Марго так волновалась, что с трудом удерживала дрожь, когда они с Малькольмом осторожно отворяли ворота за домом Международной Рабочей Ассоциации. Там шел оживленный концерт, и из окон струилась на улицу какая-то русская мелодия. Малькольм придержал створку, а Марго проскользнула в узкий, длинный переулок, ведущий в Датфилдз-ярд. Ученые из группы наблюдателей тихо шли следом, неся с собой записывающую и передающую аппаратуру для установки на месте предстоящего убийства Длинной Лиз Страйд. На этот раз их саквояжи были тяжелее обычного: Датфилдз-ярд был только первым из трех пунктов, где им предстояло разместить свои видеокамеры и микрофоны.
      Пока Марго и Малькольм стояли на часах, члены группы прятали свои миниатюрные камеры в местах, где их не могла обнаружить полиция — часть у входа в переулок, а остальные по периметру двора. Марго то и дело поглядывала на окна полного людей зала, опасаясь, что кто-нибудь заметит их и захочет знать, что они здесь делают, однако все обошлось. Теперь Марго имела представление о том, как Потрошителю удавалось так часто совершать свои нападения в самом сердце многолюдных трущоб. Жители Уайт-чепла, подобно многим другим в любом другом перенаселенном городе, обращали внимание больше на свои собственные дела, боясь совать нос в соседские — особенно когда по улицам разгуливал сумасшедший убийца.
      Марго с облегчением вздохнула только тогда, когда ученые наконец закончили возиться с оборудованием, и она смогла увести их обратно на улицу.
      — Отлично, — негромко произнес Малькольм, осторожно закрывая скрипучую калитку. — Одно дело сделано. Теперь нам на Митр сквер, это сюда.
      Малькольм возглавил процессию, и они направились к площади, которой только предстояло стать печально знаменитой. Марго и Шахди Фероз уже ходили туда две недели назад. Тогда, изучая место предстоящего убийства, они обратили внимание на то, что Потрошитель оставил свою жертву на виду у дома, где жил полисмен, и у синагоги. Сегодня Кэтрин Эддоуз предстояло прийти сюда и проститься здесь с жизнью. Марго поежилась в темноте и постаралась отогнать от себя воспоминания о жестоком убийстве ее собственной матери. Вместо этого она сосредоточила свое внимание на окружении, чем, собственно, ей и полагалось заниматься.
      Главным впечатлением от ночного Уайтчепла была темнота — почти полная темнота, кое-где прерываемая пятнами ярко освещенных пабов, на свет которых словно ночные мотыльки слетались жители. Марго заподозрила даже, что тех привлекали не только джин или пиво, но еще и свет, греющий взгляд и душу, и ощущение безопасности. Они миновали целые городские кварталы, не встретив ни одного горящего газового фонаря; боковые улицы и переулки зияли в ночи черными жерлами пещер, населенных одному Богу известно кем. Из темноты до них доносились звуки: ночные шорохи, приглушенная ругань. Дети сотнями сновали под ногами, толпились в подъездах и на открытых лестничных площадках, провожая группу наблюдателей и их провожатых настороженными, голодными взглядами.
      Пабы были набиты рабочим людом и оборванными женщинами, таскавшими с собой истощавших детишек. Все хлестали спиртное и разговаривали на повышенных тонах, раскрасневшись от винных паров. На улице у входа в пабы прогуливались другие женщины; они двигались без остановки, задерживаясь только у дверей, перемещаясь от одного паба к другому в поисках клиентов из «Британии», «Принцессы Алисы», «Городских Стрел», «Альмы», из «Королевских Погребов» и печально известных «Десяти Колоколов», излюбленного рабочего места Мэри Келли.
