Глава 35

Да… Ну и денек… Тренировка с древним оружием, рисование плана Каэр Камланна, опять тренировка, кража пергамента (при этом Питера засек какой-то раб, и ему пришлось притвориться, будто у него возникло непреодолимое желание порисовать), опять тренировка, и при всем при этом не забывать держаться подальше от тех, кто мог бы заподозрить, что с Ланселотом не все ладно, и.., мечты о Гвинифре.

Покачиваясь на табуретке и касаясь спиной холодной стены, Питер пытался сосредоточиться перед сном. Он торопливо водил заточенным углем по пергаменту, делал новые записи в своем «вахтенном журнале», не забывая при этом бросать осторожные взгляды на занавес, боясь, что кто-нибудь войдет и застанет его за совершенно нетипичной для Ланселота литературной деятельностью.

«Анлодда,., не так проста, как я думал. Она довольно холодна, но не очень похожа на Селли. На мое счастье, она не то масонка, не то герл-скаут, или еще кто-то в этом духе. Надо попробовать пожать ей руку.

Но откуда у нее такое боевое мастерство? Или мальчишка врет? Что скрывает Анлодда? И кого же она убила на дороге? Будду?

Пункт 1: Селли должна понимать, что мы догадаемся, куда она отправилась. Машина зафиксировала все данные.

Посему пункт 2: она должна понимать, что мы попытаемся вернуть ее, а если не получится — пошлем кого-то за ней. Она не дура и должна догадаться, что это буду я.

Вывод: Селли Корвин понимает, что я появлюсь здесь. Может быть, она уже догадывается, что я здесь.

А может, ее самой здесь пока нет? Бланделл же говорил, что линии времени не прямые, поэтому она могла опередить меня на несколько месяцев или, наоборот, опоздать на какое-то время. А если так, то она не может знать, когда я здесь появлюсь, может не знать и того, что я уже здесь!

Моргауза слишком проницательна для того, чтобы быть террористкой. Она бы уж точно увидела, как бесконечен этот цикл: нападение — месть — контрнападение, и т.д. Из нее бы в наше время скорее получился политикан из Шин фейн, а еще вероятнее — законник. В общем, для хорошего солдата она слишком умна.

Гвинифра…»

Питер растерялся, попытался представить красотку Гвинифру с кинжалом в руке, перерезающую горло королю Артуру на супружеском ложе. Вдруг перед глазами у Питера поплыло, созданный образ дрогнул, и он увидел супругов слившихся в экстазе страсти.

Питер поежился, не в силах признаться себе, которое из двух видений огорчило его сильнее. Не без труда он снова вернулся к прерванной записи.

«Подогреваемые…»

Боже, что я пишу?

Питер зачеркнул слово, написал: «Подозреваемые, мужчины: Корс Кант, Кей, Бедивир, Медраут, Меровий.

Подозреваемые, женщины: Анлодда, Гвинифра». Написав второе имя, Питер горько вздохнул.

«Вычеркиваю Корса Канта, он целиком принадлежит этому миру. Однако он что-то умалчивает про Анлодду и драку с саксами. Меровий? Нет. Я не стал бы поворачиваться к нему спиной, но он — не Селли Корвин.

Остается пять подозреваемых: Анлодда, Гвинифра, Кей, Бедивир, Медраут, но вполне может быть, что Селли Корвин живет внутри кого-то совершенно постороннего — служанки, рабыни».

В коридоре послышался треск. Питер торопливо спрятал пергамент под тунику. Прислушался.

Никого. Ветер. «Конец второго дня», — подумал Питер. Он улегся на кровать и постарался выбросить из головы соблазнительную принцессу и ее страстный танец.

Глава 36

Как только мы скрылись с глаз Dux Bellorum, я схватила Этого Мальчишку за плечо. Он держался молодцом, утаил, что называется, шило в мешке. За сдержанное слово надо платить верностью. А потом я сказала ему «иди» и царственно указала дорогу. Мне нужно было побыть одной, подумать. Он, как ни странно, смиренно удалился — наверное, ему и самому надо было поразмыслить.

