Во всяком случае, когда он вернется если он, конечно, вернется, - Йанира сомневалась, что сможет отказать себе в удовольствии обработать его как следует своим кинжалом. И уж это будет не первый раз, когда она совершит человеческое жертвоприношение, заклав мужчину во имя древней Артемиды, которую спартанцы называли Богиней-Мясником. Раньше ей казалось, что подобных кровавых занятий от нее уже не потребуется, но, когда безопасности ее семьи что-то грозило, Йанира Кассондра готова была на все. В жизни ее действительно произошли большие перемены: раньше она и представить себе не могла, что будет спать с бывшим рабом. Однако контраст между годом "почтенного" брака и трогательной заботой Маркуса сотворил с ней, затерянной в этом чужом мире, настоящее чудо. Разделив с Маркусом его радости и тревоги, Йанира подарила ему детей, уняв боль в его сердце, да и в своем собственном.
      К своему удивлению, Йанира обнаружила, что ей нравятся не только обычные заботы по дому, которых от нее раньше не требовалось, но и тот статус, который она здесь обрела. Всеобщее поклонение перед ее способностями и личностью приятно льстило ей. Это было даже странно - ее общества искали не только выходцы из Нижнего Времени, но и туристы, студенты из Верхнего Времени, даже профессора истории. В этой странной стране Йанира обнаружила в себе способности к самым разным полезным занятиям: к изготовлению платьев, украшений и орнаментов, целебных травяных смесей. И после того как несколько этих ее изделий было продано, спрос на них оказался столь велик, что ей пришлось обратиться к Конни Логан с просьбой научить ее обращаться с этими ее новыми швейными машинками, чтобы шить платья быстрее.
      Впрочем, Конни только ухмыльнулась:
      - Ради Бога. Позволь мне ввести в мой компьютер твои вышивки и крой платьев, а я возьму тебя в долю!
      Деловой хватке Конни можно было только позавидовать. Впрочем, и Йанира тоже была не промах.
      - Вышивки? Ни за что. А вот выкройки - совсем другое дело.
      Конни покачала головой и скорбно вздохнула:
      - Ты меня без ножа режешь, Йанира, но очень уж ты мне нравишься. И если этот ионический хитон, который сейчас на тебе, ты шила сама... ты в проигрыше не останешься.
      Так что Йанира использовала ателье Конни Логан для пошива хитонов, что помогло ей отложить кое-что для открытия собственного дела. Все время, что она носила Геласию, она находила себе занятие - то шила маленькие мешочки для сухих трав, то училась делать нехитрые, но от этого не менее красивые ювелирные украшения, запомнившиеся ей по дому умершего много веков назад мужа. И в конце концов все это окупилось сторицей, когда она получила разрешение Булла Моргана на открытие собственного киоска, а Маркус в свободное от работы время смастерил его. Они раскрасили его в яркие, радостные цвета и открыли-таки собственное дело.
      Все это было очень даже хорошо, хоть и не настолько прибыльно, как она надеялась иногда. Но все же хорошо, более чем хорошо для того, чтобы окупить все затраты и оставить еще на семейные расходы (включая неприкосновенный фонд Маркуса на выплату долга). Конечно, со стороны брак их мог показаться странным - Йанира категорически отказывалась считать год насилия и истязаний в Афинах настоящим браком, ибо не давала на него согласия, - но при всей странности их брак с Маркусом был наполнен всем, что она могла только пожелать. Любовью, спокойствием, детьми, счастьем с самым лучшим человеком, которого она знала... Иногда она сама страшилась своего счастья: что, если боги возревнуют и покарают их?
      * * *
      Вечером после открытия Римских Врат Маркус вернулся домой, набравшись вина в заметно большем количестве, чем обычно позволял себе. Он лишь мотнул головой, когда она предложила ему обед. Йанира безропотно убрала еду в эту волшебную машину-холодильник и только тогда заметила слезы на его щеках.
      - Маркус! - бросилась она к нему. - Что случилось, любовь моя?