      По сравнению с этими улицами Коммершл-роуд потрясала. От того угла, на который вышли ученые, и до самого Майл-энд улица сияла ожерельем огней; ярко освещенных пабов и магазинов, у которых продолжали мерцать газовые фонари. Уличные проповедники вещали собравшимся вокруг них толпам народа. Бродячий стенд восковых фигур демонстрировал портреты последних жертв уайтчеплских убийств, и детвора, стискивая в грязных кулачках пенни, занимала очередь посмотреть на них. Торговец готовым платьем расхваливал свой товар толпе зевак, матросам из порта, глотавшим джин из горлышка и заигрывавшим с женщинами. Несмотря на поздний час, субботняя улица почти оглушила Марго своим шумом и толпами развлекающейся публики, которая надеялась забыть ужас, бродивший по темным соседним улицам.
      Шахди Фероз тоже внимательно вглядывалась в улицы, пока они шли на запад, где Лондонский Сити граничил на Митр-сквер с Ист-Эндом. Марго пристроилась к ней.
      — Неужели люди всегда так: делают вид, будто ничего не происходит?
      Шахди встретилась с Марго взглядом, и между ее бровями обозначилась тонкая вертикальная линия.
      — Ничего удивительного. В конце концов, со времени последнего убийства прошло уже две недели. Людям, у которых нет другого выбора, кроме как оставаться жить здесь, пытаются убедить себя в том, что кошмар уже миновал, а если это не выходит, они хотя бы напиваются и притворяются, что это так. Вы заметили, как пусты темные улицы? Напуганные люди тянутся к свету и шуму. — Она кивнула в сторону залитой огнями мостовой. — Они надеются, что в толпе опасность им не угрожает.
      — Что ж, логично. Хотя все равно не помогает.
      — Большинству поможет. Очень немногие из этих людей останутся бодрствовать между часом и двумя ночи, когда произойдут убийства. И даже проститутки стараются теперь вести себя осторожнее. — Она махнула по-восточному изящной рукой. — Они держатся освещенных пабов или церкви Святого Ботольфа. Марго поежилась.
      — Бедняге Лиз не помог даже купленный нож.
      — Не помог.
      Они миновали конец Коммершл-роуд в месте, где она сливается с Эдгейтом, и свернули к Митр-сквер. Марго с Малькольмом снова дежурили у входов на маленькую городскую площадь, пока ученые устанавливали свое оборудование за временным забором, отгораживавшим стройку в одном из ее углов. У этого забора умрет Кэтрин Эддоуз. Марго напряженно вглядывалась в темноту переулка, известного как Черч-пэсседж. Нависавшее над ним здание превращало его в подобие туннеля, соединявшего площадь с оживленной улицей. Оттуда до нее доносились грубые мужские голоса, смех и пение. Женские голоса звучали то тихо, то вызывающе громко: это проститутки зазывали клиентов. В других голосах звучал страх — эти шептались об убийце и о том, как обезопасить себя и семью.
      Большая часть ист-эндских женщин не занималась проституцией, равно как большинство мужчин — разбоем и кражами. Но и эти женщины не могли быть уверены в том, что убийца не нападет на «честных». Боялись все, тем более что никто — и полиция в том числе — не имели ни малейшего представления о том, что толкает серийных убийц вроде Джеймса Мейбрика на преступления. Тем более, что толкало на это его неизвестного соучастника. Сегодня наблюдатели надеялись узнать, кто этот человек. Еще они надеялись узнать, кто из двоих является воинствующим антисемитом.
      Стоило им установить камеры и микрофоны на место, как Малькольм повел свой маленький отряд дальше, обратно на северо-восток, через Хаундздич, мимо Миддл-секс-стрит, по Гульстон-стрит к печально известной в будущем лестнице Образцовых Домов Уэнтворт. В этом многоквартирном доме проживало множество жильцов, так что здесь установка оборудования была значительно более опасным делом. Малькольм проскользнул по темной лестнице вверх и стоял там на страже, пока инспектор Конрой Мелвин в одиночку устанавливал в углу площадки крошечную, размером с пуговицу, камеру и передатчик. Всплеск грубых голосов наверху заставил и полицейского из Верхнего Времени, и Малькольма чуть не бегом спуститься вниз, на улицу.