Я вернулась в свою комнату около покоев Гвинифры, задернула шторы, погасила свечи (пальцами, разумеется, я ведь не забыла о том, что говорила Этому Мальчишке в пещере) и села на пол в темноте, скрестив ноги, обдумывая все, что только что узнала.

Во-первых, Куга мог проведать о случившемся так скоро только в том случае, если был еще один сакс. Я бы все-таки сказала — ют. Еще один, кроме тех, кого я убила (и еще — кроме Канастира), и этот ют помчался, как ветер, в Камланн, нашел там Кугу и поведал ему дурные вести.

А может, все-таки сакс? Ведь теперь совершенно ясно, что, невзирая на доспехи и оружие, спутники Канастира были саксами, а не ютами, а это куда хуже.

По необходимости мы в Харлеке время от времени видимся с ютами, потому что на южном побережье острова Монапия находится страна брата Грундаля, Хротгара (Хротгар и Грундаль друг друга не выносят, и Хротгара не то изгнали из Манчестера, не то он сам бежал, как кролик от гончих).

Юты, конечно, мерзкие, но хотя бы более или менее мирные. А саксы! Они совсем другие, и про них я сказать могу только словами из их же языка!

Я сидела и гадала, что общего даже у такого гадкого червяка, как Канастир, с двумя саксами, которые явно были связаны с Кугой, и тут вдруг я припомнила, где я видела этого ублюдка, сына Кадвина.

Я вскочила на ноги. Меня зазнобило, сердце бешено заколотилось, оно словно стало лисицей, удирающей от охотников… Я видела Кугу в зале у моего отца!

Кута и один из тех, кого я убила, сидели в триклинии у принца Горманта, прихлебывая пиво и обжираясь самым нежным харлекским мясом. Одеты они были как бритты, а не как саксы, иначе я бы уж точно не промолчала. Скажи я про это дяде Лири, он бы тоже высказался — уж я его знаю!

Я пришла, чтобы спросить отца, куда он задевал королевскую печать (мне нужно было скрепить ею новые молитвы, в которых наконец-то поминался Папа Лев, хотя Папой Римским он стал еще десять лет назад). Как только я вошла, Кута и его дружок-сакс сразу захлопнули рты. Тогда я на это внимания не обратила, а теперь понимаю, почему они умолкли — я бы сразу распознала сакский выговор, даже если бы они болтали по-кимрски или по-эйрски.

Были ли юты в сговоре с саксами? Если судить по доспехам, по оружию моего братца и его напарников — да, но если так, то к этому причастен и мой отец, принц Гормант Харлекский, ведь Канастир ни шагу не делал без его дозволения! От этой мысли кровь стыла в жилах!

Ну теперь-то он уж точно никуда и шагу не сделает.

Тут мне показалось, что я заметила какое-то тусклое свечение в углу. Моргнула — свечение пропало. Я осторожно пошла в ту сторону. Сердце стучало, как сакский боевой барабан. Я остановилась и попятилась в другой конец комнаты, хотя до странного свечения оставалось еще добрых пять шагов.

Свечение приобрело очертания, смутно напоминавшие человеческую фигуру, — наверное, то была душа какого-то человека, погибшего в ужасных муках. Но я сразу поняла, кто мне явился.

Я протянула руку и вытянула указательный палец.

— Оставь меня, брат! Твоей кровью забрызганы только твои собственные руки, не мои!

Призрак Канастира молчал, он шелестел, посвистывал, как свистит ветер, пролетающий по сухой траве. Но я слышала в этом свисте слова, они как бы рождались в моей голове.

«Мерзкая убийца, грязная кровосмесительница!»

— Тебя сбросила твоя собственная лошадь! Я тут ни при чем!

Конечно, это была не правда, ведь это я нанесла удар его лошади, и та, обезумев от боли, сбросила его, а проживи Канастир еще хоть несколько мгновений, я бы действительно обагрила руки его кровью.

«Убийца!»

Руки призрака потянулись ко мне, стали длинными-предлинными, пытались сжать мои груди… Я вскрикнула, съежилась в углу.

