Но американцы были счастливые люди, — для них курица являлась просто курицей, выращенной на какой-нибудь бройлерной фабрике в Луизиане, всю недолгую жизнь эту бедную птицу кормили по замкнутому циклу, то есть примешивая к комбикормам ее собственный помет. Курица, хоть и имела куриные мозги, все-таки понимала, что ее истязали, и умирала от электрического тока с улыбкой в клюве страдания кончились, немногочисленные грехи искуплены и можно спокойно переселяться в пернатый рай, ожидая очередного материального воплощения.
      Джордж не ел куриного мяса не из-за скрытого антиамериканизма, который рождался благодаря провинциальному комплексу любого ливерпульца и был перемешан с безграничным (и потому почти тайным) почитанием американских рокеров 50-х годов. Нет, Харрисон не ел мяса, потому что не знал в точности, что именно он ест, то ли курицу, то ли рыбу, а может, и человека, который в прошлой жизни был царем, а в этой смирен мировым законом до состояния худосочного существа с бледным гребешком. Поэтому, чтобы избежать вероятности людоедства, они с женою ели бобы. Три раза в день на протяжении полутора лет. Учитель Блаженства сказал им, что энергетика физического тела от этого резко возрастет, астрал нормализуется, а ментал освободится от некоторых негативных последствий их же непродуманных шагов, совершенных в прошлом. Они ели бобы, и Джордж чутко прислушивался к тому, что эти бобы с ним производят. Менталу, действительно, стало немного лучше. Астрал выздоравливал на глазах. Однако физическое тело, потеряв всякую возможность к росту, начало как-то хиреть. Похоть почти исчезла, но вместе с ней ослабло и влечение к противоположному полу, например, к собственной жене, что было не очень хорошо для брака, который продолжался менее трех лет и считался в богемных кругах чрезвычайно стильным и перспективным. Патти была худой крашеной блондинкой с длинными ногами — об ее коленки можно было поцарапаться, — охочей до тряпок и разного рода дорогих удовольствий. Тряпками она занималась, как и медитацией, дважды в день, приобретая новые вещи в самых дорогих магазинах города. Прерванная из-за брака карьера манекенщицы теперь не очень волновала ее душу, которая была занята самосовершенствованием, в основном по той причине, что этим занимался ее продвинутый муж. Она твердила мантры и поддразнивала Джорджа своей деланой сексуальностью, строя глазки известным музыкантам, в обществе которых им время от времени приходилось бывать. Учитель же Блаженства, как утверждали посвященные, был половым гигантом и, слыша о его многочисленных быстропроходящих амурах, Джордж начинал понимать, что для физического и душевного здоровья одних бобов недостаточно. Нужен еще чистый воздух горных вершин и мутноватая влага какой-нибудь священной реки. Все это имелось в Индии, но напрочь отсутствовало в грязноватом и сером Лондоне, где можно было приобрести что угодно, например, семидесятивосьмиканальный пульт для перезаписи звука, но только не какую-либо действенную духовную опору. Англиканская церковь смешила своей карнавальностью и фрондой по отношению к католическому Риму. Ее мессы Леннон называл презентациями средней руки и был, в сущности, прав. А что еще было в Англии, кроме чудо-пульта? Впрочем, и пульт они выписали из Германии, а это значило не только удорожание музыкальных сессий, но и то, что в недалеком будущем четыре не очень техничных музыканта станут большим симфоническим оркестром, дабы заполнить все семьдесят восемь каналов дорогостоящего аппарата.
      Джордж неудачно поддел лопатой розовый куст, коснувшись железом корней и чуть не перерубив их. Он вдруг подумал, что закрывается своими бобами от неудачного брака с совершенно не интересным ему человеком. Что бы сказал на это Учитель Блаженства? Два месяца назад тот же Леннон обозвал Учителя сучьим потрохом и отвалил из его индийского лагеря, неся в душе зерна тотального разрушения. Другие были поосторожнее. Рич, например, считал Учителя и святым, и сучьим потрохом одновременно, что позволяло ему плыть по течению и избегать конфликтов со всеми сторонами. Маккартни, прослышав о половых свершениях их духовного наставника, махнул рукой и отказался от каких-либо комментариев. Только Джордж повременил с осуждением и, погружаясь в трансмедитацию с головой, решил или захлебнуться в ней, или вынырнуть из проруби совершенно другим человеком.
