Беру книгу, лежащую на подоконнике, глажу по кожаному переплету. Книга – неотъемлемый атрибут нашей кухни, но еще никому не удавалось прочитать ее от начала до конца. Текст меняется каждый день. На этот раз – сборник коротких сказок. По сказке на страницу. Открываю на своей любимой, тринадцатой. Сказка коротенькая, как раз успею прочесть и допить чай.

«...Он был наемник, солдат удачи. Он прошел континент от края до края, и дорогой его была война, и война была его жизнью, хлебом, вином и сном. Воздухом и болью, землей и удачей его была война. И он устал от войны, и виски его покрыла седина, лицо – вечный загар, а тело – шрамы.

Она была молоденькой девчонкой из обычной семьи. В меру избалованной, в меру – внимательной к кому-то, кроме себя. Она неумела ничего особенного, она не была чем-то необыкновенным. Она была привлекательна свежестью молодости и обаятельна еще детской мягкостью.

Они не должны были встретиться – но все же встретились в каком-то парке. Она заговорила первой, спросив сигарету.

До утра они бродили по темным улицам города и вместе встретили рассвет, и он подстелил на набережной свой истрепанный всеми ветрами войны китель, и солнце медленно и величаво всходило над заливом.

Когда блистающая алая дорожка прочертила к ним свой путь, их губы впервые встретились.

«Останься!» – сказала она утром следующего дня, впервые просыпаясь не одна.

И он остался.

Ночью им снились сны. Ей – поля, усыпанные цветами. Ему – гарь и пепел и лица товарищей, к которым он не вернулся.

Каждое утро они просыпались в очень разных мирах. Каждый вечер засыпали, пытаясь проложить дорожки друг к другу. У них даже получалось.

Но чем дальше – тем реже.

«Отпусти!» – сказал он как-то утром.

«Куда же я отпущу тебя? Скоро родится наш ребенок...» – ответила она.

Ей снились поля, усыпанные тюльпанами и ландышами. Ему – горящие города и падающие на землю самолеты.

Они жили вместе.

Долгие, долгие годы...»

М-да, ну и фантазия у автора. Такой маленький кошмар на двоих. У людей такое случается сплошь и рядом, и многие называют это счастьем. Интересно, кто пишет эту книгу? Если верить Хайо – сам Город. Охотно верю – таких историй Город видел миллионы, а люди рассказали бы ее по-иному. И тенники тоже – если бы вообще заинтересовались таким сюжетом. Сказка грустная и страшная, она мне нравится, и я надеюсь запомнить ее – может быть, кому-то будет интересно ее услышать. Хотя я всегда был паршивым рассказчиком.

Возвращается Хайо, ведя за руку вполне спокойного и сияющего дружелюбием Альдо. Всю жизнь пытаюсь понять, что крепыш с ним делает. По голове гладит? Морду бьет? Трахает? Пес их разберет, но результат – налицо. Как всегда. Здесь ничего не меняется – ни отношения Смотрителей, ни проблемы, наваливающиеся раз за разом. Мне холодно и муторно, словно под ребра насовали снега и он никак не растает. Даже слегка подташнивает. Неяркий свет на кухне режет глаза, как нож. Хочется закрыть глаза и уйти прочь, на одну из первых завес. Забраться под одеяло с книгой или попросту с сигаретой, включить обогреватель и не думать ни о чем...

– Нашел время, – шипит Кира и, вставая сзади, кладет мне руки на плечи.

Ладони горячие, словно по венам течет крутой кипяток, и я подставляю затылок под массирующие прикосновения. Кажется, он знает все энергетические точки на моем теле – пальцы попадают ровно туда, куда надо. Но легче мне не делается – за минутным облегчением приходит волна тошноты и озноба.

