Глава 1

«Высотою до солнца и луны», величественная башня крепости Каэр Камланна плыла, искрилась в океане мерцающей пелены тумана, возвышаясь, подобно Альбанским горам, вздымавшимся к северу от высоченного вала императора Адриана. Высоко в небе послышался тоскливый клич имперского орла — «фли-фли-фли»! Его крик эхом отозвался в палатах замка Артуса Dux Bellorum — великого правителя королевств Больших Островов, последнего цивилизованного римлянина в Британии.

Сердце орла разорвалось от тоски, и из него пролился огонь, алый, как ее волосы. Королевская кровь хлынула в чаши-близнецы Рианнон , разбила образ римской виллы в облаках.

Капли орлиной крови упали наземь, и на их месте расцвели розы. Застонал ветер, послышался бездушный звон железа. Музыка срывалась со струн арфы Корса Канта Эвина, не повинуясь ему. Звуки рвались из его груди, заставляли его пальцы вздрагивать и сжиматься подобно ручкам куклы-марионетки.

«Нет, нет! Только не это! — в страхе думал он. — Я совладаю с музыкой, не допущу, чтобы мне опять учинили испытание на право называться бардом!» Но образы, творимые арфой, жили своей жизнью. Он увидел злобного духа — черно-коричневого ворона, который гнался вслед за умирающим орлом. Ворон успел вцепиться когтями в падающую камнем с небес Золотистую птицу, и вместе с нею грянул оземь.

«Крой! — каркнул ворон. — Кор!» Подпрыгнул на когтистых лапах, взъерошил перья цвета полуночных небес и запрокинул голову. Взглянул на Корса Канта левым глазом, потом — правым. «Крохар!» — каркнула зловещая птица, и спина у юноши похолодела. «Крохар!» по-эйрски означало «смерть». Птица, раскрыв клюв, повалилась набок и сдохла. Пальцы юного барда примерзли к струнам, тоскливая, траурная мелодия оборвалась.

Корс Кант Эвин моргнул и очнулся. Он все еще сидел, скрестив ноги, на холодном камне на вершине холма, сжимая в руках старую потрескавшуюся арфу. Дрожа, обливаясь потом, он откинул со лба спутанные каштановые волосы.

Звон. Он померещился ему? О нет, Господи, то прозвучала цимбала, зовущая к пиру! Корс Кант вскочил. Ему давно пора было возвращаться, а он так и не успел сложить вечернюю песнь. Не петь же, в самом деле, про орла и ворона!

«Мирддин выпорет меня так, что мои вопли донесутся до священного Иерусалима!» — в ужасе подумал Корс Кант. От отчаяния он изо всех сил стукнул ногой по камню и тут же сел, скорчившись от боли и сжимая обутую в сандалию ногу.

Корс Кант Эвин, ученик барда, схватил арфу и плащ и помчался вниз по склону холма к Каэр Камланну. Пир без музыки не порадует великого воина, Dux Bellorum, Артура Пендрагона .

Юноша бежал стрелой, и мало-помалу замок в облаках растворился, исчез. Башня Камланна надежно стояла на холме Говорящей головы, как ей и следовало. Мираж рассеялся, сменился ровными высохшими полями, страшащимися близкой зимы.

Корс Кант смотрел только под ноги, его не интересовали ни лавки, ни купеческие дома. Ему оскорбительно была здешняя суета. Даже недостроенный форум он миновал, не взглянув на него. Взгляд Корса Канта был устремлен к внутренней стене замка — казалось, замок ждал своего гениального барда, словно отец сына к вечной трапезе.

Замок и еще… Она.

Мелькали краски. «Опять эти непоседы-зодчие перекашивают треклятые акведуки», — подумал Корс Кант и с ужасом заметил, что солнце вот-вот сядет. К тому времени, когда он добрался до крепостного рва у вала Августина, сгустились сумерки.

— Пропусти меня! — крикнул Корс Кант дозорному-легионеру.

— А это кто такой будет? — откликнулся знакомый голос. — Сакс, что ли? Ну точно, какой-то вонючий сакс пожаловал.