      — Успел, — прохрипел Мелвин срывающимся голосом.
      — В таком случае немедленно уходим, — решительно скомандовал Малькольм, оглядываясь на вывалившуюся с лестницы оживленную компанию мужчин и женщин. Их ожесточенная перепалка угрожала в любое мгновение перерасти в драку.
      — Идет, — кивнул Мелвин, и они торопливым шагом вернулись на Миддлсекс-стрит.
      Часы на одной из здешних пивоварен — Марго не определила, какой именно, — пробили час. Полночь. Час до первого убийства и еще сорок минут до второго… Соблюдая полное молчание, группа наблюдателей направилась в сторону Лиденхолл-стрит, к Британскому Банку, где их поджидал экипаж из Сполдергейта. Напоследок Марго оглянулась на лабиринт темных переулков, охотничьи угодья Потрошителя, и с трудом удержалась от дрожи.
      Джек-Потрошитель уже отослал свое первое письмо.
      Завтра утром «Дейли ньюс» опубликует его.

* * *

      Скитер спустился в русло пересохшего ручья, чуть отстав от Кита. Прежде чем кто-либо из них успел окликнуть оборонявшихся, Паула испустила восторженный вопль. Она вынырнула из-за здоровенного валуна, служившего ей укрытием, и бросилась прямо Киту в объятия.
      — Боже, Кит Карсон! В жизни так никому не радовалась! И Скитер Джексон!
      — Что случилось? — оборвал ее Кит, вытаскивая из кармана чистую бандану, которой Паула немедленно вытерла глаза.
      Проводник сплюнул сквозь зубы.
      — Эти сволочи напали на нас из засады, когда у Паулы расковался конь. Я пытался поправить дело, и тут они начали в нас стрелять.
      — Значит, вы не догнали Джоя Тайролина? — резко спросил Кит.
      Паула покачала головой:
      — Нет. Да и не догнали бы. Мы с мистером Самюэльсоном возвращались с плохими новостями.
      — Этот маленький сукин сын и его носильщик, получается, эмигрировали с нашей помощью! — буркнул Самюэльсон. — Прежде чем мы успели догнать их, они прыгнули на поезд и смылись на восток. Погонщики и остальные гиды пытаются выследить их, но они купили билет до Чикаго, так что могут соскочить с поезда на любой остановке отсюда до Иллинойса. Или, наоборот, ехать до конца, пересесть в Чикаго и доехать до Восточного побережья.
      Пока Скитер упражнялся в любимых ругательствах, Кит ввел Паулу в курс событий. Сид Кедермен и Курт Майнрад подогнали лошадей, а Самюэльсон наконец перековал несчастную лошадь Паулы. Скитер злобно пнул ногой комок грязи.
      — Класс. Что дальше, Кит?
      Морщинистый разведчик сдвинул шляпу на затылок.
      — Будем держать военный совет.
      Более продуктивных идей у Скитера не нашлось.

* * *

      Доминика Нозетт была так возбуждена, что ей не стоялось на месте. Наконец-то!Джон Лахли и Джеймс Мейбрик вдвоем на одной улице! Ночь выдалась ветреная, полная моросящего дождя и внезапных порывов ветра, захлестывавших мокрый подол платья вокруг ног и хлопавших полями шляпки по ушам, но Доминика почти не замечала этого. Ее крошечная видеокамера пряталась в волосах у правого уха, надежно скрытая от посторонних взглядов полями шляпки. Объектив фиксировал все, находящееся перед ее глазами, а инфракрасная оптика могла записывать изображение даже в самых темных переулках. Сам инфракрасный фонарь находился в искусственной ягодке на шляпе, и подсветка включалась кнопкой в кармане. Последние пять минут она не отпускала ее, держа в поле зрения двух мужчин, вполголоса совещавшихся о чем-то в тусклом свете газового фонаря, одного из немногих в Ист-Энде. Направленный микрофон в шляпке улавливал их разговор и передавал его на миниатюрный наушник.