— Зачем? Зачем бы мне убивать тебя? — всхлипнула я, не в силах унять страх. «Затем… Затем…»

— У меня не было на то причин! Ты потащился за мной в Камланн, ты заставил меня сделать это! «Затем, что тебе ЭТО ПОНРАВИЛОСЬ!!!»

Ярость охватила меня, я бросилась к призраку, размахивая руками. Как он узнал? Как Канастир узнал, даже теперь, будучи мертвым, то, в чем я сама боялась себе признаться, — как ни ужасно было все, что он сотворил со мной много лет назад, мне это понравилось?!

Вовсе нет! Не может быть.., нет, никогда!

И все же эта мысль пугала меня, ведь тогда получалось, что я убила своего брата из-за того, что не хотела, чтобы он сделал это вновь, или.., или из-за того, что мне ненавистна была его понимающая ухмылка, которая говорила: «Я знаю, чего тебе на самом деле нужно, развратная сучка!»

Размахивая руками, я разметала дым от сырых дров и без сил упала на пол. Призрак Канастира улетучился, но осталось его зловонное дыхание. Оно преследовало меня. В ушах так и звучал его голос: «Затем, затем, затем…»

И тогда я поняла, что мне нужно бежать, бежать из Камланна. Как можно скорее, ибо я чувствовала, как берут надо мной вверх порочность и похоть Рима, как они наполняют меня грехами и ересями. Артус должен умереть, скоро умереть, сегодня или завтра, если у меня хватит сил и решимости сделать это. Если уж я совершила братоубийство, разве я остановлюсь перед убийством короля?

В Риме все, что не было общепринятым, было запрещено, а все, что не было запрещено, вскоре становилось общепринятым. А что и того хуже — все дороги вели в Рим, так мне говорили, но может быть, то была еще одна римская ложь.

Все запуталось. Куда бы я ни глянула — везде мне мерещились заговоры. О, как я страдала по старым добрым временам, когда правили мирные короли и принцы, когда жизнь была проста, когда господа и дамы мчались по лесам, охотясь на диких зверей, когда жизнь текла в ладу с природой, когда люди гуляли с богами и разговаривали с ними так, словно это их повара или няни, и совсем не думали ни о какой дворцовой возне, религии, не замышляли покушений и не гадали, хорошо это или плохо!

Я сплюнула, но поняла, что запах Канастира отравил меня, что теперь он меня никогда не покинет; его мерзкое обвинение было похоже на древесную смолу, которую жуешь, жуешь, но не можешь ни выплюнуть, ни сглотнуть.

Я не хотела этого! Как он смел сказать, что я хотела?

Не хотела!

Глава 37

Пропела волынка, и звук ее был протяжен и тосклив. «Приди ко мне, приди! Крови жажду, крови!» Звук волынки летел над печальными болотами, туман клубился, завивался вокруг унылых басовых нот. Серая, зеленая, алая нить мелодии разрывала покров тумана. Призрак сержанта МакБанко шагал среди ночи по развалинам кафе в Лондондерри, по извилистым узким улочкам, по широким римским трактам. А майор Смит бегал кругами и собирал с мостовой то, что осталось от его отряда, и складывал в корзину для картошки.

Но вот взошло солнце, и Питер открыл глаза, но тут же зажмурился от яркого рассветного луча, проникшего в его комнату через выходившее на юго-восток окно.

Он рывком сел. У ворот стоял волынщик и своей игрой приветствовал утро. Питер встал, пошарил в изголовье, но не нашел того, что он искал, этого там, естественно, не могло и быть, а искал он автоматический пистолет системы «Инграм Мак-10».

Питер покачал головой. В руке он сжимал рукоять короткого римского меча-гладиуса, а вовсе не рукоятку пистолета. Он Ланселот, а не Питер Смит. Легат двух легионов Артуса. Dux Bellorum. «Помни об этом, — приказал он себе. — И не позволяй ей вычислить тебя раньше, чем ты вычислишь ее». Он усмехнулся, поймав себя на том, что думает о Селли Корвин примерно так же, как Корс Кант об Анлодде.

«Итак, день третий. В этот день я погибну на стадионе под вопли всего населения Камелота».