      Он осторожно окопал куст небольшим садовым топориком по периметру, затем подцепил лопатой и наконец вытащил из земли. Корни куста были человекообразны и напоминали мальчика-с-пальчика. Джордж понес куст к дому прямо на лопате.
      Солнце светило через легкую облачность и походило на кусочек сливочного масла, который растапливали в теплом молоке. Мать в детстве и юности давала ему такое молоко при ангине, а ангина случалась часто, не только зимой, но и при любой перемене места. Стоило приехать из Гамбурга после гастролей — ангина, из Шотландии в Ливерпуль — опять ангина и невозможность какое-то время не только петь, но и говорить. В той же Германии, например, они играли по 15 часов в сутки, и связки были чрезвычайно напряжены. Но позже, уже обремененные всемирной славой, когда 15 часов изматывающих выступлений превратились в полчаса за раз, горло вело себя точно так же, и мать, словно маленькому, грела Джорджу молоко с маслом, когда он возвращался домой. Напасть преследовала всех четверых, и Леннон предложил однажды глотать керосин. Этому его научил какой-то отставной боцман торгового флота, Джон попробовал, и, кажется, помогло, во всяком случае, он, как факир, зажег своим дыханием вату, правда, перед этим хорошенько обмакнув ее в виски. Обрадовавшись, он тут же разработал новый сценический эффект — перед выходом на сцену все четверо пьют керосин, и при первой же бравурной ноте, вырвавшейся из их луженых глоток, оттуда же вылетит и синее пламя. Идея была неплохой, в меру брутальной и дикой, но их менеджер, испугавшись самовозгораний, категорически запретил это дело. Менеджера можно было понять: противопожарная безопасность являлась его коньком, при том что этот нелепый и нежный, как девочка, человек не мог зажечь ни одной спички, не опалив скатерти или занавески.
      Харрисон видел в Бомбее факиров, которые точно таким же керосиновым способом превращались на короткое время в драконов. Он еще раз подумал, чего же хочет от трансмедитации. Избавления от страдания и достижения гармонии с миром? Да, безусловно. Творческой силы? Трижды да: будут новые песни, будет и заработок. Но здесь появлялась закавыка, о которую Джордж спотыкался. Избавление от страданий вело автоматически к гедонизму, полновесному и радостному в физическом смысле существованию, которое, в свою очередь, выливалось в еще более полновесный и радостный блуд. С этим он столкнулся в Ришикеше, куда все четверо, влекомые шансом избавления от наркотической зависимости, слетали в феврале. В блуде они не преуспели, а вот Учитель Блаженства, стоявший во главе общины и много сделавший для их эмоциональной стабилизации, преуспел вполне. Но тогда получалось, что страдание — не самая скверная на земле вещь, к нему не нужно стремиться, но и избегать его как-то глупо…
      Харрисон положил розовый куст у стеклянной стены своего одноэтажного бунгало. Он не терпел этого новомодного слова и с удовольствием приобрел бы какой-нибудь замок или, на худой конец, двухэтажный кирпичный дом с плющом на стенах и железными ставнями на окнах. На замок не было денег. На двухэтажный дом — тоже, да и тусовка не поняла бы такого буржуазного выбора. Значит, оставались новомодные плоские дома с огромными застекленными террасами, в которых разбивался зимний сад, и бассейном с водопроводной водой. Синий кафель придавал водопроводу морской вид. А стены жилища пришлось измазать яркой «психоделической» краской.
      — Бунгало! — пробормотал Джордж себе под нос. — Какая гадость!
      Но, чувствуя, что опять начинает брюзжать, попытался остановить внутренний монолог. Что может быть пошлее самоистязаний в загородном Эшере в редкий солнечный, но нежаркий день, среди зеленых лужаек частных владений и вырытых в них пустых бассейнов?