      Он покачал головой и повел ее в спальню. Там, забыв даже раздеться или раздеть ее, он прижал ее к себе, уткнувшись носом в пышные волосы, и только дрожал, пока не успокоился настолько, что смог говорить.
      - Это... это все Скитер, Йанира. Скитер Джексон. Помнишь, я смеялся еще над ним, когда он отправился через Римские Врата, пообещав мне поделиться выигрышем?
      - Да, милый, конечно, помню, но...
      Он пошарил в кармане, потом сунул ей в руку набитый чем-то тяжелым кошелек.
      - Он сдержал свое обещание, - шепнул Маркус.
      Йанира держала в руке тяжелый кошелек и, не отпуская Маркуса от себя, слушала, как тот плачет от благодарности к человеку из Верхнего Времени, давшему ему наконец возможность расплатиться с угнетавшим его долгом и жениться на ней.
      - Но в чем дело? - прошептала она, не понимая, что побудило человека, к которому все привыкли относиться как к последнему негодяю, проявить подобную щедрость.
      Маркус поднял на нее глаза, все еще полные слез.
      - Мне кажется, ему известно гораздо меньше, чем нам. Если бы он только знал то, что знаем мы... - Маркус тяжело вздохнул, потом поцеловал жену. Дай я тебе расскажу. - И он поведал Йанире историю мальчика, упавшего через открытые Врата в чужую страну.
      - Он напился в тот вечер, - прошептал Маркус, словно боялся разбудить дочек, спавших в своей кроватке рядом с их супружеским ложем. - Он был так пьян, и ему было так одиноко, что у него развязался язык, а может, он думал, что я его пойму. И он мне рассказал... Что-то из этого я вообще не понимаю, но я постараюсь рассказать это тебе его словами. Он сказал, что все это началось как простая игра, потому что его отец...
      * * *
      Игра, насколько Скитер мог вспомнить сквозь дымку алкогольного опьянения, начиналась по-честному.
      - Это была ошибка отца... а может, матери. Но знаешь, даже когда тебе всего восемь, ты уже можешь предсказать счет не хуже, чем, скажем, нью-йоркский букмекер подсчитывает шансы. Папаша - тот, например, купил моей школьной баскетбольной команде форму на всех и следил при этом, чтобы все матчи показывались по телевизору в удобное время. И с бейсбольной командой то же самое. И знаешь что, Маркус? Он ни разу не приходил посмотреть на то, как мы играем. Ни разу. Ни на одну чертову, даже самую важную игру. Черт, уже тогда можно было предсказать счет. Отцу было просто начхать на меня. Его заботил только престиж, который он мог купить. Сколько новых клиентов привлечет к нему это паблисити. Будь он проклят! Ну и бизнесмен из него был что надо. Такой богатый, что зубы ломило, стоило подумать об этом.
      Маркус, хоть и не до конца понимал все, что говорит ему Скитер, видел, что бедный парень страдает так, как не снилось никому из тех, что изливали Маркусу душу в поздние часы за стойкой "Нижнего Времени" Скитер уставился в свой стакан с виски.
      - Налей еще, Маркус, идет? Так-то оно лучше будет. - Он одним глотком осушил полстакана. - Да, лучше... Короче говоря, я начал тырить чужие вещи. Ну там, всякую мелочь в магазинах. То есть сначала мелочь - не потому, что я был бедный, а потому, что я хотел чего-то, добытого своими руками. Наверное, потому, что меня тошнило от тех дорогих игрушек, которые отец швырял мне, как кость собаке, чтобы та не путалась под ногами.
      Он зажмурился и опрокинул в рот остаток виски, потом потянулся за бутылкой и налил еще. Взгляд его сделался рассеяннее, речь невнятнее.
