Глава 20

Анлодды не оказалось ни на кухне, ни в триклинии — нигде. Корс Кант немного поискал ее, а потом без сил опустился на ступени у входа в зал.

Он уронил голову на руки, вызвав в воображении дикую богиню с волосами цвета крови. В ушах его звучал голос, до ужаса похожий на голос его возлюбленной: «Багряные, а не алые! Корс Кант Эвин, и как ты только можешь надеяться на то, что станешь настоящим бардом, если не разбираешься в таких простых…» Юноше казалось, что ее пальцы нежно касаются его шеи, руки обнимают его…

Позади скрипнули половицы. Бард напрягся, затаил дыхание и медленно обернулся.

Перед ним в ожидании стоял король Меровий. Корс Кант неуклюже вскочил и жестом предложил королю садиться.

— Давай сядем вместе, — сказал Меровий так, словно говорил с равным. Он вытащил из кармана глиняную трубку с длинным мундштуком, набил ее персидским гашишем, снял светильник с ближайшей колонны, закурил.

Корс Кант вдыхал вьющийся над чашечкой трубки Меровия дымок. Король молча курил, а Корс Кант обрел зрение настоящего барда: он разглядел причудливый, едва заметный геометрический орнамент вышивки на тунике Меровия — связанные друг с другом треугольники, образовывавшие шестиконечные звезды. Странно.., казалось, звезды медленно завращались, а потом так же медленно поползли по одеждам короля, будто муравьи…

Корс Кант глубоко дышал… Вдох — раз, два, три.., выдох — четыре, пять… Вскоре странный геометрический рисунок распространился дальше — на колонны, на резные поручни лестницы и даже на звездное небо.

— Корс Кант, — проговорил наконец Меровий. — У тебя такой подавленный вид.., ты похож на Атласа, держащего на плечах небесный свод. Откуда столько бед в столь нежном возрасте?

— Никогда не думал… — пробормотал бард, — как это.., звезды… Хотел сказать, как они похожи на звезды. Были похожи. Были. Они всегда были так совершенны?

Меровий улыбнулся и подал Корсу Канту белую глиняную трубку. Бард растерялся, вспомнив предложение Мирддина: «Прожигатели жизни, никчемные людишки с отвисшими челюстями и остекленевшими очами, транжиры, у которых денег больше, чем чести, законники, философы, не стоящие одного серебряного milliarensi!

Но все же Корс Кант взял у короля трубку, почему-то доверяя Меровию, и затянулся плотным, густым дымом.

«Какое глупое занятие — вдыхать дым. Природа заставляет нас бежать от дыма и кашлять, вдыхая его. Просто удивительно, как это вельможи быстро пристрастились к этому пороку, стоило Артусу приучить их…

Подумать только… И ведь все остальные нововведения Артуса они легче восприняли после того, как пристрастились к курению… Не взаимосвязано ли это? А может быть, это пример того, что ораторы зовут «post hoc, ergo proter hoc» : неспособность поверить в то, что нечто, следующее за чем-то, может быть вызвано первым? И почему прежде я никогда об этом не задумывался?»

Корс Кант заморгал, поняв, что уже довольно долго молчит, а надо бы из вежливости поддерживать разговор.

— Я как-то раз сочинил песнь об Атласе, — поспешно проговорил он, стараясь не вспоминать о том, что сказал по поводу этой песни король. В моей песне он изнемог от тяжести небесного свода и в один прекрасный день сбросил со своих плеч надоевшую ношу. И тогда каждому из нас пришлось взвалить на себя по кусочку небес.

— Могу ли я когда-нибудь послушать эту песнь?

— Но она.., не по канону сложена. Меровий удивленно поднял бровь.