      На крыльце лежало открытое пособие по садоводству, соответствующая страница была придавлена камнем. Джордж заглянул в нее и вдруг прочел, что розы пересаживаются или весной, или осенью. А сейчас стоял разгар лета!
      Он чертыхнулся. Дополнение к главе было напечатано мелким шрифтом, и он поначалу не обратил на него должного внимания. Садовник понял, что, скорее всего, загубил розовый куст. Чтобы скрыть следы преступления, он опустил цветок в заранее приготовленную унавоженную ямку и присыпал его землей.
      С террасы донесся телефонный звонок. Харрисон не собирался отвечать на вызов, но на всякий случай прислушался и перестал копать.
      Включился автоответчик. После условленного сигнала из телефона раздался знакомый голос:
      — Джордж, это Дерек. Если ты дома, возьми трубку!
      Это звонил пресс-секретарь их собственной, только что основанной звукозаписывающей фирмы «Яблоко», который на первых порах занимался всем, включая финансовые проблемы. Все в «Яблоке», как в коммуне, занимались всем, и от этого становилось особенно весело, — а вдруг, вопреки вероятности, хоть что-нибудь получится?
      Харрисон прошел на террасу и взял трубку.
      — Слушаю тебя. Что случилось?
      — Спешу сообщить… Экстренное совещание в «Яблоке» в 5 часов пополудни. Тебя устроит?
      Харрисон молчал. Этим вечером был заказан павильон на Эбби-Роуд для очередной смены звукозаписи. Джордж предполагал, что покажет друзьям свою новую песню «Не виновен» и уговорит ее записать. В ней он оправдывался за поездку в Индию, за то, что увлек друзей в путешествие в далекий Ришикеш, не предполагая, что деятельность Учителя Блаженства вызовет у Джона столь горячий отклик. Поездка же на Сейвил-Роуд, где располагался офис их фирмы, грозила крюком, пробками и даром потерянным временем.
      — А что, звукозаписи сегодня не будет? — осторожно спросил он у Дерека.
      — Не в курсе, — тоскливо отозвался пресс-секретарь. — Может, дать тебе Пола?
      — Он рядом с тобой? — поразился Харрисон.
      Поразился из-за того, что Маккартни не звонит ему сам, а посылает для этого третье лицо.
      — Пол здесь с утра. Позвать?
      — Позови.
      В трубке раздались шорохи и помехи. Через секунду из нее послышался знакомый голос:
      — Привет. Чего тебе?
      — А чего тебе?! — не выдержал Джордж.
      Маккартни, судя по тону, был чем-то крайне подавлен.
      — В каком смысле?
      — Ты звонишь мне или я звоню тебе? — прокричал в трубку Харрисон.
      — Это Дерек звонит, — сказал Маккартни уклончиво.
      — Кому? — не понял Джордж.
      — Нам всем.
      — Ну ведь по твоему же поручению!
      — По поручению Джона.
      — Зачем?
      — Говорит, что дело чрезвычайной важности.
      «Ага, — подумал Харрисон. — Джон, кажется, решился!»
      — А почему все-таки не ты набрал мой номер, если был рядом?
      — Субординация, — ответил Пол.
      — Ладно, — пробормотал Джордж, укрощая свой гнев. — Ладно… — И добавил в телефон любимое слово Маки: — Проконтролируй!
      В трубке раздались короткие гудки.
      Харрисон вышел во двор и тупо поглядел на пересаженный куст. Если куст засохнет, то Патти как пить дать обвинит во всем мужа. Значит, нужно пересадить розу обратно к забору, будто Джордж и не трогал ее. А засохла, значит, Богу так было угодно…
      Харрисон вытащил куст и отнес его на лопате на прежнее место. Вкопал в землю и забросал основание корня прошлогодними листьями.
      Фирма существовала фактически около года и должна была заниматься всем, за исключением абортов и контролирования рождаемости. Учредители вбухали в нее два миллиона фунтов и теперь ждали, чем обернется их затея и что даст в творческом плане неслыханная в шоу-бизнесе благотворительность.
