на размышление, Роджер дал согласие на подготовку официальных бумаг в Нью-Йорке, достаточно далеко от Бостона, чтобы в компании наверняка не узнали, что происходит. Тем временем Харви обратился в банк Моргана, где на него уже смотрели как на человека с будущим. А так как банкам интересны сделки с оплатой в оговорённом будущем, управляющий банком согласился помочь Харви в его новом предприятии и ссудил его 50 000 долларов, чтобы тот добавил их к своим 50 000 и, получив возможность выкупить 49 процентов акций «Шарпли и сын», стал пятым президентом компании. Все необходимые бумаги были подписаны в Нью-Йорке 28 октября 1930 года.

Роджер срочно выехал в Ньюпорт, штат Род-Айленд, для поступления на курсы, где готовили офицеров для военного флота США, а Харви отправился на Центральный вокзал, чтобы поездом добраться до Бостона. Его служба в качестве посыльного на Нью-Йоркской фондовой бирже закончилась. В возрасте 21 года он стал президентом собственной компании.

Из всего, что для многих казалось бедствием, Харви удавалось извлечь выгоду. Американцы все ещё страдали от «сухого закона», и, хотя Харви мог экспортировать меха, он не мог импортировать виски. Запрет на продажу спиртного был главной причиной снижения прибылей компании за последнее десятилетие. Но вскоре Харви обнаружил, что если дать небольшие взятки должностным лицам, включая мэра Бостона, начальника полиции и таможенников на канадской границе, плюс выплаты мафии, чтобы обеспечить поступление товара в рестораны и «спик-изи»[5], то каким-то образом импорт виски скорее увеличивался, чем уменьшался. Компания потеряла наиболее респектабельный и опытный персонал, на их место взяли исполнительных, не задающих вопросов «животных», больше подходивших к особым джунглям Харви Меткафа.

С 1930 по 1933 год позиции Меткафа все больше укреплялись, но, когда президент Рузвельт под напором требования общественности отменил «сухой закон», ажиотаж вокруг спиртного пропал. Харви предоставил компании возможность и дальше торговать виски и мехами, а сам стал искать другое поле деятельности. Через три года Харви, загубив девяносто семь лет безупречной репутации компании, удвоил прибыль. Ему понадобилось пять лет, чтобы сколотить свой первый миллион, и ещё четыре года, чтобы эта сумма увеличилась вдвое, после чего он решил, что настало время Харви Меткафу распрощаться с «Шарпли и сын». За двенадцать лет, с 1930 по 1942 год, он поднял прибыли с 30 000 долларов до 910 000. В январе 1942 года, продав компанию за 7 000 000 долларов, Харви выплатил 100000 долларов вдове капитана ВМФ США Роджера Шарпли, оставив себе 6 900 000 долларов.

Свой тридцать пятый день рождения Харви отметил покупкой за 4 000 000 долларов маленького, чахлого бостонского банка под названием «Линкольн траст». В то время он мог похвастаться прибылью около 500 000 долларов в год, престижным особняком в центре Бостона и безупречной, хотя и несколько скучной, репутацией. Харви собирался изменить как репутацию, так и баланс банка. Ему нравилась идея стать президентом банка, но это никак не влияло на его честность. Казалось, все сомнительные сделки в Бостоне исходили из «Линкольн траст». И хотя за последующие пять лет Харви увеличил доход банка до 2 000 000 долларов в год, его личная репутация в цене не повысилась.

Зимой 1949 года Харви познакомился с Арлин Хантер — единственной дочерью президента Первого городского банка в Бостоне. До сих пор Харви как-то не проявлял особого интереса к женщинам. Движущей силой для него всегда были деньги, и, хотя он считал противоположный пол полезной разрядкой в свободное время, в целом он относился к женщинам, как к некоему неудобству. Дожив до «зрелого возраста», как его называют глянцевые журналы, Харви так и не обзавёлся наследником, кому можно было бы оставить нажитое. Поэтому он пришёл к выводу, что настало время подыскать себе жену, которая подарит ему сына. Как и во всём, что он хотел получить от жизни, Харви весьма тщательно рассмотрел пути решения этого вопроса.