— Какамври, это ты? — выкрикнул Корс Кант. — Пропусти меня, слышишь, ты, козий любовник! Dux Bellorum уже сел за стол и мне нужно…

— Не то это Этберт? А может, Катберт? А может, и Гаральд. Явился, а весь день небось со свиньями в горах любовь крутил!

— Это Корс Кант Эвин, ты, немытая безродная дворняга! Открой треклятые ворота, скотина, или, клянусь Иисусом, я расскажу Артусу, что ты вытворял в амбаре с сынком Кея!

Солдаты расхохотались, а побагровевший от стыда центурион Какамври приказал отворить ворота. Створки разошлись, и юноша проскользнул внутрь. «Только повелителю тупиц под силу тягаться в оскорблениях с бардом», — усмехаясь, подумал Корс Кант.

Всю дорогу до виллы он чувствовал что Какамври сверлит взглядом его спину.

Глава 2

В это же самое время через пятнадцать столетий по длинной, усыпанной снегом подъездной аллее ехали два темно-серых «роллс-ройса» с бронированными стеклами. Они притормозили неподалеку от особняка. Сидевший во втором автомобиле майор Питер Смит внимательно осмотрел здание. Ему казалось, что минуты текут нескончаемо долго.

Он закрыл глаза. Усталость навалилась на него тяжким грузом. Он увидел вспышку, почувствовал прикосновение огня…

«Путешествие во времени. Может быть, как раз это мне и нужно? Оказаться на месте событий до того, как случится самое ужасное?»

Смит открыл глаза. Полковник Купер внимательно смотрел на него.

— Питер, вы готовы к этой работенке?

— Смотря с чем сравнивать. С Лондондерри?

— Или с Кале. У вас сорок дней неиспользованного отпуска. Лучше бы уйти сейчас, а не то он пропадет.

Особняк был большой, не меньше пятидесяти комнат. Слишком современный и совсем не приспособленный к обороне.

«Окна и двери спланированы неудачно. Полным-полно естественных укрытий для целой армии. Спокойно подкрадутся незамеченными и захватят домик, как нечего делать».

— Я в полном порядке, сэр, — монотонно проговорил Питер. — Никогда не чувствовал себя лучше. Тут всего пять миль до Бристоля. Загляну в гавань, если соскучусь.

Купер протянул руку, Питер пожал ее, почувствовал, как на его ладонь надавили кольцо и большой палец, и ответил тем же знаком.

«Вот тебе и раз! Тебя уже в масоны записали! А всего-то и было — три недели чтения замусоленных брошюрок в библиотеке у Купера».

— С Бланделла глаз не спускайте, Питер, но масонских тем не касайтесь. У него четвертая степень. Попробуйте задеть его, он вас мигом раскусит.

— Я ваших книженций начитался и запомнил все знаки вплоть до шестой степени.

Полковник Купер удивленно фыркнул.

— Не обольщайтесь, Питер. То, что вы прочитали, — сплошные выдумки, меня вам дурачить удалось бы минут пять, не больше. Слова вы знаете, а вот музыку

— увы. Главное — дать Бланделлу понять, что вы состоите в братстве, — продолжал наставлять Смита полковник. — Смотрите не переиграйте. Для вас важнее всего, чтобы он разговорился насчет всей этой суеты с путешествиями во времени.

«Путешествия во времени! А в следующий раз меня отправят на Лох-Несс охотиться за бедняжкой Несси!»

— Судя по досье, единственный ирландец, занятый в работе над проектом, — это ничем не выдающийся «рыжий». Так при чем тут «двадцать второй»?

Купер неловко хмыкнул.

— Ну, Раундхейвен думает, что…

— С этим можно и поспорить.

— Не смешно, Питер. Он, конечно, скотина порядочная, но при этом — замминистра обороны. Он относится ко всему, что грозит этому делу, серьезно, будь то звездные войны, или что бы то ни было еще. Считайте, майор, что у вас задание кабинетное, но вместе с тем на выезде.

Питер молчал. Если Купер обратился к нему по званию, значит, разговор окончен.

— А как насчет Селли Корвин, — поинтересовался Питер после небольшой паузы.

— Лейбористка, не агитаторша.