      Люди с улицы хотели издавать романы, музицировать и снимать фильмы. Учредители хотели того же. Планировался, например, выход на пластинках не только музыки, но и поэзии. Уже велись переговоры с американцем Алленом Гинзбергом о серии его поэтических записей, — только чтение стихов без всякой музыки. Доход неважен. Любые финансовые издержки покроет коммерческий успех рок-н-ролла, к которому прикасались они вчетвером. Рок как мост в будущее… Группа становилась ступеньками, по которым устремятся наверх никому не известные таланты. А еще — научные разработки в области электроники, дизайна, маркетинга. И напоследок — новое религиозное сознание, которое готовился предъявить молодежи Джордж через несколько лет, это числилось только за ним, и наивный Рич частенько спрашивал:
      — Ну как? Продвигается дело?
      — Да так, идет помаленьку, — уходил от прямого ответа Харрисон.
      — Христос-то у тебя будет?
      Джордж что-то мычал и неопределенно мотал своими длинными патлами.
      — А Будда?
      — Этот есть. Немного дзэна, медитации, и кушать подано!
      — Хорошо-то как! — мечтательно вздыхал ударник. — Царство Божие… Христос и Будда рядом! Только мы, наверное, разоримся, — доканчивал он неожиданно.
      — Почему ты так думаешь? — тревожно спрашивал Джордж, ибо разоряться ему очень не хотелось.
      — Ну Будда… Он же бывший царь?
      — Точно, Ричи.
      — Царь наверняка потребует больших вложений, — голубые глаза ударника начинали туманиться и наливаться влагой.
      Он был большим суеверным ребенком, слегка подпорченным деньгами и алкоголем. Его все любили за незлобивость и терпение.
      …Петляя по узким улочкам Сейвил-роуд и никак не попадая к дому номер 3, Харрисон подумал, что сегодняшний слет учредителей «Яблока» по инициативе пассивного Джона, наверное, имеет под собой какие-то очень серьезные основания. Например, Леннон решил уйти из группы. Или захотел ввести в число учредителей фирмы свою новую подружку-японку, уже успевшую дать Полу ценное указание, как тому следует играть на бас-гитаре…
      Улица была забита пошивочными мастерскими, владельцы которых выражали недовольство своими новыми соседями. На мостовой, никогда не освещенной солнцем, обычно сидели опухшие молодые люди, называвшие себя яблочными очистками. Они выпускали летучую стенгазету, разрисовывая мостовую разноцветным мелом, а корректные полисмены после их ухода вызывали специальных рабочих, чтобы те смывали письмена стиральным порошком. Припарковав машину недалеко от офиса, Джордж поприветствовал «очистки» поднятой рукой и постучался в дверь пятиэтажного особняка заранее условленным сигналом. Здесь был звонок, но Харрисон предпочитал по-старомодному стучать, избегая официальности.
      Ему открыл стильно одетый молодой человек в длинном, расшитом цветными нитками пиджаке и с деревянными бусами на шее. Волосы, стриженные под горшок, были аккуратно уложены с помощью фена, и если бы не сильный перегар изо рта, то Джордж бы подумал, что перед ним стоит служащий модного бутика на Пикадилли.
      — Привет, — сказал Харрисон. — А это кто? — и он указал на грузную фигуру, валявшуюся в коридоре.
      — Это фольклорист из Балтимора, — ответил молодой человек. — Привез переложенные на музыку стихи племени зулу.
      — Он весь ковер заблюет, — предположил Джордж.
      — Уже заблевал, — радостно доложил открывший. — Убрать за ним?
      — Не надо, — сказал Харрисон, — это все-таки «Яблоко», а не какая-нибудь Си-би-эс!
      Они переступили через полумертвое тело и прошли по коридору в конференц-зал.
      В небольшой комнате с зашторенными окнами висел густой сигаретный дым. У длинного стола с бумагами сгорбились трое.