      - Если честно... я в день, когда это прз... пршл... произошло, и в магазине-то не был. Понимаешь, после Просш... Про-ис-шес-т-ви-я, в общем, когда начались все эти штуки со временем, все знали, что Врата могут отвориться где угодно, но, черт, обычно они гнездятся вместе, как это всю мою жизнь говорили по телеку, чтобы вокруг них можно было построить вокзал и чтобы на этом наживались эти чертовы туристические фирмы. Но, друг мой, он плеснул себе в стакан еще виски, - эти чертовы Врата отворяются иногда где угодно и без предупреждения - просто так.
      Он выпил. Рука его дрожала. И невольно, словно не замечая сам, он выложил всю свою историю. В тот раз он был неосторожен, и его поймали за кражей швейцарского армейского ножа. Но он был еще мал и очень убедительно плакал, и ему хватило ловкости улизнуть сразу же, как только полицейский отвлекся на мгновение. Он подумывал, не оставить ли все так, как есть, пусть этот скандал попадет в газеты и в теленовости, так бы он поквитался с отцом. Но он решил, что просто так еще не интересно - скандал маловат. Он хотел если скандала - так уж хорошего, такого, чтобы он сломал жизнь отцу так же, как тот сломал его жизнь - не ходя на его баскетбольные, бейсбольные, футбольные матчи, оставляя его в одиночестве ночь за ночью.
      Поэтому он бросился прочь от полицейского, а тот - за ним Скитер петлял между остолбеневшими покупателями, нырял из секции в секцию, с этажа на этаж, а преследующий его полицейский на бегу запрашивал подмогу по воки-токи.
      Все это было даже весело - до тех пор, пока прямо в воздухе перед ним не разверзлась дыра. Единственное, что могло бы предупредить его об опасности, - это странный гул в голове. А потом воздух вспыхнул всеми цветами радуги, и Скитер как был - раскрасневшись от бега, с прилипшей к взмокшей спине футболкой - с криком провалился сквозь него, болтая ногами в воздухе.
      Он упал на каменистую землю, а над ним безбрежным океаном раскинулось небо. Над ним стоял, глядя на него, человек, одетый в меха, с лицом, смазанным жиром от лютого ветра. В темных глазах его - потрясение, ужас и восторг. Задыхающийся от погони Скитер, у которого голова еще шла кругом от этого внезапного перемещения через ничто, в первую минуту только и мог что стоять, глядя в лицо незнакомца. Когда тот вытащил меч, Скитер понял, что у него остаются два выхода: бежать или драться. Обычно он привык убегать. Убегать вообще было проще, чем сталкиваться с противником лицом к лицу, особенно если у тебя была возможность расставлять тому западни на бегу.
      Но он устал, и задыхался, и продрог на ледяном ветру, и встретился на этот раз с тем, к чему не привык за несколько набегов на торговый центр, с человеком, на самом деле готовым убить его.
      Поэтому он напал первым.
      Конечно, восьмилетний мальчишка с краденым перочинным ножом не мог представлять маломальской угрозы для Есугэя Доблестного, и все же он ухитрился нанести тому кое-какой ущерб, прежде чем взрослый мужчина швырнул его на землю, приставив к горлу клинок.
      - Ну давай, режь! - огрызнулся Скитер. - Все равно не хуже, чем быть никому не нужным.
      К великому его удивлению, Есугэй - позже Скитер, разумеется, узнал, кто это такой, - поднял его, ухватив за футболку, похлопал по щеке и перекинул через седло с высокой лукой, вслед зачем они понеслись вниз с такого крутого горного склона, что Скитер не сомневался в том, что они сейчас же разобьются: Скитер, лошадь и тот безумец, что правит ею. Вместо этого они благополучно спустились к группе всадников, ожидавших их внизу.
      - Боги послали нам богду, - объявил Есугэй (разумеется, содержание его речи Скитер узнал гораздо позже, когда научился понимать язык народа Есугэя. Впрочем, историю эту рассказывали вечерами у очага в юрте Есугэя еще много, много раз), хлопнув тяжелой рукой по спине Скитера с такой силой, что вышиб из него весь дух. - Он напал на меня с отвагой, достойной любого воина рода Якка, пролив мою кровь. - Мужчина, поперек чьего седла Скитер продолжал лежать, закатал рукав, с гордостью демонстрируя всем небольшой порез, нанесенный Скитером. - Это знак нам, знак со стороны небесных духов, пославших нам в своем разумении человека, чтобы он следовал за нами.