— Я хотел сказать.., она не по правилам сочинена, — пояснил Корс Кант. — Ни стиля, ни… Там нет ни великих героев, ни морали в конце. Даже одноглазого великана нет. Честное слово, получилось примерно так, словно это поет какой-нибудь забулдыга в винной лавке, пьяно бряцая на лире. — Юноша уткнул подбородок в колени. — Вот мне все и твердят, уши прожужжали.., говорят, что у меня песни.., не правильные.

Горько ему было произносить эти слова, но правда есть правда.

— Знаешь, что? Таковы же песни и моего придворного барда. Но я все равно заставляю его петь их.

— И он поет? Поет песни.., которые бросают тень сомнения на правление его повелителя?

Меровий рассмеялся и разжег потухшую трубку.

— Сомнения! Да он.., порой он выставляет меня бессмысленным младенцем. Но поэтому он и остается моим придворным бардом уже восемь лет. Я дорожу его мнением, он говорит мне то, что другие не осмелятся. Не бойся своих песен, Корс Кант. Артус добрее и умнее, чем ты думаешь.

Он молча затянулся, изучая, по-видимому, какие-то только ему видимые геометрические фигуры, после чего сказал:

— Но нет, не сомнения в собственных песнях так удручают тебя. Тут есть что-то еще. Как ее имя?

— Ч-чье? — ошарашенно переспросил бард.

— Той женщины, чья поступь тебе послышалась в моих шагах.

У юноши засосало под ложечкой. Он в испуге отодвинулся подальше от Меровия.

— Значит.., это правда! — прошептал он. — Ты воистину полубог, и читаешь в сердцах людских, так как мы, простые смертные, в книгах!

— Про меня говорят, что я полурыба, а не полубог. Но я не полудурок, и о твоих мыслях очень легко догадаться. А особенно — после беседы с супругой твоего повелителя, у которой имеется одна багряноволосая вышивальщица, и эта вышивальщица страшно раздражена «всем бардовским отродьем, а особенно — одним бардом».

— О… — обескураженно выдавил Корс Кант, радуясь тому, что темно, и король не может разглядеть его пылающих щек. — Государь, и ты тоже их такими считаешь?

— Их?

— Ее волосы. Ты сказал — «багряные», государь. Но они алые, не правда ли?

Меровий на миг задумался.

— Дитя, а сама она как их зовет?

— Гм-м-м. Если ты полурыба, государь, то та рыба, которая составляет эту половину, — самая мудрая рыба.

— Кое-кто так и говорит. Корс Кант покачал головой.

— Она что-то еще скрывает. Вера… Я знаю, что здесь и спрятан ключик, но как его подобрать… Я не в силах, государь…

Меровий улыбнулся, вытянул длинные ноги и положил их на спину каменного дракона.

— Правду говоря, Корс Кант Эвин, не жди, что она явится к тебе — она не явится. Они, женщины.., гордячки, и не любят уступать.

— Так что же мне делать? Преследовать ее? Что?

— Умоляй, льсти, обещай, а главное — увлекай ее.

— Чем? Во мне нет ничего увлекательного! Меровий запрокинул голову, и его пышные черные волосы стали похожими на львиную гриву. Если бы не волосы, он бы походил на римлянина больше, чем Артус.

«Так ведь и римского в нем больше», — напомнил себе Корс Кант. Губернатор Меровий был избран королем Сикамбрии и народа Лангедока императором Валентинианом из рода Флавиев, когда римские легионы навсегда покинули западные провинции. Бард изловил надоедливую блоху, попытался раздавить ее между пальцами. «Пора снова помыться», — решил он.

— Так-таки ничего занятного и нет в придворном барде? — хмыкнул Меровий и покачал головой, отчего чешуя его кольчуги заскрипела, как пригоршня морских раковин. — А разве ты сам только что не поведал мне о своих песнях — таких еретических, что ты даже не осмеливаешься петь их при короле Артусе? Так спой их Анлодде! Этого достаточно, чтобы заинтересовать любую девицу. А еще.., сочини песнь, восхваляющую ее багряные волосы, бард.

