«Наверное, патруль уехал», – решил Бракин.

Автомобиль свернул на Ижевскую и покатил в сторону переезда.

«То ли объезд будут делать, то ли еще куда…», – подумал Бракин.

Как назло, он забыл дома часы. С ним это часто случалось из-за рассеянности. Он забывал не только часы, но и шапки, зонты, пакеты. Один раз даже оставил в трамвае «дипломат». Хорошо, что кондуктор его прибрала: пришлось на другой день тащиться в трамвайный парк и искать свой «дипломат» в груде забытых пассажирами вещей. Да потом еще описывать, что у него внутри. Он тогда еще сильно удивился, узнав, что есть люди и рассеянней его. Пассажиры ухитрялись забывать самые разнообразные покупки; в бюро находок побывали и телевизоры, и приемники, и даже однажды – детская коляска. Хорошо, хоть без младенца…

И все-таки, сколько же сейчас времени? Бракин взглянул на прояснившееся небо, на котором сияли крупные яркие звезды. И пожалел, что совсем не знает астрономии и законов небесной эклиптики: в школе таким пустякам не учили.

Во всяком случае, решил он, уже далеко заполночь.

Теперь в городе царила полная, абсолютная тишина. И лишь издалека, на пределе слышимости, доносился стрекот: наверное, вертолет барражировал над центром города, патрулируя с воздуха «губернаторский квартал» и окрестности местного «Белого дома».

Под этот далекий стрекот Бракин снова задремал, и снова его разбудила машина, и снова со стороны остановки.

«Ну и ночка!» – подумал Бракин вяло. Все следят за всеми. Прямо по Салтыкову-Щедрину: за каждым шпионом – шпион.

Бракин опять задремал, и уже в полусне подумал, что всё: пятнадцать минут ждем – и уходим. Как на занятиях в универе.

Он даже не заметил, как бесшумно открылись ворота со двора Коростылева. Опомнился, лишь когда услышал легкий скрип под ногами.

Черный человек маячил в сгустившейся мгле. Он шел ровно, прямой, словно палка, в сторону переезда.

Бракин приник к бойнице.

Сзади что-то зашумело. Бракин быстро обернулся, и увидел, что автобусная площадка внезапно погрузилась во тьму; оставался только слабый свет из закрытых жалюзи окон круглосуточного магазина.

Бракин снова развернулся. Высокая фигура уже была почти не видна.

С заколотившимся сердцем Бракин выполз на четвереньках из укрытия. И побежал по-собачьи, на четвереньках, держась как можно ближе к заборам.

Краем уха услышал: сзади, на оптовом складе, разъяренно разлаялись сторожевые собаки, что-то стукнуло. И снова стало тихо.

Приостановившись, чтобы отдышаться, Бракин снова ринулся вперед. Он не видел, что позади него, совершая гигантские прыжки, едва касаясь земли, бесшумно летит громадная белая волчица. В тумане ее силуэт казался неправдоподобно огромным; казалось, это летит сказочное чудовище: бескрылое, медлительное, но опасное, как кошмар. Она не догоняла и не отставала. Просто бесшумно взлетала и опускалась почти за самой спиной Бракина.

Вот и Корейский переулок. Темный человек миновал перекресток и зашагал дальше.

Витька сбежал по лестнице вниз из сторожевой будки, выгнал машину из бокса, быстро скомандовал:

– Быстро по местам. Каждый берет ствол. «Сайгу» – Саньке.

– А где он? – спросил кто-то.

– Бешеный? Он к переезду пошел. Мы обгоним его по Ижевской и выедем навстречу, с того конца переулка.

Мужики быстро втиснулись в машину, разобрали оружие. Санька, сидевший впереди, аккуратно поставил карабин между ног, дулом вниз.

– Да осторожнее! С предохранителей не снимайте, а то кто вас знает, шоферюг, – сказал Витька и на малых оборотах выкатился за ворота.

Ка остановился у высокого крепкого дома с металлическим забором выше человеческого роста. В одном из окон горел свет. И возле этого окна стояли два молодых парня, переговаривались, мялись.