      — Баба живет в этом доме, — произнес голос Лахли в наушнике. — Ее зовут Эддоуз, Кэт Эддоуз, грязная шлюха.
      — Я хочу ее, Джон, — отвечал голос Мейбрика, задыхающийся от возбуждения. — Я хочу вспороть ее…
      — Только после того, как я получу мои письма.
      — Ну конечно…
      Теперь Доминика знала наконец, что содержалось в тех бесценных письмах, которые искал Джон Лахли. Ей с Пендергастом удалось сделать фотокопию письма, находившегося у Длинной Лиз Страйд — теперь-то ей было совершенно ясно, почему Джон Лахли преследовал и убивал всех этих женщин. Внук самой королевы был неразборчив в связях. Очень неразборчив. Развлекался с мужчинами-проститутками. В случае, если доказательства этой неразборчивости попали бы не тому, кому нужно, на карьере Эдди можно было бы поставить крест. Возможно, ему грозила даже тюрьма. А Джону Лахли, как духовному наставнику Эдди, пришел бы конец. Классические мотив и реакция. За исключением, конечно, того, что Лахли — явный психопат, использовавший другого психопата в качестве орудия для ликвидации всех свидетелей.
      Бедная Кэт Эддоуз. Она и ее любовник только в пятницу вернулись в Лондон из Кента, со сбора хмеля, и Доминика с Гаем засняли ее возвращение.
      — Я сниму комнату над смотрителем ночлежки, что по Шу-лейн, — говорила Эддоуз своему сожителю, Келли. — Мы расстаемся ненадолго. Отдыхай покуда, да смотри, не запускай этот свой кашель.
      Доминика последовала за ней до Шу-лейн и засняла ее полный надежд разговор со смотрителем.
      — О, будут у меня денежки, будьте спокойны. Я знаю, кто таков этот Уайтчеплский убийца, вон как. Вот и получу ту премию, что газеты обещали!
      Но если Кэт Эддоуз и знала это, она ничего не предпринимала. Она не связалась ни с полицией, ни с газетчиками, предлагавшими награды вплоть до сотни фунтов — несметное состояние для таких, как Кэтрин Эддоуз. Она сторонилась констеблей, боялась репортеров, как обычно, побиралась на улицах, пропивала все, что зарабатывала, торгуя собой, и пугливо шарахалась от теней, явно пытаясь залить спиртным свой страх. А может, она пыталась взбодриться, чтобы действовать. Доминике даже сделалось жаль ее при мысли о том, что та слишком напугана, чтобы просто пойти и сказать: «Эй, послушайте, у меня тут в кармане письмо от королевского внучка, и мне кажется, он и есть ваш убийца…»
      Сам принц Альберт Виктор, разумеется, находился далеко отсюда, в Шотландии, с бабкой, и это давало ему железное алиби относительно убийств Страйд и Эддоуз. Доминика сомневалась, что принц вообще знает о том, что делает Лахли, хотя, конечно, он мог и догадываться. Возможно, именно поэтому он и удрал в Шотландию, оставив своего духовного наставника в Лондоне.
      Вечером 30 сентября Доминика и Гай шли за Лахли от самого его дома на Кливленд-стрит, но затем, на людных улицах Уоппинга, потеряли его на целый час.
      — Где его черти носят? — ворчал Гай Пендергаст, хмурясь все сильнее по мере того, как над лондонскими крышами сгущались сумерки.
      — А где они его носят каждый раз? Где бы это ни было, я хочу это выяснить!
      — Для этого, крошка, нам нужно снова его найти. Ну конечно, мы можем просто дождаться его в Датфилдз-ярде.
      — Я собираюсь заснять все его действия в этот вечер, а не только это! Ладно, пойдем в ночлежку Катарины, — решила Доминика. — Не может же он не вынырнуть там?
      Так, собственно, все и вышло: прождав черт-те сколько времени, они увидели наконец и его, и Джеймса Мей-брика.