Кира настораживается, я чувствую это по движениям рук. Что-то ищет у меня в волосах, внимательно перебирая пряди. И, наконец, выуживает то, что искал, больно дернув, вновь шипит и кладет находку на стол перед нами. Тонкая черная нить, чуть потолще волоса, извивается на столе, сворачиваясь в петли.

Колдунка.

Маленькая магическая нить работы тенников, энергетический паразит.

– Где ты это подобрал? – брезгливо спрашивает Лаан.

Вспоминаю, с кем общался в последнее время. Из всех присутствующих только Кира имел возможность подсунуть мне эту дрянь. Но это абсурд даже для тенников, погрязших в интригах и сложных заговорах. Сам подсадил, сам выловил?

Мне делается совсем не по себе. Колдунка отцепилась от меня, но успела высосать почти всю энергию. Еще немного – и я мог бы на долгие месяцы забыть о возвращении на эту завесу. Или оказаться чуть покрепче и свалиться на зачистке. Возможно, уже навсегда.

– Кира, ты можешь определить хозяина? – спрашивает Хайо.

– Могу, – кивает тенник.

– Это долго?

– Да нет, я и так уже его знаю. – Кира морщится, будто глотнул святой воды.

– Скажи.

Кира молчит, стоя у меня за спиной, и вдруг осторожно просовывает ладонь мне под мышку. Я оглядываю приятелей. Хайо напряженно ждет ответа, на лице только любопытство, весьма злое. Лаан смотрит на колдунку, словно хочет испепелить ее взглядом. И только у Альдо на лице что-то странное. Любопытство, но и... тревога? Страх?

«Тебе решать», – чувствую я в виске голос Киры. Не сразу понимаю, что именно решать. Наконец до меня доходит: называть ли Кире вслух имя того, кто это сделал. И вдруг я вспоминаю – пробуждение, локоть на бедре, Альдо в одной комнате со мной.

Ай да белобрысый, ай да сукин сын!..

Но – зачем?

И что делать дальше? Брать его на зачистку – рыть себе яму. Не дотянулся здесь – найдет, как подставить там. Идти без него на зачистку – перспектива весьма неприятная. А зачем тенники послали к нам Киру? Или он сам пришел, что куда больше похоже на правду. Чтобы компенсировать отсутствие Альдо в команде? Голова пухнет от вопросов.

Я упираюсь взглядом в стену кухни и начинаю считать квадраты на черно-белой плитке. Четыре по вертикали, четыре по горизонтали. Итого восемь белых и восемь черных квадратов. Десять, двенадцать... двадцать пять плиток по вертикали. Счет немного успокаивает, и я перевожу глаза на своих приятелей.

– Это Трибунал... – сокрушенно говорит Хайо, и мне кажется, что он догадался обо всем чуть раньше меня.

– Почему Трибунал? – прикидывается дурачком Альдо.

– Потому что если один Смотритель покушается на другого, собирают Трибунал. Обычай такой... – спокойно напоминает Лаан.

– А почему Смотритель? Это небось тенники, это же их штука.

Кира напрягается, острые когти впиваются в мой бок. Промолчать стоит больших усилий, но я прижимаю локтем его ладонь к себе – «молчи!».

Для Трибунала не хватает кого-то третьего. Жертва, обвиняемый и обвинитель уже есть, но для вынесения решения нужен еще один Смотритель.

– Ладно, – говорю я. – Разберемся с этим после зачистки. Альдо, можешь отдыхать.

– То есть? – хлопает длинными ресницами обвиняемый.

– Ну, я с тобой не пойду.

– И я, – сурово говорит Лаан.

– Ребята, вы с ума посходили? – бледнеет Альдо до синевы. – Вы на меня думаете?

Сейчас он совсем нормальный, и глаза у него живые, в них обида и гнев и даже сверкают слезы. Такое искреннее возмущение – я завидую его актерскому дарованию. Мне так противно, что даже говорить и делать ничего не хочется. Какая сволочь! Нужно было его тогда хотя бы избить за этот фокус с дверью. Я смотрю на свои руки и пытаюсь удержаться в положении сидя. Идея избиения кажется все более и более привлекательной.