Он воспользовался ночным горшком, затем умылся и задумался. Слишком много ошибок. Слишком много шансов засыпаться. Ланселот — настоящий Ланселот — прожил в Каэр Камланне не один год! И как мог майор Смит надеяться сыграть роль этого человека?

«Бард меня уже подозревает, по крайней мере догадывается, что со мной что-то не так. Как я могу…»

Он закрыл глаза, вгляделся внутрь себя. Он до сих пор ощущал странное давление в голове. Там словно бы ворочался какой-то шершавый, царапающийся комок. Ланселот из Лангедока, сикамбриец, полководец, консул, сенатор, любимец Камланна и правая рука Артуса. Живой — он жил в сознании у Питера. У него можно было разжиться знаниями.

«Рискнуть и выпустить его на свободу? А выбор у меня есть?»

«Ты выпустишь меня, свинья бесовская!»

«Давай договоримся. Я вовсе не хотел сюда попасть. Найди мне шпионку, и я испарюсь».

Молчание. Наверное, Ланселот предался размышлениям. А может быть, он до сих пор не понимает, что происходит. Питер открыл глаза и вошел в тело Ланселота.

Шаги. Приближались трое. Один из них постучал в стену рядом с занавесом.

— Принц, герой Камланна, соизволишь ли ты спуститься с нами вниз и позавтракать?

— Конечно, Кей, — отозвался Питер. — Подождите меня.

Кей, Бедивир и кто-то третий негромко заговорили о том, каковы шансы Куты на победу, а Питер занялся гардеробом.

Да, гардеробчику Ланселота явно недоставало фантазии. Из одежды у героя Камланна имелись только туники, рубахи, килты и штаны — либо черные, либо черно-синие. Питер понюхал одежду и поморщился. Найти что-нибудь совсем чистое, неношенное ему никак не удавалось. Герой явно противился римской привычке к каждодневному мытью и смене белья.

«Господи Боже, ведь мне придется подохнуть в грязном тряпье».

Питер выбрал грубые штаны (ткань, из которой они были сшиты, сильно напоминала мешковину), легкую рубаху и тунику черного цвета. Надеясь, что память не подводит его, он нацепил те же самые доспехи, которые были на Ланселоте, когда Питер впервые оккупировал его сознание. Он дрожал с головы до ног, но все-таки это было не очень заметно.

Наконец он отдернул занавес. В комнату торопливо шагнул Кей в сопровождении высокого светловолосого юноши.

— Ну ладно, чем будешь драться, выбрал? — спросил Кей, подошел к груде оружия, вынул из нее топор — тот самый, с которым упражнялся Питер. — Свинобой, гладиус, щит. Что еще прихватишь?

Питер сжал в пальцах нижнюю губу, задумался.

— Нет, больше ничего. Нынче буду драться налегке.

— А копья? — не веря своим ушам, спросил Кей.

— Копья? Конечно, возьму. Это я про ближний бой говорил.

— Хорошо, — обрадованно кивнул Кей. — Гвин Галахад, отнеси это все на конюшню. Нагрузи Эпонимуса да проследи, чтобы этот ублюдок грум вычистил его. Если забудет, я велю его выпороть.

— Слушаюсь, господин, — кивнул юноша, собрал оружие и подобострастно воззрился на Питера. — Матушка шлет тебе наилучшие пожелания, — сказал он почти шепотом, чтобы его услышал только Питер.

Питер кивнул, — Спасибо, сынок. «Так это, стало быть, сэр Галахад, мой оруженосец? А где я слышал имя „Галахад“ раньше? Питер покраснел, вспомнив, что согласно Мэлори, Галахад был сыном Ланселота.

— Пойдем, принц, — сказал Бедивир. — Да, Кей, а Мирддин не мог бы чем-то помочь?

Они вышли из комнаты и направились к лестнице. Кей покачал головой.

— У Куты свои собственные колдуны или еще кто-то в этом роде. Он сказал, что против них бессилен. Треклятые друиды.

Бедивир, похоже, был с ним согласен.

— Вот всегда они так, эти ублюдки друиды, — когда от них на самом деле что-то нужно — не допросишься. Избавиться бы от них надо, вот что я вам скажу. Языки бы их повырывать, и пусть бы островами правили честные воины. Вот так я вам скажу.