— Разве она как-то раз не ссудила деньгами Шин фейн ?

Купер пожал плечами:

— Ну и что? Я, к примеру, как-то раз кое-что давал коммунистам. Она англичанка, училась в престижной школе, богатая.

— Вы были членом коммунистической партии?

— Как-нибудь покажу вам свой старый членский билет. Ей было семнадцать,

Питер. Но, наверное, до сих пор покупает альбом «U2» и Шинед О'Коннор и под душем распевает песенки из «Игр патриотов».

— Думаете, она до сих пор симпатизирует националистам?

— Ну… Питер, старина, мы вам платим неплохие денежки, вот и выясните это. Все, кроме Бланделла, типичные ученые. Ничем себя не запятнали, в противном случае их не снабжали бы из фондов министерства.

— А дворецкий?

— Нанят через гильдию прислуги.

— Наверняка в прошлом революционер?

— А как же. Учился в университете, изучал политическую теорию марксизма.

— Стало быть, на нижнем этаже — очаг напряженности.

— Это нас не касается.

— Значит, мне нужно будет…

— Вести себя официально, всем поддакивать, волнения не создавать, ходить застегнутым на все пуговицы и вести себя как королевский гвардеец, а не майор стратегических воздушных войск. Пусть они разок выскажутся на предмет своих республиканских симпатий, напишите отчет, а они пусть себе играют в Герберта Уэллса.

— Но почему сюда послали меня, человека военного? Почему не настоящего сыщика, кого-нибудь из полиции, или из Скотленд-Ярда, если тут задействованы фонды министерства?

Полковник Купер развернулся к Питеру и посмотрел ему прямо в глаза:

— Потому что вы под рукой и стоите дешево, Смит. Не будем об этом. Пусть останется между нами. Не сомневаюсь, у всех, кого вы перечислили, дел по горло. С них хватает лондонских шиитов и колумбийских нарко-баронов.

— Да, сэр, — отозвался Смит. Полковник открыл дверцу машины и вышел. Пар из его рта вырывался, словно у огнедышащего дракона. Купер смотрел себе под ноги, не вынимая рук из карманов просторного пальто, под которым прятался автоматический пистолет системы «Инграм Мак-10». Полковник изо всех сил старался выглядеть цивильно, но это у него никак не получалось. Он едва заметно кивнул Питеру.

Питер вздохнул и вышел из машины с той же стороны.

Он поежился от холода, прошагал по жухлой промерзшей траве к парадному входу и позвонил. После второго звонка наконец появился угрюмый дворецкий и вцепился в пальто Смита хваткой мертвой крысы. Как только дворецкий закрыл массивную дубовую дверь, оба автомобиля СВС отъехали, с шумом чиркая шинами по гравию.

К Питеру с протянутой рукой шел тощий мужчина с ясными глазами, коротко стриженными рыжими волосами и приплюснутым лицом, похожим на тыкву, угодившую под дверной молоток.

«Марк Бланделл, собственной персоной», — подумал Питер.

— Смит, королевский морской флот, — представился Питер и протянул мужчине руку, которую тот вяло пожал. Бланделл близоруко прищурился, глядя сквозь очки, стекла которых напоминали толщиной бутылочное стекло, отпустил руку Питера и потянулся за конвертом, зажатым у Питера под мышкой. Питер отдал доктору Бланделлу конверт. Физик распечатал его и быстро пробежал глазами бумаги.

«Интересно, сам-то он знает, какого черта ищет? — гадал Питер. — Я с таким же успехом мог всучить ему мирное соглашение по Фолклендским островам, и он бы не заметил разницы». Питер заморозил на губах улыбку, покуда Бланделл просматривал бумаги. Наконец он вслух признал их подлинными.

Прихожая размерами превосходила всю квартиру Питера, а холодно здесь было так же, как на улице. Форму прихожая имела восьмиугольную. Два узких окна по обе стороны от двери. В плане обороны — лучше не придумаешь. Парочка снайперов, устроившись на деревьях в пятидесяти ярдах от дома, могла тут всех уложить перекрестным огнем.

— Простите? — переспросил Питер, так как, задумавшись, не расслышал последних слов Бланделла.

