По ночам он не разгуливал с праздным видом, если только не заходил в кабачок. Конечно же, ночь была временем Ганса, как была когда-то временем Каджета. Ночью… «Ганс бродит словно голодный кот», — сказал кто-то с дрожью в голосе. На самом деле это было не так. Он скользил. Мягкие подошвы его ботинок на шнуровке с каждым шагом отрывались от земли лишь на толщину пальца, опускаясь не на пятку, а на носок. Кое-кто шутил по этому поводу — не при Гансе, конечно — уж больно странной казалась извивающаяся походка. Люди благородных кровей взирали на него с эстетическим очарованием. У женщин, благородного происхождения или нет, к очарованию примешивался интерес, часто непроизвольный. Хотя вердикт в большинстве случаев был несколько иным: безвкусное сексуальное животное, этот Ганс, этот Шедоуспан.
      Ему намекали, что немного углубленных занятий сделают из него отличного фехтовальщика — у него был прирожденный дар. Служба, военная форма… Ганса это не интересовало. Больше того, он смотрел на воинов, на форму с издевкой. А теперь он необъяснимо ненавидел их.
      Все это Кушарлейн узнал, когда познакомился поближе с человеком, которого звали Заложник Теней. И невзлюбил его. Ганс производил впечатление излишне самоуверенного юнца, перед которым отступишь в сторону, ненавидя себя за это.
      — Ганс — ублюдок! — сказал Шайв-Меняла, ударяя кулаком по широкому столу, на котором он имел дело с такими, как Ганс. Обменивая награбленное на деньги.
      — А, — невинно посмотрел на него Кушарлейн. — Ты хочешь сказать, по своей натуре.
      — Возможно, и по рождению тоже. Мальчишка — ублюдок по рождению и по сути! Чтоб все эти надменные сопливые бандиты сдохли в младенчестве!
      — Значит, он ужалил тебя, Шайв?
      — Бандит и безродный молокосос, вот кто он.
      — Молокосос?
      — Ну, возможно на пядь повыше, — Шайв прикоснулся к своим усам, которые были у него закручены словно рога горного барана. — Каджет был чертовски хороший вор. Из тех, что делают честь ремеслу. Превращают его в искусство. С такими приятно иметь дело. Ганс его ученик или кто-то вроде того… у него потенциал стать еще более великим вором. Не человеком — вором, — Шайв помахал пальцем, лоснящимся от воска. — Потенциал, повторяю. Но он никогда не реализует его.
      Палец замер, затем вернулся назад, чтобы погладить ус.
      — Ты так считаешь, — сказал Кушарлейн, пытаясь завести Шайва и вытянуть слово из человека, знающего, как держать рот на замке и благодаря этому до сих пор живому и преуспевающему.
      — Я так считаю. Пройдет не так уж много времени, и он словит фут острой стали. Или запляшет в воздухе.
      — Что, напоминаю тебе, сделал и Каджет, — сказал Кушарлейн, отмечая, что в ремесле не говорят «был повешен».
      Шайв обиделся.
      — После долгой карьеры! И Каджета уважали! Его до сих пор уважают.
      — Хм-м. Жаль, что ты восхищаешься учителем, а не учеником. Ты бы, конечно же, пригодился ему. А он тебе. Раз он удачливый вор, выгода будет сопутствовать тому скупщику краденого, которого он…
      — Скупщику? Скупщику краденого?
      — Прости, Шайв. Тому меняле, у которого он предпочтет обменивать свой товар… на рэнканские монеты. Всегда выгодно…
      — Он надул меня!
      Вот оно как. Наконец-то Шайв признался. Вот как его ужалил Ганс. Пятидесятилетний, солидный, второй по опыту меняла Санктуария, Шайв оказался надут нахальным юнцом.
      — О, — сказал Кушарлейн.
      Он встал, показав Шайву милую саркастическую улыбку.
      — Знаешь, Шайв… тебе не следовало признаваться в этом. В конце концов, ты не менее двадцати лет занимаешься этим ремеслом… а он всего лишь прожил столько же, если не меньше.