      Несколько воинов помоложе улыбались религиозным убеждениям старого монгола, но умудренные опытом седые ветераны молча разглядывали Скитера, и скуластые лица их не выражали ничего, словно их вырезали из дерева.
      Потом Есугэй Доблестный повернул голову своего коня на север.
      - Едем, как я решил!
      Без лишних объяснений Скитера перекинули на чье-то другое седло, надели на него меховую куртку - она оказалась ему велика, - завязали под подбородком тесемки войлочной шапки-ушанки - тоже слишком большой для него - и поскакали по дикой, пустынной равнине. Много часов продолжалась эта безумная скачка. Скитер проваливался в сон, просыпался от боли в затекшем, разбитом теле, ему совали в рот сырое мясо, размягченное от долгого лежания между седлом и вспотевшей конской спиной (он так проголодался, что ухитрился проглотить его), и продолжали скакать до тех пор, пока на горизонте не появились похожие на пудинги войлочные шатры; позже он узнал, что они называются юртами.
      Они ворвались верхом прямо в середину того, что даже Скитер безошибочно определил как какое-то торжественное шествие. Женщины и дети врассыпную бросились из-под копыт, со всех сторон раздался визг. Перегнувшись через луку, Есугэй вырвал из седла перепуганную молоденькую девушку, швырнул ее поперек своего седла и крикнул что-то. К ним уже бежали, опомнившись, мужчины, на ходу натягивая тетивы своих луков. Но воины Есугэя были наготове: свист стрел, и пешие с криком падали, хватаясь за горло, грудь, продырявленный живот. Всю дорогу обратно к горам, где он выпал из дыры в чистом небе, потрясенный Скитер гадал, что станется с ним, не говоря уже о бедной девушке - та наконец перестала голосить и лягаться и затихла, бросая на своего похитителя свирепые взгляды и тихонько всхлипывая.
      Прошло немало времени, прежде чем Скитер узнал о том, что сказал Есугэй воинам.
      - Если богда принесет нам удачу, я повелю, чтобы он рос в наших шатрах как дар богов, чтобы он вырос настоящим Яккой или же умер, как может умереть любой мужчина - от холода, голода или вражеской стрелы. Если же наш набег будет неудачен и мне не удастся похитить себе невесту у этого плосколицего идиота, за которого ее выдают, значит, он не настоящий богда, и мы бросим куски его тела на съедение стервятникам.
      Есугэя нельзя было обвинить в чрезмерном сострадании к кому-либо, кроме членов его рода. Он просто не мог себе этого позволить. Этого не мог себе позволить ни один монгол. Охрана от набегов соседей принадлежащих роду Якка пастбищ, скота и юрт занимала все его время, не оставляя в сердце места для ненужной чувственности.
      Скитер жил в страхе перед ним - и любил его странным образом, которого не мог объяснить даже сам себе. Собственно, Скитер и раньше привык полагаться только на себя, так что необходимость драться с другими мальчишками за объедки от трапезы взрослых не явилась для него слишком уж большим потрясением. Но родной отец Скитера никогда не давал себе труда говорить ему вещей вроде: "Монгол-якка никогда не украдет у другого монгола-якка. В моей власти сорок тысяч юрт. Мы - маленькое племя, слабое с точки зрения наших соседей, так что мы не крадем из юрт своего рода. Но знаешь, богда, что самое прекрасное в жизни? Это украсть то, что принадлежало твоему врагу, и сделать то, что принадлежало ему, своим - и оставить его юрты пылать в ночи под визг его женщин. Никогда не забывай этого, богда. Имущество рода священно. Имущество врага - достойная добыча, которую добывают в бою".