— Я сказал, что ума не приложу, зачем понадобилось подсовывать нам вояку. Это же чисто исследовательский проект.

— Финансируемый?..

— Ну да, да. Не важно. Раз вы нам даете денег, значит, вы должны за нами, так сказать, шпионить. «Попал в самую точку», — подумал Питер.

— Это все Раундхейвен, так я думаю. Он помешан на безопасности. Ну а у нас дисциплина, сами понимаете. — Питер сделал большие глаза.

— Понимаю. В последнее время он нам ужасно надоедает. Сэм, по-моему, и кошку не заметит.., ну, я так понимаю, вы с ним знакомы.

Питер кивнул.

— Грузный, лысый, в жутком зеленом свитере. Надо бы ему перестать пользоваться этим ужасным одеколоном. Каждые несколько недель наведывается на аэродром и портит всем настроение. Ну, да вы же понимаете, замминистра так просто с насиженного местечка не сгонишь.

Отдав дворецкому кое-какие распоряжения, Бланделл направился к обитой кожей двери.

— Наша компания в полном сборе, мистер Смит. Или мне следует называть вас «майор»?

— Зовите меня Питером. Инкогнито, понимаете — ха-ха!

— Голову не ушибите.

Физик пригнулся. Питер, не пригибаясь, вошел в дверной проем, и до косяка у него над макушкой осталось дюймов шесть. Не иначе, как физик пошутил. «Оксфорд, — вспомнилось из досье. — Колледж… Итон? Этот негодяй имеет тридцать тысяч в год от дядюшки-магистрата и называет это „деньгами на карманные расходы“.

Пол в холле был покрыт красными и черными плитками и напомнил Питеру шахматную доску. Все портили тянущиеся по полу пучки кабелей, ползущих к четырем дверям. Сквозь один из дверных проемов Питер заметил тускло освещенную кухню. Бланделл, отбросив в сторону нависавшие провода, вошел в противоположную дверь.

Пройдя по короткому коридору, они оказались в помещении, некогда, видимо, бывшем главной столовой, пятьдесят на тридцать футов. Длинные половицы из красноватого дерева пружинили под ногами. На стенах играли отсветы дисплеев компьютеров.

Старинный черный стол был завален папками и компьютерным оборудованием. Восемь участников проекта сидели на стульях, не занятых грудами роликов притертой бумаги. Пятерых Питер узнал по фотографиям: руководитель проекта доктор Генри Уиллкс, преподобный доктор Найт, Джейкоб Гамильтон, Розенфельд (американец) и Селли Корвин. Остальные трое, по всей вероятности, были аспирантами-ассистентами, и в файлах их фотографий не оказалось. Коннер (Рыжий), Зеблински и Фауст.

Селли Корвин в одиночестве сидела у камина, утонув в мягком кресле, вполне подходящем для курительного салона. Когда Питер вошел, она, прижав пальцы к губам, не моргая, уставилась на него.

Бланделл громко прокашлялся.

— Джентльмены и ты, Селли.., это майор Питер Смит из морского флота. Его послал Билл Раундхейвен. Он будет нашим.., ну, скажем так.., телохранителем.

— Бланделл скорчил гримасу. Затем он представил Питеру семерых мужчин и Селли. Питер старательно коверкал имена, которые давно знал наизусть.

Селли Корвин упорно молчала и продолжала сверлить Питера глазами. Она словно ждала, что он не выдержит и спросит: «В чем дело?» Питер покраснел и почувствовал себя неловко.

Его приход прервал речь доктора Уиллкса, и теперь тот в упор уставился на Смита так, словно Питер был в чем-то виноват. Как только Бланделл всех перезнакомил, Уиллкс демонстративно вернулся к прерванной беседе с Гамильтоном.

— Ну будет тебе, Генри, — пожурил коллегу Бланделл. Уиллкс опять замолчал, недоуменно глянул на Бланделла, а тот добавил:

— Думаю, Питер, как и мы, не в восторге от этой работы. Наверное, он с гораздо большим удовольствием бы сейчас маршировал или летал на самолете, или.., ну, чем там они занимаются, эти ребята в Морфлоте?