      Шайв уставился на таможенника. Уроженец Овершана, выросший в Санктуарии, состоящий теперь на службе у покорителя обеих стран — Рэнке. А также у лиги менял и первых воров города, настолько удачливых, что они нанимали себе других воров. Выразительно изогнув губу — годами выработанное движение — проведя по двойной спирали левого уса, Шайв переключил свое внимание на извлечение красивого рубина из его слишком легко узнаваемой оправы.
      В настоящий момент посещение Кушарлейном Лабиринта было вызвано работой еще на одного хозяина, ибо это был честолюбивый и вечно голодный человек. Использующий любую возможность получить выгоду и заключить новую сделку. Сегодня он просто собирал сведения о бывшем ученике Каджета-Клятвенника, казненного вскоре после того, как Принц-губернатор прибыл из Рэнке, чтобы «привести этот Воровской рай в надлежащий вид». Неподкупный, неподдающийся на угрозы, (очень) молодой осел действительно собирался управлять Санктуарием! Расчистить его! Молодой Кадакитис, прозванный Котенком!
      Он уже успел вызвать гнев у духовенства и всех воров и менял Санктуария. И доброй половины владельцев питейных заведений. И даже многих воинов гарнизона своими эффективными поразительно компетентными церберами. Но некоторые из почтенных обитателей вилл находили его просто прелестным.
      «Наверное, мочится в постель», тряхнув головой, подумал Кушарлейн, в тот же миг умело отводя край тоги от протянутой руки безногого нищего. Кушарлейну было прекрасно известно, что у этого типа под длинной-предлинной изношенной одеждой одна нога была привязана к другой. Хорошо, хорошо. Итак, один парень лет девятнадцати-двадцати, вор, ненавидит другого, сводного брата Императора, присланного сюда в задний проход Империи, расположенный в глуши, вдалеке от рэнканского Императорского трона! Это таможенник выяснил сегодня, собирая сведения для своего таинственного неизвестного хозяина. Ганс, Ганс. За всю свою жизнь воришка уважительно относился лишь к одному человеку помимо собственной наглой личности: к Каджету-Клятвеннику. Уважаемому опытному вору. А Каджета арестовали, что, несомненно, ни за что бы не произошло в доброе старое время. Время Д.П.П., подумал Кушарлейн: До этого Проклятого Принца! И что еще более невероятно, если невероятное можно сравнивать, Каджета повесили!
      Придурочный Принц!
 
      — А парень знает, что ему нечего и думать посягнуть на Принца самому, — кто-то сказал это владельцу «Золотой ящерицы», а тот передал сказанное старой подруге Кушарлейна Гелиции, хозяйке пользующегося спросом «Дома русалок». — Он намеревался обокрасть Принца-губернатора и быстро сорвать большой куш.
      Кушарлейн уставился на Гелицию.
      — Этот молодой петушок собирается обокрасть дворец губернатора? — спросил он и тотчас же почувствовал себя глупцом, она ведь сказала, да.
      — Не смейся, Кушер, — ответила Гелиция, взмахнув дородном рукам, унизанной кольцами.
      Сегодня она была одета в яблочно-зеленое, пурпурное, бледно-лиловое, розовое и оранжевое, причем напоказ выставлялась значительная часть несравненно пышного бюста, напоминающего две белые подушки от большого дивана, который был совершенно безразличен Кушарлейну.
      — Если это можно сделать, Шедоуспан сделает это, — сказала она. — Ну же, смелее, наливай себе еще вина. Ты слышал о кольце, которое он стащил из-под подушки Корласа — в то время как голова того лежала на ней? Ты знаешь Корласа, торговца верблюдами. А может о том, как наш мальчик Ганс залез смеха ради на крышу третьей казармы и стащил оттуда орла?
      — Интересно, что он с ним сделал!
      Женщина кивнула, тряся подбородком и серебряными серьгами диаметром с его бокал. Конечно же, ее бокал, тот из которого Кушарлейн сейчас пил.
      — Шедоуспан, — сказала она, — получил лестное предложение от одного богатея из Тванда — и знаешь, он ответил, что ему полюбилась эта вещица. Он мочится на нее каждое утро.
