Черемошники. Январь 1995 года

Сирены взвыли совсем близко. В зеркало заднего вида Витек увидел длинную цепочку мигающих огней: она уже пересекала железнодорожный переезд.

– Сматываемся! – крикнул Санька.

– Щас… Только этого гада еще додавлю…

Витек снова вдавил педаль газа. «Уазик» с ревом скакнул вперед, снова сбил Мертвеца, крутанулся на нем.

Патрульные машины уже въезжали в переулок. Витек рванул баранку и промчался по переулку, свернул в Корейский, потом на Чепалова, на Стрелочный, в Китайский, и потом еще в какой-то проулок, выводивший к заброшенному железнодорожному тупичку.

Заглушил двигатель.

Распаренные, возбужденные, все вывалили из машины. Смотрели в ту сторону, откуда над домами взметались в черное небо снопы искр, слышались автоматные очереди.

Витек утер пот со лба. Взглянул на Рупь-Пятнадцать, который стоял, глядя на пожар расширенными от страха глазами и трясся всем телом.

– Ну что, Паша, – сказал Витек. – Закончилась твоя работа. Придется новое место искать.

Внезапно по черному, чумазому лицу Паши потекли слезы.

– Во даёт, – удивился Витек и повернулся к остальным:

– Братва! Гляди – бомж разнюнился!

– Ты чего? – спросил Санек. – Работу жалко?

– Нет… – Паша швыркнул носом, утерся рукавом, ладонями начал вытирать глаза и щеки.

– А чего?

– Ребятишков жалко.

– Каких ребятишков? – удивился Санек.

– Так их же там четверо, у цыгана-то. Родителей этот волкодав порешил, а ребятишки, видно, сгорели.

И он сел прямо в снег, больше не пытаясь сдержать слез.

Огонь, вспыхнувший в погребе, не остановил Белую. Она прыгнула сквозь него и вдруг увидела молоденького курчавого паренька, полуголого, в джинсах и полусапожках. Паренек держал в руке газовую горелку. Невыносимый жар ударил в глаза Белой. Она взвыла и отскочила.

Что-то опрокинулось и покатилось с грохотом по цементному полу. Это была десятилитровая ёмкость с керосином. Алешка направил пламя на вытекающий керосин, бросил горелку и баллон, и бросился в темноту. Там нащупал руки своих братьев и сестры, и побежал, увлекая их за собой.

Ход поворачивал вправо. Еще несколько метров – и они очутились в другом подвале. По проходу между картонными ящиками с фирменными наклейками дети пробежали в следующий ход.

Здесь уже было совсем темно, но ядовитый запах гари догонял их, заполнял весь лабиринт. Впереди был тупик и лестница вверх.

– Наташка, лезь вперед, открой засов, – скомандовал Алешка. – А вы, – прикрикнул на братьев, – закройте глаза, рукава прижимайте к носу. Старайтесь не дышать!

– Не открывается!.. – раздался сверху испуганный голос Наташки.

– Слезай! Я попробую.

– Чего пробовать? Он же сверху на замок закрыт!

Алешка уперся плечом в люк, закряхтел от натуги. Люк даже не дрогнул.

– Надо было горелку с собой прихватить… – тоскливо сказал он.

Когда черный человек упал, скатившись с капота «уазика», собаки как по команде бросились бежать в глубину переулка.

Тяжело дыша (поспевать за Тарзаном ему все же было нелегко), Бракин старался не отстать от пулей мчавшихся товарищей по несчастью.

Тарзан приостановился на перекрестке. Показал глазами на ближний дом и сказал:

– Мне – сюда. Я должен защитить Молодую Хозяйку.

– Нет, – отдуваясь, сказал Бракин. – Про неё Волчица еще не знает. Я следил, видел. Если волчица не сгорит, – он кивнул в конец переулка, где уже в окнах цыганского особняка плясало пламя, слышался шум моторов и крики. – То ей все равно нужно будет время зализать раны и начать искать заново.

– Искать? Кого?

– Она следила за тобой. Она хотела, чтобы ты привел её к своей хозяйке. Но пока волчица о хозяйке не знает. Так что, думаю…

– Ты выражаешься слишком длинно! – тявкнула Рыжая. Повернулась в Тарзану. – Сейчас тебе лучше спрятаться. Иди за мной! Надо спрятаться, пока идет облава. А потом мы вместе станем сторожить свою хозяйку!