Корс Кант улыбнулся — замысел пришелся ему по душе. Странный геометрический орнамент начал таять. Юноша уже собрался попросить короля снова дать ему затянуться трубкой, но тот сказал:

— Ну, а теперь расскажи мне о том, что тебя воистину тревожит, бард. То, что ты прячешь глубоко-глубоко и скрываешь даже от себя самого.

Корсу Канту вдруг стало не по себе. Он встал и отошел подальше от круга света, распространяемого факелом. Взгляд Меровия колол его спину подобно острой игле.

— Не знаю, о чем ты говоришь, государь, — солгал юноша. Его слова повисли в воздухе, словно дым персидского гашиша, — потаенные, но в то же время озаренные светом. «Я не лгу! Я просто.., сам ничего не знаю».

— Признание благостно для души, — проговорил король так тихо, что бард едва расслышал его.

И тут Корс Кант услышал другой голос. На этот раз голос уж точно звучал у него в голове. Внутренний голос или…

«Сорок дней Он провел в пустыне в поисках ответа. Сорок дней и ночей Он постился, ожидая, что ему откроется правый путь. Скипетр или меч?»

Корс Кант тряхнул головой. Совсем не друидские мысли!

— Я не могу признаться тебе, государь. Я знаю слишком мало.

— Ты понял вопрос. Расскажи мне то малое, что тебе ведомо.

«Он избрал меч и проклял всех нас, но что толку в разуме без пророчества? Царство небесное должно быть основано до того, как его покорят. Одному разуму никогда не под силу создать бога!»

В страхе Корс Кант закрыл уши ладонями.

«Уйди, уйди, уйди прочь из моей головы! — беззвучно приказывал он своему внутреннему голосу. Ночной воздух вдруг показался ему затхлым: полным алчности, похоти, тщетного стремления к славе. — Камланн, очнись! Что мы все теперь, если не свора африканских шакалов, живущих, подбирая падаль уже сто лет, и еще больше! Уйдите, оставьте меня, шептуньи!»

Он больше не мог молчать, он вдруг проговорился о том, что воистину страшило его:

— Что-то.., что-то не то.., с Ланселотом! Он стал другим. Я чувствую.., нет, это глупо. Я не друид и не сивилла, чтобы предсказывать будущее!

«И меч, и крест — это и начало и конец. Скипетр, от которого Он уже отказался. Сердце, или Грааль, который он вынул из своего тела и показал нам. Тридцать сребреников, которые он заставил взять избранного им предателя. Меч, скипетр, чаша и монета. Это все было у него, но никогда их не было вместе.

И его тоже пугали видения. Но они не отпускали его, пылали перед ним, дразнили словно сны того, кто не в силах уснуть».

Корс Кант обхватил руками голову и изо всех сил сжал ее.

— Он умирает! Артус умирает… Меровий, помоги ему!

Пендрагон лежал на смертном одре и смотрел на предателя Брута, своего убийцу, и на Мессалину, свою безликую жену. На миг все вокруг перестало существовать для барда. Он видел только смерть короля в трепещущем под ветром шатре. Верблюд сунул в шатер нос, вошел, прислонился к полотну… Египетский верблюд…

А над Dux Bellorum стояла она, багряноволосая стерва, сжимавшая в руке клинок… Корс Кант моргнул — она исчезла, а все остальное сохранилось, но начало таять, как оставшийся перед глазами образ солнечного диска, когда зажмуришься.

Меровий молча курил. Наконец он задумчиво проговорил:

— По какому праву ты наделяешь меня обязанностью спасти Артуса? А вдруг его колесница ждет его. Корс Кант Эвин? А вдруг Камланн должен потерять своего дракона, дабы обрести и его сердце? Не сделать ничего означает сделать… — Меровий шумно прокашлялся. — О нет, не обращай внимания на только что сказанное мною. Не плачь, быть может, еще достанет времени избежать этого.