      Кушарлейн улыбнулся.
      — А… если это невозможно сделать? Я имею в виду, проникнуть во дворец?
      Пожатие плеч сейсмическими волнами дошло до бюста Гелиции, вызвав там настоящее землетрясение.
      — Что ж, в таком случае в Санктуарии станет одним тараканом меньше, и никто не хватится его. О, моя Лицания немного повоет на луну, но тоже скоро оправится.
      — Лицания? Что еще за Лицания?
      Девять колец сверкнули на руках Гелиции, когда женщина нарисовала в воздухе формы в точности так же, как это сделал бы мужчина.
      — Ах, миленькая маленькая кадитка, падкая на уговоры, грезящая о его стройном теле и полуночных глазах. Кушер, хочешь… встретиться с ней? Прямо сейчас — она свободна.
      — Я на работе, Гелиция, — деланно тяжко вздохнул он.
      — Расспрашиваешь о нашем малыше Шедоуспане? — мясистое лицо Гелиции приняло деловое выражение, которое кое-кто назвал бы скрытно-лукавым.
      — Ага.
      — Хорошо. Но кому бы ты ни докладывал, Кушер — со мной ты не говорил!
      — Ну конечно нет, Гелиция! Не будь глупой. Я не говорил ни с кем, имеющим имя, адрес или лицо. Я ценю свое… знакомство с предприимчивыми горожанами, — он остановился, пережидая ее веселое фырканье, — и не собираюсь портить его. Или терять физические атрибуты, необходимые для того, чтобы время от времени пользоваться твоими милашками.
      К тому моменту, как Кушарлейн вышел на улицу, смех Гелиции усилился до ржущего хохота, убедив его в том, что женщина наконец поняла его прощальную шутку. В это время дня Улица Красных Фонарей была тиха, пыль и следы последних ночных посетителей были сметены. Стирали белье. Доставляли покупки. Пара рабочих была занята починкой сломанной двери в соседнем заведении. Враг, отвратительный белый шар на отвратительном небе, приобретающий цвет порошка куркумы, перемежающегося с шафраном, был высоко, только что перевалив за полдень. Культяпка, вероятно, уже начинает шевелиться. Кушарлейн решил зайти к нему и поговорить, возможно, к заходу солнца он уже сможет подготовить свой доклад. У нанявшего его человека терпения, похоже, меньше, чем денег. Таможенник этого увядающего города, главным ремеслом которого было воровство и сбыт его результатов, выучился первому и постоянно работал над тем, чтобы увеличить долю второго.
 
      — Что делал? — спросила поразительно красивая девушка. — Шлялся? Что это значит?
      Ее спутник, лишь не на много старше ее семнадцати-восемнадцати лет, напряг шею, чтобы удержаться и беспокойно не оглянуться.
      — Ш-ш-ш, не говори так громко. Когда тараканы выбираются на волю?
      Девушка моргнула, взглянув на смуглого юношу.
      — Ну, как когда — ночью.
      — Как и воры.
      — О! — она рассмеялась, хлопнула в ладоши, зазвенев браслетами — несомненно, золотыми — и дотянулась до его руки. — О, Ганс, я так мало знаю! А тебе известно почти все, не так ли? — выражение ее лица изменилось. — Ой, какие мягкие здесь волосы.
      Она задержала свою ладонь на руке с темными-темными волосами.
      — Улицы — мой дом, — сказал он ей. — Они вскормили и воспитали меня. Да, мне кое-что известно.
      Он с трудом верил в свою удачу, сидя в приличном заведении за пределами Лабиринта с роскошной красавицей Лирайн, которая была… во имя Тысячеглазого и Эши, возможно ли это? — одной из наложниц, которых привез с собою из Рэнке Принц-губернатор! И она, очевидно, очарована мною, подумал Ганс. Он вел себя так, словно каждый день сиживал в «Золотом оазисе» с такой женщиной. Какое совпадение, какая поразительная удача, что он наткнулся на нее на базаре! Наткнулся в прямом смысле! Она торопилась, а он оглянулся, провожая взглядом одного из пугал Джабала, они налетели друг на друга и им пришлось схватиться друг за друга, чтобы не упасть. Девушка так извинялась и так хотела загладить свою вину… и вот они здесь, Ганс и красотка из дворца, без охраны и присмотра, и действительно красавица — а надето на ней столько, что хватит, чтобы прожить год. Он изо всех сил пытался сохранять спокойствие.