И она, не оборачиваясь, задрав хвост, помчалась вперед.

Ежиха, которую разбудил шум и выстрелы, кряхтя, поднялась со своей лежанки – твердой, как камень, кушетки. Доползла до окна, отодвинула занавеску. В это окно был виден лишь небольшой отрезок переулка, но главное – весь двор, включая тропинку к мансарде, где жил этот чокнутый постоялец.

Она глянула – и обмерла: три тени метнулись по тропинке к входу на мансарду.

Невольно перекрестилась, через левое плечо, – давно забыла, как это делается, или и вовсе не знала. Потом, подумав, догадалась: это постоялец вернулся домой, и зачем-то привел с собой кобеля и маленькую сучку.

– Случать их, что ли, будет? Разве щенков разводить да продавать?

Ничего другого ей в голову прийти не могло.

– Чего там? – послышалось из комнаты, где спал дед. Спал он на широченной пружинной кровати, на перине, с тремя подушками.

– Да, говорю, жилец-то наш совсем очумел. То одну собаку завел, а теперь еще и кобеля домой тащит. Всю фатеру засерут.

– А вот я встану, – неожиданно писклявым голосом злобно выкрикнул старик. – Я с ним поговорю! Я его выставлю сразу, он и не пикнет! Чего не хватало – кобелей приваживать!

«Да где уж ты встанешь!» – со вздохом подумала Ежиха.

А вслух сказала:

– Лежи, дед. Куда тебе вставать? Костыли вон уже рассохлись… Я с ним сама утром поговорю. Очумел ты, скажу, совсем, от своего учения.

– Это точно, – уже спокойней подтвердил дед тем же писклявым голосом. – От наук-то с ума и сходят.

И протянул с невыразимым презрением:

– Уче-о-оные!..

– Ага, – согласилась Ежиха. – От них добра не жди, от ученых-то. Никчемные люди. Нелюди, одно слово.

И она пошла на свою солдатскую кушетку. Кушетка заскрипела.

Ежиха еще долго ворочалась и вздыхала, прислушиваясь: как бы наверху собаки лай не подняли.

Но наверху было тихо.

Подозрительно это, очень даже подозрительно, – решила Ежиха, наконец, засыпая.

Стрельба где-то вдали, за домами, прекратилась, только шумели, подъезжая и отъезжая, машины.

– От времечко пришло! – вдруг пропищал старик, ни к кому особенно не обращаясь. – Почище войны. А все они, ученые эти…

Возле горевшего дома суетились пожарные, милиция, спасатели.

Во дворе подняли два трупа, но в доме больше никого не оказалось.

Стали заливать водой надворные постройки. И тут вдруг появился странный человек: немытый, кудлатый, в телогрейке и босой.

– Тебе чего надо? – прикрикнул на него кто-то. – Давай, двигай отсюда, не мешай работать!

– Я знаю, – сказал Рупь-Пятнадцать.

– Чего ты знаешь? – спросил пожарный, по виду – из начальства; в огонь не лез, стоял в сторонке, наблюдал.

– Знаю, где ребятишки ихние могли спрятаться.

Пожарный начальник покосился на бомжа.

– А ты сам-то кто такой?

– Уморин моя фамилия, – ответил Рупь-Пятнадцать, уже понимая, как надо отвечать в подобных случаях. – Я у этого цыгана в работниках жил. По хозяйству. Ну, воду возил, двор убирал, дрова колол, огород перекапывал… У меня во-он в той избушке квартира была. Сначала с печкой, а потом Никифор Ермолаич, хозяин, значит, отопление сделал: две трубы вдоль стен, а в них вода кипит. От электричества.

Начальник подозвал еще кого-то. Слушал с возрастающим интересом.

– И много у них детей?

– Четверо. Старшие – Алешка да Наташка, и двое мальчишек-погодков.

– Ну, ну? – подбодрил начальник.

– Так они ж под всеми своими домами – а их тут целых четыре, – подземные ходы сделали. Запасы там хранили, вещи разные. Ходы надежные, стены бетонные или кирпичные. Из одного дома можно было в другой пройти. Только в мою избушку ход не сделали.

– Ну, ну?

