Роза – дар прекрасный рая, людям посланный

на благо.

Станет сердцем благородней тот, кто розу

в дом принес.

Продавец, зачем на деньги обменять ты

хочешь розы?

Что дороже розы купишь ты на выручку

от роз?

Разве я кладу румяна и черню седые кудри

Для того, чтоб молодиться? Нет, не гневайся, дружок!

Дело в том, что у седого ищут мудрости обычно,

А ведь я, сама ты знаешь, так от мудрости далек!

Обитатель шатра, время вьючить

шатер –

Ведь глава каравана скатал свой

ковер,

Загремел барабан, и верблюды

встают,

И погонщики гасят ненужный костер.

Близко время молитвы, и солнце с луной

На одной высоте замечает мой взор.

Но восходит луна, солнце клонится вниз,

За грядой вавилонских скрывается гор.

И расходятся чаши весов золотых,

Разрешается света и сумрака спор.

Я не знал, о моя серебристая ель,

Что так скоро померкнет небесный простор.

Солнце путь не прервет в голубой высоте,

Но нежданно прервать мы должны разговор.

О красавица, движется время-хитрец,

Всем влюбленным желаниям наперекор,

И рожденная ныне разлуки тоска

Зрела в чреве судьбы с незапамятных пор.

Увидала любимая горе мое,

И ресницы надели жемчужный убор,

И ко мне подошла, припадая к земле, —

Словно к раненой птице я руки простер.

Обвились ее руки вкруг шеи моей,

И со щек ее нежных я слезы отер.

Мне сказала: «О злой угнетатель, клянусь,

Ты как недруг в жестоких решениях скор!

Верю я, что придут караваны назад,

Но вернешься ли ты, сердце выкравший вор?

Ты во всем заслужил от меня похвалу,

Но в любви заслужил ты лишь горький укор!»

Твоя золотая душа дрожит над твоей головой[23],

Душою питаем мы плоть, ты плоть поглощаешь душой,

И с каждым мгновеньем на часть твоя уменьшается плоть,

Как будто бы тело душа все время сливает с собой.

Коль ты не звезда, то зачем лишь ночью являешься ты?

А если не любишь, зачем роняешь слезу за слезой?

Хоть ты – золотая звезда, из воска твои небеса,

Хоть бьешься в тенётах любви, подсвечник – возлюбленный

твой.

Твое одеянье – в тебе, но всех одевает оно.

Покровы скрывают тела, но ты остаешься нагой.

Когда умираешь, скорбя, тебя оживляет огонь,

И голову рубят тебе, чтоб ты не угасла больной.

Ты – идол, ты – идола жрец, влюбленные – он и она.

Смеешься и слезы ты льешь. О, в чем твоя тайна, открой!

Безглазая, слезы ты льешь, смеешься, лишенная рта,

Весной не всегда ты цветешь и вянешь не только зимой.

Со мною ты сходна во всем, во всем я подобен тебе.

Враги мы с тобою себе, веселье мы любим с тобой.

Мы оба сжигаем себя, чтоб счастливы были друзья,

Себе мы приносим печаль, а им мы приносим покой.

Мы оба в слезах и желты, мы оба одни и горим,

Мы оба сгораем дотла, измучены общей бедой.

И скрытое в сердце моем блестит на твоей голове,

И блеск на твоей голове горит в моем сердце звездой.

И слезы мои, как листва, что осенью сбросил жасмин,

Как золото, слезы твои струятся на круг золотой.

Ты знаешь все тайны мои, подруга бессонных ночей,

И в горести, общей для нас, я – твой утешитель, ты – мой.

Лицо твое – как шамбалид, расцветший на ранней заре,

Лицо мое – как шамбалид, увядший вечерней порой.

В обычае – спать по ночам, но так я тебя полюбил,

Что ночь провожу я без сна и в сон погружаюсь с зарей.

За то, что с тобой разлучен, на солнце я гневаюсь днем,

Соблазнам сдаюсь по ночам, – ты этому также виной.

Друзей я своих испытал, и знатных и самых простых:

Не верен из них ни один и полон коварства любой.

При свете дрожащем твоем тебе я читаю диван,

С любовью читаю, пока рассвет не придет голубой.