      Маккартни даже не поднял голову на вошедшего, а, лишь скользнув краем глаз, подумал про себя: «Шарф! Зачем он надел на шею этот цветной шелковый шарф?». Харрисон же отметил нездоровую бледность на лице партнера и то, что он ушел с головой в просматриваемые им бумаги. «Бюрократ! — решил про себя Джордж. — Он хочет единолично распоряжаться всеми нами…» Двое других были Дерек Тэйлор, звонивший Джорджу утром, и финансовый директор Нил Аспинол, школьный друг из Ливерпуля, назначенный на это место именно из-за того, что был их школьным другом.
      Харрисон, кивнув, сел за стол и для приличия взял в руки первый попавшийся документ. Это была стенограмма лекции какого-то профессора по психологии, который утверждал, что человеку для счастья необходимо регулярное мочеиспускание через каждые полтора часа.
      — Да, — сказал вдруг Маккартни, — этого я не ожидал!
      Он отложил в сторону кипу бумаг и тупо уставился в лицо Харрисону.
      — Что? — спросил Джордж.
      — Такого красивого шарфа не ожидал, — пробормотал Пол. — Где купил?
      — У жены увел. А что тебе?
      — И я такой хочу.
      — Но у тебя нет жены, — напомнил Харрисон.
      — А у твоей скоро не будет мужа.
      — Почему?
      — Потому что вместо шарфа ты накинешь на шею петлю, — пообещал Пол.
      — Когда я вижу тебя, мне хочется это сделать, — отбил атаку Джордж. Зато шарф останется при ней.
      Он понимал, что ленивая пикировка была лишь прелюдией. И Буга вскоре расшифровал, что он имеет в виду.
      — Как ты думаешь, какой суммарный доход ожидает нас в конце года? спросил он.
      — Понятия не имею.
      — А все-таки?
      — Около миллиона? — выдохнул Джордж минимально возможную для себя цифру.
      — Ты прав, — согласился Мака. — Я подсчитал… — Он сделал эффектную паузу. — Около 60 миллионов фунтов! — И обвел победным взглядом собравшихся.
      За окном раздалась пронзительная полицейская сирена и тут же смолкла.
      — Этого не может быть… — пробормотал финансовый директор, очевидно, пораженный названной суммой.
      — Может, Нил, может! — и голос Пола перешел в излюбленный хрип, будто он репетировал свой вокал. — Зайди в ателье напротив и сообщи о нашем доходе!.. Они поразятся! Фирма, которая должна держать в руках весь пластиночный мир!
      — Так много это или мало? — не понял Нил.
      — Ничтожно! Доход Си-би-эс, по слухам, в десятки раз больше… И учти: при наших тратах никто этих денег и не заметит.
      — Да нет, — сказал Харрисон. — Ты что-то напутал.
      — Это ты напутал со своим шарфом! — вскричал Маккартни. — А впрочем, если разыграть его на аукционе, то за него можно выручить кое-какие деньги. Шелковый шарф великого гитариста Харрисона! — зло докончил он.
      — Я с тобой больше не играю, — пообещал тот.
      Пола переполнял гнев. Казалось даже, что он ударит Джорджа кулаком в лицо, но вошедшие в комнату две тени сбили его наступательный порыв. Маккартни тут же взял себя в руки и даже вымученно улыбнулся. Перед ним стояли Леннон и Рич, а в присутствии Джона Полли никогда не показывал своего гнева. Может быть, оттого, что больше всего в жизни боялся потерять этого больного сумасбродного гения.
      — Свершилось! — торжественно прошептал Ричард, показав глазами на Леннона.
      Тот был бледен, держался на ногах еле-еле, и, если бы ударник не подпирал его локтем, возможно, Джон бы уже лежал на полу.
      — В самом деле, свершилось, — согласился Маккартни, опускаясь на стул.
      — Джон зашел в свой рабочий офис, — согласился с ним Харрисон.
      Выяснение отношений с занудным Бугой он решил оставить на потом.
      Леннон обвел собрание мутным взглядом и сокрушенно покачал головой.
      — Дайте ему кресло. Сейчас он все скажет, — пообещал Ричард.
      Финдиректор пододвинул вошедшему стул, и Леннон тяжело опустился на него, навалившись локтями на кучу бумаг.