– Чего «ну»? – вспылил вдруг Рупь-Пятнадцать, вскинув голову. – Искать надо люки в подполье, во всех трех домах оставшихся. Ребятишки наверняка от огня в подполье спрятались, да по ходам и пошли. Только вряд ли выйти смогут: люки везде железные, и навесные замки сверху – хозяин сам отпирал, да лишь иногда Алешке позволял…

Начальник присвистнул, поговорил с милиционером, со спасателями. Три группы бросились через двор к соседним домам, объединенным одним забором: усадьба цыган выходила сразу на два переулка, и еще одной стороной, огородом – на металлические гаражи у переезда.

Алешка сгреб всех троих, прижал к себе. Низко склонил голову, старался дышать через какую-то тряпку. Но это помогало плохо. Голова кружилась, глаза щипало, и хотелось поскорее уснуть, – до того, как пламя доберется досюда по коробкам и ящикам.

Люк вверху внезапно крякнул. Кто-то прокричал:

– Еще раз навались!

И люк распахнулся. Вниз обрушился поток воды. Алешка вскочил, перепуганный, ничего не понимающий, мокрый с головы до ног. Потянул за собой сестру и братьев.

Сверху включили фонари, их лучи забегали, перекрещиваясь.

– Вот они! – закричал радостный голос. – Нашёл! Живёхоньки!..

Один из спасателей, надев маску, спрыгнул вниз, стал выталкивать наверх сначала младших, потом старших.

Сверху их принимали еще двое, другие заворачивали в казённые одеяла, несли во двор.

– Живые, мать твою! – радостным, счастливым голосом сказал спасатель, срывая маску: там, где лицо закрывала резина, кожа была белой, а вокруг – чернее сажи. – Дыму только наглотались, но огня там вроде не видно.

– У них там, видно, пожарные датчики стояли. Богато жили, ничего не скажешь, – сказал другой.

А третий ничего не сказал. Он вышел за ворота, поглядел, как подъезжает «реанимация». И тихо скользнул в темноту переулка, по пути срывая с себя камуфляжную форму.

Форму наутро нашли местные пацанята. И долго удивлялись: как так человек бежал? Сначала шапочку снял, – бросил, потом – куртку, рубашку, тельняшку, сапоги и, наконец, штаны.

– Главное, ни майки, ни трусов нету, – авторитетным голосом проговорил Иннокентий, местный драчун и заводила, хваставшийся тем, что «вот папаша из тюряги выйдет, – он им всем пендюлей навешает». «Им» – это всем личным врагам Иннокентия, а в особенности самым главным из них – учителю химии, школьному завхозу, пожилому охраннику, и директору школы.

Потом Иннокентий, понизив голос, стал рассказывать, что у них на переулке завелся мертвец, – рассказывал главным образом для того, чтоб малышню запугать, хотя и сам побаивался. Мертвец по ночам ходил по переулкам, хватал прохожих и откусывал им головы. А все на собак думали, – оттого-де и облавы устраивать стали. Но вот, наконец, этого мертвеца вчера ночью изловили, в кусочки порубили, и увезли на свиноферму, свиньям скормить.

Аленка, которая тоже прибежала утром на пожар, послушала, и ничего не сказала. Она посмотрела на форму, проследила следы, оставленные на снегу, – и те, что были вначале, и те, какие стали потом. Поглядела – и ушла, не сказав ни слова.

Она пошла к Андрею, чтобы рассказать про пожар. Андрея сегодня почему-то не выпустили гулять.

Возле дома Коростылева остановилась белая «Волга». Из нее вышел вальяжный чинуша в золотых очочках, без шапки, с рыжими волосами и высокомерным лицом. Это был бывший помощник губернатора, а теперь – помощник Густых по фамилии Кавычко.

Он подошел к воротам. С интересом посмотрел на дверное кольцо, не понимая, для чего оно.

– Вы, Андрей Палыч, колечком-то в двери постучите, – деликатно посоветовал, высунувшись из машины, водитель.

Упитанное гладкое лицо Кавычко стало еще более презрительным. Однако он последовал совету, брезгливо взял кольцо двумя пальцами и неловко стукнул два раза.

Подождал.

– Громче стучать надо, Андрей Палыч, – сочувственно сказал шофёр. – Если собаки нету, – в доме и не услышат. Или уж входите сразу, если не заперто.