Ка замер, наблюдая.

Парни сунули в открывшуюся форточку деньги, получили маленький полиэтиленовый пакетик, перевязанный ниткой, и пошли к переезду.

«Уазик» резко затормозил, не доезжая до переулка. Позади были трасса и хорошо освещенный переезд, а вокруг и дальше, вытянувшись вдоль железнодорожного полотна – скопище разнокалиберных металлических гаражей.

– Вот он! – сдавленно крикнул Санька.

Из переулка, горбясь, вышли два подростка. Увидели «уазик», повернулись, и бегом кинулись к гаражам.

– Да нет, – сказал Витька. – Это ж наркоманы. К местным цыганам за дурью приходили…

Он заглушил двигатель, открыл дверцу.

– Я – вперед, на разведку. Если надо – позову.

Витька выглянул из-за забора. По переулку стелилась синеватая мгла, и во мгле неподалеку он разглядел смутный силуэт темного человека, стоявшего возле высоких железных ворот под массивной кирпичной аркой.

И внезапно он вошел в ворота, которые со скрежетом и металлическим визгом провалились внутрь.

Сейчас же раздался бешеный собачий лай, а потом – множество певучих быстрых голосов.

Во дворе вспыхнул свет. Сквозь мглу Витька видел обманчиво громадные тени, метавшиеся по обширной усадьбе. Потом вдруг бахнул выстрел из двустволки. Восклицание, шум, и предсмертный визг собаки. Сначала один, затем другой.

Потом из ворот выскочила полуодетая толстая женщина и закричала:

– Люди добрые, эй! Караул! Убивают!..

Но голос ее погас в уплотнявшейся сырой мгле.

Она снова убежала во двор. И снова послышался крик:

– Всё возьми! Деньги, золото, на!..

Ответа не последовало, но крик внезапно оборвался.

У Витьки дрогнуло сердце.

Заверещали дети, заплакали.

Лоб покрылся испариной – Витька вытер его рукавом.

Между тем из ворот на четвереньках выбежал какой-то человек и завопил:

– Батюшки! Хозяйке голову свернул! Хозяина чуть до смерти не убил. Теперь по сараям ходит, наверное, Алешку ищет!

Витька высунулся, крикнул:

– Эй, ты! Иди сюда!

Человек приподнялся, озираясь.

– Да здесь я, здесь! Иди, не бойся! Мы сами за Ним охотимся…

Человек, наконец, разглядел Витьку, в полусогнутом состоянии подбежал к нему. Он был без шапки, босой; на майку накинут старый полушубок.

– Ты кто? – спросил Витька.

– Рупь-Пятнадцать… Ну, по-вашему – Пашка. Уморин фамилия. Я в работниках у цыган живу.

– И что там творится?

– Вышиб ворота. Здоровенный! Не иначе, нечисть. Троих покалечил, всех дворовых собак передушил. Хозяин в него с двух стволов – бах! А он покачнулся только…

– Ладно, Уморин, беги за мной… – И Витька кинулся к машине.

– Братва, на выход! Оружие к бою. Счас мы его тут, как от цыган выйдет, и встретим… А ты, – он взглянул на белого, трясущегося Уморина, – посиди пока в машине. А то босой – на снегу.

– Я привыкший, – скромно сказал Рупь-Пятнадцать и юркнул в «уазик».

Мужики пошли цепью. Вошли в переулок, залегли на обочине напротив цыганского дома.

Там было уже почти тихо. Только трещали какие-то доски, скрипели ржавые гвозди, звенели сбитые запоры.

Потом раздался хриплый лай, шум. И внезапно из ворот выскочил большой лохматый пес. Не оглядываясь, стрелой помчался по переулку.

А следом за псом в проеме ворот показалась темная огромная фигура.

Витька выстрелил первым. И загрохотало.

Фигура в воротах задергалась, взмахнула руками, и внезапно повалилась назад.

Витька взмахом руки приказал прекратить стрельбу. Не обращая внимания на засветившиеся позади окна, бросился к воротам.