С Арлин, которой в то время было чуть больше тридцати, Харви впервые столкнулся в буквальном смысле этого слова, когда она въехала в его новенький «линкольн». Трудно представить, насколько она, высокая, стройная и довольно привлекательная, была не похожа на приземистого, необразованного, грузного поляка. Но по характеру Арлин была настолько пассивна, что уже начала подумывать, что так и останется старой девой. Большинство её школьных подруг были на грани второго развода и очень переживали за неё. Экстравагантное поведение Харви приятно отличалось от ханжеской дисциплины её родителей, которая, по мнению Арлин, и послужила причиной её скованности в общении с мужчинами-сверстниками. За всю жизнь у неё был один-единственный роман, да и тот благодаря её полной наивности с треском провалился. И похоже, пока не появился Харви, никто больше не собирался дать ей второй шанс. Отец Арлин не одобрял Харви и не упускал возможности выказать своё отношение, что делало Меткафа ещё более привлекательным в её глазах. Вообще-то отец не одобрял ни одного мужчины, с кем она общалась, но на этот раз он был прав. Со своей стороны, Харви, понимая, что брак с Первым городским банком в соединении с «Линкольн траст» сулит ему неплохую выгоду, начал осаду. Большого сопротивления мисс Хантер ему не оказала.

Арлин и Харви поженились в 1951 году, и их свадьба больше запомнилась теми, кто на ней не присутствовал, чем приглашёнными. Они поселились в доме Харви в пригороде Бостона, и очень скоро Арлин объявила, что беременна. Почти ровно через год после свадьбы она подарила Харви дочь.

Девочку назвали Розали, и Харви сосредоточил на ней все своё внимание. Вскоре после рождения дочери у Арлин случился выкидыш, и после удаления матки она больше не могла вынашивать детей. Когда Розали подросла, её определили в Беннетс — самую дорогую школу для девочек в Вашингтоне, по окончании которой она поступила в Вассар на филологический факультет. Таким ходом событий остался доволен даже старый Хантер: с годами он стал терпимее относиться к Харви, а от внучки был попросту без ума. Получив диплом, Розали продолжила образование в Сорбонне. В это время у неё произошла большая размолвка с отцом по поводу её друзей, особенно тех, кто носил длинные волосы и не хотел воевать во Вьетнаме. Правда, и сам Харви во Вторую мировую войну не делал ничего, кроме как наживался на любом дефиците. Окончательный разрыв между отцом и дочерью произошёл, когда Розали осмелилась предположить, что порядочность определяется не только длиной волос или политическими взглядами. Харви очень страдал из-за ссоры с дочерью, но отказывался признать это даже наедине с Арлин.

По жизни у Харви было только три страсти: первой все равно оставалась Розали, вторая — картины, а третья — орхидеи. Первая страсть появилась с рождением дочери. Вторая развивалась на протяжении многих лет, возникнув при несколько необычных обстоятельствах. Один клиент «Шарпли и сын», задолжавший компании крупную сумму денег, оказался на грани банкротства. Когда слухи о разорении дошли до Харви, он отправился к этому человеку домой. Час был поздний, и Харви не мог получить долг наличными. Не желая уходить с пустыми руками, он взял в счёт долга единственную ценную вещь — картину Ренуара стоимостью 10 000 долларов.

Поначалу Харви собирался сразу же продать картину, пока не доказали, что он не тот кредитор, претензии которого надо удовлетворить в первую очередь. Но его так очаровала изящная манера письма и нежные, пастельные тона, что в нём возгорелось желание приобрести и другие полотна. Когда Харви понял, что картины не только хорошее размещение капитала, но ещё и очень нравятся ему, его коллекция и страсть к живописным шедеврам стали быстро расти. К началу 70-х годов в собрании Меткафа значились по одной картине Мане, Ренуара, Писарро, Утрилло и Сезанна и по две картины Моне и Пикассо, а также полотна многих признанных, но менее известных художников-импрессионистов. Теперь у него оставалось одно заветное желание — заполучить в свою собственность картину Ван Гога. И совсем недавно он чуть было не купил в галерее «Сотби-Парк Бернет» в Нью-Йорке L’HSt Paul[6] но д-р Арманд Хаммер из «Оксидентал петролеум» перебил цену, — сумма в 1 200 000 долларов была несколько больше, чем Харви мог себе позволить.