      — А сиськи мои тебе определенно нравятся, правда?
      — Что?..
      — О, не отпирайся. Я не сержусь. Правда, Ганс. Если бы я не хотела, чтобы на них смотрели, я бы прикрыла их курткой из грубой ткани.
      — Э… Лирайн, в своей жизни я только раз видел шелковый обруч, расшитый жемчугом, но в тот не были вплетены золотые нити, и жемчужин было меньше. Да и находился я не так близко.
      «Черт возьми, — подумал он, — я должен был сделать комплимент ей, а не показать, что мною движет лишь жадность при виде ее облачения».
      — О! Я, одна из семи женщин одного скучающего мужчины, решила было, что ты хочешь проникнуть под мою упаковку, в то время как тебе нужна именно она. Что делать бедной девушке, привыкшей к лести лакеев и слуг, когда она встречает настоящего мужчину, высказывающего вслух свои настоящие мысли?
      Ганс старался не показать, что прихорашивается. Не знал он и как извиниться или завести пустую любезную беседу не на уровне Лабиринта. К тому же, подумал он, эта красотка с пухлыми губами, лицом в виде сердечка и замечательным животом, похоже, издевается над ним. Она-то знала, что ее губки неотразимы!
      — Носить закрытое платье из грубой ткани, — сказал он, и пока она смеялась, добавил, — и пытаться не смотреть в эту сторону. Этому настоящему мужчине известно, к чему ты привыкла, и что тебя не может заинтересовать воришка-Ганс.
      Выражение ее лица стало серьезным.
      — Тебя нельзя подпускать к зеркалу, Ганс. Зачем ты глумишься надо мною?
      Ганс быстро оправился, поборов изумление. С покалыванием под мышками, но внешне спокойно, он сказал:
      — Ты не против того, чтобы прогуляться, Лирайн?
      — Будет ли нас в конце прогулки ждать более уединенное место?
      Выдержав ее взгляд, он кивнул.
      — Да, — тотчас же сказала она. Наложница Принца Кадакитиса! — Можно ли купить на базаре что-нибудь столь же хорошее, как эта лента для волос?
      Ганс поднялся с места.
      — Кто такое станет покупать? Нет, — ответил он, удивленный вопросом.
      — Значит ты должен купить самое лучшее, что мы сможем найти после недолгих поисков.
      Девушка захихикала, увидев его пораженное лицо. Это нахальное создание решило, что она шлюха, собирающаяся содрать с него какой-нибудь подарок — словно первая встречная девка!
      — Чтобы я смогла вернуться с этим во дворец, — сказала Лирайн и проследила, как понимание осветило его пугающие, но в то же время чувствительные ониксы, которые он носил вместо глаз, жесткие, холодные и беспокойные. Она просунула руку под его локоть, и они покинули «Золотой оазис».
 
      — Конечно же, я уверена, Борн!
      Стащив расшитую голубыми арабесками ленту для волос из зеленого шелка, которую купил ей Ганс, Лирайн швырнула ее в сидящего на диване мужчину. Тот усмехнулся так, что его борода сморщилась.
      — У него такие потребности! Он никогда не расслабляется, его нужды и желания сильны, поэтому он постоянно хочет что-то делать и кем-то быть. На него такоевпечатление произвело то, кем, а точнее, чем я являюсь, и в то же время он скажет под пыткой, что я лишь одно из его приключений. И мне, и тебе известны плебеи, жаждущие большего, чем просто еды! Он совершенно тронулся, Борн, и вести себя будет как полный идиот. Мой соглядатай заверил меня, что это опытнейший вор-домушник, и он до горечи во рту хочет отомстить Принцу Кадакитису, обокрав его. Я сама видела это. Послушай, все идет идеально!
      — Вор. И ты говоришь, опытный.