Но едва он приблизился, Ка зашевелился. Витька замер, открыл рот. А Ка медленно поднимался, вставал, слегка покачиваясь, и наклонив голову к плечу. Вот он распрямился. Белые полуслепые глаза остановились на Витьке. Ка сделал шаг вперед.

– Витёк!! – завопил кто-то сзади. – Уносим ноги!..

Кто-то дернул Витьку за рукав, потащил от ворот.

Он опомнился, и помчался следом за остальными. Влетели в машину, сдвинув Уморина в самый угол, тяжело переводили дух. В машине остро пахло порохом.

В доме напротив, у окна, стоял здоровенный рыжий детина в майке. Скреб волосатые подмышки.

– Рома, чего там? – спросил женский голос из темноты.

– А кто их знает. Может, цыган убивают? А чего – у них есть, что воровать. Все сараи добром забиты.

Женщина – тоже в одной сорочке, – подскочила.

– Ты бы свет выключил в кухне! Еще стекла выхлестают! – крикнула она и побежала выключать. Рома продолжал стоять у окна, глядя, как в тумане бегают какие-то люди. Выстрелов больше не было слышно.

– Должно, всех поубивали, – флегматично сообщил он вернувшейся жене.

– Наркоманы, что ли? – спросила она.

– Ну. – Рома подумал, снова поскреб подмышку. – А может, и милиция. Время-то сейчас какое, а?

В переулке стало тихо.

– Ну их, пойдем, – сказала женщина. – То облава, то комендантский час. И все с автоматами, – по городу страшно пройти…

– Пойдем, – согласился Рома, отходя от окна.

Бракин лежал, почти закопавшись в снег. Смотрел расширенными от ужаса глазами. Он видел, как кто-то – наверное, водители маршруток, – палили в ворота. А потом вдруг увидел несшегося по переулку во весь дух пса.

Инстинктивно, не думая, Бракин приподнялся, и кинулся под ноги псу. Пес коротко взвизгнул, отлетел.

Бракин сидел на корточках, раскинув руки.

– Ты куда, дурачина? – тихо спросил он.

Тарзан озадаченно поглядел на него. И тут Бракин заметил, что сам незаметно превратился в собаку – упитанную черную собаку, стоявшую на раскоряку.

– Ты куда? – повторил он.

– За мной гонится Черный мертвец.

– А чего он хочет?

– Убить меня.

Бракин прикинул.

– Я думаю, – нет. Думаю, совсем другое у него на уме.

Тарзан поднялся на ноги. Теперь два пса, почти одинакового роста, стояли на дороге друг против друга, нос к носу.

– Что же? – спросил Тарзан.

– Ты приведешь Черного мертвеца к своей хозяйке. Она-то ему и нужна.

– Зачем? – оскалился Тарзан.

Бракин по-собачьи пожал плечами – у него это получилось почти по-человечески.

– Пока не знаю…

Внезапно на него сбоку налетел рыжий повизгивающий клубок. Бракин почувствовал шершавый язык на своей морде, фыркнул и обернулся:

– Рыжая! Зачем ты здесь? Я тебя не звал. И как ты выбралась из мансарды?

– Через балкон. Дверь была чуть-чуть приоткрыта.

Впереди, в клубящемся тумане, стихли выстрелы.

– Подожди, Рыжая, сейчас не до тебя…

Внезапно Тарзан ощетинился, присел.

– Ага, – проворковал мягкий бархатный голос, ворвавшийся в разговор. – Все трое здесь. Вот вы-то нам и нужны.

Бракин посмотрел назад и с ужасом увидел большую белую волчицу. Она спокойно лежала позади них на дороге, гордо подняв огромную морду.

А впереди из тумана показался мутный силуэт черного мертвеца. Мертвец шел ровно, медленно, неотвратимо. Вся его одежда была разорвана пулями, и во лбу чернела дыра. Но он был по-прежнему жив и готов действовать.