Андрей Палыч гордо вскинул слегка кудрявую голову, повернул кольцо так и этак. За воротами что-то брякнуло, и они открылись.

За воротами был пустой и, кажется, нехоженый двор: снег ровным слоем устилал весь двор, дорожки, и даже крыльцо.

Кавычко распахнул ворота пошире, чтобы водитель его видел, и прошел к крыльцу, оставляя глубокие следы. Оглянулся. Одинокие следы на белом снегу показались ему почему-то какими-то жуткими.

Он тряхнул кудрями, поднялся на три ступеньки и постучал в дверь согнутым пальцем.

Подождал. Поглядел в окно, затянутое льдом и занавешенное изнутри. И внезапно похолодел. А что, если хозяин умер от внезапного сердечного приступа? И лежит сейчас за порогом, вытянув вверх руку и глядя остекленевшими глазами?

Кавычко замахал рукой водителю:

– Иди-ка сюда!

Водитель услыхал, подошел, озираясь.

– Странно, да?

– Странно, – сказал водитель и лаконично оформил страшную догадку Кавычко: – Помер, поди, и лежит который день.

Андрей Палыч вздрогнул.

– Дверь, наверное, изнутри закрыта, – неуверенно сказал он.

– Наверно, – охотно согласился водитель.

Взялся за ручку, опустил вниз. Язычок врезного замка щелкнул, и дверь открылась.

– Ну вот… – удовлетворенно сказал водитель. – Входите, Андрей Палыч.

Андрей Палыч понял, что авторитет его повис на волоске, совершил над собой гигантское насилие, глубоко вздохнул, закрыл глаза, и вошел.

Глаза невольно открылись. Он оказался в довольно просторной сумрачной комнате. У стены, на диване, покрытом пушистым белым ковром, лежал Коростылев. Андрей Палыч тупо смотрел на него, не понимая, что делать дальше.

– Однако, холодно же тут у вас! – почти весело сказал водитель, вошедший следом.

Коростылев внезапно ожил, повернул костлявую голову.

– Конечно, холодно. Печь три дня не топлена.

– А что так? – спросил водитель. – Заболели, что ли?

– Ну да… Прихворнул малость.

Андрей Палыч стал озираться в поисках стакана с водой, чтобы подать Коростылеву. Во всяком случае, он полагал, что именно это и есть первая помощь больному. Но в комнате не было не только стакана, не было вообще никакой посуды, не было даже и стола. Голые стены в выцветших обоях, большая печь, заросшая инеем.

– Что-то вы совсем живёте… – начал было Кавычко и осекся. Он хотел сказать – «бедно», но это слово в его кругах считалось крайне неприличным, почти непристойным. Поэтому после небольшой заминки он договорил, – По-спартански.

– Да, так вот, – ответил Коростылев. – По-стариковски. Много ли мне надо?

– Ну, много – не много, а чего-то есть надо, – сказал шофер. – Сейчас я печь растоплю.

Коростылев махнул рукой:

– Не надо. Ни к чему дрова переводить. Я привык к холоду. Холод – он, знаете ли, лучше любого доктора. От многих хворей лечит.

– Вот и простудились! – суровым голосом учителя сказал Андрей Палыч и кашлянул: не переборщил ли.

– Хворь моя не от холода, и не от голода. От старости это, сынок, – сказал Коростылев.

И вдруг, в совершенном противоречии с вышесказанным, поднялся и сел.

Он по-прежнему был брит, и одет, как всегда: в слегка поношенный костюм, рубашку, застегнутую доверху, без галстука. Но на ногах у него ничего не было, даже носок.

И неожиданно бодрым голосом спросил:

– Вы, я полагаю, – Андрей Павлович, помощник Максима Феофилактыча, царство ему небесное?

– Э-э… Да, бывший помощник. Теперь я секретарь КЧС, комиссии по чрезвычайным ситуациям, и помощник председателя комиссии.

– Это Владимира Александровича? – спросил Коростылев, проявляя недюжинную память. – Он ведь сейчас, если не ошибаюсь, сосредоточил в своих руках всю исполнительную и часть законодательной власти в области?

Андрей Палыч непроизвольно поморщился. Эк выражается, однако! Не пора ли поставить этого нищего босого прощелыгу на место?