— Да, сэр, — кивнул Питер. — Если честно, то я бы с большим удовольствием полетал. Но, увы, я вынужден летать за письменным столом, а не за штурвалом «Хэрриера». — Он потрогал ухо. — Мне его сдуло на Фолклендах. — На самом деле ухо у Питера было в полном порядке, он просто нагло взывал к сочувствию.

— Правда, сэр? — обрадовался Гамильтон. — Я там тоже побывал. В пехоте служил. А вы?

— Тупая, мерзкая война, — буркнул Уиллкс. — Что там есть на этом острове, кроме стада тупых овец?

— ,Ну.., я… — начал было Гамильтон, но замолчал, видимо, не желая спорить с боссом. Питер выступил на его защиту.

— Как солдат, доктор Уиллкс, я считаю любую войну вызовом для себя. Стреляют в меня, а не в вас. А Джейк Гамильтон — вы позволите так вас называть? — исполнял свой долг во имя королевы и отечества, — Ага, и был готов голову сложить ради того, чтобы спасти этих баранов! — расхохотался Бланделл. Гамильтон побагровел.

Питер сменил тему разговора, дабы избежать расспросов о выдуманной им службе на Фолклендах. На самом деле, в это время он вел микроскопическую войну в Гибралтаре, вылавливая там террористов из ИРА.

— В боевых действиях довелось поучаствовать, Джейк?

— Да. — Гамильтон вымученно улыбнулся. — Честно говоря, и овец я тоже видел, сэр, и знаете, а ведь я впервые там выстрелил из винтовки.

— Девственник! — прогрохотал Бланделл.

— Там многие из нас потеряли девственность, Джейк, — утешил беднягу Питер.

Селли вздернула брови. Питер посмотрел на нее. Голос у нее оказался мягкий, гортанный, а совсем не металлический, как ожидал Питер.

— Потеряли девственность? Так вот почему эти овцы имеют такое большое значение? — Последние слова она выговорила, словно торговка со снодсберийской ярмарки из книги Вудхауса : «Такое ба-альшое зна-ачение».

Наступила неловкая пауза. Наконец Смит подал голос:

— Там погибло много храбрых парней, профессор Корвин. Они защищали свою страну.

— Не стоит извиняться, майор Смит, — махнула рукой Селли. — У нас, англичан, давняя традиция. Мы обожаем вешать похитителей овец, чего бы нам это ни стоило. — Она улыбнулась. — Но ведь не разбив яиц, омлет не приготовишь, верно?

Она так старательно выговаривала слова, что Питер подумал, уж не пародирует ли она Бланделла?

Смит мысленно выругался. Вроде бы Селли не сказала ничего особенного, но все сказано было таким тоном, что в голове у Питера сработала сигнализация. «Похитители овец».

— Знаете, у меня такое предложение, — встрял Марк Бланделл. — Пока мы окончательно не переругались, давайте-ка прогуляемся да пропустим по пинте пивка. Хватит микросхемы палить, а, Хэл?

Уиллкс от такой фамильярности вздрогнул и напрягся, но Бланделл этого не заметил. Когда компания начала собираться на выход, Гамильтон оказался рядом с Питером и прошептал ему на ухо, но так, что все равно все услышали:

— Когда увидите вывеску пивной, то решите, что мы нарочно завели этот разговор. Но Богом клянусь, кабачок так назван в честь графа, который когда-то жил в этом особняке.

Все поеживались, шагая по узкой аллее. Снег на земле еще не задерживался, таял, но холод тянулся к Смиту, словно пальцы баньши. Около паба компания остановилась.

Питер взглянул на вывеску и усмехнулся. Там было написано «Броня Фолкленда». Бланделл расхохотался во все горло, вошел в паб и тут же громко потребовал шерри.

Глава 3

Корс Кант Эвин скользнул в открытые ворота и побежал вокруг прочно сработанного трехэтажного дворца Артуса, Dux Bellorum Пендрагона, командующего легионами и создателя «Pax Britannicus» .