      Ричу стула, по-видимому, не полагалось, и он сел прямо на пол, прислонившись спиной к стене.
      — Ты почему не стенографируешь? — пробормотал Леннон, обращаясь к пресс-секретарю. Говорил он глухо и с трудом.
      — Ради Бога… Сейчас! — Дерек пододвинул к себе блокнот, изображая готовность номер один. — Это будет официальный документ?
      — Обращение к общественности от лица фирмы… — глухо отозвался Леннон и добавил: — Я, по-моему, Иисус Христос!
      — Ну вот, — сказал ударник из угла. — Я же предупредил вас!
      Он наморщил лоб, длинный нос его еще более набух и удлинился, похоже, Ричард испытывал страх и удовольствие сразу.
      Остальные подавленно молчали.
      — Да нет, Джонио, так не пойдет. — Маккартни опомнился первым. — У нас мистер Харрисон ответственный за духовность!
      Леннон сардонически усмехнулся, бросив короткий взгляд на Джорджа.
      — Бананы, лианы, обезьяны? — уточнил он.
      — Ну да, — спокойно подтвердил Буга, — Рамаяна, Махаяна… и прочий кетчуп.
      Леннон удовлетворенно кивнул.
      — Чушь это, твоя Махаяна. Творчество народов Азии.
      — А «Лейла и Меджнун»? — спросил Джордж. — Тоже, по-твоему, чушь?
      — Какая Лейла? — устало спросил Джон. — Я ему про Христа, а он мне про какую-то Лейлу! Ты ведь верно записал мои слова? — обратился он к Дереку.
      — Все в точности, мистер Леннон. Как и было сказано.
      — Ладно, — и Джон откинулся на спинку стула. — Прошу обсудить данную ситуацию…
      — Нет, Джон, нет! — горячо возразил Нил. — Ты ведь, по-моему, и Евангелия не читал!
      — Ни Боже мой! — сознался Леннон.
      — Ну вот, — обрадовался финдиректор, считая вопрос закрытым. — Выпей чего-нибудь, успокойся!
      — А как ты думаешь, Нил, читал ли сам Христос Евангелие? — кротко спросил Джон.
      Вопрос был задан по делу, и финдиректор потупился.
      — Думаю, что нет, — согласился он с трудом.
      — Вот видишь, — заметил Джон. — Выпей чего-нибудь, успокойся!
      — Допустим, — отозвался вдруг Полли. — Допустим, что так оно и есть… Но если ты Бог, сотвори чудо!
      — Уже сотворил, — сказал Джон. — Тебе было мало чудес в Штатах?
      Харрисон понял, о чем идет речь. Леннон говорил об инвалидах в креслах-каталках, которых в избытке свозили на получасовые концерты группы в Америке. При первых же звуках гитар некоторые из увечных вставали.
      — Ладно, — согласился Маккартни, вспомнив, по-видимому, то же самое. Но что следует из твоего заявления?
      — Из него следует, что я должен все отдать. От всего отказаться. А потом меня убьют. У тебя колес не найдется? — спросил он доверчиво у Пола.
      — Каких?
      — Любых. Но покрепче!
      — Есть.
      И Маккартни с готовностью вытащил из кармана пиджака прозрачную колбу. Сыпанул в протянутую ладонь Джона две белые таблетки.
      — И мне! — попросил расстроенный финдиректор.
      — Ты будешь? — спросил Пол у Харрисона.
      — Я после Индии не принимаю. А что ты им дал?
      — Аспирин, — прошептал Маккартни, заговорщицки приставив ладонь ко рту. — Очень способствует!
      И сам положил одну таблетку на язык. Харрисон захохотал, но тут же прервался, чтобы не нарушать атмосферу таинственного замешательства, царившую в конференц-зале.
      — Ну как? — осведомился Пол. — Действует?
      — Торчу слабовато, — признался Джон. — Но на душе полегчало!