– Приблизительно так, – сказал Кавычко сквозь зубы. – Вообще-то, Владимир Александрович хотел пригласить вас на экстренное заседание комиссии в качестве одного из экспертов… Но, учитывая ваше положение…

– Это положение сейчас перманентно, – загадочно заявил старик и встал. – Когда заседание?

– Ровно в два.

– Так едем!

Андрей Павлович до того поразился произошедшей в Коростылеве перемене, что даже не заметил, как на нем оказались ботинки. И будто из воздуха – в комнате не было ни шкафа, ни вешалки, ни даже гвоздя в стене, – появились поношенное пальто и шапка-ушанка.

Коростылев вытащил из нагрудного кармана очки, водрузил их на хрящеватый нос. Очки по-прежнему сверкали трещинами.

Водитель только руками развел, повернулся, и поспешил к машине. Выйдя на улицу, отогнал от машины какого-то пацана, открыл обе боковых дверцы. Андрей Палыч вышел первым, Коростылев – за ним. Водитель заметил, что ворота Коростылев оставил незапертыми. «Да, – подумал водитель, – любопытный старичок. И квартирка у него странноватая». Он вспомнил, что из большой комнаты был вход в другую – темную. Вход был закрыт старинной стеклярусной занавеской, и разглядеть, что там, за ней, не было никакой возможности. «Наверно, там-то у него и мебель, и холодильник. А может, рухлядь какая-нибудь. Книжки там…».

И шофер забыл о Коростылеве.

Заседание проходило в кабинете губернатора. Вход в здание охраняли омоновцы, они же дежурили на каждом этаже, на каждом повороте коридора. Перед дверью в приёмную тоже стояли два здоровяка с автоматами.

Коростылев прошел мимо них со скучающим видом. Один из омоновцев сделал было останавливающий жест рукой, но Кавычко на ходу, сквозь зубы бросил:

– Этот – со мной!

Они прошли в приемную, где тоже торчал вооруженный человек в камуфляже. При виде Кавычко он отдал честь, а у Коростылева строго спросил:

– Фамилия, имя, отчество?

Коростылев ответил.

– Мобильный телефон, диктофон, видеокамера, фотоаппарат при себе имеются?

– Нет-с, – чопорно ответил Коростылев. – Оружия нет, только зубы.

Охранник не понял, вопросительно взглянул на улыбнувшегося Кавычко. Кивнул и тоже козырнул.

В кабинете, за большим овальным столом, сидели человек десять. В губернаторском кресле – сам Густых. Он держался уверенно, строго. На приветствие Коростылева только кивнул и показал жестом, куда ему сесть. Кавычко поместился рядом с Густых, разложил бумаги, придвинул ноутбук. Взглянул на Густых и сейчас же его захлопнул.

– Наше заседание посвящено одному вопросу, – сказал Густых, не вставая с кресла. – Есть предложение правительства Российской Федерации о массовом отстреле волков и бродячих собак на всей территории нашей области. Слово – главному лесничему.

Поднялся седой человечек в полувоенной лесной форме.

– В настоящий момент на территории области, по данным нашего управления, насчитывается порядка 800 волков. Места их обитания в принципе известны, сейчас они уточняются с помощью вертолетов, снегоходов и другой техники. Стая волков в количестве семи особей, проникшая на территорию пригородного Калтайского лесничества, была уничтожена. По показанию свидетелей из местных жителей, стаей верховодила большая волчица белой масти, видимо, альбинос…

– Короче, – сказал Густых, глядя в стол.

– При отстреле стаи белой волчицы не обнаружено.

– Хватит, – сказал Густых, и лесничий сел. – Зато белая волчица обнаружена в городе, и не где-нибудь, а прямо во дворе губернаторского дома. Есть видеоматериалы и показания дочери Максима Феофилактовича. Трагедия, напомню, произошла спустя сутки после отстрела калтайской стаи.

Он вздохнул.