      — Первой, если получится, найдем Эддоуз, — буркнул Лахли, и уловленный электроникой голос его прошелестел в ухе у Доминики. — Ее слишком опасно оставлять и дальше разгуливать по улицам.
      Лахли с Мейбриком двинулись дальше, задерживаясь у каждого питейного заведения в поисках обреченной Кэт Эддоуз. Доминика, разумеется, прекрасно знала, где в это время находится Эддоуз — во всяком случае, где она будет в восемь вечера. Совершенно случайно Лахли наткнулся на нее как раз вовремя, чтобы увидеть, что случилось на Олд-гейт-Хай-стрит. Разинув рот, не веря своим глазам, смотрел он в ярости на то, как двое констеблей арестовывают женщину, возможности убить которую он дожидался целых две недели.
      Кэтрин Эддоуз была пьяна. Так пьяна, что едва держалась на ногах. Она то ревела как пожарная сирена, то хихикала как девица вчетверо моложе ее настоящего возраста. Сорокашестилетнюю тетку волокли в Бишопсгейтское отделение полиции с письмами в кармане — письмами, которые могли разрушить все, ради чего Лахли трудился, ради чего убивал. Один вид этого зрелища едва не свел его с ума. Он стоял напротив полицейского участка, хоронясь в тени, намокая под моросящим дождем и до боли в кистях стискивая кулаки. Убийственное выражение, появившееся на его лице, на мгновение совершенно потрясло Доминику. Он шагнул ближе к Мейбрику, и от слов, которые он прошипел тому на ухо, по ее спине побежали мурашки:
       — Они не будут держать ее здесь до бесконечности, будь она проклята! И если она покажет им эти письма, я подожгу весь этот чертов участок, взорву под ним газ! — Нервным движением он сдвинул черную вязаную шапку ниже на лицо, так что его теперь не различала даже камера Доминики. — Ладно, тогда мы найдем сначала Страйд, проследим, как остальных, подождем, пока она напьется, набросимся и отнимем мои письма. А потом можете делать с ней все, что угодно.
      — Ага…
      — Вы помните условное слово, Джеймс, о котором мы договорились, если кто-нибудь наткнется на нас, пока мы заняты делом?
      — Да, да, — отозвался Мейбрик голосом, хриплым от нетерпения. — Если вы увидите кого, вы крикнете: «Липский!», и я тоже, если увижу кого.
       Липский… Имя отравителя, злодеяние которого год назад всколыхнуло на этих улицах волну антисемитизма. Эта ненависть оказалась до противного живуча и только сильнее разгорелась после убийств Потрошителя. Джон Лахли и Джеймс Мейбрик сознательно подливали масла в этот огонь, уводя полицию еще дальше со следа. Каждый, кто услышит это слово, автоматически решит, что это кричит убийца-иноземец, еврей. Условного сигнала тревоги в этом слове никто и не заподозрит.
      Эти двое чертовски хитры. Неудивительно, что полиция так и не изловила Потрошителя. Да и как она могла это сделать, если за ней следило две пары настороженных глаз, готовых чуть что подать условный сигнал? Да, это чертовски хитроумная шайка, но не ровня Доминике Нозетт. Она улыбнулась сама себе, когда они вернулись на Флауэр-энд-Дин-стрит, направляясь на этот раз к дому номер 32 в поисках Элизабет Страйд. И на этот раз они попали точно по назначению. Дверь на кухню отворилась, выпустив в дождливую ночь немного света и тепла, и в проеме показалась Элизабет Страйд. Она задержалась в дверях, разговаривая с кем-то на кухне.
      — Глянь-кось, Томас, дружок, а у меня шестипенсовый есть! Пойду пропущу рюмочку и вернусь! — Длинная Лиз весело выплыла из дверей, хихикая себе под нос. Она прошла совсем рядом с прятавшимися в темноте Лахли и Мейбриком. — Вернусь я, вернусь, да только не раньше, чем подцеплю какого веселого валлийца! — Она громко рассмеялась этой своей мысли и поспешила в направлении Коммершл-роуд, где в такую ночь должно было найтись в достатке клиентов.