      Правда, мальчишки, как довелось узнать Скитеру, все равно крали друг у друга, и это доводило иногда до кровавых потасовок, которые Есугэй то беспощадно прерывал, то - порой - поощрял, если считал, что кого-то полезно как следует проучить. Что-что, а переносить тяготы Скитер умел. Драки с мальчишками вдвое старше его (хотя иногда вдвое меньше его ростом), зализывание ран, срастание сломанных костей в сезон зимних пыльных бурь, уроки езды верхом - сначала на овцах, которых они со сверстниками пасли, потом на яках и даже на лошадях, - перенести это Скитер мог. Он даже научился платить той же монетой мальчишкам, которые крали его пожитки: он выкрадывал то, что для него было наиболее ценным, и подбрасывал заклятым врагам
      Если Есугэй и догадывался о проделках своего маленького богды, он никогда не заговаривал об этом, так что Скитера ни разу не наказали. Он отчаянно тосковал почти по всему, что он утратил вместе с Верхним Временем. Он тосковал по телевидению, радио, си-ди-плейерам, роликовым конькам, скейтбордам, велосипедам, компьютерным играм - как портативным, так и сложным, аркадным, - кино, попкорну, шоколаду, кока-коле, мороженому и пицце-пепперони.
      Но он не тосковал по своим родителям.
      Одного того, что его приняли в род Якка со знаменем из хвостов девяти белых яков, словно он действительно много значил для кого-то, было более чем достаточно, чтобы он не тосковал по отцу, который даже не притворялся, будто заботится о своей семье. Да и по матери тоже: после того как сын пять лет пропадал бог знает где, скорее всего просто погиб (а наверное, этим бы все и кончилось, если бы его не спас разведчик времени ценой своей жизни), она встретила его, своего сына, небрежно чмокнув в щеку, да и то ради приличия перед телекамерами. После этого она с присущей ей спокойной методичностью принялась составлять список школьных предметов, которые ему предстояло пройти, медицинских справок, новой одежды и всего прочего, так и не сказав ни разу "Милый, я так по тебе скучала", или хотя бы "Как ты ухитрился там выжить?", не говоря уже о "Скитер, я ужасно люблю тебя, и я так рада, что ты вернулся, что готова плакать".
      Мать Скитера была так занята составлением списков и проверкой того, чтобы он был стерильно чист, что не замечала того, что он теперь почти всегда молчит. А отец долго оценивающе на него смотрел, а потом сказал: "Интересно, что мы можем выжать из этого, а? Ток-шоу на ТВ? Голливуд? Ну уж сценарий для телефильма - это точно. За это должны неплохо заплатить, так-то, парень".
      Поэтому по прошествии двух недель тихой ненависти к ним обоим и острого сожаления о том, что они не могут познакомиться с острием меча Есугэя, как раз когда отец Скитера оторвался на время от составления всех контрактов, о которых он говорил в первый день, и решил послать его в какой-нибудь университет и сделать из него узкого специалиста по истории Монголии двенадцатого века и раннему периоду жизни Темучина, сына Есугэя от первого брака (подумать только, сколько денег на этом можно загрести!), Скитер сделал именно то, чему его учил Есугэй.
      Ночью он без лишнего шума ушел из дома и на краденой машине отправился в Нью-Йорк продолжить образование по своей основной специальности совершать набеги на врага. Мужчина и женщина, подарившие ему жизнь, тоже считались врагами. Он гордился - очень гордился - тем, что перед отъездом смог через компьютер снять все, что лежало на их электронном банковском счете.
      Есугэй, хан монгольского рода Якка, отец впоследствии хорошо известного Чингисхана, был первым учителем Скитера. Нью-йоркские улицы углубили его образование. Возвращение в Ла-ла-ландию, на Вокзал Времени, который он помнил еще недостроенной бетонной коробкой с несколькими магазинчиками и единственными открытыми для перемещений Вратами, эксплуатируемыми фирмой под названием "Время хо!", стало завершающим курсом его уникального образования.