Ворота Юпитера всегда стояли открытыми, их закрывали только на время осады, но, пройдя через эти ворота, юный бард с неизбежностью должен был миновать похожие на грибы окна покоев Мирддина. «Господь и Пресвятая Дева, молю вас, пусть он еще спит, этот старый козел, хоть бы утомился, ведь должен был устать после битвы», — помолился Корс Кант. Скорее всего так оно и было. Битва при горе Бадона была долгой и тяжкой, и для того, чтобы одолеть отряды сакских ведьм, потребовалось немало магических усилий.

Корс Кант прижался спиной к мозаичной стене между чисто декоративными мраморными колоннами. Из окна Мирддина не доносилось ни звука — стало быть, старый друид не заметил запоздалого возвращения барда.

Корс Кант проскользнул в бани, дал знак рабу принести пропитанную маслом пемзу. Тот быстро стер с кожи барда большую часть грязи. Корс Кант ополоснул лицо и руки в тазу с холодной водой и счел, что прилично вымыт.

Он отряхнулся, на ходу напялил чистую рубаху, промчался по внутреннему двору, отвернувшись от фонтана Дианы, где богиня красовалась, окруженная обнаженными нимфами, одна из которых была потрясающе похожа на.., на нее, ослепительную возлюбленную барда.

Корс Кант вбежал в двери пиршественного зала, или триклиния, как называл его Артус, и замер. Сенаторы, принцы и принцессы, рыцари, полководцы, их супруги и сам великий Артус — все молча стояли около скамей и смотрели на Корса Канта так, словно у него вот-вот должна была вырасти вторая голова.

Покраснев, бард пробрался между столами к своей скамье, стараясь не встречаться глазами с Артусом. Тот подождал, пока юноша займет свое место, и любезно поинтересовался:

— Теперь мы можем начать, бард?

Корс Кант отрывисто кивнул, и щеки его стали такого же цвета, как волосы Той-Которая-Не-Обращала-На-Него-Внимания.

Артус опустился на скамью. Сенаторы, рыцари и полководцы разошлись по своим местам, согласно титулам, и их тени заплясали по стенам квадратного пиршественного зала, словно призраки войска гоблинов на фоне ярких мозаик и изысканных гобеленов. К их теням примешались три сотни теней рабов — саксов, ирландцев, нубийцев и греков, каждый из которых нес к столу особое, экзотическое блюдо, призванное усладить благородных господ, прибывших в Каэр Камланн.

Ни одна из стен в Каэр Камланне не пустовала. Только в храме, «ларариуме», стены были голые. Там солдаты и сенаторы поклонялись кто Митре , кто Рианнон, кто Аполлону, а кто — Иисусу, Помазаннику Божию. У Корса Канта голова кружилась от обилия цветов — краски для создания многих из них привозили с Востока. В который раз он пожалел о том, что не ужинает на кухне или в собственной комнатушке при покоях Мирддина.

В голове у Корса Канта возникла дичайшая мелодия. Она промчалась и умолкла так быстро, что он не успел уловить отдельных нот. Он знал, что не уснет ночью и будет всеми силами стараться воссоздать мелодию на струнах арфы. «Ах, если бы канонические песнопения так же легко приходили в голову!» — с тоской подумал Корс Кант.

А еще через мгновение в зале воцарился обычный шум — болтовня, подтрунивание, грубоватые шутки…

Корс Кант настроил арфу и покопался в памяти в поисках приличествующей пиру песни. Отсутствие Мирддина облегчало задачу барда. Артус не станет возражать, если Корс Кант споет что-нибудь из старых, его любимых песен, а вот старикашка друид запустил бы в юношу ругательство (а может, и ручной топорик). Взгляд Корса Канта упал на выцветший гобелен, изображавший Орфея и Эвридику, но на память пришла древнегреческая легенда о Пересе, любимый миф принцессы Гвинифры.

Бард завел песнь громко, и облек ее в чудесную мелодию, которую слышал на последнем собрании бардов. Постыдное воровство, конечно, но юноша рассчитывал на то, что Артусу эта мелодия неизвестна.

Артус, Dux Bellorum, был одет в белую римскую тогу. Он терпеть не мог штаны, которые носили британские короли и вельможи. «Неужели следующей зимой вообще босым ходить будет? — подумал Корс Кант. — Стареет… А вот простудится, да умрет, кругом станет полным-полно саксов, от Альбании до Эйра, от Кимру до Лоегрии .