Бедивир явно нервничал. «Дай ему сейчас гвоздь, он бы шляпку откусил», — подумал Питер. Сам он был чуть живой от страха. «Нужно все-таки заставить этого поганца Мерлина подсобить мне. Ведь мог бы помочь мне отражать удары боевого топора этого здоровяка Куты».

И тут ему припомнилась такая картина: через пятнадцать столетий он, Смит, стоит в строю перед сержантом морской артиллерии в Белфасте. Говорит тот сдержанно, не то что их инструктор-пехотинец во время муштры. «Ваше тело само знает, что ему делать. Слушайтесь своего тела, доверяйте ему, это разум всегда мешает, ленивые вы ирландские псы. Найдите цель, проведите к ней прямую линию и прорывайтесь вперед, сметая на своем пути все, что вам мешает, как танк». Капитан Смит стоит перед сержантом вместе со своим отрядом — самым первым в его жизни отрядом — и внимательно слушает наставления.

«Все, что мне нужно, — подумал Питер через двенадцать лет за полтора тысячелетия до того дня, — это провести прямую линию, которая пронзила бы сакса Кугу, и рвануть по этой линии во все тяжкие. Вот как все просто. Проще некуда, почти как „Лондондерри“. Смит повернул голову к стене, он только на нее и смотрел — на гладкую крашеную стену, пока они спускались вниз по лестнице, и изо всех сил старался не думать о треклятом сержанте О'Ниле. Увы, состояньице у него было не самое приятное — он находился как бы сразу везде.

Глава 38

Волынщик выдул долгую, медно-желтую ноту. Питер вышел и поежился от утренней прохлады. У выхода из дворца собралась толпа — не меньше восьми тысяч человек. Народ съехался со всей округи поглазеть на поединок. Наверное, по домам остались сидеть только больные и старики. Чьи-то ладони хлопали его по спине, те же, кто стоял к нему лицом, приветственно поднимали руки со сжатыми кулаками. «Может, мне больше бы подошел халат и боксерские перчатки?» — гадал Питер.

Но нет, Галахад нацепил на него позеленевший от паутины железный нагрудник, отчеканенный с выпуклостями, который напоминал грудь Арнольда Шварценеггера. Затем последовала кольчуга, железный шлем, кожаные ремни. На сей раз шлем был глухой, с прорезями для глаз, да и то узкими — наверное, тут старались сделать поединки более увлекательными для зрителей за счет того, что соперников почти ослепляли.

В Такой броне Питеру стало так жарко, что он решил пока не надевать шлема и понес его в руке.

Толпа хлынула вперед, протащила Питера по триклинию, затем — против часовой стрелки вдоль фасада дворца, по внутреннему двору к стадиону, где он уже успел побывать днем раньше.

Стадион, украшенный зелеными и красными ленточками, в длину простирался ярдов на сто пятьдесят, а в ширину — всего на тридцать. Странно, вчера тут было совершенно сухо, а сегодня земля хлюпала под ногами. То ли дождь лил всю ночь, то ли Артус нагнал сюда рабов, которые усиленно поливали землю из ведер.

Беломраморные колонны тянулись вдоль всей задней стены дворца, они поддерживали величественный портик-навес. Там собралась большая часть зрителей, они яростно вопили в ожидании зрелища. Турнирное поле от зрителей отделяли золотистые ленты. Толпа все прибывала и прибывала, но остальным зевакам во время поединка надо было стоять.

Артус и Гвинифра заняли свои места под навесом. Мирддин и Корс Кант расположились слева от них. Dux Bellorum по обыкновению был одет в белую тогу, а красотка Гвинифра явилась на турнир в пурпурной накидке, расшитой жемчугом и золотом. Под накидкой — клетчатая туника.

Корс Кант сидел, высоко поджав колени. Он напряженно и взволнованно наблюдал за Питером. По правую руку от Артуса восседал кроль Меровий, положив ногу на ногу и сложив руки на коленях.

Завидев Питера, он учтиво поклонился ему и едва заметно улыбнулся — улыбка вышла взволнованная.