– Хорошо, что я не убила тебя тогда, в лесу, – сказала Белая и почти ласково посмотрела на Тарзана.

– Ну, так кто же из вас охраняет Деву?

– Я! – быстро сказал Бракин. И даже стал быстро-быстро перебирать лапами.

Белая пренебрежительно взглянула на него. Усмехнулась.

– Твою Деву я знаю. Жадная старуха, заболевшая от жадности и глупости. Нет, – Белая качнула широкой седой мордой. – Дева должна быть молодой. И если не слишком красивой, то обязательно доброй.

– Тогда – я! – сказала Рыжая, выступая вперед. Она отчаянно трусила, но уличное воспитание давно уже приучило её проявлять чудеса храбрости именно тогда, когда нападает трусость, кидаться в опасность с головой; это всегда помогало в боях с почтальонами, продавцами, дворниками, и враждебными стаями, живущими в поселке за переездом – в Усть-Киргизке.

– Ты не только хитрая, лисичка, но еще и на удивление смелая, – сказала Белая.

И внезапно поднялась на все четыре мощных лапы.

– Вон идет тот, кто по запаху узнаёт врагов ночи.

Ка остановился неподалеку. Казалось, он смотрит на всех сразу, одновременно; может быть, так казалось потому, что дырка от выстрела из помпового ружья была похожа на третий глаз.

Ка медленно поднял руку в изорванном в клочья рукаве и молча указал на Тарзана.

– Тихо! – прикрикнул Витёк, берясь за баранку.

– Чего «тихо»? Сматываться пора! Я в него шесть пуль всадил, ни разу не промазал! – сказал Санька.

– А он всё равно живой, – сказал Рупь-Пятнадцать, хотя его никто и не спрашивал.

Витек еще раз сказал:

– Тихо! Убью!..

– А чего… – начал было кто-то, но ему закрыли рот ладонью.

Издалека доносились воющие сирены милицейских машин.

– Далеко… – сказал Витек. – Успеем.

И он нажал на газ.

– Ты куда? – спросил Санек.

– Мы его, гада, на таран возьмем…

– Убей этих троих. Больше они нам не нужны, – сказала Белая, поднимаясь во весь свой гигантский рост.

И, больше не глядя на них, в три летящих прыжка преодолела расстояние до цыганского дома и исчезла в воротах.

Ка поднял руки и присел. Руки у него оказались такими длинными, что все три собаки оказались в полукольце: позади них высился забор.

Собаки ощетинились, припали к земле, медленно отступали, рыча. Только Рыжая сделала попытку проскользнуть под рукой Ка, но не смогла, и отлетела к забору.

Туман все еще не рассеялся. И в этом тумане позади мертвеца засветились два ярко-желтых огромных глаза. Взревел двигатель, и глаза стали стремительно приближаться.

В самый последний момент Ка почувствовал угрозу сзади. Он обернулся, привставая. Но подняться на ноги не успел. Огромные желтые глаза приблизились вплотную и какая-то неведомая, страшная сила, более грозная, чем сила самого Ка, ударила его в колени и подбросила высоко вверх.

Ка издал странный звук. Он упал на ветровое стекло, побежавшее трещинами.

Прямо перед собой Санька увидел темное неживое лицо с разорванной щекой и обнажившимся краем белой кости.

Санька хотел заорать, но тут Витек резко затормозил, и Санька разинутым ртом налетел на поручень над «бардачком». Боли он не почувствовал, и продолжал беззвучно орать; изо рта заструилась кровь.

Ка снесло с капота, он упал на дорогу и покатился.

Полежал секунду-другую, – и зашевелился.

У него были переломаны ноги, но он умудрился подняться, как бы соскальзывая, припадая на руки. Темное лицо, поднятое к машине, ничего не выражало.

– Так, да? Так?? – заорал Витек, сдал назад, и снова рванул вперед.

Белой вдруг не стало. Вместо неё в воротах оказался человек в помятой милицейской форме, почему-то без зимней куртки, и даже без шапки.