      Борн сунул руку под мундир цербера и почесал бедро. Затем оглядел комнату, которую Лирайн занимала в ночь, когда мог прийти Принц — сегодня, всего через несколько часов.
      — И теперь у него есть дорогая деталь твоего туалета, которую он может продать. Или, возможно, начать бахвалиться и навлечь на тебя беду. А такие беды кончаются смертью, Лирайн.
      — Тебе трудно признать, что я — женщина— смогла выполнить это, любовь моя? Слушай, этот корсет был похищен вчера на рынке. Одним движением распорот сзади и сдернут. Какой-то грязной девчонкой лет тринадцати, которая убежала с ним словно скаковой дромадер. Я никому не сказала, так как оченьпереживала пропажу и была очень напугана.
      — Ну хорошо. Может быть. Это неплохо — забыть то, что он был срезан, чтобы он не появился целым. Гм-м — думаю, этого не произойдет. По всей вероятности, отличный шелк будет выброшен, а жемчуг и золотые нити проданы. А насколько опытен он был в постели, Лирайн?
      Лирайн подняла очи горе!
      — О Сабеллия, а мы называем тебя острой на язык! Мужчины! Чума и засуха, Борн, ты не можешь быть больше чем мужчина? Он был… приличен. Это все. Я была на работе. Мы обана работе, любовь моя. Наше поручение от «некоторых заинтересованных влиятельных людей» в Рэнке — клянусь левой задней ногой, это сам Император, обеспокоенный обаянием, притягательностью своего сводного брата! — состоит в том, чтобы компрометировать его милое златовласое Высочество Принца Кадакитиса! Он неплохо справляется и без нашей помощи. Пытаясь насадить цивилизованные законы в этом городе — воровском притоне! Продолжая настаивать на том, что храм Саванкалы и Сабеллии должен быть грандиознее, чем храм Ильса, которому поклоняется здешнее население, а храм Вашанки должен сравняться с ним. Жрецы ненавидят его, купцы ненавидят его, воры ненавидят его — а именно воры заправляют этим городом.
      Борн кивнул — и продемонстрировал свою силу, достав пятнадцатидюймовый кинжал, чтобы почистить ногти.
      Сбросив пояс из серебряных колец на кипу подушек, Лирайн лениво провела пальцем по пупку.
      — Теперь мы обеспечим заключительный штрих. Императору никогда больше не будет исходить угроза от последователей этого смазливого гонца! Мы поможем Гансу проникнуть во дворец.
      — После чего он будет полностью предоставлен самому себе, — сказал Борн, взмахнув кинжалом. — Мы ни в коем случае не должны быть скомпрометированы.
      — О, — картинно заявила девушка, — я — то буду спать с Его Высочеством!А тем временем Ганс похитит у него его скипетр: Сэванх Рэнке,врученный Принцу лично Императором, как символ полной власти здесь! Ганс захочет втихую договориться с Китти-Кэт. Скипетр за жирный выкуп и гарантии безопасности. Мы же позаботимся изо всех сил, чтобы об этом стало известно. Вор проник во дворец и похитил Сэванх! И Принц-губернатор станет всеобщим посмешищем! Он сгниет здесь — или, что еще хуже, будет с позором отозван.
      Верзила, так фамильярно разлегшийся на диване красавицы, медленно кивнул.
      — Должен обратить твое внимание, что ты очень просто можешь остаться загнивать вместе с ним.
      — О нет. Нам с тобой было обещано возвращение из этой помойки. И… Борн… особенно, если мы геройски вернем Сэванх во славу Империи. Разумеется, после того, как об этой ужасной краже узнают все.
      — А вот это уже хорошо! — брови Борна дернулись вверх, а губы плотно сжались, образовав неприличную картину между густыми зарослями усов и бороды. — И как же мы осуществим это? Ты собираешься продать Гансу еще подвязки?
      Девушка долго смотрела на него. Холодно, изогнув брови над глазами с голубыми веками.
      — А вот это в твоих руках, гвардеец. Цербер так лоялен к Его Высочеству?