И все же Корс Кант понимал, почему Артус не начинал пир без него, почему ждал выступление барда, как некое благословение. Артус чтил древние традиции Британии. При строительстве римских акведуков взывали к местным речным богиням, при закладке дорог старательно огибали заселенные феями ложбины, а на пирах у Dux Bellorum никто не имел права сесть и прикоснуться к пище, пока пир не благословляли друид или бард. А поскольку Мирдцин спал, истощив себя за время битвы при горе Бадона, честь открыть пир выпала Корсу Канту.

«Одежды римские, а сердце британца», — подумал Корс Кант. Ведя песню и подыгрывая себе на арфе, он оглядывал зал, в который раз гадая, сколь причудливо сплетались нити между гостями, создавая паутину, похожую на ткань батистовой рубахи… Принц Ланселот сердито смотрел на королеву Моргаузу, сводную сестру Артуса и бывшую наложницу, как утверждали некоторые. Она отвечала Ланселоту взглядами из-под ленивых век ящерицы, и все ее тело дышало похотью, хоть и одета была Моргауза в простую, нерасшитую серую восточную тунику. Казалось, спартанская скромность одежды только подчеркивает чары королевы.

«Говорят, ей на самом деле сто тридцать девять лет», — вспомнил бард и поежился при мысли о том, как молодо выглядит королева. Во дворце Артуса королева жила на положении важной заложницы из-за проступков ее супруга, короля Морга . К ней была приставлена ее собственная почетная гвардия сарматских амазонок. В отличие от легендарных амазонок, у этих обе груди были на месте. Из уважения к гостям грудь свою амазонки на пирах прикрывали. Корс Кант поскорее отвел глаза от амазонок и во время проигрыша стал наблюдать за Ланселотом. фаворит двора короля Артуса был одет в богатую, вышитую холщовую рубаху, один рукав у которой был выкрашен в синий цвет, а другой — в черный. Рубаху подпоясывал широкий черный ремень, за которым обычно красовался топорик. Перед Ланселотом на столе лежал небольшой скипетр, увенчанный орлиной головой, что означало, что хозяин этого знака командует двумя из легионов Dux Bellorum. Некогда Ланселот два года командовал преторианской гвардией и не позволял никому при дворе забывать об этом.

Штаны на Ланселоте были скорее сикамбрийские, нежели британские. Одна штанина — синяя, а другая черная, как рукава на рубахе.

Напротив Корса Канта сидел Безмозглый Бедивир, командующий двумя когортами во втором легионе Кея. Бедивир предпочел бы за столом сидеть на табурете, как подобает истинному британскому воину. На скамье с мягкой подушкой он все время ерзал и то и дело тыкал острием кинжала в стол. Битва при горе Бадона стала всего лишь одним из эпизодов в его военной карьере, но воспоминания о ней до сих пор волновали кровь Бедивира. Ему ужасно хотелось еще раз как следует всыпать Кадвину и его саксам.

Принц Кей, королевский сенешаль , человек слишком умный, благодаря своей родословной, негромко разговаривал с Бедивиром.

Корс Кант навострил уши, как его учил Мирддин, и выловил из воздуха разговор точно так же, как вылавливал из арфы мелодию для песни.

— Нерешительны? Мы были нерешительны? Да ты что говоришь, Бедивир? Мы их прогнали, как котят!

— Дерьмо свинячье, — выругался Бедивир, выдергивая кинжал из крышки стола. — Кадвин отступил, чтобы перестроиться. Он вернется к Бадоне до того, как ляжет снег. Запомни мои слова.

Бедивир одет был побогаче Кея: красновато-коричневая домотканая рубаха, обтягивающие штаны, медные и золотые кольца, шейные цепочки — все подчеркнуто британское, ни малейшей уступки цивилизации. Кей предпочитал одежду простого римского полководца, хотя заведовал казной Dux Bellorum и его личным кошельком, и в одежде мог перещеголять самого императора Флавия.