      Харрисон лишний раз поразился проворству и расторопности Буги. О лучшем менеджере и няньке, во всяком случае для Леннона, нельзя было и мечтать. Загвоздка состояла лишь в том, что нянька в последнее время тянула одеяло на себя, и Джон, оставаясь тогда сиротой, начинал искать других людей, которые использовали его в своих интересах. «Покуда Пол будет нянькой, группа не развалится», — подумал Джордж, не решив, хорошо это или нет…
      — Как я вас всех люблю, братцы! — сказал вдруг Леннон с чувством. — Вы все — не такие сволочи и подонки, какими кажетесь с первого взгляда!
      — Да уж! — важно заметил из угла Рич.
      — Но если это правда, если ты, Буга, не сволочь, то отдай людям все, что заработал, и уходи!
      — А я и так… И так уже все отдал, — заметил Маккартни.
      — В каком смысле?
      — Наше финансовое положение становится хуже день ото дня. И собственная фирма здесь ничего не меняет.
      Нил, заведующий именно финансовым положением, после таких слов надулся до синевы.
      — И все — из-за бардака в управлении! Я где-то прочел, что социализм это учет. А никто из нас даже не умеет считать! — выдохнул Пол.
      — Это председатель Мао сказал, — заметил Дерек.
      — Троцкий! — предположил из угла Рич.
      — И слава Богу, — подытожил Леннон. — Слава Отцу и Сыну… Мао — это полное дерьмо! Уйдем в пещеры, в леса… Во Вьетнам! — вдруг осенило его. Ляжем под американские бомбы, и дело с концом! Красивый конец, настоящий рок-н-ролл!
      — Но ты же стал Христом! — напомнил ему Буга. — А Христос, насколько я знаю, помогал бедным… Ведь помогал, да? — спросил он неуверенно у присутствующих.
      Чувствовалось, что в этом вопросе Маккартни особенно плавал и не был уверен до конца.
      — Еще как, — сказал Рич. — Мне мама рассказывала, когда я был маленький. Он кормил их рыбой.
      — Да все равно, корми не корми, а греховность человека не изменишь, вставил Харрисон.
      Он вспомнил, что Синтия, жена Леннона, недавно рассказала под большим секретом, что Джон стал частенько запираться в ванной и разговаривать там с самим собой. Испуганная супруга подслушала даже один раз его страстный монолог: «Господи, Боже… или как там тебя! Научи, что я должен делать?!».
      — Рыба… — заметил Леннон в задумчивости. — При чем здесь рыба? У нас ведь есть свой магазин модного артбарахла? — с трудом припомнил он.
      — Ну да. А чего тебе до него? — насторожился Маккартни.
      — Нужно все это спустить к чертовой матери!
      — Продать магазин? — уточнил финансовый директор.
      — Да нет…
      — Устроить дешевую распродажу?
      — Вынести барахло на мостовую и отдать первым встречным!
      — Антиквариат? — не поверил Маккартни. — Произведения поп-арта?
      — Именно, — подтвердил Леннон. — Чтоб духу этого не было!
      Нил Аспинол схватился за голову.
      — Но это же нонсенс! Слушай, Джон, если это случится, я подаю в отставку!
      — Это приказ, — холодно подтвердил Леннон свои слова. — Приказ учредителя корпорации «Яблоко». У тебя таблетки остались? — спросил он у Пола.
      — Есть.
      — Дай одну.
      И он положил на язык еще одну таблетку аспирина.
      — Каков оборот магазина за месяц? — осведомился Пол у финансового директора.
      — Около пяти тысяч фунтов, — пролепетал Нил. — Я могу уточнить…
      — Это ерунда, — неожиданно пошел на попятный Буга. — Закрывай, и дело с концом!
      — К черту! К черту! — заорал вдруг Леннон.
      — Знаете, ребята, я пойду! — и Рич решительно восстал из своего угла. — Подежурю у магазина. Хочу оторвать себе кое-какие тряпки, когда вы будете выносить их на улицу.
      И ушел.
      — А что будет с нашими новыми записями? — спросил терпеливо Пол.
      — Ничего, — мотнул головой Леннон. — Нужно помогать другим, а не самим выставляться… Приходит к нам что-нибудь путное? — спросил он у Дерека.