      Взглянув на кинжал в большой волосатой руке. Борн посмотрел на Лирайн и начал улыбаться.
 
      Хотя и не пользующийся любовью, да и вообще вряд ли способный вызвать ее, Ганс все же был членом общества. Таможенник же им не являлся. Из трех источников Гансу стало известно, что Кушарлейн по чьему-то поручению наводит о нем справки. Обдумав эти сведения, Ганс устроил сделку с угрюмым воришкой. Вначале он напомнил ему, что может просто отобрать эти пять действительно замечательных дынь, которые мальчишка ухитрился стянуть в течение одного дня. Парень согласился принять толстый шнурок из золотых нитей, а Ганс получил четыре дыни. Сначала рукояткой ножа, а затем большим пальцем, он сделал у корешка каждой по аккуратному углублению. В них вставил по жемчужине — четыре из тридцати четырех, что у него были.
      Дыни он разложил перед невообразимо жирной С'данзо, в издевку прозванную Лунным Цветком, которая любила еду, дыни, жемчуг, Ганса и доказывать, что она нечто большее, чем простая шарлатанка. Многие были только этим. Лишь некоторые обладали Даром. Даже циничный Ганс был убежден, что у Лунного Цветка он есть.
      С'данзо сидела на обитом с короткими ножками и непомерной ширины стуле. Ворох красных, желтых и зеленых юбок стекал с него, скрывая, что ее широкая задница делает то же самое. Спиною старуха прижималась к восточной стороне здания, где проживали она, ее муж и семеро из выводка в девять человек и где муж продавал… разные вещи. Скрестив ноги, Ганс сел напротив. Без напульсников, в пропыленной тунике цвета старого верблюда, он казался мальчишкой. Вор проследил, как жемчужины исчезли под шалью Лунного Цветка в так называемой дарохранительнице. Отметил, что одна дыня молниеносно исчезла между лилово накрашенными губами.
      Она просияла и, засмеявшись, взъерошила его волосы. Он знал, что такие разговоры доставляют ей радость и все ей рассказал. Передал спрятанный в тщательно испачканную грубую ткань кусок шелка: две полоски и две круглые чашечки, со множеством торчащих обрезанных ниток.
      — А! Ты навестил даму с Тропы Денег! Очень мило с твоей стороны передать Лунному Цветку четыре из тех жемчужин, что ты заботливо срезал с этого одеяния!
      — Она сама отдала мне его за оказанную услугу, — махнул рукой Ганс.
      — О, ну конечно же. Гм-м.
      Она сложила корсет, расправила его, снова сложила, провела им по своей морщинистой руке, понюхала и привередливо попробовала кончиком языка. Большой котенок, занятый исследованием незнакомой вещи. Женщина закрыла глаза и затихла. Ганс ждал.
      — Она и впрямь б…, как ты и говорил, — сказала она, не теряя благоразумия даже входя в транс. — О, Заложник Теней! Ты оказался замешан в заговор, о котором даже не мечтал. Странно — должно быть, я вижу Императора, следящего издали. И какого-то большого мужчину с твоей… знакомой. Большой мужчина с большой бородой. В военной форме? По-моему, да. Близкие к нашему правителю оба. И все же… ахх… Они его враги. Да. Они строят заговор. Она — змея, а он лев и опытный. Они замышляют… ага, вижу. Принц-губернатор становится безликим. Они замышляют лишить его чести.
      Ее глаза широко открылись и уставились на него, два граната, окруженные толстым слоем краски для ресниц.
      — А ты, милый мой Ганс, их орудие.
      Некоторое время они смотрели друг на друга.
      — Тебе лучше всего исчезнуть на время, Шедоуспан. Ты знаешь, что становится с орудиями, когда надобность в них отпадает.
      — Их выкидывают, — прорычал Ганс, даже не переживая по поводу потери корсета Лирайн, который исчез под шалью Лунного Цветка.
      — Или, — сказала она, не отрывая от него взгляда, — их вешают.