Чувствуя мое напряжение, Кира давит на плечо. Хайо смотрит на приятеля так, словно впервые его увидел. Еще бы – столько лет дружбы, и вдруг узнаешь, что приятель ничтоже сумняшеся способен вытворить такой милый фокус. Лаан спокоен – самый старший из нас, должно быть, видел и не такое.

– Подержите-ка его, ребята, – говорит вдруг Кира.

Лаана и Хайо дважды просить не надо – пара секунд трепыхания, и наш подозреваемый зафиксирован на полу. Кира подходит к нему, щекочет когтями под подбородком – Альдо аж зеленеет от страха и отвращения. Но тенник вовсе не решил отомстить за недавнее. Он проводит руками над телом белобрысого, неторопливо, словно ищет что-то. И находит – в кармане джинсов. Крошечный, с почтовую марку, клочок обугленной по краям бумаги присоединяется к нити колдунки на столе.

– Еще и марочка, – вздыхает Лаан. – Прямо коллекция дряни...

– Отпустите придурка, – командует Кира. – Где ты был между тем, как получил по чайнику и вернулся?

Альдо лепечет что-то невнятное, потом начинает говорить громче. До меня доходит медленно и плохо, а вот Кира моментально узнает в описаниях что-то, хорошо известное ему. И мне, судя по пристальному взгляду желтых глаз. Не сразу я понимаю, что Альдо описывает ту же завесу, на которой побывал я. Он плохо помнит, что с ним было. Какой-то обряд в подвале, беготня по подземке...

– Что за обряд? – спрашивает Кира. – Говори...

– Я не помню, – страдальчески морщится белобрысый. – Вылетело из головы начисто. Недолгий... темно было. Мне показалось – забавно. Я не видел никого в темноте, только чувствовал. Мне было очень странно...

– Что ты имеешь в виду? – задает вопрос Лаан.

Хайо кладет белобрысому руку на плечо, одобряюще похлопывает, и тот продолжает. Я вижу, что он искренне старается вспомнить, что же с ним приключилось, – и не может. И это не простая дыра в памяти. Чем больше Альдо сосредоточивается, тем страшнее ему.

– Я не чувствовал себя. Вообще. Не знал, кто я, где. А потом меня толкнули в спину. И я очнулся уже здесь, – выговаривает он, наконец.

Вид марочки на столе, как ни странно, радует меня, как новый нож или пирожки Витки. Альдо дурак, и марочку вместе с колдункой ему кто-то подкинул. Неудивительно, что он так плохо все помнит. И не помнит, как подсадил мне колдунку. Собственно, это и не он, а программа марочки – еще одной штуковины тенников, заставляющей обладателя выполнить какое-то действие незаметно для себя. Другое дело, что у пакостника эта идея не вызвала особого морального протеста – а то могла бы и не сработать. Но таков уж Смотритель Альдо. Подлость Городу тоже нужна, и не нам судить – зачем. Гляжу на Альдо, поднимающегося и отряхивающегося с виноватой покаянной мордой. Удивительно, что это ходячее недоразумение, подобие неуподобия, как говорит Лик, – наш лучший боец. Любой, включая Витку, может отколошматить его голыми руками. Ну, допустим, Витке понадобится сковорода или скалка. Тем не менее, на зачистках все мы не годимся ему в подметки. Ползунов и плесенников он просто выжигает взглядом, да и с оглоедом может выйти один на один.

– Тэри, прости, пожалуйста! – Виновник безобразия становится на колени и берет мою ладонь, прижимает к щеке. Так, сейчас здесь будет покаянная сцена. Надеюсь, без лобызания ботинок обойдется?

– Встань. – Говорить мне по-прежнему трудно, в легких клокочет не выплеснутая ярость.