      Поэтому, говоря: "Тем, кем я стал сегодня, меня сделал отец", - Скитер ни капельки не кривил душой. Беда была только в том, что он и сам не знал точно, кого же из своих отцов он имел в виду. Впрочем, он ни капельки не колебался в выборе тех мужских качеств, которым старался подражать. Скитер Джексон был типичным для двадцать первого века преступником, выходцем из среднего класса, нашедшим счастье в сердце монгольского рода Якка.
      Поэтому он улыбался, разрабатывая свои планы действий против неприятеля - и эта улыбка (как говорили многие, в том числе и недоброжелатели) была абсолютно искренней, возможно, единственной искренней его чертой. Обитатели Восемьдесят Шестого стали для него некоторым подобием семьи, племенем, к которому он теперь принадлежал - только формально, разумеется. Однако он никогда не забывал то, чему учил его Есугэй. Собственность рода неприкосновенна. И ведь правда, не было большего наслаждения, чем жечь под покровом ночи юрты врага - пусть и метафорически, вытаскивая последний цент из лап туриста или бюрократа из правительства, которые абсолютно несомненно заслужили это.
      И если остальные называют его за это негодяем...
      Что ж, ну и пусть.
      Есугэй Доблестный гордился бы им, подарив ему целый табун лошадей или даже хороший лук - то, что было пределом мечтаний Скитера. Ла-ла-ландия оставалась единственным местом, где современный монгольский богда мог практиковаться в своем искусстве без особого риска угодить в тюрьму. И потом это было единственным местом на земле, где он - если бы жизнь стала совсем уж невыносимой - мог шагнуть в Монгольские Врата, отыскать молодого Темучина и начать все сначала.
      - Знаешь, - бормотал Скитер, опрокинув еще стакан виски, - в те вечера, когда мне не везет, когда ни одной сволочи не попадается, в общем, тогда я уже совсем решаю так и сделать. Прям так... пойти... в следующий же раз, когда Могл... Монгольские Врата откроются. Но так пока я не сделал, Маркус. Пока! - Он ударил кулаком по мокрой стойке. - Пока я жду их открытия, мне снова начинает везти. Так сказать, вовремя. Но понимаешь, мой хан всегда говорил, что одного везения в жизни мало. Вот почему я пашу как собака. И потом, пойми, это ведь гордость, а не жадность к деньгам. Я, видишь ли, должен жить по стандартам Есугэя. И как правило, - он икнул и чуть не выронил стакан, - как правило, это просто клёво, потому как эти... как их... бюрократы и чертовы туристы все как на подбор идиоты. Тупые, беззаботные идиоты, которым начхать, что творится вокруг них. - Он горько засмеялся. - Ну и пусть. Пусть себе остаются глухими, слепыми и тупыми. Главное, чтобы денежки шли, верно?
      Он посмотрел в лицо Маркусу. Взгляд его был почти тверд, несмотря на все виски, выпитое за вечер.
      - И если никто этого не понимает, ну и пусть. В конце концов это не их жизнь. Это, понимаешь, моя жизнь. - Он стукнул себя в грудь кулаком, выплеснув остаток виски на дорогую тунику. - Моя, ясно? Моя жизнь. И мне не жалко, Маркус. Ни столечко не жалко. Вообще.
      Когда Скитер расплакался так, словно его сердце рвется на части, Маркус мягко, но решительно вынул стакан из его руки и отвел его домой, проследив, чтобы он благополучно лег спать у себя дома. Помнил ли Скитер хоть слово из того, что он наговорил в этот вечер, Маркус не знал. Но сам он помнил каждое слово - даже те, которые не понимал.
      * * *
      Когда Маркус поделился историей жизни Скитера Джексона с Йанирой, она крепко обняла своего любимого и поклялась своим богиням священной клятвой. Они подарили самого дорогого для нее человека, этого Маркуса, готового носить на руках не только ее саму, но и их славных большеглазых дочурок. Они подарили Йанире человека, который действительно любил маленькую Артемисию и крошечную Геласию, любил их детский смех, любил качать их на колене и даже любил утирать им слезы, и не посылал их вон из дома на улицу умирать от голода только за то, что они женщины.