Его начертала рука затмившего всех Унсури,

Чье сердце и вера тверды и славны своей чистотой.

Стихи и природа его в своем совершенстве просты,

Природа его и стихи приятной полны красотой.

Слова, что роняет мудрец, нам райские блага дарят,

И «клад, что ветра[24] принесли» за них был бы низкой ценой.

Читаешь касыды его – и сладостью полнится рот,

А бейты его – как жасмин, весенней одетый листвой.

Ты слышал рассказ, уже ведомый миром, –

Как женщина раз поступила с эмиром,

С покойным Ямином Махмудом самим,

Что был за щедроты по праву хвалим?

Так дерзостно было ее поведенье,

Что палец Махмуд прикусил в удивление!

Наместник, в Баварде бесчинства творя,

Обидел вдовицу вдали от царя:

Ограбил старуху, без денег, без пищи

Оставил рыдать в разоренном жилище.

О том, как старуха пустилась в Газну,

Я ныне правдивую повесть начну.

Пришла она к шаху. Упав у порога,

Вдова призвала всемогущего бога

В свидетели, как и жилье и тряпье –

Все отнял наместник, губитель ее.

И шах, восседавший на троне высоком,

На скорбную глянул сочувственным оком.

Сказал он: «Немедля ей грамоту дать,

Пусть в доме своем водворится опять!»

С напутственной грамотой мудрого шаха

Вдовица в Бавард возвратилась без страха.

Наместник, напрягши злокозненный ум,

Решил: «Поступлю я, как древле Судум.

Оставлю вдову без пожитков и крова, –

Уж, верно, в Газну не отправится снова!

Хоть в грамоте сказано: «Все ей вернуть» –

Приказ обойти ухитрюсь как-нибудь».

Он знать не хотел ни аллаха, ни шаха,

Вдове не вернул он и горсточки праха.

Старуха же снова в Газну побрела.

Послушай, какие свершились дела:

Там шаху все снова она рассказала

И плакала горько средь тронного зала.

Злодея кляла и, смятенья полна,

У шаха защиты просила она.

Шах вымолвил: «Грамоту дать ей вторую!

Я правым всегда милосердье дарую».

Вдова же: «Носить надоело мне их, –

Правитель не слушает грамот твоих!»

Но шаховы уши тут сделались глухи, –

Не вник он в слова оскорбленной старухи.

Сказал он: «Дать грамоту – дело мое, –

Правитель обязан послушать ее.

Коль тот, в Абиварде, нас слушать не хочет

И волю властителя дерзко порочит, –

Ну, что же, кричи! Сыпь на голову прах!

Я толку не вижу в бессвязных речах!»

«Нет, шах мой! – старуха сказала сурово. –

Коль раб презирает властителя слово,

Не я буду сыпать на голову прах,

Пусть голову прахом осыплет мой шах.

Скорбеть и рыдать господину пристало,

Коль раб его слов не страшится нимало!»

И шах услыхал, что сказала вдова,

И сам осудил он свои же слова.

Сказал он вдове: «Мир да будет меж нами!

Правдивыми был я разгневан словами.

Поистине в прахе моя голова,

Права ты, старуха, стократно права!

Кто хочет быть первым в обширной державе, —

На дерзостных слуг полагаться не вправе!»

Весною поехал в охотничий стан

Махмуд – многославный забульский султан.

Старуха к нему обратилась несмело, –

От дыма лишений лицо почернело.

Свирепо насилье, жесток произвол!

Разорвано платье по самый подол.

Сказала: «Ты, царь, справедливостью славный,

Так будь справедлив и к старухе бесправной».

Подъехал прогнать ее телохранитель,

Однако его отстранил повелитель.

Сказал, возвышаясь на белом коне:

«Поведай печаль свою, женщина, мне.

Султану даны справедливость и сила,

Скажи, чья рука тебе зло учинила».

Из глаз у вдовы, в ее горе глубоком,

Горючие слезы струились потоком.

И молвила старая: «Бедствую я,

Убого живу – помогают друзья.

Двух дочек имею да малого сына,

Отца их сгубила лихая година.