«Тем больше у него возможностей привлечь внимание Драконоголового», — подумал Корс Кант, в который раз удивляясь взаимоотношениям между Артуром и его дворецким. Не дав мысли угнездиться в голове, он поспешно отбросил ее. Существовали вопросы, которые он и задавать-то себе боялся, не то что искать на них ответы.

В горле у Корса Канта пересохло, а его кубок был пуст. Ни один раб не удосужился наполнить его. «А Мирддину бы сразу налили», — с горечью подумал бард, продолжая распевать непростую мелодию.

Сакс Куга, младший сын Кадвина, в разговоре участия не принимал, хотя сидел за тем же столом как «эмиссар» — читай «заложник». Он метал взгляды на Кея и Бедивира, и на губах его застыла вялая улыбочка. Корс Кант ни на йоту не доверял Куге, но никогда не осмелился бы вступить с ним в спор. Кольчуга, конь, шлем, и все такое прочее.

А сам Dux Bellorum нарочито весело болтал, хотя явно скучал, с Каролингом Маврицием, послом с той стороны Пролива. Медраут, сын Моргаузы и (как поговаривали) незаконный сын Аргуса, сидел, храня подобострастное молчание, рядом с Артусом. Плащ Медраута был запахнут, а Корс Кант даже не мог разглядеть, какого цвета на нем туника.

Бард сосредоточил свое внимание на Артусе и его госте и подслушал их беседу.

— У него есть предложение, — сказал Каролинг по-латински, — но он должен все объяснить тебе сам. Это дивный замысел, как пронести дух и постоянство во.., во все это.

Свои слова Каролинг сопроводил небрежным жестом, описав рукой виллу и лежавшие позади нее окрестности. При этом его нежно-голубой плащ и расшитая туника ослепительно блеснули.

Артус подпер подбородок рукой и слегка откинулся назад, всем своим видом показывая, что ему не очень приятно выслушивать намеки посла на то, что его двор лишен собственного духа.

— Государь, — поспешил поправиться Мавриций, вздернув брови. — Я вовсе не это хотел сказать! Меня подвел мой язык.

И он растянул губы в старательном подобии улыбки. «Вот бы твой корабль перевернуло, когда ты обратно в свою Сикамбрию поплывешь!» — злорадно подумал Корс Кант, который обиделся на посла больше, чем Артус.

— Я не король, — возразил Артус. — Я простой легат. Я правлю вместе с королями, как когда-то правил вместе с императором. Прошу тебя, не называй меня государем.

Корс Кант «пустил петуха» и порвал струну. Он продолжал играть неуклюже, скованно, едва дыша, а женские пальцы путешествовали по его ноге, забрались под тунику. Артус по-прежнему беседовал с Каролингом. Речь шла о скором приезде Меровия, длинноволосого короля Сикамбрии.

Корс Кант медленно, осторожно повернул голову — Гвинифра! Жена Артуса и принцесса Кантрефа Дифедд. Гвинифра невинно улыбаясь, улеглась на живот на скамью рядом с бардом, а ее рука упорно скользила к завязкам штанов Корса Канта.

Корс Кант дернулся, у него перехватило дыхание от страха: а что, если возьмет и оглянется, а то и того хуже, оглянется Бедивир?! Ничего себе, начало службы на бардовском поприще! А предательское тело, невзирая на ту любовь, которой Корс Кант пылал к Анлодде, отвечало на прикосновения Гвинифры.

Он смотрел на ее блестящую голубую тунику, с вышивкой, изображавшей золотистого римского орла и алого клана Артура, Драконоголового. На голове у Гвинифры красовалась классическая жемчужная корона, не покрывавшая всех ее волос — светлых, почти белых. Бессознательно взгляд юного барда стремился все дальше и дальше к югу — к высотам Олимпа…

Вырез у туники Гвинифры был глубокий, и под туникой на принцессе явно ничего не было надето — только тоненькая золотая сетка с драгоценными камнями. Алая королевская мантия была застегнута на плече — неслыханная дерзость, такую мантию себе могла позволить только римская императрица. Оттуда, где сидел Корс Кант, ему прекрасно были видны груди принцессы. Они покачивались, напоминая юноше змеиные головы.