      Там, в священной тиши их супружеского ложа, Йанира поклялась своим Богиням, что она сделает все, что в ее силах, чтобы помочь тому человеку, который дал ее любимому возможность вернуть долг чести. И позже, когда они соединились с Маркусом в темноте, она молила их о том, чтобы его семя зародило в ее утробе их будущего сына, сына, который родится в мире, где его отец будет наконец вольным человеком. Она призывала благословение на имя Скитера Джексона и поклялась, что остальные в их полутайном сообществе выходцев из Нижнего Времени скоро тоже узнают правду об этом странном улыбчивом парне, для которого грабить туристов - дело принципа. Но для
      него дело принципа также не трогать ничего, принадлежащего местным. И он всегда относился к выходцам из Нижнего Времени с таким уважением, которого напрасно было бы ожидать от любого другого обитателя вокзала за исключением разве что Кита Карсона и Малькольма Мура.
      Теперь Йанира понимала многое из того, что было раньше для нее загадкой. Все эти денежные пожертвования, в которых никто не признавался... Среди выходцев из Нижнего Времени был чемпион, о существовании которого они даже не догадывались. Маркус не понимал, почему она плачет в темноте; он целовал ее мокрые от слез щеки и заверял ее всеми известными ему словами, что он докажет, он достоин ее любви. Она изо всех сил обняла его и закрыла ему рот поцелуями, и со слезами на глазах лепетала, что он уже тысячу раз доказывал свою любовь и верность.
      Он уснул, а она все обнимала его, строя планы, которых Маркус не понял бы, а тем более не одобрил. Но ей было все равно. Они у него в долгу, и Йанира сделает все, что только сможет. И единственное, что она могла придумать, - это помочь судьбе человека, подарившего Маркусу возможность вернуть себе честь.
      Йанира поцеловала влажные волосы спящего Маркуса и приняла странное, почти дикое решение.
      Глава 5
      Любой спор всегда становился на Ла-ла-ландии заметным событием. В замкнутом мире постоянных обитателей вокзала споры и сплетни неизбежно занимали место телевидения и радио, если не считать двух недавно возникших местных телепрограмм, которые скорее походили на сплетни за столом, чем на настоящую телепередачу. Радио Шангри-ла и вокзальная телестудия крутили в основном видеоленты и музыкальные программы, лишь изредка прерываемые выпусками новостей, которые на самом деле не что иное, как те же сплетни.
      Пожалуй, единственное, в чем изменилась жизнь обитателей Ла-ла-ландии с появлением здесь телевидения, так это в том, что процесс распространения слухов и сплетен благодаря бойким репортерам "Радио-ТВ Шангри-ла" немного ускорился. Даже самое пустяковое пари вроде того, сколько времени потребуется новой партии туристов на то, чтобы настрочить жалобу насчет обгаженного птеродактилями багажа, становилось предметом оживленного обсуждения за кружкой пива, обеденным столом или в студии кабельного ТВ.
      Когда двое самых печально известных мошенников Вокзала Шангри-ла заключают пари вроде того, которое заключили Голди Морран и Скитер Джексон, новость не просто распространяется по вокзалу, как степной пожар, такая новость занимает первое место в выпусках повестей круглые сутки, не говоря уж об аршинных заголовках в "Газете Шангри-ла" вроде: "ДЕРЖИТЕСЬ ЗА КАРМАНЫ!" Ниже, разумеется, следовала статья, полная подробных деталей заключенного пари, включая полный перечень правил, установленных библиотекарем Брайаном Хендриксоном.