Он вошел в ярко освещенный уличными лампочками двор. Увидел трех или четырех собак, чуть ли не разорванных на куски, увидел человека, лежавшего на крыльце, свесив курчавую голову с нижней ступеньки. Неподалеку, привалившись спиной к фундаменту, сидела толстая женщина в одной рубашке. Голова ее была вывернута, и глаза, обращенный вниз, тускло отражали свет.

Милиционер постоял, прислушался.

Двери сараев были выломаны, на снегу почему-то валялись изуродованный велосипед и конский хомут.

А на снегу там и сям светились пятна крови.

Милиционер перешагнул через труп на крыльце, миновал темные, заставленные какими-то бочками сени, и вошел в большую комнату. Мебели здесь почти не было. Только кухонный стол, какие-то лежанки вдоль стен, накрытые чем-то пестрым, и несколько ковров на полу и на стенах.

Милиционер на секунду замер. Он услышал отдаленное завывание сирен, повел плечами, шагнул в следующую комнату. Эта комната оказалась забитой мебелью – дорогой гарнитур, две огромные кровати, не распакованные, стоявшие «на попа» у стен, пухлые, словно надувные, кожаные кресла и диваны, накрытые коврами.

Милиционер встал, склонил голову набок, прислушался.

И внезапно, нагнувшись, откинул угол ковра.

Пол под ковром оказался зацементированным, а в цемент вделан квадратный стальной люк.

Милиционер быстро нагнулся, нашел рукоять, выдвинувшуюся вверх, дернул.

Люк не открылся.

Но теперь милиционер точно услышал сдавленные голоса и шорохи. Потом вскрикнул младенец.

Улыбка раздвинула лицо милиционера. Улыбка, постепенно превратившаяся в оскал. Милиционер согнулся, встал на четвереньки, вытянулся, раздался в толщину, и рыкнул.

Теперь это снова была волчица.

Громадная, седая. Она провела широкой лапой по люку: на металле остались борозды. Глаза Белой загорелись неистовым огнем, и она стала быстро-быстро царапать сталь обеими передними лапами.

Люк начал прогибаться, трещать; куски цемента разлетались по комнате.

Снизу раздались испуганные крики и петушиный подростковый бас, прикрикнувший на кого-то.

Белая подпрыгнула и всей тяжестью рухнула на люк.

Люк обрушился вниз.

В глаза ей взметнулся ослепительный огонь, и уши заложило от грохота: пуля обожгла лоб.

Белая рухнула вниз всей тяжестью, ломая деревянную лестницу с перилами. Внизу она вскочила на ноги, мгновенно огляделась.

Пыль и пороховой дым заполнили подвал, но людей здесь не было: они ушли в боковой ход, черневший в забетонированной стене.

Белая прыгнула в зияющее отверстие, – и словно натолкнулась на что-то, на миг зависла в воздухе, словно в вате, и мягко опустилась на пол.

– Уйди с дороги! – рявкнула она, тяжело дыша.

– Здесь нет того, кого ты ищешь, – возразил низкий голос.

– Есть! Я чувствую запах девы. Я даже вижу её: красивая черноглазая цыганка, слишком молоденькая, правда, но я давно уже стала замечать твою склонность к педофилии… Прочь!

– Эту цыганку зовут Наталья. Ей только двенадцать лет. И она ни в чем не виновата, – спокойно ответил голос.

– Ага! В двенадцать цыганские дочери иногда уже выходят замуж. Уходи, именем твоего покровителя Велеса!

– Велес давно уже умер.

– Да, но ты-то еще жив. Наследник Волха, бывший пастух, защитник выродков и сук!

Внезапно огонь вспыхнул прямо перед ее глазами, так что Белая вначале отшатнулась. А потом рассмеялась лающим смехом.

– Ты вздумал напугать огнем меня? Меня, повелительницу огня? Ты сгоришь и станешь пеплом, горсточкой праха, которой уже нет и не может быть возвращенья…

– Ты снова ошиблась, – прогудел, удаляясь, голос. – Огонь – это твоя стихия. А я всего лишь зову дождь.