Сам не понимая, откуда ему это ведомо. Корс Кант понял: король сказал ему не всю правду.

Глава 21

Два великана бились на не жизнь, а на смерть посреди холмов и долин. Бородатый разбойник схватил омара, сжал его мертвой хваткой. Членистоногий отрывал и закрывал пасть, исполняя замысловатую омарскую кадриль.

— Я сильнее! — возопил оборванец, и спина омара треснула. Нет, не омар.., то был сержант Мак.., как его, МакМик, что ли? Его печальные глаза затуманились, тело разорвало на куски взрывом, и оно стало краснее спины вареного омара. «Стань снова целым!» — умолял его Патер Смайт. Печальноокий Майк запрокинул голову.., назад, еще сильнее.., голова оторвалась, обнажилось еще бьющееся сердце.

Дверь. Откуда взялась дверь? Откуда бы она ни взялась, сквозь нее, окровавленный, как новорожденный младенец, выскочил Лоботряс из Лизоблюда! Закапывая все вокруг кровью! В черных одеждах! Растрепанные волосы цвета воронова крыла взлетают, словно лезвие боевого топора! А топор он держит в клыках, длинных, как целый дракон! И его глаза налиты кровью, кровью обагрено его сердце — кровью орла, убитого для трапезы.., а потом — потом тьма, и тьма, и тьма…

Питер проснулся от звука китайского гонга. Гонг зазвучал вновь — звон огромного листа железа, по которому кто-то колотил тупым орудием. «Вот таким же тупым орудием лорд Вимсей крушил черепушки своих жертв», — подумал Питер, не в силах открыть глаза.

В висках у него бешено стучало. Страшнейший из снов выветрился из его памяти прежде, чем он успел вспомнить о нем при свете дня. Питер разлепил глаза, сел, поежился — воздух был прохладен.

«Грязные римские свиньи, перепачкавшие Камланн своими…»

Питер охнул, схватился за живот. Еще никогда в жизни ему так сильно не хотелось помочиться! Он же сейчас разорвется!

В ужасе он обшарил комнату глазами в поисках хоть какой-нибудь емкости.

— Горшок} — прошептал он. — Нет, не горшок, как же они это тогда называли? Ночная ваза, и она должна стоять под кроватью!

Питер попытался заглянуть под кровать и понял, что заглянуть «под» нее нет никакой возможности. Он встал, дважды обшарил комнату, истекая потом. Наконец нашел высокую прямую вазу с засохшими цветами. Он выдернул из нее сухие стебли, задрал тунику. Он едва успел поднести вазу туда, куда следовало, Наконец он громко облегченно вздохнул — ваза чуть ли не до краев наполнилась переработанным вчерашним элем и вином. Он бросил взгляд на занавешенную дверь и заметил низко висящую полку, на которой стоял наполненный водой тазик и пустая.., ночная ваза.

Стены казались ему незнакомыми, напоминали стены тюремной камеры. Но нет, почему незнакомыми! Привычные, как старые друзья! Он протер глаза, умылся ледяной водой из тазика.

«Какие они цивилизованные, какие современные — эти римские рыцари, я и не ожи…»

Чувствовал себя Питер, как с глубочайшего похмелья.

«Господи, что же они подсыпают в это вино? Я же собирался только притвориться пьяным!»

«Это все грязные римские свиньи! Это они, они пачкают наши души гадкими законами и заставляют нас поклоняться порочным полубогам!»

«Хватит!» Он закрыл уши руками. Голос на секунду стих, но тут же зазвучал вновь, продолжая, не слишком стесняясь в выражениях, на все лады склонять римлян и саксов.

Питер, немного смутившись, поспешно вылил содержимое вазы в горшок. Сполоснул вазу остатками воды из тазика, выплеснул воду в окно и водрузил на место сухие цветы.