А голод не стерпишь, нужна и одежа, –

На нищенку вовсе я стала похожа.

Гну спину над пажитью в дни урожая,

Колосья пшеницы и проса сбирая.

Истаяла я от вседневных забот.

Не скажешь: старуха в довольстве живет.

Что ж гонишь меня, словно кара господня?

Ведь завтра наступит вослед за сегодня!

Доколь угнетать подчиненных своих!

Доколь отнимать достоянье у них!

Была целый месяц работать я рада

В саду богатея за горсть винограда.

Вчера, в день расплаты, с веселой душой

Взяла виноград заработанный свой.

Вдруг вижу – пять воинов ждут у дороги:

«Эй, стой!» – подкосились усталые ноги.

Один забирает весь мой виноград,

Рыдая, тяну я корзинку назад.

Другой, угрожая расправой короткой,

Чтоб я не кричала, стегнул меня плеткой,

Сказал: «Я султана Махмуда слуга!

Смирись и молчи, коли жизнь дорога.

Попробуй султана слезами растрогай!

Ступай, побирушка, своею дорогой!»

Пришлось ради жизни мне губы замкнуть.

Охоты твоей разузнала я путь.

Тебя здесь полдня ожидала я, стоя, –

И гневное сердце не знало покоя.

Теперь, когда знаешь про злобных людей,

Ты бойся горячей молитвы моей!

Коль мне, беззащитной, не дашь ты управы, –

Пожалуюсь господу силы и славы!

Ведь стон угнетенного в утренний час

И стрел и кинжала острее для нас.

В час утра молитва и плач угнетенных,

Стенанья печальные крова лишенных

И тысяче воинов сломят хребты!

О, бойся насилья, слуга правоты!

Коль с бедной старухой поступишь неправо,

Тебе опостылит твоя же держава.

Другому ты царству отдашь под конец,

Другому наденут твой царский венец!

Пусть воин, о царь, – мой злодей и грабитель,-

В день судный ответишь и ты, повелитель!»

Махмуд, потрясенный, поник недвижим,

И молча старуха стояла пред ним.

И молвил султан величавый, рыдая:

«На что нам и жизнь и держава такая,

Коль женщине днем, на проезжем пути,

Домой виноград не дают донести?

День судный придет – за деяния эти,

Как всякий на свете, я буду в ответе.

Старуха окажется шаху врагом, –

Как встану из мертвых при грузе таком?

Отвергнув ее, обрету ли спасенье?

Не буду ль печален я в день воскресенья?»

Старухе сказал: «Подойди ко мне ближе!

Всего, что захочешь, проси! Говори же!»

Старуха в ответ: «Подари мне хоть клад, –

Обиды моей не возьмешь ты назад!

Правитель живет для закона и права,

Иначе на что нам такая держава!»

Что у тебя взамен лица, глаз и кудрей, красавица?

Раз – это роза, два – нарцисс, а в-третьих –

амбра славится!

Три формы у твоих кудрей, – и знать обязан

ученик:

Кривая линия, кольцо и полукруг, красавица!

Три родника в твоих устах сливаются в единый

миг;

Один – Замзам, другой – Кавсар, а третий – бытия родник.

Весенний ветерок – должник дыханию кудрей твоих,

И мускус и кадильница – лишь должники, красавица!

Дай красный камень сердолик в улыбке алых губ твоих,

Фисташку дай и сахар дай в улыбке алых губ твоих!

Три состояния души познал искатель губ твоих:

Бесславие, безволие, безумие, красавица!

Есть подозрение, что ты, мой друг, ограбила троих;

Луну, и пери красоты, и гурию, – мне жалко их!

Взор – у одной, стан – у другой, у третьей – драгоценный лик:

Ты все их милые черты присвоила, красавица!

Три дома есть: молитвы дом, надежды дом и счастья дом.

Сперва – прийти, взглянуть затем и дать себя обнять потом…

Твои глаза, язык и слух я трижды заклинать привык:

О, посмотри! О, позови! Услышь мой крик, красавица!

Ее уста, как лепестки росой омытых роз,

Вчера дарили мне ответ на каждый мой

вопрос.

Сказал я: «Только по ночам очам доступна

ты?»