 
      «Значит, Лирайн и ее сообщник (носящий форму?) являются орудиями», — рассуждал Ганс, бродя по улицам. На Принца Кадакитиса приятно взглянуть, он харизматичен. Поэтому Его Величество — сводный брат отослал его подальше — сюда, в Санктуарий. Теперь он хочет, чтобы его поставили здесь в неловкое положение. Ганс увидел мудрость замысла и понял: что бы там ни говорили, но Император не дурак. Вот значит как. Двое составили заговор. Лирайн, узнав про Ганса достаточно, наняла Кушарлейна, чтобы тот прощупал его. Она нашла способ подстроить их встречу. Да, хотя его самолюбие было задето, Ганс признавался себе, что именно девушка сделала первый шаг и принимала решения. Значит, он стал их орудием. Орудием орудий!
      Однако ограбление Кадакитиса превратилось в заветную мечту Ганса еще до встречи с любвеобильной наложницей. До тех пор, пока она помогала ему, он был готов позволить ей считать, что полностью одурачен ею. Значит он хотел стать орудием заговорщиков — до тех пор, пока это помогало ему получить легкий доступ во дворец. Предупрежден — и все такое. Определенно, здесь было где развернуться умному человеку, а Ганс тешил себя мыслью, что он вдвое умнее, чем на самом деле, что тоже было весьма неплохо. Наконец, быть превращенным в орудие в руках орудий — это был вызов его самолюбию.
      Да, он похитит жезл. Продаст его Принцу-губернатору за золото — нет, пусть это будет не столь опасное серебро — и свободу. Из Сумы, Мрсевады или какого-нибудь другого места он отправит послание, анонимно извещающее Кадакитиса о том, что Лирайн предатель Ганс улыбнулся этой приятной мысли. Возможно, он просто отправится в Рэнке и скажет Императору, пара каких бестолковых агентов у него в Санктуарии. Ганс увидел себя щедро вознагражденным, близким другом Императора.
      Итак, он снова встретился с Лирайн, они договорились и составили план.
      Ворота действительно остались не заперты. Стражник действительно покинул свой пост перед дверью дворца. Та действительно оказалась не на засове. Ганс запер ее за собой. Таким образом с весьма полной талией Заложник Теней получил доступ в резиденцию губернатора Санктуария. Темные коридоры привели его к нужной комнате. Поскольку Принца внутри не было, комната не охранялась. Жезл из слоновой кости, обработанный так, чтобы походить на дерево с грубой корой, действительно находился в ней. Как и нежданно наслаждавшаяся царскими покоями в отсутствии хозяина наложница, товарка Лирайн. Она оказалась неусыпленной. Проснувшись, девушка раскрыла рот, чтобы закричать. Ганс уменьшил крик до слабого писка, ткнув ее в живот, оказавшийся потрясающе выпуклым и мягким, учитывая ее молодость. Ганс подержал некоторое время на ее лице подушку, выдержав пару царапин и разбитый подбородок. Девушка затихла. Ганс убедился, что она потеряла сознание, но жива, и связал ее шнурком ее собственной сандалии. Второй он использовал для того, чтобы удержать на месте шелковое нижнее белье, засунутое в рот, завязав его на затылке. Он снял одну сережку. Все это в темноте. Затем торопливо замотал жезл власти в покрывало, лежащее на столике. Подобрав тунику, он начал разматывать с талии тридцать футов веревки с узлами, которую предусмотрительно захватил с собой. Лирайн заверила его, что в вечернюю трапезу церберов будет добавлено снотворное. У Ганса не было никакой возможности узнать, правда ли это, ни того, что не только один из этой пятерки здоровяков подсыпал зелье, но и пил не меньше остальных. Борн и его товарищи крепко спали. По замыслу Ганс должен был уйти тем же путем, каким и пришел. Но так как он знал, что является орудием и стал подозрительно осторожным, он решил выбрать другой путь.
      Один конец веревки он прикрепил к столу, стащив с него скатерть. Другой выбросил из окна. Стол застрянет в оконном проеме и удержит веревку, не последовав за ней вниз.
      Сделано. Ганс выбрался из окна и спустился вниз. Пробираясь на запад между публичных домов, Ганс чувствовал, как по его спине «ползают» скорпионы с поднятыми хвостами. Очевидно, связанная обитательница постели Его Высочества еще не обнаружена. Рассвет был еще не более, чем обещанием, когда Ганс добрался до своей комнаты на втором этаже в Лабиринте.