Он снова осмотрел комнату, и взгляд его задержался на составленных в углу копьях — или дротиках. Он нахмурился, вспомнив о предстоящем поединке.

«Боже, Боже мой! Итак — завтра я умру».

Он сел на кровать, зажал голову коленями, пытаясь успокоить разбушевавшуюся в голове бурю.

«Так что же произойдет? Я буду драться. Меня убьют, и вероятно, я вернусь в подвал, к Уиллксу. У Селли Корвин развяжутся руки. Она прикончит Артура, подпалит Камелот — да мало ли что еще она замыслила, — изменит историю, и вся Англия будет стерта с лица Земли».

Если во временной линии, насажденной Селли Корвин, целая деревня заместилась девственным лесом, сомнений не оставалось — не стало и Англии, в противном случае лес бы уже давно был вырублен, стволы деревьев пошли бы на сооружение домов, ферм и фабрик. Селли добилась — или добьется — чего-то такого, из-за чего Англия Питера Смита перестала — или перестанет — существовать.

Вдруг внимание Питера привлек чей-то громкий храп, доносившийся из-за занавеса. «Занавесочка-то задернута», — вдруг понял Питер, почти уверенный в том, что вчера ночью он оставил ее незадернутой.

Он вынул из ножен кинжал, который не удосужился снять на ночь, и рывком отодвинул тяжелый занавес. За занавесом он обнаружил молодого мужчину — лет двадцати. Тот свернулся клубочком в дверном проеме, прямо на пороге. Его песочные волосы были зачесаны назад и пахли свиным жиром. Туника и штаны у парня напоминали одежду людей Меровия. Несло от него так, словно он никогда в жизни не мылся.

«Не римлянин — это точно», — подумал Питер. Парень всхрапнул, закашлялся, пошатываясь, поднялся на ноги и мгновенно проснулся.

«О Господи, с таким часовым…» — подумал Питер.

— Чего это ты расхрапелся у меня на пороге, мальчишка? — требовательно вопросил он.

— Ланселот, это ты ли? — Парень говорил с таким подобострастием, что Смиту пришлось потрудиться, чтобы подавить желание благословить его.

— До сего мгновения был им. А ты, проклятие, кто таков?

По тону парня Питер понял, что они прежде никогда не виделись.

— Меня ты не знаешь, но знаком с моей матерью, леди Моргаузой. Мое имя…

Питер прервал его, подняв руку.

— Мордред? Так тебя зовут?

Брови парня взметнулись до самых корней волос.

— Так ты.., слыхал обо мне?

— Слава о тебе идет впереди тебя, Мордред. И с матерью твоей я действительно знаком.

Мысли Питера бешено заметались. Именно Мордред замыслил убийство Артура, стравил Ланселота и Гиневру и начал войну. Вполне подходящий союзничек для Селли Корвин. «Вот только теперь тебе не уйти, предатель проклятый!»

Мордред неуклюже тискал в руках широкополую, совсем неримскую шляпу.

— Принц! Государь!

— Что?

Парень помолчал, потом собрался с духом и снова заговорил:

— Государь!

— Ну что? — Питер успел подустать от всех своих титулов. Ему отчаянно хотелось информации, времени и еще — выпить.

— Принц, мой отец, король Морг велел прийти к тебе, величайшему воину обоих островов. Я.., я хочу научиться искусству боя, чтобы уметь водить войска на битву.

Питер удивился и придирчиво осмотрел парня. Тот был ладно скроен и строен, ростом чуть выше его самого, и ослепительно красив — ну просто, ни дать ни взять, статуя Аполлона. Питеру вдруг стало неловко, он механически одернул тунику. Этот Мордред сразу взял быка за рога. Вот и доверяй после этого хорошеньким мальчикам.

— Но разве ты уже не обучался.., всему, что подобает иметь мужчине? — запинаясь, проговорил Питер.