      Стоявшая в тени еще глубже, Доминика Нозетт подождала, пока Джеймс Мейбрик и Джон Лахли пустятся в погоню за Лиз. Они шли не спеша, почти бесшумно — должно быть, оба носили обувь на резиновой подошве. Сама она об этом не догадалась и теперь выругала себя за беспечность. Обычно она носила на дела вроде этого легкие кроссовки, но в викторианском Лондоне такая обувь неминуемо привлекла бы внимание. Впрочем, сейчас она все равно не могла уже ничего с этим поделать.
      С отчаянно бьющимся сердцем Доминика дождалась, пока оба не отойдут подальше, потом подобрала подол, шагнула на мокрую от дождя мостовую и бросила взгляд на противоположную сторону улицы. Гай Пендергаст вышел из другой такой же темной подворотни. Они переглянулись, Доминика улыбнулась и двинулась за убийцами. Вот она, главная журналистская удача всей ее жизни!

* * *

      Военный совет продлился недолго. Несмотря на настойчивое желание Скитера идти по следу Маркуса столько, сколько получится, приходилось брать в расчет и другие соображения, не последним из которых являлось подозрительное отсутствие в отряде Ноа Армстро Джины Кеддрик.
      — Их багаж был недостаточно тяжел, чтобы в нем кто-то прятался, — хмуро сообщил проводник Паулы, Вилли Самюэльсон. — Мы приплатили станционному смотрителю, и тот рассказал нам все, что смог вспомнить. Он сказал, что их сундуки, должно быть, почти пусты, так мало они весили.
      — Из чего следует, что Джины Кеддрик с самого начала с ними не было, — вздохнул Кит. Он стащил шляпу и вытер лоб рукавом. — Как мне ни тошно в этом признаваться, похоже, Ноа Армстро обвел нас вокруг пальца. Я предлагаю бросить Армстро и его носильщика. Джина или мертва, или ее никогда не было с Армстро.
      — Вы хотите сказать, — спросил Кедермен, лицо которого медленно багровело от ярости, — что этот маленький ублюдок намеренно послал нас по ложному следу?
      Кит покосился на детектива.
      — Будь вы вожаком террористов, спасающим свою шкуру от властей Верхнего Времени, висящих у вас на хвосте, разве не пытались бы вы навести их на ложный след? Не забывайте, Юлий был переодет девушкой, то есть служил приманкой для тех, кто собирался преследовать Армстро. Имена Касси Ковентина и Джой Тайролин тоже давно уже не давали мне покоя. Нам полагалось следовать за Армстро — возможно, для того, чтобы Джина Кеддрик и Йанира Кассондра могли тихо ускользнуть куда-то еще.
      Кедермен чуть слышно выругался.
      — Ладно, это выглядит достаточно логично. Но куда, черт побери?
      Ответа на этот вопрос не знал никто. Скитер почесал загривок.
      — Не хочется даже думать о том, как мы скажем сенатору, что Армстро нас провел. Иисусе, только этого нам как раз и не хватало. Беспорядки по всей станции, и еще этот козел Бенни Катлин в Лондоне пропал…
      — Бенни Катлин? — эхом переспросила Паула Букер, удивленно глядя на него. — Ты хочешь сказать, это славное дитя пропало?
      Кит посмотрел на нее в упор.
      —  Ты знаешь Бенни Катлин?
      Паула даже зажмурилась, так все разом уставились на нее.
      — Ну да. Я хочу сказать, не каждый же день имплантируешь бакенбарды девушке.
      Нижняя челюсть Кита медленно поползла вниз. Сид Кедермен, забывшись, схватил ее за руку.
      —  Что вы сказали?
      — Уберите руки! — огрызнулась Паула и рывком высвободилась.
      Кедермен покраснел и извинился. Она пожала плечами, потерла бицепс и посмотрела на Кита.