Позади Гвинифры и барда стояла Анлодда, одетая в грязно-белую тунику с отделкой из серого меха. В руках она держала чашу с виноградом для своей госпожи и тайком отщипывала оттуда ягодки. «Откуда они, черт бы их подрал, берут виноград?» — гадал Питер. И тут Анлодда отщипнула очередную ягодку и незаметно сунула ее за ворот Корсу Канту.

Тот вздрогнул, забросил руку за спину. Оглянулся, гадая, чьих это рук дело. Анлодда устремила вдаль невинный взгляд.

Гвинифра поднесла к губам бутылку темного, словно обсидиан, стекла. Отпила и громко рыгнула. По подбородку ее стекала струйка вина. Что забавно, никто, кроме старика Мирдцина, не обратил на то ни малейшего внимания. Тот сделал большие глаза и покачал головой. Казалось, ему хочется исчезнуть, спрятаться внутрь своего серого балахона.

— Ланселот! — гаркнул кто-то прямо над ухом Питера. Он вздрогнул.

— А? — отозвался он и оглянулся, поняв, что окликают его уже не в первый раз.

Это был Кей. Он злорадно склабился.

— О, принц, похоже, саксы желают знать, не покинула ли твоя душа твое тело?

— Ч-что?

Кей наклонился к самому уху Питера и, продолжая скалиться, проговорил сквозь зубы:

— Хватит тут торчать, словно ты — дохлая кляча! Давай двигайся! Смотри, Куга берет благословение.

— Ой, прости, я просто задумался.

— Лучше не надо. Ты в Лоэгрии, как-никак, а не в афинской философской школе.

Кей вывел Питера на середину стадиона. Зрители вопили, свистели, кривлялись.

Куга с нетерпением ожидал противника. Бледный, с поджатыми губами, он дрожал от ярости (а может, от страха?). Его одежда и доспехи разительно отличались от снаряжения Питера. Кольчуга — явно тяжелее и поверх нее был нацеплен стальной жилет, закрывавший не только грудь, но бока и спину. В руке он тоже сжимал топор, но рукоять у него была длиннее, и топорище не венчал острый наконечник.

На поле вышел Корс Кант и вывел из толпы дряхлого старика с длинной белой бородой, заправленной за ремень.

— Верховный друид Камланна, — почтительно проговорил юноша, — Кинддилиг Кифарвидц, учитель Мирддина.

Корс Кант низко поклонился друиду и удалился на свое место. Старик-друид молча стоял и ждал до тех пор, пока сакс и сикамбриец не подошли друг к другу вплотную.

— Пусть сила Вотана наполнит твою десницу, — сказал Кинддилил Куге, — и пусть храбрость Доннера Громовержца даст тебе сил биться до конца.

— Я тебе член оторву и заставлю медленно проглотить его, — пообещал Куга Питеру, по-акульи ухмыляясь.

Старик, сделав вид, что не расслышал грубой угрозы, повернул голову к Питеру и сказал:

— Да будет с тобой мудрость Рианнон, боевая сила Морригу и разум Митры.

— Поцелуй меня, — предложил Питер Куге.

— Я тебе задницу раздеру, кишки выпущу и повешу на них, — отвечал Куга, ухмыльнувшись щербатым ртом.

— Прими от меня священную свастику, кою я начертаю над твоими бровями — знак покровительства Доннера и Бритзен.

Жрец опустил палец в сосуд с маслом и начертал знак над бровью Куты.

— А твою задницу ничто не убережет — никакие рисуночки, — продолжил игру в угрозы Питер, бесстрастно глядя на сакса.

— Говорят, ты любовник жены Артеге. Сначала я убью тебя на глазах у всех ее подданных, а потом изнасилую ее и помочусь на самого Артеге.

Питер успел изрядно вспотеть в тяжелых доспехах. Солнце поднялось уже довольно высоко.

— Прими это ожерелье из звезд, знак мудрости Рианнон. — Верховный друид подал Питеру ожерелье из крошечных кристаллов. — Пусть оно напомнит твоему коню Эпонимусу о нашей Звездной Праматери, и пусть он несет свою ношу столь же легко, как она несла свою.