— Я ничего не упустил! Я говорю по-латыни, и по-гречески немного, в шахматы играть умею, мне ведомы все жертвенные ритуалы и обряды посвящения на Большом Острове. Я управляюсь с конем, владею копьем, топором и могу стрелять с седла, как учит Артус. Но я ничего не знаю о поединках. О самых что ни на есть настоящих поединках. И как же мне править нашими землями, если умрет мой отец, а я не сумею командовать легионами?

«Хороший парень! Доверься ему. Используй его…»

Питер покачал головой, стараясь задавить внутри себя масляный голос Ланселота.

Мордред нервно сглотнул и продолжал:

— Король Морг, мой отец, сказал, что для начала я мог бы стать командующим центуриями.

Питер с каменным выражением лица оглядел парня. Судя по тому, как описывал Мордреда Мэлори, он являлся незаконным сыном Артура, рожденным Моргаузой, сводной сестрой Артура. И кто же такой этот «король Морг», спрашивается?

— Сначала вопрос на засыпку, — сказал Питер. — Сколько воинов в центурии?

— По традиции — сотня, — ответил Мордред, сияя от радости. — Но Артус предпочитает от шестидесяти пяти до семидесяти пяти и добавляет двадцать кавалеристов.

— Зачем?

— Это.., этого я не знаю, мой принц.

«Центурии коротки, как и меч-гладиус». Мысль эта принадлежала Ланселоту, а не Питеру, но на сей раз Питер поблагодарил своего сожителя по телу. «Чего медлишь? Врежь ему как следует, этой саксонской свинье, с ног его сбей, подонка!»

Питер поджал губы. Он впервые понял, как это выгодно: иметь пару глаз, но две души сразу.

Он для пробы задал новый вопрос:

— Сколькими легионами командует Артус?

— Пятью, сир.

— А я?

— Двумя, сир.

— Двумя из этих же пяти?

— Да, сир.

— Как же мы оба можем командовать одними и теми же двумя легионами?

Мордред залопотал что-то неразборчивое. Наконец он сдался:

— Не знаю, сир.

Явно в субординации он не разбирался. Видимо, он врал насчет того, что боевого крещения пока не получил.

— Так, стало быть, ты желаешь командовать центуриями, Мордред.

— Да, сир!

— И сколькими же центуриями ты мыслишь командовать?

Мордред взволнованно вдохнул и выпалил то, что, видимо, выучил наизусть:

— Капитан командует когортой от четырех до семи центуриев.

Питер быстренько подсчитал в уме: «Это получается.., от двухсот шестидесяти до пятисот двадцати пяти человек: да он с места в карьер метит в полковники!» Питер внимательно смотрел, на Мордреда, и тут ему в голову пришла другая мысль. Мордред сказал, что неплохо управляется с лошадьми и владеет копьем. «Пожалуй, я сумею вынудить его показать мне приемы, и тогда у меня будет больше шансов одолеть сакса».

Питер улыбнулся, насколько мог, искренне.

— Король Морг умен. Ну ладно, я возьму тебя на испытание. На пробу покомандуешь центуриями, но сколькими — это мы потом решим. Первый урок начнем прямо сейчас. — Но тут в голове у Питера так стрельнуло, что он поспешил исправить ошибку:

— Через часок примерно. Отправимся в лес и немного поборемся.

— Через часок? — умоляюще спросил парень. Вид у него был самый озадаченный. — Но когда точно, государь?

Питер бросил взгляд на запястье левой руки, понял, что часов у него нет, и поспешил сделать вид, будто ловит несуществующую блоху.

— А сейчас который час?

— Только что пробила вторая цимбала.

— Цимбала?

— Да, государь. Вторая цимбала. Ты разве не слыхал? Питер глянул в окно. Раннее утро, рассвет, можно сказать. Часов восемь?

— А как узнают, когда нужно бить в цим.., цимбалу, Мордред?

— Ну, наверно.., жгут двухчасовую свечу.