Сказала: «Днем встречать лупу еще не

довелось».

Сказал я: «Кто сокрыл тебя от солнечных лучей?»

Сказала: «Тот, кто сон ночной и у тебя унес».

Сказал я: «Ведь нельзя желать, чтоб ночь как день была!»

Сказала: «Щек не обжигай напрасно током слез».

Сказал я: «Сладок аромат волны густых кудрей».

Сказала: «Амброй напоен поток моих волос».

Сказал я: «Кто зажег огонь на коже нежных щек?»

Сказала: «Сердце и твое его огнем зажглось».

Сказал я: «Глаз не оторву от твоего лица».

Сказала: «На михраб взглянуть другим не удалось!»

Сказал я: «От любви к тебе сгораю в муке я!»

Сказала: «От любви страдать давно уж повелось».

Сказал я: «Где мне обрести моей душе покой?»

Сказала: «Юный лик царя всегда усладу нес».

Ворон соколу сказал: «Мы с тобой – друзья,

Оба – птицы, кровь одна, и одна нам честь!»

Сокол ворону в ответ: «Верно! Птицы – мы,

Но различье, знаешь сам, между нами есть.

То, чего я не доел, съест и царь земли,

Ты же, грязный трупоед, должен падаль есть».

Не дивись, что недостойный стал достоинством богат,

Если мужа всех достоинств он назвал своим отцом.

Помни, друг: твоя одежда запах амбры переймет,

Если ты положишь рядом с амбровым ларцом.

Сердцу, алчущему неги, строгих знаний не найти.

Если лбу мила подушка – не дружить ему с венцом.

Нет стране благополучья, царь не ведает побед

Там, где люди, разленившись, ходят с заспанным лицом.

Создатель, все равно: сказать или

смолчать —

И мысли все твои, и на устах печать.

Сорвешь ее – скажу, сорвать не

пожелаешь,

Так, собственно, тогда мне нечего

сказать.

Качаясь, брел домой, и ноги подкачали:

Я чашу уронил. Стою над ней в печали,

Гляжу – она цела. Да славится Аллах!

Ведь чаш разбитых – тьма, хоть их и не роняли.

С какою целью дал создатель алчность нам?

Чтоб тело ублажить, затем скормить червям?

Так, замысла творца не понимая толком,

Мы без толку живем, влачась к своим гробам.

Садовники, молю! Нет, не сажайте роз!

От их измен тону в морях ревнивых слез.

Нет, не сажайте роз! Колючки посадите.

А впрочем, и от них дождешься лишь заноз.

Тобою потрясен, я, словно ад, пылаю.

Неверным так пылать – и то не пожелаю,

И все же на огонь лечу, как мотылек.

А может, этот ад и есть блаженство рая?

Таким уж создан я – веселым и печальным,

И все ж нельзя меня считать необычайным.

Из праха создан я. Кого там только нет?!

А значит, я таким родился не случайно.

Всей красоты твоей я так и не постиг.

Тюльпаны с горных круч ко мне приходят в стих,

Но ты красивей их, к тому ж – цветут неделю,

А ты надежда всех бессчетных дней моих.

О сердце, я люблю, но совесть не на месте.

Твердят, что нет во мне малейшей капли чести.

А, кстати, так ли честь влюбленному нужна?

Скорей твердят о ней завистники из мести.

В могиле сладок сон под грудою камней,

Но как пошевелить конечностями в ней?

Как, лежа в тесноте, сражаться с муравьями?

А змеи, о творец! Как удирать от змей?

Всевышний судия! Так поступать не дело.

Пи ночи нет, ни дня, чтоб сердце не болело.

Я вечно слезы лью – и все из-за пего.

Возьми его назад, оно мне надоело.

Ни крова, ни друзей. Куда идти Тахиру?

Вдвоем с тоской своей куда идти Тахиру?

К вам, небеса? Твердят, что вы добрей земли,

А если не добрей, куда идти Тахиру?

Идет, идет. Пришла. Благословенный миг!

В аркане черных кос заката алый блик.

Они меня влекут, они меня арканят.

О сердце, возликуй! Ведь это ночи лик!

Мне шепчет, шепчет рок, твердит неумолимо: