Пока я сижу на земле и вспоминаю все, что про него помню, Кира с Альдо громко выясняют, как каждый сюда попал, и по результатам преисполняются презрения друг к другу. Альдо в Дом заманили – он гонялся за кем-то в очередном приключении на нижних завесах, жертва попыталась скрыться на старой стройке. И вот он здесь. С точки зрения Киры – идиот, не соображающий, куда бежать можно, а куда уже нельзя. С точки зрения белобрысого – идиоты мы, потому что старосте нижних могли поверить только идиоты, которые даже на фестивале идиотов заняли бы второе место. Потому что идиоты.

Однако дальше обливания друг друга потоками крепкого, хорошо выдержанного презрения они не идут. Дело даже не доходит до рукоприкладства. Картинка потрясающая – стоят два мужика, попавшие в большую, пардон, задницу, и выясняют, кто глупее и неосмотрительнее. Особенности половой психологии, видимо, – видовая-то у них разная...

Я пока что принюхиваюсь. Пахнет грибами и плесенью. Пару гнезд грибов я вижу – приютились под сваленными в кучу досками. Явные поганки. Итак, еды нет, слухи не врут, и, что куда печальнее, нет и воды. Допустим, без пищи мы сможем продержаться не меньше пяти суток. А без воды? Думаю, что даже наши крепкие организмы уже через сутки начнут чувствовать себя паршиво. Допустим, Лаан вернется через сутки-двое. Куда ему торопиться – он же не знает, что здесь творится полное безобразие. Когда он вернется, через какой срок хватится нас? Через сутки? Через неделю? Даже если он вернется раньше и начнет нас искать – в одиночку он Дом не одолеет, а когда пойдет за Хайо, либо сам заблудится на искаженной завесе, либо они заблудятся там вдвоем.

Мы действительно идиоты – все поголовно. Особенно мы с Кирой – у нас было больше всего информации, и мы ни с кем ею не поделились, да еще и сунулись оба в проход, любезно наведенный старостой нижних. Чего только не узнаешь о тенниках – оказывается, некоторые из них поддерживают с Гиблым Домом самую тесную связь.

Троих Смотрителей недостаточно – и в самые худшие времена их не было меньше четырех. Значит, когда мы с Альдо помрем здесь от обезвоживания, Город рухнет. Или превратится в нечто принципиально новое – невелика разница. Мало не покажется никому. И до этого уже недалеко – Хайо с Лааном, как я просчитала, нас не вытащат. Витку они могли бы взять на помощь – но ее еще нужно найти, а она работает врачом в бассейне, ни пса не помнит и помнить не желает. Пока еще ее вытащат – если вытащат вообще, – пока приведут в чувство. Мы этого не дождемся.

Хочется пить. Наверное, это нервное. Вспоминаю, когда последний раз я пила. Чай у старосты, совсем недавно. Две кружки, кажется. Безусловно, нервное – убеждаю я себя, облизывая шершавым языком сухие губы.

Мы не дождемся спасения, даже если кого-то одного из нас пустим на пропитание – и такой вариант я рассматриваю между делом. Скажем, меня. Во мне примерно пять литров крови, да и большинство тканей насыщено водой. Но выкачать без подручных средств можно не больше двух. Для двоих парней это – двадцать-двадцать пять часов от силы. Если верить в то, что помощь придет... почему бы и нет. Лучше умереть с пользой, чем без нее. Но – сомнительно, ох как сомнительно.

Альдо с Кирой приходят к аналогичным выводам без моей помощи, после чего подходят ко мне и садятся рядом. Очень трогательно – Кира кладет мне голову на колени, Альдо – на плечо, и я сижу, такая вся в красивых мальчиках. В другом интерьере мне это даже понравилось бы. Но сейчас мне наплевать на эстетику – меня больше волнует, есть ли в двух головах, опирающихся на меня, хотя бы тень мысли о том, как мы могли бы выбраться отсюда.

Спрашиваю – нет, ни тени мысли нет. Кира спокоен, как сытый ползун, Альдо уже четыре раза себя похоронил. Думать они не хотят. Им хорошо на травке со мной в обнимку, оказывается.

– Тэри, не мешай мне спокойно думать о вечном, – печальным голосом изрекает Альдо. – Я должен приготовиться, набраться сил...

– Тьфу, позер. Сил ты не наберешься, а когда будешь грызть себе вены, чтобы напиться собственной крови, – потратишь последние.

Альдо вскидывает голову, с ненавистью смотрит мне в глаза. Он красивый сейчас, совсем живой – не то что обычно, манерная кукла. Мне его жаль. Но нужно вывести красавчика из апатии – он сообразителен, он вполне способен предложить оригинальное решение. В конце концов, два Смотрителя и опытный тенник вместе в Дом еще не попадали. Тем более что белобрысый – лучший боец из нашей шестерки... увы, уже пятерки. Не могу привыкнуть...

Думаю, рассказать ли об этом Альдо. Нет, не хочется. Альдо дружил с Ликом больше, чем со мной, и выслушивать череду упреков я не готова. А без этого вряд ли обойдется. Я не хочу доказывать прописную истину – что я не виновата в том, что выжила, а Лик погиб. Мы спаслись чудом – Кира до сих пор не знает, как сумел меня вытащить. Говорит, что испугался до потери рассудка, и сделал что-то, чего не помнит сам, не знает, что говорил тогда. Я не помню тоже – вытряхнуло из головы при переходе.

Скорее всего второй раз этот фокус не сработает.

Кладу руку Альдо на плечо, притормаживаю готового разораться белобрысого.

– Успокойся. В три головы мы придумаем что-нибудь новое и оригинальное.

– Ага, четыре раза, – кривится он. – До сих пор никто не придумал...

– Сколько ты уже здесь? – спрашивает вдруг Кира, не поднимая головы.

– Не знаю, тут солнце не двигается. Часов десять, наверное.

– Пить хочешь?

– Да как сказать. Не очень – я траву какую-то жевал, горькая, отбивает жажду. Но голова кружится.

– От травы?

– Нет, – злится Альдо. – От того, что воды нет!

– Вы мне еще погромче в уши покричите, оба. – И я тоже начинаю злиться. – Давайте лучше попробуем раздолбать к псам этот Дом.

– Раздолбала одна такая. – Альдо явно не верит в мои силы, да и я сама не верю, что у меня в одиночку что-то получится.

– Зачем одна? Нас тут трое.

– Я пытался. – Альдо опускает веки, и я вижу, что у него сильно запали щеки, а под глазами темные круги. – Оно просто не реагирует ни на что. Это снаружи можно взломать. А отсюда – никак.

– Давайте все-таки попробуем. Ребята, так сидеть просто противно, нет?

– Хорошо. – Кира поднимается, берет нас обоих за руки. – Давайте для начала попробуем посмотреть, что это такое изнутри.

Я плохо умею видеть внутренним зрением, зато Кира владеет этим навыком в совершенстве, и я беру с него картинку, дополняю и перекидываю Альдо. Через несколько минут мы уже смотрим вместе. Здание напоминает герметично закупоренную консервную банку с идеально гладкими стенками, мы на дне – три жалких комочка, пытающихся барахтаться. Город никто из нас не чувствует – видимо, Дом отсекает все восприятие; но все же мы подключены к нему, потому что ничего страшного не происходит. Сейчас мы прекрасно ловим мысли друг друга – по большому счету, думаем вместе, просто на три голоса.

«Система с односторонней проницаемостью», – Альдо.

«Вход есть, выхода нет», – Кира.

«По-моему, он абсолютно неразумный. Просто как медный таз...», – я.

«Которым мы и накрылись», – Кира.

«С чем вас и поздравляю», – Альдо.

Я не могу сдержать смех, и единство сознаний рассыпается. Я лежу на траве между ребятами и смеюсь. В небе по-прежнему вечный полдень.

– Немногого мы добились, – пожимает плечами Кира, отсмеявшись. – Разумное, неразумное – это не самое важное в нашей ситуации. Отсюда нет выхода, и как пытаться это разрушить – я не представляю. Все наши усилия будут только подкармливать эту дрянь...

– В каждой системе, – медленно и задумчиво говорит Альдо, – всегда есть маленькая системная ошибка, неполадка или попросту запасной выход. Нужно только суметь его найти.

– Здесь ты видишь этот выход? – Кира оживляется, внимательно смотрит на белобрысого.

По глазам радости моей когтистой я вижу, что у него есть как минимум половинка идеи, но он ждет, пока Альдо сформулирует свои мысли.

– Мне показалось, я еще раз говорю, показалось, что этот проклятый Дом не сможет сопротивляться ритуалу, связанному с кровью. Магии крови. Только он должен быть действительно мощным.

– Кровавая Дорожка? – вскидывает брови Кира.

– Как вариант. Если взять саму идею...

– Вы с ума не сошли, случайно? – подпрыгиваю я. – В замкнутом пространстве, здесь – это же верная гибель! Если дорожка замкнется?

– По крайней мере, это быстрее, чем от жажды. – Кира пожимает плечами. – В этом есть свой резон, правда, малая? Или ты видишь другие варианты?

Мне приходится признать, что я не вижу вообще никаких вариантов – не хватает фантазии. Дорожка – особая разновидность прохода, созданная на крови открывающего, – очень сильный и довольно жуткий обряд. Я знаю о нем лишь понаслышке и много лет не слышала, чтобы кто-то использовал его. Что Кира осведомлен, как его проводят, я нисколько не сомневаюсь. Но откуда Альдо, всю жизнь презиравшему «штучки тенников», – ему-то откуда знать детали?

– У нас получится совершенно ненормальный обряд. Нам в принципе нужны свечи, кровь трех невинных девушек, чаша из черного камня, посох из рябины... и тому подобная хренотень, – неромантически заканчивает перечисление компонентов Кира. – И еще должна быть ночь. А тут ночи не дождешься. Так что я понятия не имею, что мы сотворим. Но хотя бы попытаемся.

Альдо кивает, и я изумляюсь – желание жить способно заставить белобрысого согласиться с тенником. Вот это новость, кто бы мог подумать.

– Кира, а если у нас нет ничего, кроме крови не вполне невинной девушки и двух юношей, позвольте сделать вам обоим такой комплимент, – раскланиваюсь я. – Что у нас получится в итоге?

– Понятия не имею. – Он ехидно щурит глаза. – Возможно, залитый кровью газон и три трупа, возможно – выход отсюда. Или что-то третье. Ну что, приступим?

– Нет, подождите. Я хочу кое-что рассказать. Может быть, это пригодится. Да и перед ритуалом сосредоточиться поможет, – вдруг кладет нам обоим руки на плечи Альдо.

– Сказку? – с интересом спрашивает Кира.

– В некотором роде. Итак...

...Великий Лучник в зенит направил стрелу, что летела ветра быстрее, и к солнцу стрела направилась в сердце, и ранила солнце, и пала на землю кромешная мгла, окутала тяжким своим покрывалом; и не было жизни в бессветных пределах. Объяла тоска опустевшую землю, ни птичьего пенья, ни детского смеха не слышно отныне. Метались во тьме вдруг ослепшие люди, и путали с хлебом тяжелые камни, и в пропасть срывались, не видя дороги. Увяли высокие травы, и больше деревья плодов не давали. И Лучник – смеялся.

Ни волки, ни змеи, ни прочие твари отныне потомства земле не давали, но не было счастья для прочих живущих, ведь равно лишились они пропитанья – и хищные птицы, и кроткие лани, и гордые люди, и рыбы морские. Лишь плач раздавался – то плакали горы, леса и равнины, все плакали хором. А Лучник смеялся.

Ни пахари – плуга, ни воин – оружья сыскать не могли, и отчаянье длилось, но не было счета их сроку страданий, ведь не было света и не было ночи, и даже луна не могла стать утехой, ведь светом светила она отраженным. А солнце стрела метко ранила в сердце, и свет излучать оно перестало, лишь падали вниз раскаленные слезы, но вмиг остывали. А Лучник – смеялся.

Но все же нашелся отчаянный воин, поднялся на холм он, меча не утратив, и там, на вершине, вспорол себе вены, и кровь он собрал в прозрачную чашу. И кровь засияла. Тот свет был не схож с светом теплого солнца, но все же он тьму разгонял, и надежда вновь к людям вернулась. Недобрым был свет, что от пролитой крови, и многие, видя его, бесновались, и брат поднимался на брата во гневе. Но все же был свет. И задумался Лучник.

Сказал он – смотрите, жалкие твари, что тьма не убила, то вы довершите. И те, что поверили Лучнику, хором твердили: уж лучше погибнем, чем станем в кровавую мглу опускаться, уж лучше, коль солнце нам недоступно, покорно погибнем в бессветном забвенье. Но встал с колен воин и чашу повыше приподнял, так восклицая: не бойтесь крови, о дети солнца, что кровь рождает, – все будет в благо; и те, что жизнь высоко ценили, кричали: прав он. И Лучник был в гневе.

Но кровь остывает, и в чаше застыла, лишенная сил драгоценная влага. Нашлись и иные, кто чашу наполнил, пусть их было мало, но свет сохранялся. И тот, кто последним поил чашу кровью, сказал: пусть она да послужит во благо! Дойду я до солнца и вылечу раны благого светила. Другие ж кричали: оставь нам источник тепла, о безумец, ты хочешь сгубить нас? Но кровью своей рисковать не желали. И Лучник смеялся.

Дошел храбрый воин до самого солнца – за этим пришлось ему в горы подняться. Он нес свою чашу, к груди прижимая, чтоб ветер и буря ее не коснулись. И долог был путь, и ему приходилось не раз и не два дополнять чашу кровью, но верил он в то, что сумеет подняться. И стало по вере. С вершины горы протянул свою чашу израненный воин, изнемогая. И Лучник нахмурился.

И выпило солнце кровавую чашу, и кровью той раны свои исцелило, сгорела стрела, что была в его сердце. И свет вновь вернулся, но слишком уж близко зашел воин к солнцу и тоже сгорел на вершине. И плакало солнце, но было бессильно вернуть его к жизни. И Лучник сказал: вот судьба для живущих, что с кровью решились играть, словно дети, и спорить с могучими силами мира. Но люди запомнили воина участь, и память о нем в веках не исчезнет. И помнят все цену победы над мраком. Цена эта – жизнь. Но платить ее стоит.

Дослушав историю, мы еще минут десять сидим неподвижно. Ритм рассказа заворожил меня. Я даже не представляла себе, что Альдо умеет так хорошо рассказывать. Анекдоты и байки мы от него слышали часто, смеялись, но одно дело – пересказать юмореску, другое – рассказать древнюю и странную легенду, ни разу не сбившись. Во время рассказа он отстукивал ладонью по колену ритм, и теперь мне трудно стряхнуть с себя оцепенение.

– Богатые у тебя познания, – качает головой Кира и дергает себя за прядь на виске. – Это же седая древность, одна из самых первых легенд о магии крови...

– Угу, – усмехается Альдо, и мы опять молчим. Солнце шпарит вовсю, я слизываю с губ соленый пот.

Рубашка промокла на спине. Потеря воды. Наверное, это уже не важно – ведь нам предстоит ритуал, и едва ли мы останемся здесь. Скорее уж погибнем или прорвемся.

И все же – это источник тревоги; а волноваться сейчас нельзя. Нужно верить в успех и ничего не бояться.

– Все, хватит тянуть. Пора, – поднимаюсь я.

Кира расчищает от хлама участок примерно пять на пять метров, распинывая мелкий мусор и выкидывая за пределы очерченного им квадрата битые кирпичи. Солнце издевательски висит в зените, не собираясь сменяться луной. Ни полночи, ни чаши. И с девушками все плохо. Самое интересное – а чем мы будем вскрывать вены, чтобы добыть кровь. Ножей у нас нет. Впрочем, Кира быстро решает этот насущный вопрос, находя ржавую арматурину с острым краем.

– Просто обалдеть, как хорошо, – хохочет Альдо, и я в который раз изумляюсь. – Без окон, без дверей, полна жопа дураков. Но зато с острым железом!

Я была уверена, что при виде ржавого металлического стержня с зазубренным краем излома он быстро передумает участвовать в обряде, но ему все нипочем. Ему идет смех – он совсем не похож на того глупого шутника, который так взбесил меня несколько часов или дней назад. Легкий, красивый, полный искрящегося, как шампанское, веселья... Остался бы он таким навсегда – цены бы ему не было!

Кира обходит площадку по часовой стрелке, что-то бормоча себе под нос. Альдо считает круги, удерживает Киру за плечо, когда тот заканчивает седьмой. Лицо у тенника сосредоточенное, взгляд устремлен внутрь себя. В расширенных глазах пульсируют зрачки. Он кивает наискось, показывая направление. Потом смотрит на железку и решительно рвет себе кожу на запястье. Меня передергивает. Добраться до вены ему удается с третьей попытки – кровь сначала бьет фонтанчиком, потом начинает просто стекать вниз. Кира шагает внутрь черты, медленно идет, склонившись, и льет кровь на траву. Это страшно – Кира постепенно бледнеет, а до противоположного угла еще мучительно далеко. Секунды ползут так медленно, что я не в силах не закрыть глаз. На ощупь я нахожу Альдо, утыкаюсь носом в его грудь. Он приобнимает меня, гладит по плечам.

– Он справится. Это не так страшно, как выглядит.

– Я знаю. Я за себя не боюсь. Просто... – Голос срывается на едва уловимый шепот. – Я так его люблю... Альдо...

– Я вижу, милая моя. Все будет хорошо, мы вырвемся отсюда. А столбняк тенникам не страшен, правда-правда.

– Ты откуда знаешь?

– Доводилось пересекаться, – неохотно признается Альдо.

В этих двух словах очень много боли – я чувствую ее как свою. Бедный белобрысый – что-то очень страшное довелось ему испытать. Потеря? Что-то иное?

Кира хлопает Альдо по плечу, молча кивает ему на площадку и отдает стержень. Протягивает мне руку с жуткой рваной раной поперек запястья. Альдо отходит, а я не сразу соображаю, что нужно снять одежду и разорвать ее на бинты. Эти минуты, пока я думаю, а потом срываю свою потрепанную клетчатую рубашку – какое счастье, с длинными рукавами! – и быстро рву, стоят Кире еще скольких-то капель крови. От страха в спешке я все никак не могу рвануть достаточно сильно, и Кира укоризненно кашляет. Наконец мне все удается – рука перевязана, и полосы для меня и Альдо подготовлены. За этими хлопотами я не замечаю, как Альдо проходит дорожку, вижу только, как он идет к нам, зализывая запястье. Против моих ожиданий, он улыбается. Протягивает мне руку, я накладываю вторую повязку.

Пока все идет хорошо. Я встаю на старт, беру окровавленную арматурину, примериваюсь. Живот вдруг сводит судорогой страха, ладони делаются мокрыми от пота. Закрываю глаза и размахиваюсь, а когда зазубренный крючок впивается в кожу, дергаю со всей силы. Это больно, очень больно – но я себя не пожалела. Второе движение не понадобится – кажется, я разорвала себе все сосуды на запястье, да и сухожилие не пожалела. Рука отказывается сгибаться, до плеча ее сводит горячей пульсирующей болью. Но мне сейчас не до того – моя задача замкнуть дорожку, не оставить разрывов в кровавой цепочке. Иначе кому-то придется повторять проход. Шагов через десять – на середине, я делаю маленькие и осторожные шаги – начинает кружиться голова, и я боюсь упасть. Кровь почти прекращает течь, и мне приходится правой рукой надавливать себе на бицепс. Всего в дорожке оказывается двадцать один мой шаг. Когда я делаю шаг за пределы площадки, вдруг начинаю чувствовать себя куда сильнее, чем раньше. Я понимаю улыбку Альдо – сейчас мне хорошо, действительно хорошо.

Кира и Альдо быстро и ловко перевязывают мне руку. Альдо смотрит на рану, осторожно касается кончиками пальцев.

– Ну ты сильна...

Тугая повязка быстро пропитывается кровью, но это продолжается недолго. Через пару минут кровь сворачивается и перестает течь. Необычно. Но вряд ли в Доме стоит надеяться на обыденный ход вещей...

– Я пойду первым, – говорит Кира, – потом Тэри, ты замыкаешь. Если что-то пойдет не так... я не знаю. Увидишь проход – прыгай, ни о чем не думай. Хуже, чем здесь, не будет. Начали...

Когда Кира ступает на дорожку, внезапно обрушивается полная тьма, и в этой тьме пульсирует багрово-алый мост над бездной. Я ничего не вижу, кроме этого моста, даже Альдо, который должен был бы стоять рядом со мной. Кира идет по мосту – осторожно, но легко, ни на секунду не останавливаясь. Когда он оказывается за первой третью моста, невидимый во тьме Альдо легко толкает меня в спину.

– Иди, – слышу я шепот.

И я иду.

Кровавая Дорожка под ногами пульсирует, словно я иду по гигантской вене живого существа. Нужно идти, ловя этот ритм.

«Не бойтесь крови, о дети Солнца, что кровь рождает, – все будет в благо», – пульсирует в висках ритм баллады, рассказанной Альдо. Я понимаю, зачем он рассказал ее. Очень вовремя и к месту – спасибо белобрысому за неожиданно проявленную мудрость.

Кира впереди что-то повторяет шепотом, и мне кажется – это те же слова.

«Не бойтесь крови, о дети Солнца...» Каждый шаг дается с таким усилием, словно вниз меня тянут чугунные ядра, прикованные к ногам. Поднять ногу на сантиметр, продвинуть в воздухе, опустить, поднять следующую – я понимаю вдруг, почему дорожку считают смертельно опасным ритуалом. Она способна вытянуть все силы из того, кто осмелился на совершение обряда. Я дохожу до середины моста, чувствую впереди себя Киру, а позади – Альдо, тоже ступившего на мост. Под нами – пропасть, вокруг – непроницаемый мрак, впереди – едва различимый силуэт Киры, подсвеченный алым. Он идет уверенно, видя цель, и я начинаю ее видеть. Это квадрат столь черной темноты, что та, что вокруг нас, кажется ярким светом. Ритуал удался – проход открыт. Кира уже стоит возле него, оглядывается на нас, мне нужно сделать не больше пяти мелких шагов, а Альдо дышит мне в спину.

Главное – не позволить себе прикрыть глаза, хотя веки налились свинцом. Стоит чуть опустить ресницы – и начинаешь видеть, как из бездны под дорожкой тянутся лапы, скалятся, вывесив длинные языки, уродливые морды. Не знаю, каких демонов мы разбудили. Магия крови всегда приманивает что-то подобное. И, сорвавшись с дорожки, я не просто перестану быть – я стану добычей тварей, чей облик под стать средневековым гравюрам, изображающим бесов и адские муки. Я не верю ни в рай, ни в ад – я слуга Города, и он мой рай, мой ад, мое чистилище. Но все же повторяю про себя одну и ту же запомнившуюся мне строку псалма Давида: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла». Так идти легче. Я верю в то, что мне удастся дойти. Я удержу глаза открытыми. Я не буду смотреть в алые зрачки тварей, разбуженных запахом крови. Не убоюсь я зла, что разбудила сама. Ни зла, ни крови.

Вот она – долина смертной тени, мрак, окрашенный кровью, и жадные твари внизу. И четыре шага до выхода из Дома. На плече – рука Альдо, он догнал меня и старается помочь. Повязка на моем запястье набухла кровью и зудит. Нельзя дать упасть хотя бы одной капле крови вниз – я дам силу собравшимся внизу призракам, и они перестанут быть бесплотными. Чувствую, как течет по предплечью тонкий ручеек.

Нужно поднять руку к губам, слизнуть кровь – но сил нет, я прижимаю ее к бедру, надеясь, что ткань впитает кровь. Еще шаг. Совсем недалеко до выхода. Дыхание Альдо на моей шее. Мы очень близко друг к другу, а вот Кира – на несколько шагов впереди.

– Давай, милая, давай... – шепчет Альдо. – Еще чуть-чуть.

Я поднимаю ногу, чтобы сделать очередной шаг. Как же тяжело! Кружится голова, словно я потеряла очень, очень много крови. Немеют виски и кончики пальцев, нечем дышать – я глотаю воздух, но он сухой и мертвый, в нем нет ни молекулы кислорода. Сейчас я потеряю сознание. Альдо сжимает мое плечо, двигает меня вперед. Если бы не его рука, я бы уже сорвалась, понимаю я.

– Остановитесь! – звучит высокий женский голос. – Я вам приказываю!

Я назвала бы его властным, если бы под конец хозяйка голоса не сорвалась на визг. А так – это скорее претензия на власть, в которой женщина сама не уверена.

Белая Дева пожаловала.

По мосту бежать не получается, но я стараюсь передвигать ноги побыстрее. За спиной – яркий свет. Пытаюсь обернуться, не обращая внимания на крик Киры: «Не оглядывайся!», но вижу только сияющий белым светом оттенка люминесцентной лампы женский силуэт. Действительно Белая, действительно Дева. Почти Орлеанская – в руке у нее сияющий длинный клинок. Альдо толкает меня в спину ладонью. Еще шаг. Я уже чувствую на плече руку Киры, оборачиваюсь, чтобы схватить Альдо, но промахиваюсь: на моих глазах белобрысый неловко взмахивает руками и падает. В воздухе за его спиной тает сияющая черта. Она ударила его, ударила в спину, и он потерял равновесие, понимаю я.

Больше ничего мне понять не удается – Кира тащит меня в провал непроглядной тьмы.

Упавший с Кровавой Дорожки умирает навсегда, вспоминаю я.

Скалятся, облизываются уродливые морды перед глазами.

Счет два-ноль в пользу Белой Девы.