      Скитер прочитал эту статью с сильным раздражением, побороть которое так и не смог. Конечно, все обитатели ВВ-86 прекрасно знали, что он никогда не трогал местных, но теперь и туристы, черт бы их драл, тоже были предупреждены. Он скомкал газету и окинул взглядом Общий зал, гадая, сколько денег успела нагрести Голди. В том, что касалось воровства и обмана, Голди не отличалась свойственной ему принципиальностью, а это означало, что обитатели Вокзала с особой тщательностью будут следить за своими кошельками и пожитками. Скитера оскорбляло то, что многие из них распространят свое недоверие и на него, но что ж, таковы правила игры.
      Он покосился на ближайшее информационное табло посмотреть, какие Врата открываются в ближайшее время, и прикусил губу. Гм... Британские Врата в Лондон - завтра, Конкистадоры - сегодня ближе к вечеру, средневековая Япония через Врата Ниппон Нового Эдо - через три дня и, наконец, Врата на Дикий Запад, в Денвер, - через четыре. Возможность поохотиться на туристов, собравшихся в древнюю столицу японского сёгуната, его не слишком прельщала. Конечно, некоторые из них просто вполне состоятельные бизнесмены, но многие входили в преступные кланы - и слишком часто бизнесмены путешествовали под охраной банд якудзы. У Скитера не было ни малейшего желания лишиться нескольких пальцев или других частей тела. Если ему не останется ничего другого, он попробует и это, но другие Врата давали больше возможностей. Во всяком случае, пока давали. Ближайшим по времени было открытие Врат Конкистадоров, ведущих в Южную Америку. Эти Врата обыкновенно дают неплохой шанс быстро поживиться. Планы относительно других Врат он успеет обдумать потом, ближе к их открытию. И разумеется, ему придется все время следить одним глазом за Майком Бенсоном и его парнями из службы безопасности. Ему вовсе не улыбалась перспектива быть пойманным, а теперь, когда их пари стало достоянием гласности, Бенсон наверняка расставил своих людей у всех Врат.
      Скитер проклял всех репортеров на свете и пошел к себе переодеться. Если уж ему предстоит водить за нос службу безопасности, лучше замаскироваться как следует. Иначе ему придется подыскивать себе новое жилище не далее как после следующего же открытия Главных Врат. Страх перед этим заставил его накладывать грим с особой тщательностью.
      Когда Скитер наконец покончил с этим занятием, он ухмыльнулся своему отражению в зеркале. Его родная мать - будь она проклята! - вряд ли узнала бы его теперь. Он нервно потер руки и тут же чертыхнулся - у него за спиной зазвонил телефон. Кто может звонить ему, как не служба безопасности или какой-нибудь проклятый репортер, раскопавший правду о Скитере на каком-нибудь кладбище старых газет?
      Он сорвал трубку, подумал, не уронить ли ее на пол, потом все-таки поднес к уху.
      - Алло? - пробормотал он.
      - Мистер Джексон? - нерешительно спросил чей-то голос. - Скитер Джексон?
      - Кто его спрашивает? - прорычал Скитер в трубку.
      - О... а... доктор Мунди. Налли Мунди.
      Скитер прикусил язык, чтобы не выругаться вслух.
      Этот проклятый спец-историк, допрашивавший всех здешних выходцев из Нижнего Времени так долго, что сам мог уже считаться местным. Ну, Скитер не был настоящим выходцем из Нижнего, так что не рассказывал ни Налли Мунди, ни любому другому спецу-историку вообще ничего, даже о годах жизни в Монголии. В некотором отношении историки были даже хуже репортеров - они еще настырнее лезли в личную жизнь.
      Должно быть, Мунди видел новости по телеку или прочитал газету, и это напомнило ему о необходимости сделать обязательный Ежемесячный Телефонный Звонок. Порой Скитер искренне ненавидел Налли Мунди за его дотошность. Судя по всему, какой-то безмозглый кретин, переживший Происшествие, занес его, Скитера, имя в базу данных, и Мунди - каким бы простаком он ни был наткнулся на него в поисках всего, что могло иметь отношение к Темучину.
      Он не сдержался и застонал вслух, прижавшись щекой к прохладной стене. Ответом на это было робкое: "Может, я позвонил не совсем вовремя?"