– Тэри, ну пожалуйста...

«Ну, Тэри... ну пожалуйста...» – и так по двадцать раз в месяц. Сначала что-то натворить, потом умолять о прощении. Город, Город, за что нам этот крест?

Голова кающегося грешника утыкается мне в колени. Еще мгновение – и здесь будет труп.

– Встань, придурок! – рявкает Кира. Поднимается моментально. Нужно взять на вооружение этот тон. Действует безотказно.

– Все. Пьем чай и идем, – подводит итог Лаан.

Невесть какая по счету кружка в меня уже не умещается, и я провожу время, кайфуя и плавясь под руками Киры. Он разминает мне шею и плечи, потом принимается за затылок, и минут через пятнадцать я совершенно оживаю и даже обзавожусь шальной бодростью, которая очень пригодится на зачистке.

– Хотите, я расскажу вам сказку? – неожиданно спрашивает он.

Лаан и Хайо переглядываются, потом дружно кивают. Сказки тенников – вещь интересная. Они очень странные, мало похожи на наши, и понять их сложно. Но слушать – одно удовольствие.

Кира, не прекращая массаж, начинает, низко и нараспев:

– Идущий и Смерть встретились на середине пути, и Смерть шла своим путем, а Идущий – своим...

На перекрестке четырех дорог, где не бывает случайных встреч, увидели они друг друга и не смогли свернуть с путей своих. И взглянул Идущий на Смерть, и увидел прекрасную юную деву, и с тех пор глаза его не могли смотреть на прочих женщин, ибо лик Смерти был запечатлен в его сердце. И взглянула Смерть на Идущего, и переполнилось сердце ее болью, ведь Смерть, как и все мы, чувствует боль и даже чувствует ее больше и сильнее нас, ибо у каждого, кому приносит утешение, забирает она боль, но некому забрать боль у Смерти. Ибо она не могла ни забыть Идущего – ничего и никого не забывает Смерть, – ни остаться с ним, ибо она только проводник между мирами и лишь ненадолго может стать попутчиком любому из живых. А Идущий показался ей прекрасным рыцарем, никогда еще она не встречала подобных ему.

Было время полной луны и первых заморозков, время, когда у Смерти так много заботы – забрать души цветов и трав-однолеток, приласкать палую листву и утешить ветви, лишившиеся потомства. Приближался праздник Открытия Дверей, на котором без Смерти не обойтись никак – кто еще удержит двери открытыми? Кто еще встанет на пути призраков Пустоты, стремящихся войти в Город? Никто, кроме Смерти – ибо только у нее и ее предстоятелей достаточно сил встречаться лицом к лицу с тварями Пустоты и, отпуская за Двери ушедших, не пропускать гостей из бездны. Взгляд Смерти и есть сама Смерть, и редко задерживает она взгляд на ком-то, лишь на тех, кто должен уйти за ней.

Было время злой луны и смерти цветов, время, когда Идущему нельзя оглядываться и поднимать глаза к небу и нельзя прислушиваться к шелесту палой листвы под ногами, ибо заворожит его луна, заманят сладкой песней опавшие листья, и уйдет он в Пустоту, и вернется уже не собой, а воином ее, могучим и страшным в силе своей. Кто тогда устоит перед ним, если возьмет он в руки меч Пустоты и поднимет руку в сияющей латной перчатке, призывая себе на службу легионы тварей? Вот потому-то и смотрит Идущий только вперед, что бы ни увидел он, чего бы ни возжелали глаза его. И поет он песню Дороги, но никто не слышал ее, а тот, кто слышал, не может рассказать, ибо сам становится Идущим, и удел его – странствия. А Идущие не рассказывают о пройденном пути.