      Долгое время он не ложился спать. Восхищался символом рэнканской власти, названным в честь бога, который, как они утверждают, лично вручил его им. Восхищался его невычурным видом. Палка меньше двух футов длины из пожелтевшей слоновой кости. Он сделал это!
 
      На следующий день вскоре после полудня Ганс переговорил со старым болтуном Хакимом, который в последнее время много говорил о том, какой замечательный парень этот Его Красивое Высочество, и как он поговорил с Хакимом, да еще дал две серебряные монеты! Сегодня Хаким слушал Ганса, часто сглатывая. Что еще он мог сделать, кроме как согласиться? Захватив женскую серьгу, Хаким пошел во дворец. Добился аудиенции, послав Принцу одно слово вместе с сережкой. Заверив его, что не имеет никакого отношения к воровству. В беседе с глазу на глаз передал, что ему сказали, и назвал условия вора. Выкуп.
      Принц-губернатор должен был заплатить и знал это. Если он сможет вернуть этот проклятый Сэванх, он перво-наперво позаботится о том, чтобы никто не узнал, что его похитили. Тая, проведшая ночь в его постели с меньшими удобствами, чем ожидала, понятия не имела о том, что было похищено. К тому же она, похоже, поверила обещанию Принца вырвать или отрезать различные части ее тела, если только она попробует раскрыть рот.
      В это время наложница Лирайн и цербер Борн торжествовали. Строили планы. Ухмылялись. Разрабатывали «разоблачения», которые уничтожат их господина. Больше того, они не теряя времени отправили послание другому своему господину, оставшемуся в Рэнке. Это было преждевременно, неумно и просто совершенно глупо.
      Случайность, таковой не-являющаяся, определила выбор Принца. Зэлбар и Квач были горячими головами, для которых главное — помахать мечом. Рэзкьюли жаловался на огонь в желудке и постоянно бегал в уборную. Таким образом, оставалось лишь два цербера, а кому еще Принц мог доверить это дело? После небольшого сравнительного опроса Принц выбрал Борна для того, чтобы осуществить сделку с врагом. Инструкции для Борна были недвусмысленными и детально расписаны: все должно быть осуществлено в точности так, как через Хакима указал вор. Разумеется Борн получит щедрое вознаграждение. Ему также дали понять, что это должно было, послужить отвлекающим маневром. Борн согласился, заверил, отсалютовал, раскланялся и удалился.
      Когда-то с виллы открывался прекрасный вид на море и естественные террасы ландшафта, раскинувшиеся вдоль побережья на целую лигу по направлению к Санктуарию. Когда-то здесь жил купец со своей семьей, парой наложниц, считавших, что им повезло, слугами и небольшим войском или силами самообороны. Купец был богат. Его не любили, а ему было наплевать, что многим не нравилось то, как он наживал свое состояние. Однажды напали пираты. Через два дня ущелье, обозначавшее начало диких земель, исторгло варваров. Они тоже присоединились к нападению. Небольшое войско купца оказалось слишком маленьким. Он, его воины, слуги, несчастные наложницы и семейство были сметены. Особняк, который он называл «Орлиное гнездо», был разгромлен и сожжен. Пираты не были пиратами, а варвары варварами — по крайней мере формально: это были наемники. Таким образом, сорок лет назад тайный альянс знати и купцов Санктуария осуществил это небольшое перераспределение ценностей. С тех пор «Орлиное гнездо» называют «Орлиным клювом», хотя теперь заброшенные развалины населены одними пауками, змеями, ящерицами, скорпионами и улитками. Поскольку говорят, что в «Орлином клюве» водится нечистая сила, его избегают.
      Это было превосходное место для ночного свидания и передачи жезла, именно в «Орлиный клюв» приехал Борн, один на большом великолепном гарцующем коне, от удовольствия со свистом рассекающего воздух хвостом. Конь нес на себе Борна и дорожные сумки, тяжело нагруженные и звенящие.