– Вчера, как вы знаете, было совершено нападение на усадьбу цыган Никифоровых на Черемошниках. Хозяин и хозяйка убиты. Убийца – тоже. Вот предварительное заключение экспертизы по поводу этого маньяка: «Смерть наступила в результате множественных переломов костей таза, позвоночника, конечностей. Дату смерти установить не представляется возможным. Согласно анализам, человек мёртв давно, неопределенно давно. Однако эти данные противоречат случившемуся». Напомню, что заключение предварительное. На полное гистологическое исследование уйдет несколько дней, а на анализ ДНК – месяц. К тому же ДНК у нас в городе не делают, – придётся посылать в Новосиб.

– Белиберда какая-то! – громко сказал Ильин. – Он что, уже мертвым был, когда этих цыган убивал?

Густых снова перечитал справку, пожал плечами:

– Согласен: чертовщина получается, – ответил кратко.

Коростылев поднял глаза и внезапно спросил:

– И где он сейчас, этот убийца?

– В холодильнике, – мрачно ответил Густых. – И, судя по некоторым внешним признакам, – это хорошо знакомый многим из нас человек.

– Кто? – одновременно спросили Ильин и Гречин.

– Бывший заместитель по безу «Спецавтохозяйства» Лавров.

– А акт опознания есть?

– Есть. Только до меня он не дошел, – осел в ФСБ, – раздраженно сказал Густых.

Повисло долгое молчание. В комнате становилось жутковато. И тишина многим показалась замогильной.

Но Густых, сделав усилие, стряхнул наваждение и продолжал:

– Но и это далеко не все. Четверо ребятишек, которых удалось спасти, утверждают, что во время начавшегося пожара видели волчицу-альбиноса. Именно на нее старший из детей, Алексей, направил струю газовой горелки, которая, кстати, и явилась главной причиной пожара. Трупа волчицы пока не найдено. И у меня есть основания предполагать, что она осталась жива. Как в случае с убийством губернатора, когда в нее попала пуля, – из ружья типа «винчестер» стреляла дочь Максима Феофилактовича. Камеры слежения этот факт подтверждают…

– Простите, – раздался голос Коростылева. – Убийца, вы говорите, в холодильнике. А где же ребятишки, о которых вы упомянули?

Густых развернулся к Коростылеву, взглянул на него с некоторым тайным интересом:

– Как – «где»? В больнице, конечно. Они довольно сильно отравились угарным газом, есть ожоги…

– В ожоговом центре военного госпиталя, – встрял флегматичный начальник облздрава Ковригин.

– А вас пока ни о чем не спрашивали, – сказал ему Густых ровным голосом.

Ковригин опустил глаза.

Густых снова повернулся к Коростылеву.

– У меня к вам, между прочим, тоже есть вопрос. Вы, как этнограф и любитель собачьей мифологии, можете как-то объяснить все эти факты?

Коростылев пожал плечами и почему-то сморщился.

– Науке известны многие факты, которые выходят за рамки реальных представлений, – туманно сказал он.

– А конкретнее?

– Ну, мифы об оборотнях, ликантропия, и прочее…

– Вы хотите сказать, что волчица – оборотень?

– Не знаю, Владимир Александрович. Возможно, она вообще не существует.

– То есть? – поднял брови Густых.

– Это нечто нематериальное.

Члены комиссии разом заговорили, замахали руками, кто-то даже тихонько засмеялся.

Густых восстановил тишину одним взглядом. Спросил, обращаясь ко всем сразу:

– А у вас есть другие объяснения?

– Объяснений может быть сколько угодно, – проворчал Ильин. – Психоз, галлюцинация. Фокус, в конце концов: выкрасили волкодава белой краской и натравили на Максима.

Повисло тяжелое молчание.

Густых прихлопнул по столу – в точности так, как это делал губернатор.

– В последние дни множество бродячих и бывших домашних собак покинули город, прячась по окрестностям. С них мы и начнем. Одновременно в районах области, где обнаружены волки, создаются команды лучших охотников, желательно из местных жителей, хорошо знакомых с местностью. Приказываю: операцию по отстрелу волков и бродячих собак начать завтра. Точнее, она уже началась. Но завтра вступит в решающую стадию. Есть вопросы?

– Некоторые частные предприятия в районах в технике и горючке отказывают, – пробурчал начальник штаба управления по ЧС.

– Действует мобилизационный план, – сказал Густых. – И он касается предприятий всех форм собственности. Список «отказников» у вас есть?

– Так точно! – начальник штаба вскочил и положил бумагу на стол перед Густых.