      — Насколько я понимаю, вы не знали, что Бенни Катлин на самом деле девушка? Она сказала мне, что желает путешествовать в мужском гриме. Мол, не хочет испытывать в Лондоне неудобств, связанных с полом. Вообще-то это не такая уж редкость, просто мне никогда еще не приходилось имплантировать бакенбарды такой хорошенькой девушке.
      — Боже мой! — Скитер постарался вспомнить лицо на сенаторских фотографиях, сравнил его с тем, которое видел, и сравнение это заставило его вздрогнуть. — Бенни Катлин — это Джина!
      Сид Кедермен выругался голосом, заставившим привязанных поблизости лошадей испуганно прижать уши.
      — Срань господня! Армстро снова наколол нас! Этот вонючий негодяй приказал своим людям тащить ее в Лондон…
      — Угу, — согласился Скитер. — Но как они достали билеты? На Британские их распродали еще год назад!
      — Джина и ее приятель, должно быть, купили билеты у спекулянта в Верхнем Времени, — медленно произнес Кит. — Год назад, когда они решили отправиться в Нижнее Время. Тогда на черном рынке было полным-полно билетов на Потрошительские Туры.
      Скитер застонал.
      — Сенатор говорил, она хотела снимать исторические фильмы. Должно быть, она затеяла запечатлеть на пленку ужас, охвативший Лондон после Потрошительских убийств.
      — Ага. А вместо этого получила ужасы «Ансар-Меджлиса». — Кит почесал щетину на подбородке. — Нам придется вернуться на ВВ-восемьдесят шесть. Переночуем здесь, а завтра с утра двинемся обратно. Боюсь, нам придется гнать во весь опор, чтобы успеть в Денвер к открытию Врат. Как, сможете угнаться? — Он посмотрел на Паулу и Кедермена.
      Паула Букер решительно сжала губы.
      — Сдюжу. Меньше всего мне хотелось бы остаться здесь. На этот год с меня отпуска более чем достаточно. Кит перевел взгляд на Кедермена.
      — Я бы предложил вам принять болеутоляющее от крепатуры мышц, иначе нам придется оставить вас здесь.
      — Я приму таблетки, — буркнул Кедермен. — А когда все это закончится, ноги моей не будет ни за одними Вратами! Ненавижу эту гадость!
      — Что ж, ничего не имею против, — шепнул Скитер себе под нос.
      Стальной взгляд Кита задержался на Скитере.
      — Что ж, Джексон, похоже, ты все-таки попадешь в Лондон.
      — Класс! — вздохнул Скитер. — Джек-Потрошитель и «Ансар-Меджлис». Всю жизнь мечтал. Кто-нибудь хочет поспорить на то, что скажет сенатор, когда узнает обо всем этом?
      Желающих не нашлось.
 

      Охота кипела в крови у Джеймса Мейбрика жгучим огнем, потушить который могла только красная жижа на руках. Дикая ночь, моросящий дождь и пронизывающий холодный ветер обращались к бушующим у него в душе демонам. Они дразнили их, заигрывали с ними до тех пор, пока те не пустились босиком в пляс по адскому пламени. Она заплатит! Господом Богом клянусь, эта сука за все заплатит, она и ее сучий господин, оба! Весь Лондон знает теперь мою работу, и она дрожит от страха, когда люди говорят о делах сэра Джима. Скоро, скоро я дам ей то, что другим давал, шлюхам гадким… и мой нож напьется ее сучьей крови… Может, я возьму ее перед тем, как взрезать, и пусть ее сучий господин смотрит, а потом порежу обоих, будь они прокляты!
      Джеймс Мейбрик воскресил в памяти лицо своей хорошенькой, глупой жены, которая снова и снова изменяла ему с тем дурнем, Брирли. Он вызвал воспоминания об ужасе на лице той жалкой проститутки из Манчестера и о еще более восхитительном ужасе Полли Николз и Энни Чапмен здесь, в Лондоне, представил себе этот ужас на пустом личике своей жены… и ухмыльнулся, глядя на то, как его наставник нагоняет уличную шлюху, избранную следующей жертвой Мейбрика. Кровь молотом стучала в висках.