И взглянули они в глаза друг другу, и, обменявшись поклонами, прошли мимо друг друга, и у каждого в сердце были боль и печаль. И покрылись поволокой слез глаза Смерти, ибо не хотела она ничего больше, только перестать быть собой, измениться, стать смертной женщиной и уйти вослед Идущему. И упали под ноги Идущему две тяжелые слезы, ибо готов он был отдать и путь, и песню за возможность стать спутником Смерти или предстоятелем ее, чтобы хоть иногда видеть свою богиню и возлюбленную. Но закон был против них, и, расточая влагу слез, пошли они своими путями, ибо судьба превыше чувств, а долг превыше боли. И хватило им сил не оглянуться друг на друга.

Но видели их небо, и луна, и звезды, и стены домов, и стали говорить друг другу, звезды – башням, луна – каменным мостовым, а небо – каплям росы: для чего эти двое делают себя несчастными? Есть ли в жизни что-то превыше любви? Что такое судьба – лишь исполнение предначертанного, сказала луна, следуя своим путем по небу, и не зависит от нас оно, и сбудется только то, чему быть. Что такое долг – ответили звезды, сияя холодными осколками хрусталя, лишь то, что называем мы им, и кто знает, не ошибаемся ли мы, отказываясь во имя этого пустого слова от счастья и радости.

Из капель росы, лунного света и сияния звезд, инея на стенах домов и усмешки неба встали перед Идущим и Смертью два зеркала. Взглянули они в зеркала, но увидели там не только себя, но и друг друга, ибо волшебством были созданы те зеркала. И вышло так, что оглянулся Идущий, и увидел в зеркале не только возлюбленную свою, но и луну, и заворожила его луна, ибо в том была его судьба. И разверзлась перед ним пропасть Пустоты, и клубящийся мрак объял его, а в руку лег клинок Бездны. Легионы тварей, ждущих приказов, встали за его спиной, а Идущий протянул другую руку к Смерти, ибо хотел видеть ее рядом с собой, спутницей и помощницей в грядущей битве живого и мертвого.

Взглянула в зеркало и Смерть, увидев там страшное, и подняла голову в тоске, и отерла слезы с глаз, и хотя сердце ее разрывалось от боли, взглянула в глаза возлюбленному, и долог был тот взгляд, дольше всех тех, что дарила она приходящим из-за Дверей, ибо в том был ее долг. И отшатнулся Идущий, не выдержав того взгляда, и выронил клинок, и закрылась жадная пасть бездны, поглотив его, но не коснувшись Города.

Подняла Смерть голову и скользнула взглядом по луне и звездам, по небу и домам, но не было в ее взгляде упрека, ибочто проку говорить с теми, кто забыл о судьбе и долге? Но не задерживала она взгляд ни на глупой луне, ни на наивных звездах, ибо тот, кто знает судьбу и долг, следует своему предназначению и не таит в сердце ненависти к тем, кто лишен этого дара. И пошла Смерть дальше, ведь у нее было так много забот – забрать души цветов и трав-однолеток, приласкать палую листву и утешить ветви, лишившиеся потомства. А слезы сохнут на ветру и не способны остановить того, кто следует своим путем...

Это был намек, понимаю я. Это был большой и важный намек для нас всех – стоит ли устраивать судилище над Альдо после зачистки? Нет, не стоит. Он ни в чем не виноват, он только исполнитель чужой воли, а заказчик даже не поинтересовался, хочет ли тот ее исполнять. Его даже не просили – его сделали инструментом.

Ребята выходят в коридор. Мы с Кирой на минуту остаемся вдвоем на кухне.

– Ты запомнил его рассказ?

– Да, – кивает тенник.

– А след взять сможешь?

Кира еще раз кивает, стучит когтем по черному прямоугольнику марочки.

– Я знаю, что нужно сделать, чтобы эта дрянь начала говорить.

– Значит, после зачистки Альдо можно отпустить?

– Разумеется. То есть, если хочешь, можешь набить ему морду. Но к интересам следствия это отношения иметь не будет, – подмигивает мне Кира.