      — Да как сказать… — ответил тот уклончиво. — На сегодняшний день в корпорацию поступило около десяти тысяч любительских пленок.
      — С музыкой? — оживился Леннон.
      — Почти. — Дерек как-то странно потупил свои глаза. — Можно и так назвать.
      — Кто-нибудь их слушает? Ты слушал? — спросил Леннон у Буги.
      Пол отрицательно мотнул головой.
      — А ты?
      — Что, у меня других дел нет? — вспылил Харрисон, догадываясь о том, что было записано на этих пленках.
      — Я кое-что промотал, — признался Дерек. — Есть неплохое трио из Нью-Йорка. Поет про Папу Римского, который в свободное время курит гашиш.
      — Клево, — сказал Леннон. — Поздравь их с Пасхой!
      — Есть ансамбли из Гватемалы и Эквадора. И даже — одна странная группа из России.
      Леннон дернулся, будто его прошил заряд электрического тока.
      — Из Советов?! — ахнул он.
      — Вообще-то посылка была отправлена из Парижа, — уточнил Дерек Тэйлор. — Но на пленке — русские голоса.
      — Тащи их сюда! Срочно!! — заорал Джон, вращая глазами и ударив Бугу в восторге кулаком по ляжке. — Ты будешь их слушать?!
      — С удовольствием, — кисло сказал Пол.
      — А ты?! — крикнул Леннон Джорджу.
      — Если это народная музыка, то буду, — ответил Харрисон.
      — Коммунистов! Коммунистов давай!! — Джон задергался, как в эпилептическом припадке.
      Вскочил со стула и начал прыгать по комнате от душившей его энергии и восторга. Вниз слетели бумаги, со стены рухнула репродукция Ван Гога.
      — Коммунистов мне! Коммунистов давай! Debout! les dammes de la terre, — заголосил Джон «Интернационал» по-французски. — Debout! les forcats de la faim!
      — Вообще-то я отложил эту бобину, чтоб не затерялась, — сказал неуверенно Дерек. — Я могу посмотреть.
      — Чтоб через пять минут была! — сухо приказал Леннон, справившись с порывом истерического веселья. — Одна такая запись оправдает создание нашей фирмы!
      — Не уверен, — пробормотал пресс-секретарь. — А впрочем, чем черт не шутит! — И исчез из конференц-зала.
      — Ну как тебе этот козел? — спросил Леннон у Пола. — Сидит на золоте и молчит!
      Маккартни не отвечал, уставившись бессмысленным взглядом поверх головы партнера. Круглые глаза, покрывшиеся масляной пленкой, указывали на то, что у Буги вдруг начался творческий процесс. Он выпал из настоящего и стал похож на сомнамбулу.
      Леннон помахал перед его лицом растопыренной ладонью.
      — Чего тебе? — бесцветно сказал Пол.
      — Ты человек или памятник? — и Джон потряс его за плечи.
      — Я вот что подумал, — пробормотал Маккартни, опомнившись. — Есть до хрена песен про Штаты… Как какой-нибудь болван едет в Сан-Франциско или Мемфис, по дороге встречает свою любовь и так далее… А если спеть то же самое, но про Советы? Это ж будет ужасно смешно! Там какие города есть?
      — Казахстан, — неуверенно предположил Нил.
      — Вот именно. «Лечу из Ливерпуля в город Казахстан на Боинге-707 компании „Пан-Америкэн“. С любовью в сердце и балалайкой в руке!»
      Пол не докончил своей странной импровизации, потому что в комнату возвратился Дерек, неся деревянный ящик переносного магнитофона.
      Поставил его на стол и включил в электрическую розетку.
      — Только запись может вас разочаровать, — дипломатически предупредил он. — Там… Впрочем, вы сами услышите!
      — Заткнись! Разберемся без твоих подсказок, — огрызнулся Леннон.
      Буга подпер голову рукой, продолжая думать о посетившей его идее. Джордж прикрыл глаза, стараясь расслабиться и смириться с даром потерянным временем.