      Он усмехнулся себе в усы при мысли о столичной полиции. Как они вообще могут поймать кого-то, не говоря уж о нем, сэре Джиме и его личном божестве! Сильнодействующее снадобье, которое давал ему Лахли каждый раз, когда он приезжал в Лондон, делало Джеймса абсолютно непобедимым, сильным и таким уверенным в себе, каким никогда он не был за все пятьдесят лет жизни. Полицейские кретины, а этот Эбберлайн еще глупее прочих, так что куда им поймать Джеймса и его наставника, знакомых с этими улицами не хуже любой из крыс, что прячутся в сточных решетках. Столько констеблей да сыщиков, и все тратят время на то, чтобы найти, какого бы еврея инородного повесить!
      Эта игра приводила его в восторг. Тот кожаный фартук, что он оставил в корыте рядом с Энни Чапмен, — отменная улика. Это послало идиотов из уайтчеплского отдела «Эйч» искать совсем не там, где нужно. Они ведь уже даже арестовали кого-то из-за этого славного фартука, правда! Грязного еврейского башмачника, на которого им так отчаянно хотелось повесить всю вину. Эх, жаль, у него оказалось алиби, да еще твердое. Ну да они и так бы недолго еще верили в его вину — после того, как других грязных потаскух постигнет кара, взрежет его славный, блестящий нож. Нет, они не стали бы держать мистера Пицера до бесконечности, уж не после сегодняшней ночи, это точно. Завтра весь Лондон будет трястись в страхе от того, что сделает он. Он и Джон Лахли. Один хитрый торговец хлопком из Ливерпуля и доктор оккультной медицины из Лондонского Сохо, они покажут всем, какие все дураки…
      Дождь продолжал сыпаться с грязного неба, черного и холодного как зимняя копоть. Шлюха, за которой они шли вот уже скоро два часа, была грязной иноземкой. Лахли все про нее рассказал Мейбрику. Время от времени она ходила побираться в шведскую приходскую церковь, рассказывая людям байки про своих несуществующих мужа и детей. Якобы она потеряла их десять лет назад, когда пассажирский пароход «Принцесса Алиса» столкнулся на Темзе с грузовым «Байуэлл-Кастл». Тогда погибло несколько сотен человек. Ненавязчивые, но достаточно дотошные расспросы Лахли открыли, что настоящий муж этой сучки умер от сердечного приступа всего четыре года назад, в 1884 году, а вовсе не при знаменитом столкновении. Что же до детей, то их у нее не было вообще.
      Единственное, что немного насторожило Мейбрика, — это племянник Лиз Страйд, точнее, покойного Джона Страйда. Этот племянник, как выяснилось, служил в чертовой полиции Столичного округа. Впрочем, это не особенно тревожило Джеймса. Племянничек явно не слишком заботился о своей тетке, раз она жила в Уайтчепле, прибиралась за евреями, стирала им белье и продавала себя любому мужчине, который соглашался на это. Надо бы не забыть оставить на улице какую-нибудь хитрую улику, указывающую на этих грязных евреев. Ничего, он постарается. Не забыл же он захватить свой мелок, верно?
      Но он не будет писать ничего такого, пока его нож не напьется досыта.
      Застав Кэтрин Эддоуз в момент ареста за пьяное поведение на улице, они потратили несколько часов, обходя паб за пабом следом за Страйд, и наконец нагнали ее на Сеттлз-стрит, у питейного заведения «Бриклейерс-Армз». Было уже около одиннадцати вечера. Увы, они обнаружили ее в обществе невысокого, хорошо одетого мужчины, которого она со смехом называла Ллевеллином. Валлиец!Менбрик, бросил взгляд на Лахли, который пристально наблюдал за этой парочкой из тени.